Текст книги "Звезда мерцает за окном"

Автор книги: Светлана Беляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Беляева Светлана
Звезда мерцает за окном

Светлана БЕЛЯЕВА

ЗВЕЗДА МЕРЦАЕТ ЗА ОКНОМ...

Отца я помню хорошо, но время, прожитое с ним, было очень коротким, так как он умер, когда мне шел тринадцатый год.

Его взрослые дела меня тогда не интересовали, зато я любила слушать рассказы о его детстве и юношестве. Многие годы его жизни для меня так и остались тайной. Однако я все-таки хочу попытаться рассказать о нем, хотя бы то, что сохранила моя память и то, что рассказывала мне о нем моя мама Маргарита Константиновна Беляева.

Родился отец 17, а по старому стилю 4 марта 1884 года в Смоленске, в семье священника. Всего у Беляевых было трое детей: Василий, Александр и Нина. В детстве Вася упал с лежанки, отчего остался на всю жизнь хромым. Будучи студентом ветеринарного института, катаясь на лодке, утонул. Ниночка в возрасте 9 или 10 лет умерла от саркомы печени.

В доме Беляевых царила атмосфера набожности. Всегда было полно каких-то бедных родственников и богомолок. Несмотря на то что родители отца были людьми глубоко верующими, отец с детства не испытывал перед богом ни благоговения, ни страха. Правда, в церковь он, как и положено, ходил, однако вместо того, чтобы молиться, разглядывал иконы, прищуривая при этом то один глаз, то другой, отчего свет от свечей преломлялся, превращаясь в северное сияние. Практикуясь так, однажды отец обнаружил, что видит обоими глазами неодинаково.

Кстати, о зрении отца. Когда ему было лет 10 – 12, он качался на качелях. Раскачавшись, он попытался описать дугу, но сорвался и упал лицом вниз, сильно ударив глаз, отчего тот распух и совсем заплыл. Перепуганная мать велела позвать врача. Пришел местный эскулап и безапелляционно заявил: глаз необходимо зашить!

– Не дам! – заявила Надежда Васильевна. И не дала. Благодаря этому глаз у отца был сохранен. Однако падение не прошло даром, и отец стал видеть ушибленным глазом значительно хуже, вследствие чего ему пришлось носить очки. В связи с этим мне вспомнился один глупый и в то же время смешной случай, о котором рассказывал отец. Как-то он ехал в трамвае. По дороге он купил газету и хотел ее прочесть, но очки для чтения забыл дома. Он мог обходиться и без них, но для этого ему нужно было снимать очки для дали и приблизить газету к самым глазам, что он и сделал. Увидев это, кто-то из пассажиров насмешливо заметил:

– Очки-то, видно, для форсу носит, а как читать, так снимает.

Объяснять отец не стал, только посмеялся в душе над незадачливым насмешником.

В семье Беляевых слово "черт" произносить считалось грехом, и о тех, кто его произносил, говорили, что он черным словом ругается. Но отец с детства питал к чертям непонятную симпатию. Часто его ругали за то, что он ногой качает.

– Не качай нечистого, – скажет, бывало, строго няня.

Саша переставал, но стоило всем уйти, как он принимался за то же занятие.

– Пусть покачается, – думал он, глядя на свою ногу, и старался представить себе маленького симпатичного чертика.

Часто в доме родителей появлялся тихопомешанный, которому все время мерещились черти. Иногда он тихонько сидел в кухне на печи и бормотал себе что-то под нос. Но, бывало, черти так допекали его, что он с криком соскакивал на пол, хватал кочергу, быстро поворачиваясь, делал вокруг себя круг и успокаивался.

– Что, не пролезть? – спрашивал он и хихикал. – Не достать? Вот я вам! – угрожал он им, и начинал крестить потолок и стены. А Саша стоял с большими глазами, без страха смотрел на него.

Как-то Саша, когда ему было лет пять или шесть, объелся сырым горохом. Ночью у него поднялась высокая температура, начался бред. Всюду, куда бы он ни смотрел, появлялись чертики. Они выглядывали из-за занавесок, из-под подушки и даже из-за иконы. Чертики весело хихикали и прятались. Саше было страшно, душно и тяжко, но он во что бы то ни стало должен был тоже хихикать. И он делал это, превозмогая слабость. А мать, не на шутку встревоженная его поведением, не знала, чем ему помочь.

Будучи уже школьником, отец любил заходить в один магазин, где за один двугривенный можно было приобрести любую вещь. Здесь была всякая мелочь. Однажды Саша купил в этом магазине маленький, величиной с ладонь, человеческий скелетик. Сделан он был из проволоки и гипса. Все его суставы сгибались. В это время Саша дружил с сыном гробовщика. По просьбе Саши гробовщик сделал маленький гробик, как раз по росту скелетика. Придя домой, Саша привязал ниточки ко всем суставам скелетика и к крышке гроба. Потренировавшись, вечером он пригласил в комнату няню, велев ей сесть, после чего скрылся за ширмой. В комнате было полутемно, и старушка не сразу заметила, что на столе стоит гробик. Вдруг раздался слабый шум, крышка гробика открылась и в нем во весь рост поднялся мертвец. Передернув плечами, он стал притопывать в гробу, вскидывал руки и наконец, выскочив из гробика, пустился в пляс. Няня от испуга охнула и закрыла рот рукой. Некоторое время она сидела и будто завороженная смотрела на пляску мертвеца. Потом сорвалась со стула и, крестясь и причитая, кинулась к двери. Вбежав в комнату к Надежде Васильевне, она даже толком ничего не могла сказать, что случилось, только повторяла:

– Непоседа царевич, непоседа царевич...

Так звали Сашу в детстве. Испугавшись, что с сыном опять что-то случилось, Надежда Васильевна поспешила в детскую, но сейчас же убедилась, что это была очередная проделка ее сына. Хотя Саша и был средним сыном, но любимым. Мать простила ему и эту шалость.

В другой раз, купив в том же магазине маленький цветной фонарик, он устроил следующее: забравшись днем на высокое дерево, росшее в их саду, Саша перекинул через сук шпагат, к концу которого привязал фонарик. Вечером, когда стемнело, он зажег в фонарике свечу и подтянул его вверх. В то время на улице собирались старушки. Посидят, соседей посудят, о божьих делах поговорят, о погоде. Подошел Саша к ним и ждет, что будет. Вскорости, как он и ожидал, кто-то заметил его фонарик, но принял его за новоявленную звезду. И пошли тут разговоры...

– Родился кто-то, – сказала одна старушка.

– Должно быть, святой, – сказала другая и перекрестилась.

– Ишь как горит! – воскликнул кто-то восхищенно. Стали вспоминать всякие знамения, предшествовавшие великим событиям. Кресты, круги на небе, явления святых, а фонарик тем временем вертится на ветру и мигает то синим огоньком, то красным, то зеленым. На улице собрался народ, и все на новоявленную звезду смотрят. Послушал Саша разговоры, а потом и говорит:

– Никто не родился, и не звезда это. Просто я фонарик на дерево повесил.

Сначала никто ему не поверил. А когда убедились, что он прав, разочаровались. Жаль было с чудом расставаться.

Часто к Беляевым приезжали родственники, племянники Романа Петровича. Его брат Николай Петрович тоже был священником, но приход его был бедным, и семья жила в нужде. Отец Романа, слывший человеком добрым, брату своему почему-то не помогал, хотя жил в полном достатке. В праздники же еды было столько, что не знали, куда ее девать. Прихожане, любившие своего пастыря, несли ему целыми корзинами яйца, гусей, мед, масло. Так уж было принято в старое время. Единственное, в чем заключалась помощь одного брата другому, это то, что у них несколько лет жила одна из племянниц – Лизонька. Существо тихое и покладистое. Но жилось ей у дяди несладко. Комнатушка, в которой она поселилась, была маленькой, тесной и жаркой. Особенно невыносимо было, когда купали двоюродную сестренку Ниночку. Печь в таких случаях топили так, что до нее нельзя было дотронуться. Лиза, изнывая от жары, долго не могла уснуть. Часто и Саша не давал ей спать. С детства он любил музыку. Кто-то научил его играть на скрипке, и он часто увлекался игрой. Будучи избалованным, он не считался ни с чьими желаниями и, когда на него находило вдохновение, мог играть часами далеко за полночь. Лизонькина комната находилась рядом с его комнатой, и она не могла уснуть, пока он не кончит играть. Иногда, не выдержав, она просила:

– Саша, перестань, мне завтра рано вставать.

Но Саша оставался глух и нем к ее просьбе. Зато, когда ему было весело, он заражал любого своим весельем. А на забавы он был большой мастер.

У дяди Николая Петровича была пара лошадей. Приезжая к нему в гости, Саша любил кататься верхом. Но зрелище это было довольно страшное. Вскочив на неоседланную лошадь, он несся, пришпоривая ее, во весь опор. Несколько раз падал с лошади и разбивался до крови, но это его не останавливало. Потерев ушибленное место, он снова вскакивал на лошадь, и скачки продолжались. И вообще, стоило Саше появиться у родных, все в доме переворачивалось вверх дном. Его многочисленные братья и сестры охотно подчинялись ему. Начинались представления, концерты. А уж о святках и говорить нечего. Тогда на него и вовсе удержу не было. Чего только он не вытворял.

Вспоминается мне еще одна шалость отца. Дело было под праздник Ивана Купалы. В этот день принято было искать клады. Существовало такое поверье, что ночью над кладом зажигается огонек. Об этом можно прочесть у Гоголя "Вечера накануне Ивана Купалы". К этому дню Саша приготовил все заранее достал старый глиняный горшок, насыпал его доверху черепками, а поверх них положил медяки. Все это он зарыл на кладбище, а когда стемнело, зажег над "кладом" свечу. Придя на свою улицу, он повел разговор о кладах, а потом предложил пойти их искать. Несколько парней ухватились за его предложение и сейчас же, взяв лопаты, двинулись к кладбищу. Незаметно Саша довел их до нужного места, и вот уже один из них закричал:

– Братцы, смотрите, огонь!

– Где, где? – раздались голоса.

– Да вон там!

Все зашумели и смолкли. Вроде бы и верили все в клады, а вот увидели огонек, и страшно стало. Ноги будто к земле приросли. Саша подбадривал их, торопил. Он боялся, что свеча может догореть раньше, чем они подойдут к месту. Потихоньку подошли к огоньку. А свеча уже и впрямь догорала. Еще бы немного, и никто бы ее не заметил.

Принялись копать. Вдруг чей-то заступ стукнулся о что-то твердое. Ребята переглянулись и принялись рыть еще быстрее. И вот из земли показался горшок.

– Тащи его, тащи! – послышалось со всех сторон.

Когда горшок вытащили и поставили на могильную плиту, у всех вырвался вздох облегчения. Клад решили делить здесь же, на месте. Но когда высыпали содержимое горшка, всех, кроме Саши, постигло разочарование. А Саша стоял в стороне и смеялся. Услышав его смех, ребята поняли, что эта шутка его рук дело.

* * *

По воле отца Сашу отдали учиться в духовную семинарию, которую он закончил в 1901 году. Отец его, Роман Петрович, надеялся, что сын пойдет по стопам отца и впоследствии займет его место. Но Саша и думать об этом не хотел. Вопреки желанию отца он поступил в Демидовский лицей в Ярославле, решив стать юристом. Меня такое решение отца удивляет. С его живым и любознательным характером надо было выбрать что-то иное. Впрочем, юристом он был недолго. В это время умер его отец. Оставшись без средств к существованию и не имея возможности платить за учение в лицее, отец был вынужден зарабатывать. Он не гнушался никакой работы. Давал уроки, рисовал декорации для театра, играл на скрипке в оркестре цирка.

* * *

Был у отца верный друг Коля. Он за Сашей готов был хоть на край света. Даже на юридический пошел за компанию с Сашей. Хотя обладал незаурядными способностями к музыке.

Приехав как-то на каникулы, Саша решил сразу заняться поисками кладов. Не помню точно, в самом ли Смоленске или где-то за городом, находился старый монастырь. Монахов там давно не было, кроме одного, который так и остался жить при монастыре. По кельям гулял ветер, церковь не работала. Существовала давнишняя легенда о том, что много лет назад монахи должны были оставить монастырь и уйти. Причина их бегства никому не была известна, но зато все знали, что перед уходом из монастыря монахи замуровали в стене клад, за которым должны были вернуться. Шли годы, за кладом никто не приходил. Только время от времени появлялись кладоискатели, но уходили ни с чем. Саше давно не терпелось побывать в монастыре, да все не удавалось. Но теперь решение было бесповоротным, оставалось только действовать. Коля, как верный Санчо Панса, был рядом. Придя в монастырь, они повстречали монаха. Он был совсем стар и сутул, только глаза его блестели по-молодому. Юноши поздоровались с ним и, не зная что сказать, замолчали. Догадавшись о причине их прихода, монах сказал:

– За кладом пришли? – И, не дожидаясь их ответа, продолжал: – Ищите. Клад есть, только никому не удавалось его взять.

– Не нашли? – спросил Саша.

– Находить-то, может, и находили, да взять не взяли, – проговорил загадочно старик.

– Как это? – не понял Коля.

– А так. Потому что охраняет его сам всевышний, – отвечал монах. Кто только не искал клад – с каждым случалось несчастье.

– Может быть, лучше уйдем? – предложил Коля, начинающий сомневаться в благоразумии их затеи. Но Саша отступать не хотел.

– Будь что будет, – сказал он.

Излазив почти весь монастырь и простучав много метров стены, друзья не заметили ничего необычного, и только спустившись в подземелье, заметили, что часть внутренней стены имеет массу надолб и небольших углублений. Здесь же на полу валялись куски выбитых из стен кирпичей. Обследовав эту стену, друзья сделали предположение, что за ней находится пустота.

– Здесь был ход, – авторитетно заявил Саша. – Не иначе как клад был замурован именно в этом помещении.

– Что будем делать? – осведомился Коля.

– Долбить, – ответил Саша не терпящим возражения тоном. Кроме ножа, который Саша носил всегда с собой, других орудий труда у них не было. Но это его не смутило. Рассудив, что первый камень вынимать значительно труднее последующих, он решил начать в том месте, где уже были вынуты несколько кирпичей. Несмотря на старания, работа двигалась очень медленно. Известка была настолько плотной и твердой, что невозможно было найти щели, чтобы всунуть хотя бы кончик ножа. Пот катился по лицу градом, но он все долбил и долбил с каким-то непонятным упорством.

– Дай-ка теперь я попробую, – предложил Коля.

Саша отошел, но ненадолго. Ему все казалось, что у Коли ничего не получится и работа идет слишком медленно. Немного отдохнув, Саша снова принялся за работу. Он то работал двумя руками, с силой нанося удар за ударом, то, упираясь левой рукой в стену, орудовал правой. В тот момент, когда он думал, что никогда не одолеет этот кирпич, Коля закричал:

– Качается, качается!

Все произошло так быстро, что Саша не успел убрать руку, и кирпич, свалившись со своего места, отдавил ему палец.

– Вот видишь! – испуганно воскликнул Коля. – Не зря же он говорил!

– Пустяки, – заметил Саша, перевязывая носовым платком ушибленный палец. – Это только случайность. – Затянув зубами узел, он сказал: – Давай теперь ты.

Но Колю невозможно было уговорить. Сам Саша не мог больше работать палец болел и опух. Вздохнув с сожалением, он произнес:

– Ничего, когда-нибудь я еще сюда вернусь.

Когда они проходили по монастырскому двору, им повстречался монах. Увидев забинтованную руку Саши, он произнес:

– Неисповедимы пути твои, господи!

В голосе его не было ни злобы, ни насмешки, ни жалости.

– Я еще вернусь, – повторил Саша уверенно. Но выполнить свое обещание он так и не смог.

С самого детства отец любил театр. Часто под его руководством устраивались домашние спектакли. Отец был и драматургом, и режиссером, и артистом. Перевоплощался он молниеносно. И роли играл любые, даже женские. Смоленск в то время был невелик, и скоро весь город знал о театре Беляева. Постепенно домашний театр стал кочевать. Играли то у одних знакомых, то у других. А потом пытались гастролировать в других городах. В те времена особых разрешений на выступления не требовалось. Каждый, кто хотел, мог арендовать помещение и ставить спектакли. Успех не всегда сопутствовал труппе, театр прогорал, и артистам не хватало денег даже на обратную дорогу. Домой возвращались по шпалам железной дороги. Но деньги не были самоцелью. Главное было – играть. И друзья вновь и вновь отправлялись гастролировать.

Однажды в город приехала столичная труппа, руководил которой Станиславский. Отец не пропускал ни одного спектакля. И вдруг один из ведущих актеров охрип. Заменить его оказалось некем, и на афишах появился аншлаг: по болезни актера спектакль отменяется. Приезд столичных актеров был не таким уж частым явлением, и все театралы были чрезвычайно огорчены случившимся. Поговаривали, что труппа собирается покинуть Смоленск. Отец был опечален этим не меньше других. И вот однажды вечером, когда его не было дома, к нам зашел высокий худощавый мужчина в пенсне и сказал, что хочет видеть Александра Романовича. Хотя отец был в ту пору уже взрослым, у матери екнуло сердце: а не натворил ли чего-нибудь Саша? – подумала она. Но потом успокоилась и велела его разыскать. Отца нашли. Он провел посетителя к себе в комнату, где долго с ним разговаривал. После его ухода он сообщил матери, что это был Станиславский, и что он просил его заменить заболевшего артиста, и что дня через два он будет играть в спектакле. Мать даже руками всплеснула: мыслимое ли дело – играть со столичными актерами! Попробовала отговорить сына, но он только смеялся.

– Не бойся, мама, все будет хорошо.

– А когда же ты роль выучишь?

– Выучу!

Спектакль прошел блестяще. Смоляне горячо встретили своего земляка и долго ему аплодировали. После этого отец сыграл еще в нескольких спектаклях, пока труппа не закончила свои гастроли и не отбыла в столицу. Правда, Станиславский предлагал отцу остаться в его труппе, но отец почему-то отказался.

Из истории своего пребывания в театре отец рассказал мне три любопытных случая. Не могу точно сказать, в каком театре он тогда играл, профессиональном или любительском, и какие это были пьесы, тоже не помню. Но зрителей было много. Отец играл бедного студента. На сцене декорации дешевой меблированной комнаты, рваные обои. Входит хозяйка и начинает стыдить студента за то, что он задолжал за квартиру. Отец уже должен был отвечать, но в это время начал падать плохо сбитый задник. Не растерявшись, отец подбежал к нему и, привалившись к нему плечом, не дал упасть. А хозяйке вместо реплики крикнул:

– В комнате уже стены падают, а вы за нее плату требуете!

Занавес закрыли под дружный смех и аплодисменты зрителей.

Второй случай был с ним, когда он играл императора. После пушечного выстрела на сцену должны были ворваться мятежники и свергнуть его. Но время шло, а выстрела не было. Вдруг отец услышал голос из-за сцены:

– Выходи!

– Не выйду, выстрела не было.

– Выстрела не будет, шнур оборвался.

– Не могу. Не велено.

Пауза затянулась, и зрители начали проявлять нетерпение. Надо было что-то предпринять. Поднявшись с трона, император начал прохаживаться по сцене. Проходя мимо кулис, он, в свою очередь, попытался вызвать артистов, но те упорно ожидали выстрела. Чтобы спасти положение, отец на мгновение зашел за кулисы и насильно вытолкнул своих врагов на сцену. Потом, пятясь, стал обороняться. Очутившись на виду у зрителей, артисты вынуждены были играть. Император был свергнут, но публика ему аплодировала.

Третья история несколько иного характера. На этот раз у отца была роль старухи. На сцене комната. Ветхая мебель. На середине сцены стол. На нем бутылка вина и рюмка. Входит старуха. Спина ее согнута, голова дрожит, ноги шаркают по полу. Лицо безразличное, тупое. Вдруг она видит бутылку и заметно оживляется. С опаской оглянувшись по сторонам, подходит к столу, хватает бутылку и рюмку. Хочет налить себе вина, но не может вытащить пробку. Думаю, что спектакль этот был поставлен любителями, так как в бутылке было настоящее вино. Перед спектаклем кто-то налил себе стаканчик, да так закупорил бутылку, что пробка еле выглядывала из горлышка. Театрального опыта у отца тогда еще не было, и находчивости не хватило, чтобы, не открывая пробки, сделать вид, будто налил себе вина. Все его усилия были направлены на то, как открыть бутылку. Он вертел ее в руках, пробуя открыть то правой рукой, то левой. И вдруг, забыв, что он играет древнюю старуху, схватил зубами пробку и вытащил ее. Зубы у отца были белые и крупные. Открыв бутылку, он налил вина, но выпить не успел, в зале раздался смех, перешедший в хохот. Сделав вид, что ничего не случилось, отец принял старческую позу, которую нечаянно изменил, и продолжал игру. Спектакль прошел удачно, но зрители, вспоминая его, долго еще смеялись.

Вообще отец был увлекающейся натурой. Все хотел испытать, всему научиться. До конца довести начатое у него не всегда хватало терпения. Занимался он и фотографией, только обычные снимки его не удовлетворяли. Хотелось сделать что-то из ряда вон выходящее. Однажды он захотел снять человеческую голову, лежащую на блюде. Но как это осуществить? Выпилить дыру в крышке большого ящика не стоило особого труда, но как быть с блюдом? Его не распилить, не разрезать. И все ж таки отец решил попытаться. Помощниками его замысла были два товарища. Много блюд они перепортили напрасно, пока им не удалось выпилить такой кусок, чтобы в блюдо можно было всунуть шею. И вот все готово. Один из друзей залезает в ящик, накрытый простыней, и просовывает голову в дыру. На шею ему надевают блюдо. Саша берет в руки нож и вилку и, как бы собираясь воткнуть их в голову, делает зверское лицо, а голова закатывает глаза и высовывает язык. Коля фотографирует. Отпечаток этой фотографии был сделан на синей бумаге, отчего казался еще более жутким и неправдоподобным. К сожалению, во время войны он был потерян и я храню его только по памяти.

С детства отец мечтал о полетах, но не аэропланах, хотя это и было в диковинку, а просто так, парить в свободном полете, как птица. Но для этого нужны были крылья, и он мастерил их из различного материала. В одном из многочисленных вариантов были даже веники, которые он привязывал к рукам, пытаясь взлететь. Прыгал с зонтом с крыши. И только будучи студентом, поднялся в воздух на маленьком аэроплане. Отец рассказывал, что это был даже не полет, а скакание по кочкам. Машина была далека от совершенства и так чутко реагировала на все движения авиаторов, что переворачивалась в воздухе от чиха. Зная это, авиатор, почувствовав желание чихнуть, чтобы предотвратить аварию, нажимал пальцем под носом, и желание чихнуть проходило. Этому он научил и отца. Теперь бы это, наверное, назвали правилами по технике безопасности.

Вспоминается мне один забавный случай, происшедший с отцом и его друзьями. Возвращались они как-то вечером из гостей. Небо было в тучах. Луна только на миг освещала дорогу и вновь пряталась. Фонари светили тускло, почти не давая света. И вдруг из темноты вынырнуло несколько дюжих парней, которые потребовали выложить кошельки. Силы были явно неравными. Грабителей было вдвое больше, к тому же на их стороне было и физическое превосходство. Оценив обстановку, друзья остановились в нерешительности, не зная, что предпринять. Пока кое-кто подумывал о бегстве, Александр вышел вперед с протянутой рукой, в которой у него был зажат пистолет, и двинулся на бандитов. Шел он не спеша, шаг за шагом приближаясь к грабителям. Сначала они дрогнули, попятились, потом бросились врассыпную. Когда они скрылись в темноте, друзья, хранившие молчание, разом заговорили. Они были удивлены, что у Александра при себе оказалось оружие, а также его самообладанием, но, узнав правду, они поразились еще больше. Дело в том, что никакого пистолета у отца не было, а бандитов он напугал надетой на палец черной перчаткой. Будь на улице светлее, его обман был бы замечен, но в такой темноте перчатка вполне сошла за пистолет. А надевать ее таким образом у отца вошло в привычку, которая по воле случая помогла выйти из трудного положения.

Вообще привычки у отца были довольно странные, и некоторые из них доставляли ему немало неприятностей. Например, упираясь в стол кулаками, высовывать при этом большой палец между средним и безымянным. Получалось что-то вроде кукиша. Делал он это непроизвольно и часто в самых неподходящих местах. Например, в суде, где он выступал с защитной речью. Кто-то из судейских даже обвинил его в том, что он намеренно показывает залу фигу. Не помню, как уж отец оправдался.

А еще был интересный случай с собакой. Произошло это тоже в Смоленске. Шли как-то целой компанией, весело разговаривая. И вдруг на мостике, через который им надо было перейти, появилась огромная, свирепого вида собака. Остановившись посередине, она зло заворчала и насторожилась, словно готовая прыгнуть. Все остановились. Идти ей навстречу никто не решался. Обходить вокруг было далеко. Кто-то крикнул на нее, замахал руками, но она разозлилась еще больше. Пролаяв басом, она сделала несколько шагов вперед и остановилась. Все стояли в замешательстве, но тут Саша вышел вперед. Сложив на груди руки точь-в-точь как изображали Наполеона, и направив взгляд на собаку, он стал медленно двигаться вперед. Собака заворчала, но не бросилась на него. Он стал гипнотизировать ее, и она стала медленно пятиться. Еще и еще, пока не сошла с мостика. После чего она повернула и потрусила куда-то по своим делам. Победитель был вознагражден аплодисментами и криками "ура!". В следующий раз Саша хотел применить этот же метод к маленькой собачке, которая также не давала им пройти, но ничего не получилось. Слишком она была вертлява и не смотрела в глаза, а норовила только схватить за ногу. Как ни обидно, но перед ней пришлось капитулировать.

К воспоминаниям о молодости отца хочу добавить еще один любопытный случай. Как-то отец гостил у своего дяди. День был жаркий, решили пойти покататься на лодках. Собрались все братья и сестры, кроме Васи. Перед тем как сесть в лодку, Саша поднял кусок глины и, усевшись на носу лодки, стал лепить из глины голову. Лепил просто так, сам не зная кого. Потом заметил, что черты лица похожи на Васины. Тогда он решил вылепить бюст, но ему никак не удавалось выражение лица. Было в нем что-то неживое, застывшее. Недовольный своей работой, Саша бросил слепок в воду и в тот же момент почувствовал беспокойство. Он взглянул на часы и заторопился на берег.

– Мне надо идти домой, с Васей что-то случилось, – сказал он с непонятной уверенностью. Его пробовали уговорить, разубеждали, но он никого не хотел слушать. Всем расхотелось кататься, и они вернулись домой вместе с Сашей. Около дядиного дома их встретила заплаканная тетя, которая сообщила, что Вася утонул. Как ни странно, но произошло это именно тогда, когда отец плавал на лодке и бросил Васин слепок в воду.

Закончив Демидовский лицей, отец получил должность частного поверенного в городе Смоленске. Вскоре он стал известен как хороший юрист, у него появилась постоянная клиентура. Отец смог снять хорошую квартиру, обставить ее. Увлекаясь искусством, он приобрел хорошую коллекцию картин известных художников, собрал большую библиотеку. Закончив какое-нибудь дело, отправлялся путешествовать за границу. Неоднократно бывал во Франции, ездил в Италию. Поднимался на Везувий и даже заглядывал в кратер вулкана. О Венеции рассказывал восторженно и в то же время с грустью. Говорил, что первое впечатление было прекрасным. Красивый сказочный город, залитый солнцем. Живописные каналы с отражающимися в них зданиями, медленно плывущие гондолы. Окраины же города, где жила беднота, наводили уныние.

Что рассказывал отец о Франции, в частности о Париже, – я не знаю. А у мамы сохранилось в памяти только то, что отцу очень понравилось во Франции обслуживание и пища.

– Все словно для меня было приготовлено, – говорил он.

Друзья любили собираться у отца. Они часто устраивали концерты. Отец играл на рояле и на скрипке, декламировал. Он всегда был душой общества, и люди тянулись к нему. Но была у него одна слабость, он любил менять квартиры. Стоило ему узнать, что где-то освободилась хорошая квартира, как он спешил занять ее. Случалось, что друзья, приходя к Александру Романовичу, не заставали его на старом месте и вынуждены были искать его по всему городу.

До женитьбы на моей матери отец был женат дважды. Первая его жена Анечка, бросив его, ушла к его коллеге. Но счастья не нашла. Часто она приходила к своему бывшему мужу и жаловалась. Говорила: "Ты меня никогда не ругал, а он меня бьет". В то время развестись было непросто. Надо было хлопотать через консисторию. Отец взял вину на себя.

Вторая жена Александра Романовича, Верочка, была единственной дочерью, избалованной и капризной. У них часто бывали семейные скандалы. Вернее, Верочка была вечно чем-то недовольна. Отец вспоминал, что, когда она начинала кричать, он спокойно напевал:

– А я мальчик бедненький, бедненький, бедненький. Любить меня некому, некому, некому.

Когда отец заболел плевритом и лежал с высокой температурой, Верочка оставила его, сказав, что она не для того выходила замуж, чтобы ухаживать за больным мужем. Отцу сделали прокол, но очень неудачно, вследствие чего у него сделался паралич ног. Врачи Смоленска не могли поставить диагноз. В поисках хорошего врача отец объездил несколько городов, наконец попал в Ялту, где у него признали туберкулез позвоночника и уложили в гипс. По словам папиного друга Николая Павловича Высоцкого, процесс протекал у него так тяжело, что даже врачи не надеялись спасти его. В Ялту отец приехал вместе с матерью и старой прислугой Фимой, прожившей у Беляевых больше двадцати лет. Поселились они на Борятинской улице в одном доме с соученицей маминого брата Левы, Олей Мейнандер. Лева помогал девушке по математике, а она ему по французскому языку. Оля много рассказывала о больном соседе юристе, который лежит в гипсе. Александру Романовичу в то время было тридцать пять лет. Несмотря на тяжелую болезнь, он был интересным собеседником. Увлекательно рассказывал о своих путешествиях, о театре, который не переставал любить.

Как-то в училище маминого брата решили поставить пьесу "Романтики", и Лева с товарищами зашел к Александру Романовичу с просьбой помочь им поставить спектакль. Отец с удовольствием согласился. С тех пор Лева стал часто ходить к Александру Романовичу и каждый раз, возвращаясь домой, с восторгом рассказывал о прошедшей встрече. Он сообщил, что Александр Романович хочет познакомиться с его сестрой. Магнушевские жили на той же улице, только выше. Мама работала в городской библиотеке. От брата она знала, что Александр Романович сотрудничает в ялтинской газете, и подумала, что могла бы снабжать его книгами. В воскресенье она пришла к Беляевым. Они занимали квартиру из одной темной комнаты с облупившимися от сырости стенами, так как дом примыкал задней стеной к горе. Вход был через веранду, небольшая часть которой была отгорожена для кухни. О первой встрече с отцом мама рассказывала следующее: