Текст книги "Теория выигрыша"
Автор книги: Светлана Чехонадская
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
9
После новоселья Лидия проспала двадцать часов, потом поела, еще поспала часа четыре, в итоге не пошла на работу ни в понедельник, ни во вторник. И тем самым дала матери необоснованные надежды.
Дело в том, что за свою работу в газете Лидия получала двенадцать тысяч рублей в месяц. Мать получала много, и им хватало за глаза, но эти двенадцать тысяч стучали в материно сердце, как пепел Клааса. Она считала, что дочечку недооценивают.
– Между прочим, все остальные получают десять, – утешала Лидия. – Я им даже не говорю, что у меня больше. Артем просил не говорить.
– Лидусь! Ты о чем? Это же издевательство. Ты на метро больше тратишь.
– Но у нас такие зарплаты.
– Так уходи.
– Куда?
– У тебя такое образование, Лидуся! Мне бы в свое время такое образование.
– И что мне с этого образования? Тема моей диссертации: «Русская журналистика 19 века».
– Вот! – радостно восклицала мать, которая любой довод умела превращать в доказательство своей правоты. – Диссертация о русской журналистике!
– Девятнадцатого века.
– Ну и что, что девятнадцатого? Как будто в девятнадцатом веке были другие буквы.
– Вообще-то были.
– Правда?
Мать была страшно изумлена.
Но в целом она не сильно настаивала. Может, боялась, что покажется, будто она попрекает дочь маленькой зарплатой, но скорее, была уверена, что Лидия сидит в газете из-за Артема. Теперь ее старый враг был повержен (это была ее версия), и уже во вторник вечером она снова завела этот разговор.
– Ты чего это наглаживаешься? Я думала, ты на работу не пойдешь.
– Как это не пойду? В нарушение Трудового кодекса?
– Тебе больше не надо сидеть в этой паршивой газете.
– Ты предлагаешь мне в честь сломанной личной жизни сломать еще и работу?
– Да, – воскликнула мать, и в ее глазах зажглось грозное веселье. – Ломать так ломать!
– Думаю, что пока достаточно сломанной личной жизни. Пока достаточно.
Мать даже пискнула от разочарования.
– Ну что ты драматизируешь? По-моему, у тебя удачное время в жизни. Дурака этого старого бросила. И работа теперь не держит. Ты уже семь лет там сидишь. Копейки получаешь.
– Ох, мамуля, – Лидия засмеялась. – Мне нравится твоя трактовка. Я бросила старого дурака. Я!
– А как? – изумилась мать. – Насколько я понимаю, ты поставила вопрос ребром. Что тебе пора замуж.
– Ну да, что-то вроде, – и утюг выпустил в воздух струю теплого пахучего пара.
– Давай о нем забудем. Давай уйдем с этой паршивой работы, где он будет тебе мозолить глаза.
– Вначале надо найти что-то, а потом уже уходить.
– А вот это заблуждение! Надо вначале уходить. Иначе как ты поймешь, что надо что-то найти?
– Мамуль, если я сейчас останусь без работы, то вообще сойду с ума.
Видимо, какая-то слабина в ее голосе все-таки прозвучала, потому что на следующий день она пошла в газету, а мать занялась поисками ее новой работы.
Надо сказать, что возможности матери были в те годы почти неограниченными. Связи, наработанные за десятилетия ее сказочной карьеры, опутывали всю Москву, как электрические провода. Это было важнее денег, притом, что могло и не приносить денег, как, скажем, не приносило их матери. Но зато в этой сети решались «настоящие вопросы» – самые настоящие вопросы, вроде условного срока вместо десяти лет строгого режима или особняка в центре, оттяпанного у одного известного театра за неуплату электричества. Вот какие вопросы решала мать по своим проводам, посылая в московский эфир короткие шифровки, иногда непонятные, как абракадабра, а иногда прямые и ясные, но звучащие как бы между прочим, в конце веселой свойской беседы о памятных совместных эпизодах. Лидия умирала со смеху, слушая эти странные разговоры, в которых все главное выдавалось за второстепенное, но воспринималось как главное. «Да, Васильич, наша русская природа – это тебе не Турляндия… Слушай, как раз по поводу природы. Тут хороший человек, верующий, по этой земле из лесного фонда хочет встретиться. У него очень интересные предложения. Он храм хочет построить, ну и еще что-то. Может, он подъедет, обсудите?»
– Мамуля! – хохотала Лидия. – Я предлагаю вам не тратить время на разговоры. Записывайте на автоответчик и прослушивайте с конца!
– Лидусь, ну что ты? – обижалась мать. – Хороший человек попросил. А в лоб я не могу, обидятся. Скажут, вспоминаешь нас только по делу.
– Как будто это не так!
–Лидусь, ты не права.
Много лет мать решала судьбу лесов, театров и судимостей, и вот теперь, наконец, получила возможность что-то порешать для дочечки. Но сеть дала сбой в самом неожиданном месте. На Лидию, ожидавшую скромной поддержки, посыпались воистину золотые предложения.
Вечером в среду, когда она пришла с работы, мысленно прокручивая в уме встречу с Артемом в коридоре, мать предложила ей возглавить крупную радиостанцию. Она, икнув, отказалась.
В четверг матери сообщили, что помогут выбить свой телеканал. Услышав об этом, Лидия побелела. Мать, увидев ее реакцию, снова вошла в сеть, и там, в сети, немного поколебавшись, предложили того, кто даст на этот телеканал денег. «Сказочное предложение» – сказала мать, поджав губы. «Мам, я не сумею. А чего-нибудь попроще нет?».
Через неделю предложили попроще: возглавить связь с общественностью комплекса жилищно-коммунального хозяйства Москвы. И сразу же первое задание: комплекс оплачивает программу на государственном телеканале. Сумма выделяется большая, каналу и тридцать процентов за глаза. На этом месте шифровка приостановилась, но ее концовка была понятна даже Лидии: приступай, осваивай бюджет, нам процентов двадцать, это по-божески.
– Мам, а нет работы журналиста?
– Лидусь, я думаю, журналистами не по блату работают, – с сомнением сказала мать. – Чего там? Зарплаты маленькие… Но я узнаю.
Журналистом? Хорошо. Из эфира прилетела продюсерская компания, которую надо возглавить, и которая согласится на кандидатуру Лидии, потому что в случае согласия компании дадут два жирных государственных заказа. «Мама!»
Наконец, в сети поняли, что Лидия – натура утонченная, и предложили на выбор: должность декана факультета журналистики либо место начальника коммерческого отдела большого вуза. В конце разговора, после отводящего глаза обсуждения подарков на грядущий юбилей главного архитектора, ну да, картина лучше всего, а еще он любит золотые монеты – «кстати!» – намекнули, что второе место лучше, имеются большие возможности сдачи в аренду помещений.
Тут Лидии пришло в голову, что все это хорошие работы для Артема. Когда она сказала об этом матери, та побледнела.
– Вот что, дорогая, – процедила после длительной паузы. – Я больших людей побеспокоила не ради твоего старого идиота. Не хочешь менять работу, не меняй. Но скажи это прямо, чтобы я не выглядела посмешищем.
– Говорю прямо: я пока останусь в газете.
– Хорошо.
Наверное, она подумала, что Лидия продолжает цепляться за Артема. На самом деле это было не так. Если бы можно было безболезненно, тихо, постепенно отчалить к новым берегам, она бы отчалила. Но от нее требовались слишком крутые перемены. И главное, она очень боялась, что на новом месте ей будет хуже. Вдруг она не справится? Она плохой журналист и никогда не работала начальником. Нельзя требовать от человека менять свою природу.
Почему Лидия выбрала профессию журналиста? Потому что мать костьми легла против профессии учителя, вот и все. Какие еще могли быть варианты для образованной девушки из хорошей семьи? Лидии казалось, что быть учителем лучше, но мать не питала иллюзий насчет женской завлекательности дочери – такая учительница, как Лидия, имела мало шансов выйти замуж. Мешали и фантомные материны боли – в Дагестанской школе единственным мужчиной был трудовик, колченогий, как табуретки, которые он заставлял сколачивать. И пятьдесят лет спустя мать была уверена, что личная жизнь Лидии, стань она учительницей, была бы обречена на брак с инвалидом войны.
Разумеется, главная мечта матери была неосуществима: Лидия категорически отказалась идти по ее стопам. Эх, какие вопросы могли быть решаемы в этом тандеме! Да и потом, позже, сложная сеть проводов, тянущаяся от матери в разные уголки страны, была бы отдана в родные руки – но Лидия не захотела, и теперь это золотое руно разойдется по небу дымом, ведь унаследовать его, не находясь в системе, нельзя.
Весь следующий вечер мать ходила непривычно задумчивая, а потом предприняла попытку объясниться.
– Лидия, я думаю, что, если твой Артем узнает о собственном телеканале, он на тебе сразу женится, – сказала она за ужином, наблюдая, как жар заливает лицо и плечи дочери.
– Мама, что ты говоришь?
– Это деловой разговор, Лидусь. Вопрос можно решать и таким способом. Я хочу обсудить разные варианты.
– А я не хочу! Понятно?
– Насколько я могу судить о нем…
– Хватит! – заорала Лидия. – Я терпела, когда мне, бездарной корреспондентке бездарной газеты, цинично предложили возглавить факультет журналистики! Теперь мне предлагают купить мужика! Ты хоть понимаешь, что это безнравственно?
Разговоры о работе прекратились. Жизнь шла по-прежнему.
Первое время Артем дулся, потом, видимо, машинально поздоровался. Она не зарыдала, не бросилась на шею, он успокоился, перестал бояться. «Дружба?» – спросил. Она пожала плечами с большим достоинством.
Теперь он здоровался всегда, а иногда подмигивал. Наконец, пригласил выпить кофейку в ресторанчике напротив. Спросил: «Ты не в обиде?» «Не в обиде». «А и хорошо, что объяснились. Я даже жалею, что раньше не догадался. Я ведь не знал, что у тебя, там, какие-то претензии. И тебе было бы легче – замуж бы вышла за этого, который богатый». «А он снова подкатывает, между прочим» – соврала Лидия. «Везет, – очень серьезно сказал Артем. – Вообще, хорошо быть бабой. Всегда можно папика найти, и все проблемы решены». «А ты мамика найди». «Где они – мамики? Может, ориентацию сменить? А то ипотеку, боюсь, не вытяну».
Она вдруг злорадно подумала: а если предложить ему пост директора собственного телеканала – что он ответит? От этой мысли тянуло какой-то другой жизнью, словно на секунду приоткрылась дверь в параллельное пространство, и горячий сквознячок тех ветров, что там дуют, вмешался в московский воздух.
Она захлопнула эту дверь.
Так прошел год, и она уже привыкла к тому, что они с Артемом – друзья, и новое положение обставилось мелкими привычками, ритуалами, приобрело черты уюта. Но в апреле вызвали в бухгалтерию, вручили уведомление. Через два месяца газета закрывается.
В коридоре она столкнулась с Артемом.
– Знаешь уже? – сердито спросил он. – Все, кабздец. Тебе еще хорошо, у тебя жених миллионер, а мне каково? У меня ипотека.
– Никакой надежды?
– Какая, нах, надежда? У нас долги – сорок миллионов. Да и пошла она, эта газета, ненавижу.
– Да, – сказала Лидия и вдруг заплакала.
Он покосился на нее, но не приобнял, только посопел носом.
– Мне тут одно место предложили. В продюсерской компании. И платят нормально. Но я не хочу идти простым редактором. А тебе в самый раз. Фактически это то же самое, чем ты здесь занималась. Дать контакты?
Узнав новости, мать промолчала, что свидетельствовало о крайнем раздражении. Очевидно, ее обидело, что Лидия сочла предложение Артема более выгодным. Она не поняла: Артем предложил то, что нужно – по мерке. Видимо, он лучше знал Лидию, чем ее собственная мать.
10
Бывший преподаватель техникума имени Альтшуля Павел Штальман умер в 2009 году от рака легких.
«Легкого рака» – в ужасе пошутил он, когда узнал диагноз, но шутка вышла несмешной. От официального лечения Павел отказался – уж очень тоскливыми были государственные больницы – все деньги в итоге потратил на шарлатанов, потратил заодно и время. Последние месяцы жизни прошли в мучениях, что, впрочем, имело один-единственный положительный момент: страдания настолько замутили голову, что только один раз за время умирания Павел попытался вспомнить прошедшую жизнь и как-то оценить ее с точки зрения удачливости. Ему хватило сил на единственный вывод, да и тот он не смог укоренить в лишенной кислорода голове.
Никто на свете не оценил жизнь Павла: никому на свете он не был интересен. Все мечты, с которыми он вступил в жизнь, были забыты даже им самим, и некому было сопоставить их с окончанием жизни, а ведь только таким сопоставлением и можно оценивать жизнь. Впрочем, нам жаль Павла – он был хоть маленький, но человек – и мы здесь, на этих страницах можем милосердно назвать его жизнь неудачливой и тем самым хотя бы на мгновение вызвать его из небытия.
Больше всего на свете Павел мечтал написать великие стихи. Сын уборщицы, мальчик с московской окраины, он услышал волшебные звуки в восемь лет, когда прочитал у Блока: «Как под утренним сумраком чарым лик, прозрачный от страсти, красив» – ох, сколько еще невинных душ погубила блоковская дудочка…
От несуществующего в русском языке слова «чарый» заболело сердце и облило горячим грудь: слово было хоть и несуществующее, но несказанно прекрасное. Оно к тому же вместило в себя все, что вообще можно было сказать о сумраке определенного часа, места и освещения. Несуществующее слово сделало все это гораздо лучше, чем любые существующие слова. Это было чудо.
И Павлик это понял!
В следующую секунду он догадался, что обладает поэтическим слухом. Потом наступила еще одна секунда, именно она испортила Павлику жизнь. В эту злосчастную секунду он сделал вывод, что сможет писать стихи. Ошибка распространенная, о ней даже нет смысла говорить подробно.
Поэтический слух сделал его лидером школьных уроков литературы. Особенно удавались сочинения. Они были умные, тонкие, Павлик писал «афористично», вот как. Он был словно Тютчев, и это вгоняло в священный трепет одиноких учительниц литературы. Мальчику пророчили великое будущее.
И он без всяких проблем поступил в Литературный институт имени Горького.
Здесь мечта Павла вспыхнула солнечным бликом: он словно вступил в бескрайний океан и осознал, что он – рыба. У него есть жабры, есть плавник, есть хвост, а в голове у него особый прибор, знающий, как ориентироваться в синих просторах. Пора плыть, пора писать, как Бродский.
Хотя бы как Бродский.
Павел Штальман видел, что музыка сфер открыта ему с рождения, она звучит в голове так мощно и внятно, что это не может не означать избранности.
«И он возлюбил этот мир, обольстительно-невыносимый» – прочитал он в «Махабхарате»: да, все верно, я тоже так чувствую. Я не только слышу, как надо, я еще знаю, о чем надо: восторг перед миром переполняет мою душу. Теперь я овладел и формой, и содержанием. Моя сердечная боль есть свидетельство обнаженных нервов гения. Я передатчик божественных откровений, и скоро передача начнется.
Но передача не началась.
Правда, его стихи напечатали в стенной газете, а одно даже победило в конкурсе журнала «Юность», это были неплохие стихи, афористичные, в них были рифмы, метафоры, ритмы и милые созвучия, но поэзии в них не было.
И он это, разумеется, слышал, ведь у него был поэтический слух.
Ужасная ситуация… Вначале понять, что океан открыт, потому что имеются жабры, имеется хвост и прибор в голове, а потом догадаться, что в этом океане нужны крылья. Или, скажем, ступни. На фига, казалось бы, рыбе ступни – а вот, пожалуйста, без них ты в этом океане никто.
Так что обнаженные нервы остались с Павлом до смерти, изо рта Павла, пока этот рот не забили глиной, вырывалась лишь благодарность, и мир казался Павлу обольстительно-невыносимым, но это никак не свидетельствовало о поэтическом таланте Павла Штальмана.
Он не написал ничего стоящего, а с окончания Литературного института вообще ничего не написал. Закончив престижный вуз, он отправился преподавать в школу, потом поработал редактором в одном техническом издательстве, потом перешел в техникум имени Альтшуля, откуда ушел очень быстро, испугавшись романа со студенткой.
Следующие двадцать лет Павел провел в районном, а потом и в окружном комитете образования. Он там был «ведущим специалистом», то есть мелким чиновником. Всю жизнь Павел прожил с одной женой, которая его не любила. Детей у них не было.
В 2008 году диагноз Павла стал ему известен, и он начал готовиться к смерти.
Вначале, правда, верил в чудо, трепыхался, пил какую-то черную смоляную гадость, купленную за огромные деньги, и ему полегчало, но потом все стало очень плохо, голову заволокла муть, и сил уже не было ни на действия, ни на мысли.
Только один раз, ранним утром за месяц до смерти, этот человек неохотно заглянул в пыльные провалы прошлого: тихонько постоял в палисаднике родительского дома, потом первый раз прочитал в потрепанной книжке без обложки: «Я проснулся на мглистом рассвете неизвестно которого дня», выпил первую бутылку водки после победы в литературном диспуте, первый раз поцеловал жену, первый раз ее ударил, пролил яростные слезы отчаянья, а потом – тихие слезы смирения, прошел босыми ногами по дорогам обычной судьбы – и неожиданно осознал, что самое яркое воспоминание его жизни – это история любви к нему одной студентки, чье имя он забыл навсегда.
Эта мысль очень удивила Павла. Будь он здоров, он, возможно, придумал бы этой мысли какое-нибудь красивое продолжение, вывел бы из мысли мораль, превратил бы ее в историю, а потом и поплакал бы над ней – как плакал когда-то над невыносимой обольстительностью мира.
Но болезнь уже съела почти весь воздух в его организме: сил не хватило. Воспоминание о крупной навязчивой девушке кануло без следа, он не стал ни развивать свое открытие, ни тем более что-то выяснять о ней, он даже имени ее не вспомнил.
И уж конечно, умирающий Павел никогда не узнал, что от любви навязчивой девушки его избавил Гитлер.
В утро, следующее за сексом на полу, Верка выехала из дома пораньше. Все в ней бурлило от новых ощущений. Она женщина! Вокруг сияет розовым светом весна, сочатся сладким соком деревья – и Верка так же сочится сладким соком, и набухает, и становится липкой, как леденец.
Она ехала в техникум и все представляла: вот Павел войдет в аудиторию, такой черноволосый, такой большеглазый, их глаза встретятся, и они за секунду переживут вчерашнее. Переживут во всех подробностях, переживут еще слаще и как бы снова соединятся…
Как хорошо любить!
– Какой ужас, – тихо сказала женщина, сидевшая у окна, другой женщине, сидящей напротив. – Неужели это правда?
– Мой зять работает в милиции, – значительным шепотом ответила другая. – Они вчера всю ночь дежурили! И было три знака на стенах.
– Ай-я-яй!
Первая отчего-то сильно разволновалась и даже полезла в карман за валидолом.
– Да-да, – подтвердила другая, как бы намекая, что валидол – это вовремя. – Их очень много. Говорят, что у Васичевых… – Она совсем понизила голос и даже посмотрела по сторонам, а потом наклонилась поближе к своей собеседнице. – Говорят, что у Васичевых сын – из этих. И даже вроде как ихний главарь…
– Боже!
– И каждое двадцатое апреля они собираются где-то в подвале, а потом рисуют эти знаки на стенах… И знаете, как их можно отличить от обычных людей?
– ?
– Они бреют головы, – торжественно объявила другая и выпрямилась.
Наступила пауза, только дробно стучали колеса.
– Но с другой стороны, эти ведь тоже… Не сахар… Они везде… Куда ни посмотришь, особенно в искусстве. Вы титры смотрели у фильмов? Фельдман, Кацман, одни «маны»…
– И «берги».
– У меня сосед – тоже из этих «манов». Два года как в Москве – и вот уже, пожалуйста, работает в музее. Заместитель директора. Не рабочий, обратите внимание. А заместитель директора!
– Рабочий! – прыснула другая. – Где вы видели, чтобы они были рабочими? Они в музеях, в кино, какие рабочие, что вы – издеваетесь?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
