Текст книги "Дом, которого нет"

Автор книги: Светлана Хорошилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Светлана Хорошилова
Дом, которого нет

И какой смысл выстраивать здоровенный забор, если в дальнейшем годами жить с прорехой на самом видном месте, потому что когда-нибудь на него снова может обрушиться снег, – Лидия сбавила скорость, чтобы в очередной раз проводить непонимающим взглядом ограждение с искорёженным накренившемся по вине снежного обвала забором по соседству. Так и заберётся кто-нибудь, подумала она, а через них к нам, что за беспечность, четвёртый год какие-то полтора метра жестянки восстановить не могут…

Весь день передавали похолодание, обещали, что мороз за́ полночь только рассвирепеет – резко опуститься до минус тридцати, от чего все давно отвыкли. Верхняя одежда за время глобального потепления постепенно эволюционировала в более облегчённые варианты и кроме мужниного серого ватника, висящего в хозяйственном помещении, когда-то отданного по случаю друзьями, из полноценной утеплённой одежды у них ничего не осталось. Их броские пуховики с густым мехом по краю капюшона при ниже минус тридцати не стоили ничего, да и настоящего пуха в них не было.

Вдоль улицы шла узкая, скользкая, плотно утрамбованная дорога, стоило с неё съехать, как снег начинал препятствовать заезду, колеса застревали в проёме давно не расчищавшихся ворот. Шипованная резина прокручивалась на высоких оборотах впустую – её удерживали на одном месте бесформенные старые глыбины, нарастившие за неделю новые слои снега. Лидии пришлось ползать на четвереньках и подкапывать сбоку заднего правого колеса, вдыхая пары выхлопа, чтобы сдать обратно и начать преодолевать бездорожье заново.

– Стас! – крикнула она, обернувшись на окна. Её голос рассеялся в морозном воздухе над снежными крышами домов, стоящих в молчаливом ряду и создающих видимость, будто они всего лишь экспозиция, а жизнь в них условна, если не сказать, что совсем отсутствует. Родные места когда-то в прошлом, во времена юности, были полны снующих повсюду людей в любую самую неприветливую погоду, а теперь напоминали район, в котором объявлен комендантский час.

Двигатель набирал обороты, ревел, колесо снова пробуксовывало.

– Стас!

Окна горели в каждом помещении, но на зов никто не выходил. С очередной попытки её Рено вкатилось во двор, проложив две борозды по достаточно просторной парковочной площадке, двигатель стих. Возня с воротами ещё продолжалась: воротины загребали снежную массу и не хотели примыкать друг к другу – в такие моменты проживание в загородном доме начинало ей действовать на нервы. Закончив греметь затворами, Лидия вытащила из багажника несколько сумок с провизией, захлопнула его с раздражением и направилась в дом. С пуховика и меховой шапки полетели брызги оттаявшего снега, когда она стала трясти ими в прохладном тамбуре, всё шуршало: пакеты, объёмная сумка из крафт-бумаги с ручками, накалившаяся от мороза верхняя одежда. Лидия разулась и затащила часть вещей в тепло, после чего сразу вопросительно уставилась на сидящего за широким компьютерным столом мужчину –он выглядел озадаченным. Его ладони прислонились к лицу, покрытому чёрной мягкой окладистой бородой.

– Стас, ты не слышал, как я буксую?

Мужчина и ухом не повёл. У неё вывалилось из рук всё содержимое, она устала, маленькие руки, не предназначенные для тяжёлой физической работы, ныли от напряжения. Женщина подошла вплотную, наблюдая за отсутствием какой-либо реакции с его стороны. На мониторе одиноко светилась вбитая с начала первой строки дата: 24. 01. 1942.

– А? – Стас наконец-то зашевелился – его торс навалился всем весом на расшатанную спинку кресла, и оно издало пронзительный скрип где-то в части неисправного газлифта. Взгляд сместился от экрана к ней.

От былой круглолицести за последние пару лет не осталось и следа, борода только создавала иллюзию жизненности, на самом деле под ней давно углами выпирали скулы и с каждым днём проседали щёки. Волоокие карие глаза, которые смотрели на жену, говорили об очередной бессонной ночи, их выдавала краснота на фоне нездорового цвета кожи лица. Нарушение режима сна и бодрствования для мужчины под пятьдесят с периодическими рецидивами тех или иных недомоганий было сравнимо с миной замедленного действия. За недельное отсутствие жены в доме произошли изменения: раковина была завалена горой немытой посуды, мусор ни разу не выносился, на столах и кроватях выстроились колонны из бесчисленных папок с некоей информацией, понятной лишь их обладателю, кстати, эти выстроенные колонны – единственное, что отдалённо напоминало о порядке. На полу, прямо на проходе, стояло несколько распахнутых чёрных органайзеров с различным инструментом и мелкими запчастями, о которые все спотыкались, чуть в сторону были отброшены технические журналы, ксерокопии и книги научного жанра с заложенными между страниц первыми попавшимися предметами, выполнявшими роль закладок. Среди закладок торчали как плоскогубцы, так и медицинские маски, обладатель впихивал в книги всё без разбору.

– Здесь невозможно находиться. Апокалипсис! – Лидия приоткрыла окно, комната моментально наполнилась морозной свежестью. – За неделю ни разу не удосужился прибраться… Ты даже со своего любимого блока пыль никогда не смахиваешь.

– Блок не трогать! – прорычал он.

Лидия пришла в замешательство от ответа на вполне естественное замечание по поддержанию порядка в доме, на какие её муж обычно реагировал пустословными обещаниями всё исправить.

– Вообще не трогать! – уточнил он, чтобы было понятнее.

– Да я и не трогаю… – Недоумевая, она пожала хрупкими плечами, повернулась к нему спиной и стала поочерёдно вытягивать из сумки одну за другой упаковку с продуктами, сопровождая последующие слова хлопаньем дверей холодильной и морозильной камер, громыхая ящиками и створками отсеков. – Я предлагаю по нему пройтись тебе… тряпкой, хоть раз за всю историю его сотворения, а то, не дай бог, заклинит в самый ответственный момент… во время перемещения в какой-нибудь сорок второй… – Лидия с пренебрежением хлопнула дверцей холодильника. Раздался шорох складываемых пустых пакетов, следом за ним скрежет вилки о выскабливаемую посуду: в мусорное ведро полетели остатки заплесневевшего обеда.

Стас щёлкнул по клавиатуре, как виртуозный пианист, и дата исчезла с монитора. Она заметила детали, но ещё не догадывалась о его настоящих замыслах, считала, что эта дата гипотетическая и не несёт в себе ничего существенного. Завтра он снова зависнет над новыми цифрами и будет размышлять о другом календарном дне, грезить о положительных результатах своего немыслимого эксперимента, который день изо дня пополнял теоретическую его часть и не двинулся дальше постоянно растущих папок в бумажном и электронном виде, а также сборки уловителя-преобразователя одной энергии в другую – бог знает, что за функцию нёс этот его блок. Муж занимался бессмыслицей, бредовой затеей, самообманом. Пока она посвящала большую часть времени реальной работе в проектной организации, он растратил не один десяток лет на одну единственную цель – прорваться сквозь время, совершить скачок в прошлое и был абсолютно уверен, что это ему удастся. Началом его мании послужил сон из разряда кошмаров, который приснился Стасу лет двадцать назад – именно с того момента обстановка в их доме стала походить на хаос, и каждый раз жена возвращаясь пыталась внести равновесие между современным благоустроенным жилищем и первобытной пещерой.

– Я хочу поставить тебя в известность… – нарушил он воцарившееся молчание с сигаретой в зубах. Раздался щелчок, белые клубы медленно и хаотично начали расползаться по направлению к жене – новое достижение для бросающих курить, практически полностью имитировало настоящие сигареты. Лидия по старой привычке сморщилась, хотя запах у данного дыма, скорее пара, не вызывал явного раздражения. – И заметь: не спросить разрешения, а поставить в известность, – картавил он, удерживая дымящуюся псевдосигарету зубами за самый край и казалось, что она вот-вот вывалится у него изо рта. – Я собираюсь провести практический опыт. Сегодня. Поэтому насчёт сорок второго… эти твои издёвки… эти… зубоскальные твои…

Всплывающая периодами болтовня о переносе в прошлое поначалу Лидию забавляла, со временем стала надоедать, а сегодня звучала, как угроза суицидального характера. Измотанная и уставшая она возвращалась с одной лишь мыслью: доползти до кровати, ей стало дурно, она привалилась к диванному подлокотнику, оттягивая от шеи двойной ворот белого свитера, будто ей не хватало воздуха при открытом окне.

– Что ты собираешься? – переспросила она еле слышно.

Стас глубоко в очередной раз затянулся, прикрыв глаза. В её сторону он смотреть опасался, возможно из страха, что она сможет отговорить его от этой затеи, и он передумает… Он уже всё решил и теперь его ничто не остановит, он всё просчитал: сегодняшнюю ночь он определил в разряд особенных по многим критериям для того, чтобы совершить скачок на восемьдесят лет назад. Он прекрасно осознавал, что риск огромен: с одной стороны, испытуемый, то есть сам создатель сомнительного устройства Станислав Кураев, впервые задействовав этот прибор и совершив скачок, мог, благодаря непредвиденным отклонениям там и остаться, с другой – весь многолетний труд, которому он посвятил уйму времени, с огромной долей вероятности мог оказаться напрасным, и несостоявшееся перемещение в прошлое его уничтожит морально.

– Я окончательно принял решение: пора переходить к испытаниям. Каждый день я задаю себе вопрос: работает ли оно? Есть ли смысл в дальнейших моих изысканиях? Почему бы не проверить, собственно говоря, что мне мешает? – В нём распалялась детская нетерпеливость, азарт, жажда к действиям. Не дожидаясь от неё какого-либо одобрения, он завёлся от собственных слов: – Ты можешь представить какой это будет прорыв?

Лидия с размахом хлопнула себя по ногам.

– Ты тронулся рассудком!

– Да, я тронулся! – Стас вскочил с места и начал энергично прохаживаться из угла в угол. – И очень давно, если ты не заметила… – Он остановился у стола и небрежно повторным щелчком потушил курительное устройство. – Думаю, тебе известно, что по ходу истории были далеко не единичные случаи, когда великое открывалось людям в снах… И я – один из таких людей, на кого снизошло видение. Спрашивается – откуда? – Он навис над ней, скрестив на груди руки. – Откуда нам вдруг приходит во сне то, чего мы даже и представить раньше не могли? – Указательный палец взметнулся вверх. Взгляд Кураева пребывал в пограничном состоянии между азартом и безумием. Заканчивал он речь, перейдя на шёпот: – Внеземные цивилизации – вот откуда!

Маньяк, подумала она, одержимый фанатик, не поддающийся лечению, тронувшийся рассудком… Считает себя избранником, отмеченным неким внеземным разумом, решившим, что он особенный. Сон ему видите ли приснился… Никому до сих пор не снился, а ему там что-то показали, причём такое, что он даже не в состоянии объяснить – что.

Ответная реплика из её уст вылетела сама собой: ну, допустим… Он уставился на неё с удивлением, потому как приготовился к длительной обороне – полемике на одну только тему снов, рука с оттопыренным пальцем вяло свесилась вниз – первый этап пройден, на внеземное происхождение его мыслей она согласилась, или почти согласилась…

– Что ты этим хочешь сказать? Что значит это твоё «ну, допустим»? – последнюю фразу он произнёс фиглярничая перед ней. – То есть, ты всё-таки допускаешь…

– Стас, – перебила она, сообразив, что без чьей-либо поддержки ей с мужем не справиться. – Так не делается – в одиночку не делается! Приглашается кто-нибудь для опыта, другие участники… Твой Вишняков, например, раз он в теме. И вообще, это страшный риск! Твои внеземные цивилизации показали тебе идею через спящий разум, я хотела сказать: через спящий мозг, а дальше им всё равно… Дальше ты один под свою ответственность копаешься земными ручками в сомнительном земном устройстве и надеешься, что оно себя покажет в космических масштабах! Да может это путь в один конец, даже если оно и работает! И ладно бы в будущем зависнуть, а то в прошлом: в голоде, в холоде… тиф, холера, недостаток лекарств, отсутствие всей этой электроники, к которой ты так привык…

– Насчёт предпочтения будущего прошлому ты проявляешь неосмотрительность. Что значит – тиф, холера? У Вишнякова, между прочим, заболела жена.

Изобретатель сомнительного устройства сделал видимость, будто успокоился и полез в холодильник, давая понять, что он наконец-то проголодался, хотя на самом деле его по-прежнему морило не чувство голода, а одержимость клокотала в пустом животе, взывала к получению желаемого. Он достал сыр с ветчиной, неаккуратно распаковал батон и начал его распиливать непредназначенным для этой цели коротким кривым ножом.

– Дай я сначала уберу со стола, – вмешалась Лидия. – Присядь. Не наводи ещё большего бардака. Смотри – крошки посыпались на пол. А что с ней?

– С кем?

Лидия застыла на месте, глядя на него в упор.

– С Вишняковой!

– Австралийский вирус, что же ещё… В будущем зависнуть… – сменил он тон энтузиазма на ворчание. – Эффективных лекарств от него вообще-то никаких пока не существует. Ты уверена, что так блистательно в этом твоём будущем? Там могут быть такие эпидемии-и-и… – он схватился за голову, демонстрируя масштабы всемирной трагедии, – что, благодаря моему изобретению, впору сваливать в прошлое.

– Ага! Особенно во Вторую мировую!

– Ты хочешь в Первую? – Он опёрся о край стола, ловя взгляд жены и мечтая поймать момент, когда она признает его дальновидность.

– Я никуда не хочу! – вышла она из терпения.

За стол пара усаживалась в молчании под упоительное завывание северо-западного ветра – струнами его мелодии служили провода между столбом и постройками, иногда он устраивал целый оркестр, и тогда с грохотом тряслись все отливы северных окон, он проникал под откосы – создавалось ощущение сквозняка, хотя дом был достаточно хорошо заделан. Кураев так же молча жевал бутерброд, кроша им на стол, взгляд его, обиженный и неудовлетворённый, задержался на освещённой внутренней стороне забора, затем сфокусировался на переднем плане, на котором в отражении стекла красовался профиль жены.

– Ну хочешь ты испытать, отправь туда кого попримитивнее, только не людей, – вернулась к разговору Лидия. – Проведи первый эксперимент сначала на животных.

– На морской свинке? – Кураев на это предложение среагировал моментально, в словах звучала ирония. – На коте? Или кого ты там предлагаешь?

– Да хоть на обезьяне! – вспылила она.

Изобретатель сомнительного устройства сделал вид, что задумался, на самом деле он ухмылялся в душе над её наивностью, злился, что она не понимает простых вещей.

– Ладно. На минуту представим, что я приволок сюда эту подопытную обезьяну – купил у циркачей, возможно, её даже обучат нажимать на пульт обратного хода – профессиональный дрессировщик обучит, и мы получим обезьяну назад. Ты не смейся, не смейся… Что ты улыбаешься? Я пока не сказал ничего смешного. Сочтём, что это возможно. М-да… Может тогда эта обезьяна расскажет нам заодно где она побывала, чего повидала… Или ты думаешь мне хватит и того, что эта обезьяна где-то тупо была? – Кураев театрально взмахнул рукой. – Может её переместило не в прошлое, а на другую планету, но итог нашего эксперимента будет, что обезьяна где-то была, неважно где… Главное – была! Эксперимент прошёл успешно: обезьяна-первооткрывательница по кличке… ну это неважно… совершила великое перемещение неизвестно куда и набрала миллионы просмотров! Давайте взрывать шампанское!

– Стас, да успокойся ты! – Лидия пыталась его унять. – Обвесишь свою макаку камерами и увидишь, где она побывала…

– Послушай, дорогая, – перебил в свою очередь изобретатель, – твой мозг на секунду способен себе представить, что животное, испытав шок, внезапно оказавшись в незнакомом месте, вместо того, чтобы проделать отрепетированную команду, первым делом решит драпануть куда глаза глядят? Обвешенное камерами будущего… К немцам, например, к противнику прямой наводкой – обезьяны не разбирают к кому надо первым делом тащить высокие технологии. Или ты считаешь, что дрессировщик её научит куда бежать в случае чего? Давай к ней в рюкзачок заодно подложим мобильный телефон и ноутбук последней модели. Я уже представляю, как она ковыляет по снегу на кривых лапах в полной экипировке…

Жена прикрыла глаза ладонью, смех не давал ей закончить трапезу, понадобилось время, чтобы успокоиться, прийти в себя. Кураев, напротив, расписывал проведение эксперимента со всей серьёзностью, лишь приподнятые уголки рта, не покрытого бородой, говорили о том, насколько его забавляет этот план.

– Ну тогда ты обвесишь камерами себя и отправишься сам, в какой ты там выбрал – сорок второй, двадцать четвёртое… – Она смотрела с грустью, слёзы радости преобразовались в слёзы печали, глаза говорили: даже не пытайся, никуда я тебя не отпущу.

– Эх-х-х, дорогая моя… Если бы я мог выбирать куда отправлюсь… – Он снова расположился за монитором и надел миниатюрные очки в тонкой оправе, вносящие дисгармонию в пропорцию по отношению к массивности его лица и тела – эти очки он одевал лишь в случаях мелкого шрифта. – В далёком будущем, я уверен, будут вбивать любую дату, как я сейчас, и отправляться куда душа пожелает, а у меня вариант один – двадцать девять тысяч двести дней обратного отсчёта. Так что… если я отправлюсь не сегодня, а скажем завтра, попаду в двадцать пятое января, послезавтра – в двадцать шестое.

Лидия взялась за мытьё посуды, в данный момент оба продолжали диалог спина к спине. Он не видел, как её всю трясёт; вода хлестала в кастрюлю, переполняла через край, стекала каскадным водопадом по тарелкам и уходила клокающей воронкой в канализацию, когда Лидия вглядывалась в собственное отражение кухонного окна. Минус за окном крепчал, похоже, сегодня она проехала по улице последней, теперь все заперлись по домам – никто и носа не казал в такую погоду.

– Я бы на твоём месте так и поступила – отправилась бы несколькими месяцами позже, а лучше несколькими годами, когда война закончится, – снова возвратилась к разговору жена.

– Так в этом-то и весь смысл! – Он блеснул очками, повернув к ней лицо. – Я не зря твою мать – нашу свет Анну Викторовну, её сиятельство, пытал всё лето, душу из неё вытряс – где и что находилось на вашем участке в те времена: где старый дом стоял, где располагались сараи, какая территория оставалась пустующей…

– Ей-то откуда знать? Она младенцем была в твоём сорок втором! В люльке качалась… Зато помнит где у нас дом стоял!

– Дом сносили, когда в люльке уже качался твой двоюродный брат, тогда они как раз построили этот, вернее тот, что мы с тобой переделывали.

– А-а, ну ты, я смотрю, действительно обзавёлся информацией…

– Пошли, я тебе сейчас покажу! – Стас сорвался с места и потащил её на улицу. Выбора ей не предоставлялось: муж-махина двигался напролом, с силой толкая одну за другой двери и крепко вцепившись в её руку. По щекам обоим ударил колющий морозный ветер. Пара оказалась перед лицевым фасадом дома на запорошенной отмостке, без головных уборов, в домашних тапочках. Лидия съёжилась от холода, но изобретателю казалось жарко, в нём пыл только нарастал.

– Вот это место. – Он остановился в позе оловянного солдатика на заметённой снегом клумбе, где осенью обильно цвели посаженные тёщей цинии. – Там стоял дом, вдоль палисадника, а это место было пустым – отсюда я и начну свой старт. – Он смотрел на неё с грустью, словно вымаливал разрешение на отправку, ждал, что Лидия благословит его. Она в свою очередь ёжилась от мороза, обхватив себя, и ждала, когда же закончиться эта пытка и они зайдут в тепло, она переоденется в просторную пижаму, включит телевизор и устроится в кровати с миской орешков.

– Ну хорошо, я поняла… Пошли в дом.

Он не двинулся с места. Ветер трепал его густую чёрную шевелюру во все стороны, снежные искры поблёскивали на стёклах очков. В зимнем полумраке в нём угадывалось сходство с цыганским бароном, что-то в нём было и от индуса, а может дело обстояло в бороде – сбрей которую и всё сходство сразу исчезнет.

– Я поняла – с этого места начнём старт. Могу точно тебе обещать, что пока ты не явишься обратно, в дом я не вернусь, буду ждать тебя до последнего, до окоченения. Согласен на такой расклад?

С её стороны был объявлен ответный ультиматум, смахивающий на бессмысленный шантаж, но Кураев с этой минуты чувствовал себя не одиноким в главном событии не зря прожитой жизни, у него появился верный напарник. Изобретатель сомнительного устройства принял её требования, и они вернулись в дом, уже не хлопая, а припирая за собой двери заботливо, с бережливостью.

– В сорок втором, – говорил Кураев теперь, как он считал, своей ассистентке, – в вашей деревне было спокойно. Немцы по ней прошли в сорок третьем и угнали часть населения в лагеря. Теперь ты понимаешь почему нельзя туда соваться позже?

– Это тебе тоже мама рассказала – когда немцы прошли?

Стас наполнил электрический чайник, шипение понеслось усиливаться по восходящей, после этого в кружку с надписью: «Лидия» он закинул два болтающихся пакета на нитке, чтоб покрепче, сыпнул ложку сахара.

– Нет. Это мне рассказывала твоя бабка, царствие ей небесное. Я любил её послушать, она мне много чего рассказывала. Квартиру, в которой они тогда проживали, разбомбили при налёте, она тогда взяла в охапку твою мать, старшего, на тот момент двух лет от роду, и прямо из бомбоубежища отправилась сюда: в деревне было безопаснее, прокормиться проще. Хотя… Голодали они тогда сильно, и ещё раньше голодали – в тридцатые, последние семейные реликвии выменяли на мешок пшена.

– У нашей семьи были реликвии? Сроду не знала. А что за реликвии – старинные украшения?

Кураев повернулся к ней и произнёс с укоризной:

– Ты, естественно, подумала: драгоценности? Рубины, изумруды, бриллианты… Ах нет! Дворян у вас в роду не встречалось. Это всего лишь ордена с Первой мировой. Интересно, почему мне известно столько подробностей про твою семью, а ты ни сном, ни духом?

Лида отвернулась к окну. Теперь некого было винить в плохой осведомлённости о семейном прошлом спустя пройденные годы, или винить её, что задавала мало вопросов, или предков, которых уже нет за скудность информации… Только сейчас она осознала, что действительно её никогда не посвящали в подробности семейной биографии, ни слова о войне, будто не было её вовсе, а бытие предков по умолчанию подразумевалось посредственным: шло своим чередом, скучно, обыденно, без значимых событий, рутинно и в то же время не хуже, чем у других. Возможно, таким способом взрослые старались оберегать несформировавшийся детский мозг от отрицательных эмоций, не вспоминали в её присутствии о бедствиях, пережитых семьёй. Кто знает, может у них были намерения водить тесные беседы со взрослой Лидой, показывать потрёпанные фотографии, вспоминать пра-пра-пра… но при условии, если она сама когда-нибудь о них спросит. Она не сразу вспомнила как звали прабабку – имя крутилось в голове, редкое такое имя… Кажется Алевтина, она жила в снесённом где-то в шестидесятых деревянном доме. Действительно он тогда располагался на территории теперешнего палисадника – о существовании избы напоминала небольшая впадина, образовавшаяся на месте засыпки ямы под полом. Лидия свою прабабку никогда не видела и имела плохое представление, как она выглядела, от Алевтины давно не осталось и следа. Трухлявый столб на могиле убрали, используя этот клочок земли с пользой по кругу: на нём захоронили внука – Лидиного дядьку года четыре назад, так остатки старого креста превратились в типовой памятник, но уже с другим именем. На фотографиях, что хранились у старшей двоюродной сестры, Алевтины не встречалось, не считая одного кадра, где она сидит вдалеке на скамье, повёрнутая боком. Её муж и сын ушли с концами на фронт в самом начале войны, но осталась дочь – родная Лидина бабка.

– Она тащила на себе тяжёлый узел с вещами, – продолжал Стас свой рассказ, – и двоих детей на руках от самой Ольшанки. Это километров двадцать – двадцать пять. Осень, слякоть, ноябрь, дети капризничают, особенно твоя мать в кульке, но идти им больше некуда, здесь их ждал родительский дом.

– Почему ты хочешь переместиться именно здесь? – спросила Лидия. – Почему не выберешь место с историей? Дался тебе наш старый дом…

Изобретатель достал с верхней полки карту Черноземья и торопливо развернул перед ней.

– Куда ты предлагаешь переместиться? Ткни!

Она вытянула шею, глаза её засновали по бумаге: по нанесённым бесформенным пятнам лесных массивов, по извилистой паутине рек и названиям городов – знаменитых и неизвестных.

– Да хоть куда… Есть усадьбы, соборы, парки…

– М-да уж… Только парков нам не хватало… – Кураев снова двинулся по дому с заложенными за спину руками. – А теперь представь: выберу я полянку, перемещусь, а в этой точке восемьдесят лет назад стояло толстенное дерево. Это только в фильмах пришельцы из прошлого-будущего сваливаются, как ком с горы, из коридоров времени… – он сделал паузу, а продолжил более эмоционально: – спрыгнут куда попало, отряхнутся и бегут себе дальше как ни в чём не бывало… В нашем случае я окажусь в самой сердцевине ствола: моё тело, точнее то, что от него останется, втиснется, разопрёт древесину с треском, или та будет с силой сжимать его в природных тисках – расплющит голову, раздробит кости… Я буду напоминать зуб мудрости, болезненно прорывающий ткань десны и сам же от этого разрушающийся. А быть может я окажусь прямо под гремящей гусеницей немецкого танка… да любого танка, чего говорить… который проезжал по этому месту восемьдесят лет назад…

– Ты сам выбрал военное время, – сухо вставила Лидия.

– Хорошо – не танка! Под колёсами грузовика, – он снова эмоционально повысил тон, – везущим в мирное время бидоны с молоком… Под копытами лошади с санями с сеном! В конце концов я могу до смерти напугать местных жителей своим внезапным пришествием, если таковые находились в тот самый момент в зоне прибытия.

– А бабушку мою до смерти пугать можно!

Изобретатель сомнительного устройства остановился в центре мохнатого ковра и не спеша снял очёчки – по-другому назвать их язык не повернётся, он осторожно убрал их в нагрудный карман, всунул руки в карманы брюк, закачался по-деловому на пятках.

– Твоя бабушка вообще-то не из пугливых, – сказал он. – Женщину, управляющую трамваем под бомбёжкой, пугливой не назовёшь. Как ты считаешь? Что тебя напугало бы сильнее: появление мужика, странно одетого, или разрывающиеся снаряды, то справа, то слева, а у тебя одна дорога – вперёд по рельсам, и полный салон людей за спиной?

Жена задумалась над услышанным, прозвучавшим для неё впервые, странно, что слушала она бабкину биографию от человека, не являвшимся этой бабке никем, чужого для неё человека, приведённого в семью внучкой. Лидия выдала свою версию:

– Волшебное появление из пустого воздуха здоровенного бородатого мужика во дворе, и взрыв снаряда – для меня идентичны.

– О как! – Кураев сначала застыл, переваривая сказанное, походил, подумал, покрутил в руках предмет, предназначение которого знал только он и опустился на диван со скрещенными на животе пальцами.

– Ладно, – решил он подвести итог, – я обещаю, что никого не побеспокою. Испытание проведу в два часа ночи, во время глубокого сна у населения. Я только осмотрюсь и вернусь обратно. Пару минут и никто меня не успеет засечь.

– А я уже было подумала, что ты собрался постучать в дверь и сказать: «Здравствуйте! Меня зовут Стасик, я – муж вашей правнучки!»

Кураев подошёл и приобнял жену за плечи с целью примирения, хотя они и не ссорились. Подобные диалоги с целью поиска истины проходили в их доме регулярно и уже давно считались нормой, бывали куда более шумные словесные баталии, когда в спорах участвовал старинный институтский друг – Вишняков. Лидии приходилось возвращать в реальный мир обоих, так как их обоюдное стремление к познанию ещё никем не изученного рождало фантастические проекты и могло занести не на восемьдесят лет назад, а к истокам образования Вселенной. В душе она надеялась, что ближе к ночи Стас умается и ляжет спать, перемещение отсрочится до более подходящего момента, а может он когда-нибудь перестанет заниматься всей этой ерундой и устроится на полезную для семьи работу.

После полуночи Стас копошился возле до блеска протёртого чёрного ящика, того, что в этом доме именовали «блоком». Ящик имел размеры двадцать пять на сорок и кроме вентиляционных отверстий в боковых стенках ничем не выделялся. Внутреннее содержимое было в ведении одного создателя, но начинка была достаточно тяжёлой – Лидия никогда бы его не подняла в одиночку. Блок подключался к обычной электросети. На случай отключения электроэнергии Кураев организовал страховочный генератор: пока происходит процесс перемещения в прошлое и обратно, блок непременно должен работать, отключить его можно лишь по возвращении. К блоку прилагались два пульта дистанционного управления размером с толстый маркер, кнопка на каждом располагалась сверху и предназначалась для нажатия большим пальцем. Чтобы их не путать, Кураев пульт отправления в прошлое сделал в белом цвете, а обратный – в чёрном.

Лидия наблюдала за его действиями снисходительно, но спать сама не ложилась, хотя всё время испытывала позывы ко сну. У мужа была в распоряжении целая неделя, все шесть-семь дней он мог творить, что хотел, проводить какие угодно эксперименты, устраивать языческие ритуалы у костра, ведь нет, дождался жену, выбрал день, когда она вернулась из города и завлёк в провокационный процесс.

Несколько раз Кураев бродил по двору, присматривался, что-то отмерял, записывал. Лидия наблюдала из окна, помешивая кофе, сначала сваренный по его просьбе, потом разлитый в две чашки для обоих, терять стало нечего – сна сегодня не будет. Стас мелькал на морозе в пуховике нараспашку, благо прогнозы не оправдались: наружный термометр опустился лишь до восемнадцати по Цельсию, настоящий мороз ожидался под утро.

– Сколько процентов вероятности ты дашь на успех моей попытки? – Стас толкал к азарту, хотел подразнить, чтобы скрыть нарастающее волнение.

– Только не начинай опять… Я устала от этих разговоров.

– И всё же?

Лидия попыталась осмыслить предыдущий вопрос, позже выдала со всей серьёзностью:

– Одна целая и три сотых…

– И на том спасибо!

Жена ему польстила, на самом деле она была уверена, что вероятности нет никакой, она равна нулю без сотых и десятых: этот дурак постоит на снегу, сжимая в руке белую пластмассовую безделушку, пощёлкает ею туда-сюда и вернётся в дом не солоно хлебавши – расстроенный, разочаровавшийся в жизни, лишённый надежд на будущее…