Текст книги "Хит сезона (сборник)"

Автор книги: Светлана Алешина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

«Конечно, нет! – сказала Анна Ивановна. – Там и играть-то не надо было. Только стоять. Вот Вася и встал вместо него…»

«Постойте, я ничего не понимаю, – перебил я ее. – Как это – играть не надо? А кто все эти фокусы с винами показывает? Кто наливает прямо из стола шампанское, рейнское и токайское? Это же должен делать именно Мефистофель!»

«Это одному режиссеру известно, кто чего делать у него в спектакле должен, – вздохнула женщина. – Вино у него там Вавилонский Дима наливает. И говорит голосом Арнольда…»

«Кто это – Вавилонский?» – спросил я.

«Так Фауста он играет! – сообщила мне Анна Ивановна. – Он первый год в театре, прямо из училища пришел…»

«А как это он говорит голосом Арнольда? И где же тогда в это время – Мефистофель?»

«Да говорит-то, конечно, сам Арнольд, Дима только рот раскрывает. Это замысел такой у Тихонравова, у режиссера… Вроде как бес, Арнольд то есть, в Диму вселился, в Фауста то есть. Это мне еще Вася объяснял, когда Тихонравов только репетировал новую постановку… А Арнольд в это время над входом стоит в виде фигуры такой из камня и своим голосом вместо Димы разговаривает».

«Так реплики все-таки Салько произносил?» – спросил я.

«Голос-то Арнольда был, это правда, – вздохнула женщина. – Но стоял вместо него Вася. Я-то это хорошо поняла, он меня в первом ряду увидел, улыбнулся мне даже – cмотри, мол, на сцене я, в спектакле играю!»

«И никто, кроме вас, этого не заметил?» – спросил я с большим сомнением.

«Так у него ж одно лицо и видно было, а все остальное картоном было скрыто, – вздохнула она. – Наверное, упросил Вася Арнольда, тот и разрешил ему на сцене постоять вместо себя. Тот и встал, дурачок-то мой наивный. Переоделся в черта, лицо себе краской раскрасил и встал! Я, как увидела, думаю – сейчас ему и конец, прямо здесь, при народе! Ан нет, ушел со сцены своими ногами… Да не далеко… Только переодеться опять в костюмчик свой и успел…»

– Боже мой! – прошептала я, перебивая Кряжимского. – Он же вчера в спектакле фактически заменил Салько и сыграл Мефистофеля в той сцене.

– Вот и я так сказал! – заявил Сергей Иванович. – Господи, говорю! Ведь твой Вася вместо Салько вчера сыграл!

«Вот видишь, милок, – вздохнула Анна Ивановна. – И тебе не по себе стало, как ты все это вживе представил. А уж я вчера, на него глядя, чуть не умерла со страху… Да, вишь ты, жива осталась, а его-то Бог и покарал…»

«Я слышал, ваш муж…» – начал я, но женщина меня перебила.

«Не муж он мне, – вздохнула она. – И рада бы так назвать, да нельзя! Не расписаны мы с ним были, не обвенчаны! Жених! Так и остался по сю пору – жених. Теперь уж навеки…»

«Я слышал, ваш… жених… – сделал я новую попытку, – дружен был с Салько?»

Лицо женщины потемнело.

«С Арнольдом-то? – спросила она с неприязнью. – И имя у него сатанинское, и улыбается, как змея. Он! Он и играет всегда этого черта, на которого мой Вася вчера позарился, и ничего ему не причиняется! Давно уже продал душу! Тьфу! И говорить про него не хочу!»

Женщина наклонилась к покойнику и начала что-то говорить еле слышно.

«Клянусь тебе, Василечек мой, сделаю, как обещала, – услышал я ее шепот. – Простит тебя Господь! Уж он на меня твой грех теперь перепишет…»

Мне, честно говоря, стало жутко от этого потустороннего общения, и я поспешил оставить ее одну со своим умершим женихом.

Выйдя из морга, я направился прямо сюда, поскольку рассудил, что просьбу твою, Оля, я выполнил, хотя и не много понял из всего этого.

Но я его не слушала. В голове у меня было совсем другое.

«Вот, значит, как! – думала я. – Не было этого Арнольда-Алексея в театре в момент убийства. Не было его на сцене. Дядя Вася, пожарник, заменил его в этой сцене, что само по себе факт чрезвычайно удивительный!»

А впрочем, что ж тут удивительного!

Я чуть не вскочила с кресла. Потому что поняла, в чем суть происшествия в театре.

Этот самый пожарник дядя Вася очень похож на Салько! Если же он был загримирован под Мефистофеля – а он, несомненно, был загримирован, – так его и вообще отличить от Салько было трудно. У Мефистофеля такой грим, что от собственного лица артиста мало что остается – все скрыто красками, пластическими и волосяными наклейками. Отсюда и странный цвет лица покойника – это следы плохо смытого второпях грима.

А голос? А голос можно записать на магнитофон и просто включать его в нужный момент, тем более что у Мефистофеля в этой сцене всего несколько реплик и одна песня, которая всегда идет в записи.

Значит, Салько все же покидал театр, когда была убита та женщина!

Чем дальше я углублялась в подробности этого убийства, тем непонятней выглядела вся эта история…

Стоп! – сказала я себе. А пожалуй, одну тайну я могу раскрыть. Не буду гадать – зачем, но Салько ушел из театра вчера во время спектакля. И поставил вместо себя очень похожего на него дядю Васю, всю жизнь мечтавшего выйти на сцену… Благодаря режиссерским экспериментам заметить подмену практически было невозможно… После этого он проникает в квартиру, где оставил меня. И обнаруживает там труп. Причем труп не своей жены, которую он, по всей вероятности, намеревался убить в это время, а труп другой женщины, своей любовницы. Он в ужасе! Что делать? Его планы оказались кем-то, мне неизвестным, разрушены. Он понимает, что в убийстве заподозрят в первую очередь не его, а меня. Хотя у меня нет мотива, а у него есть. Все-таки убитая была его любовницей. А у него есть очень хорошее алиби на время убийства. Если бы не это алиби, он бы стал первым подозреваемым. Сам факт его исчезновения из театра во время убийства будет расценен почти как признание в совершении убийства. Мое присутствие при убийстве ему выгодно, и он моментально убегает из этого дома. Тем более что у него есть моя расписка, в которой я подтверждаю фактически свое там пребывание. Или по крайней мере объясняю его. Он знает, что сам он убийства не совершал, но доказательств этого у него нет. Есть только алиби, которое легко может быть разрушено показаниями дяди Васи, если тот признается, что Салько на сцене не был. Далее он возвращается в театр и успевает к следующей сцене, как и задумал с самого начала. Он помогает пожарнику переодеться и смыть грим, а сам в это время напряженно думает, как ему поступить. Скорее всего он рассказывает дяде Васе, что видел в этом доме, и просит того не говорить никому о том, что Салько какое-то время не было в театре. Пожарник же, наоборот, убеждает его признаться во всем милиции и верить в то, что она во всем сама разберется. Салько в способности милиции нисколько не верит и понимает, что дядя Вася молчать не будет. Он всю жизнь ждал момента, чтобы покрасоваться на сцене, и не успеет еще кончиться спектакль, как об этом будет знать весь театр. Салько понял, что ошибся с выбором помощника для организации своего алиби, а теперь еще и сам освободил его от необходимости молчать, рассказав ему, что произошло. На принятие решения у него остается всего несколько минут до начала следующей сцены. В какой-то момент он, повинуясь внезапному импульсу, хватает попавшийся под руку нож и вонзает его в спину пожарника. Нож, кстати, он мог сначала увидеть, а потом уже подумать, что это один из вариантов решения неожиданно возникшей перед ним проблемы. А скорее всего и подумать не успел. Подумал, когда уже ударил.

И тут же бежит на сцену.

Все! Его алиби неопровержимо. Он уверен: никто не знает, что в предыдущей сцене его не было. Грим надежно скрывает лицо, а то, что дядя Вася, возможно, не всегда вовремя включал магнитофон, Салько сумеет объяснить. Любой причиной, какая только взбредет ему в голову. Например, плохо себя чувствовал, приступ язвы у него разыгрался. Или скажет, что поэкспериментировать захотел. А потом понял, что вышло неудачно, и прекратил эксперименты. Ведь когда обнаружили дядю Васю, Салько был уже в костюме и гриме Мефистофеля! Ловко он это обстряпал. Не учел только, что дядя Вася позвонил домой и рассказал своей жене, или, как она говорит, невесте, что выходит на сцену. И она может это подтвердить. А это уже станет поводом для поиска других свидетельств, что на сцене в это время был не Салько.

Отлично! Кое-что у меня уже есть! Правда, это так и не объясняет главного. Зачем же все-таки Салько пригласил меня в чужой дом и делал вид, что это его квартира?

Кое-какие козыри для разговора с одним из генералов у меня появились. Но что потребовать взамен на эти козыри? Беда в том, что я вообще не понимаю движущих пружин интриги, лежащей в основе этого убийства. Почему убита любовница Салько, хотя он говорил мне о жене? Как там вообще оказалась любовница?

Я пожалела, что не могу поговорить с Салько сама. Он же непременно меня выдаст. Он прекрасно знает, что я под подозрением в убийстве, что доказать свою непричастность не смогу, и сразу же поднимет шум, как только меня увидит. Он артист, он сумеет это сделать! Нет, самой мне к нему нельзя… Придется снова просить Виктора.

Кряжимский, прождав минут десять, пока я хоть как-то отреагирую на его рассказ, и не дождавшись, обиженно фыркнул, встал и вышел из квартиры, ни с кем не попрощавшись. Виктор ушел с ним вместе.

Едва за ними закрылась дверь, Ромка вынырнул из кухни.

– Ну вот, – вздохнул он. – А я кофе приготовил, пока вы тут секретничали.

– Подслушивал? – притворно ужаснулась я. – Какой кошмар!

– Да ну тебя! – сказал Ромка. – Ничего я не подслушивал. Что я, не понимаю, что есть какие-то дела, о которых мне знать не надо!

– Для твоей же пользы, – согласилась я. – И безопасности. А не потому, что мы тебе не доверяем…

Звонок в дверь прервал меня на полуслове.

– Мама, наверное! – ужаснулся Ромка.

– Да нет, – беспечно махнула я рукой, – это Виктор вернулся. Забыл что-нибудь сказать мне важное. Иди открой.

Ромка подошел к двери и на всякий случай спросил, как мать учила:

– Кто там?

Ему что-то ответили.

– Слесарь какой-то… – пробормотал он, открывая замок.

– Не открывай! – крикнула я, но было поздно.

Дверь от сильного толчка распахнулась. Ромка отлетел в сторону и грохнулся о стену спиной.

На пороге стоял мужчина среднего роста в черной куртке и, глядя на меня, ухмылялся.

Он был рыжим!

Глава 5

– Допрыгалась, сучка? – спросил Рыжий. – Поехали!

– Куда? – спросила я.

– В гости! – засмеялся он. – Женька с тобой познакомиться хочет!

Ромка сидел на полу, глядя на Рыжего широко раскрытыми глазами.

Внезапно он вскочил и бросился на Рыжего, стараясь ударить его кулаком в лицо. Но тот сделал какое-то неуловимое движение, и Ромка опять отлетел к стене.

– Уйми своего щенка! – сказал Рыжий, перестав улыбаться. – Или я его сейчас калекой сделаю!

– Пошли! – быстро сказала я. – Его не трогай! Он тут вообще ни при чем. Он даже не знает, кто я!

Ромка снова вскочил, убежал в свою маленькую комнату и принялся чем-то там греметь. Я поняла, что он ищет молоток или, еще лучше, – топор.

«Если Ромка сейчас выйдет с топором, – пронеслось у меня в голове, – Рыжий его убьет!»

Я толкнула Рыжего в грудь и побежала в коридор, на лестничную клетку. Рыжему ничего не оставалось, как последовать за мной.

Не сбавляя хода, я помчалась по лестницам вниз, лишь бы подальше увести Рыжего от Ромки. Бандит несся за мной следом.

Уже сбежав на первый этаж, я услышала, как сверху раздался Ромкин крик:

– Оля! Ольга!

Я выскочила на улицу. Мне показалось, что Ромка плачет…

Рыжий вылетел за мной следом и поймал за локоть.

– Ты куда? – воскликнул он. – Пешком, что ли, собралась идти? Лезь в машину!

Мне пришлось забраться в стоящий около самого подъезда «БMВ». Лишь бы поскорей уехать отсюда, пока Ромка не выбежал на улицу.

Мотор взревел, и мы тронулись. Я сразу почувствовала себя спокойнее.

– Надень на голову! – приказал мне Рыжий, подавая мешок из плотной материи с прорезью у рта. – И не маячь перед окном в этом мешке, чтобы лишнего внимания не привлекать.

Не стану утверждать, что его слова очень уж меня приободрили. Поскольку означать они могли только одно – что я обратно вряд ли вернусь. Мне предназначено надолго остаться там, куда меня везут. Если не навсегда.

А везли меня за город. Я поняла это не глядя, только по последовательности поворотов, подъемов и спусков.

«Вот мы миновали КП ГИБДД, – думала я, почувствовав, как машина в очередной раз круто повернула вправо, – сейчас будем объезжать взлетные полосы гражданского аэропорта…»

Услышав в этот момент шум мотора заходящего на посадку самолета, я почувствовала удовлетворение. Глаза он мне завязал! Придурок! Тогда бы и уши заткнул!

Потом мы нырнули в овраг, вынырнули из него, и машина через некоторое время остановилась – очевидно, мы оказались у цели нашей поездки. Рыжий мне разрешил снять мешок с головы и приказал вылезать из машины.

Я посмотрела по сторонам и убедилась, что моя догадка о том, куда мы едем, оказалась правильной. Это была Миллионеровка.

Такое название у тарасовцев носит целый городок коттеджей из белого кирпича. Каждый из них был построен по индивидуальному проекту и стоил, наверное, огромных денег, но главное – они все благодаря этому имели разную архитектуру. Городок коттеджей, или Миллионеровка, как его тут же окрестили жители расположенного по соседству старого и грязного поселка Епифановка, состоящего сплошь из одноэтажных деревянных лачуг, поражал воображение фантазией архитекторов, соревновавшихся друг с другом в вычурности формы, и тщеславием заказчиков-миллионеров, стремившихся поразить соседей размерами своих белокаменных дворцов.

Выйдя из машины, я оказалась в большом дворе, в центре которого стоял дом.

С первого взгляда я поняла, что убежать отсюда невозможно.

Трехэтажный особняк, занимавший, наверное, соток восемь, не меньше, имел на окнах первого и второго этажей внушительные решетки, а окружающий его двор был обнесен высоченным железным абсолютно гладким зеленым забором.

«Метра три, наверное, – тоскливо подумала я, прикинув на глаз высоту забора. – Но зачем они выкрасили его в ядовито-зеленый цвет?»

– Хватит озираться! – прикрикнул на меня Рыжий и толкнул кулаком в спину. – Тебя ждут!

Я вошла в большую резную дверь и остановилась в растерянности.

Передо мной была огромная, как в старом городском Дворце пионеров и школьников, из которого я как-то делала репортаж о новогодней елке, мраморная лестница на второй этаж, выполненная в стиле барокко, а на ней, нагло ухмыляясь, стояли две знакомые мне рожи! Те самые парни, которые приставали ко мне в кафе и украли мою фотовспышку.

– Смотри, Виталя! – завопил один, увидев меня. – Кто к нам пожаловал! Ой! Ой, что это с ней, что это она намазалась вся?!

Он ткнул своего дружка в бок и заржал:

– Она, наверное, думает, что теперь ее не узнать! Виталик! Вот дура-то! А что ты ей…

– Кончай базар! – прикрикнул на Сашу – я вспомнила его имя – вошедший через несколько секунд Рыжий. – Поедете сейчас в город. Найдете пацана лет шестнадцати. Адрес я дам. Возьмете его аккуратно… Ты понял меня, Виталя? Я сказал – аккуратно. Не бить! Пальцы на руках-ногах не ломать. Паяльник не вставлять, утюгом не гладить…

Рыжий, по-моему, специально все это перечислял – для меня. Но я пока держалась и не паниковала.

– Пацан зеленый совсем, глупый! – заявил Рыжий. – Будет дома сидеть, плакать. Привезете его сюда… В товарном виде, падлы, поняли меня? Женька грязи не любит…

Рыжий посмотрел на меня, ухмыльнулся и закончил:

– А когда привезете, будете трахать его на глазах у этой вот сучки до тех пор, пока она не расколется или пока пацан не сдохнет. Все! Пошли вон!

Я похолодела. Сильней угрозы для меня он выдумать не мог. Пусть лучше бы они надо мной издевались, а Ромку оставили в покое! Если они начнут пытать его у меня на глазах!.. Я не знаю, что мне тогда делать! Я этого не выдержу…

Оба парня-»шестерки» бросились на улицу. Я с ненавистью посмотрела им вслед.

– Пошли! – сказал Рыжий спокойно. – Что застыла? Может быть, они его еще не найдут!

Эта рыжая сволочь хорошо знала, что такое пытка! И дала это в полной мере почувствовать и мне. Я была в ужасе от одной мысли, что им удастся схватить Ромку и привезти сюда. Я, пожалуй, пойду тогда напролом! Как часто говорил мой отец-тракторист из маленького степного Карасева: «Нас, Бойковых, можно убить, остановить – нельзя!» Я эти его слова на всю жизнь запомнила.

Рыжий заставил меня подняться на второй этаж, и потом мы долго шли какими-то коридорами с рядами дверей по обеим сторонам и попадавшимися иногда холлами с широкими окнами с матовыми стеклами. Я перестала ориентироваться и вспомнила булгаковскую «нехорошую квартиру», в которой каким-то образом вмещались просторные залы, принимавшие гостей на балу у Воланда.

Только здесь не Воланд хозяйничал, а жена Мефистофеля…

– Стой! – скомандовал мне наконец Рыжий, и мы остановились перед высокой двустворчатой дверью.

Он постучал и, не дожидаясь ответа, подтолкнул меня вперед. Я открыла дверь и вошла.

Прежде всего я была поражена обстановкой, воспроизводящей интерьер какого-нибудь кабинета конца прошлого века, скажем, в одном из английских поместий. Тяжелая массивная резная мебель с высокими спинками и обтянутыми цветной кожей сиденьями.

Огромный письменный стол размером с бильярдный занимал почти половину комнаты. На нем стоял старинный письменный прибор – чернильница, подставка для перьевых ручек, пресс-папье… По краям стола – бронзовые канделябры на восемь свечей каждый. Телефон вычурной формы с причудливо изогнутой трубкой.

Если бы этим все ограничивалось, я бы поразилась выдержанности стиля кабинета и тонкости вкуса его хозяина.

Но рядом с письменным стоял небольшой мраморный столик, на котором торчал компьютер, а с другой стороны от стола находился аквариум двухметровой высоты, литров, наверное, на пятьсот. В аквариуме плавали до тошноты пошлые золотые рыбки, как символ всемогущества и отсутствия предела желаний у хозяина кабинета.

У правой стены, рядом с высоким стрельчатым окном, стоял старинный английский диван, обтянутый кожей, и его новая блестящая обивка совершенно не гармонировала с общим стилем мебели. На диване сидела невысокая полная женщина с волевым лицом и спокойно смотрел на нас с Рыжим.

Больше в кабинете никого не было.

– Выйди, – сказала женщина Рыжему, кивнув на дверь.

Тот беспрекословно повиновался. Голос у женщины был глуховатый и властный. Она рассматривала меня минуты две и не говорила ни слова. Я стояла как дура посреди кабинета, пока это мне не надоело. Тогда я огляделась по сторонам и заметила у противоположной стены два кресла, точно такого же стиля, что и диван, на котором она сидела.

Я направилась к одному из кресел и села, заложив ногу на ногу.

То ли потому, что я была в джинсах, то ли еще по какой причине, но моя подчеркнутая демонстрация своих длинных и обычно очень раздражающих женщин ног не привлекла ее внимания. Она как смотрела мне в глаза, так и продолжала смотреть.

– Ну и что дальше, Митрофанова? – спросила я, нисколько не сомневаясь в том, кто сидит передо мной, вернее, перед кем я сижу.

Мой вопрос и то, что я знаю, кто она, не произвели на нее никакого впечатления. Она по-прежнему молчала и не шевелилась даже.

Я терпеть не могу напряженных моментов, связанных с необходимостью оставаться долгое время без движения, ожиданием или неизвестностью.

У меня от этого прямо-таки зуд какой-то начинается.

Решив не обращать на нее внимания, я встала, подошла к столу и принялась рассматривать канделябры и письменные принадлежности. Не потому, что меня они интересовали, просто я хотела вывести ее из неподвижности и заставить повернуть голову вслед за мной.

Однако я добилась даже большего. Митрофанова встала и тоже направилась к столу. Пока она шла, я рассмотрела ее фигуру. В ней было очень мало женского. Она была плотного телосложения и довольно широкоплеча, словно спортсменка-каноистка или пловчиха. Хотя я не могла бы сказать, что фигура ее непропорциональна. Было в ней что-то, что говорило о привычке этой женщины к постоянной борьбе, к постоянным столкновениям и даже, наверное, потасовкам.

– Вы не могли бы мне объяснить, Митрофанова, – спросила я, решив как можно чаще сбивать ее с толку, – зачем вы истратили такую кучу денег на вещи, которые обесценивают друг друга одним своим соседством?

– Пожалуй, вы правы, – улыбнулась вдруг Митрофанова вполне светской улыбкой и уселась в кресло за столом, – болезненнее всего я реагирую, когда мне указывают на мою необразованность, когда заставляют вспоминать, что я как была епифановской девкой, так и осталась ею. Но сейчас у вас этот номер не пройдет, поскольку я знаю, что вы – тоже не голубых кровей. Вы учились и пытались замаскировать свою карасевскую породу и натуру, а я этого скрывать не умею, зато научилась зарабатывать деньги и чувствовать себя независимой.

Она вновь оказалась в композиционном центре комнаты, и я опять очутилась под прицелом ее глаз. Она могла теперь следить за мной, не поворачивая головы. Впрочем, мне уже удалось вывести ее из неподвижности и заставить говорить. Я всегда ставлю перед собой какие-нибудь цели, пусть и незначительные, даже в той ситуации, когда о моих целях речь не идет вовсе, то есть в абсолютно безвыходной для меня. И, признаюсь без ложной скромности, редко случается, чтобы я не добилась своего.

– А вы тем не менее производите впечатление интеллигентного человека, – заметила я невинно. – По крайней мере – внешне.

Чтобы не торчать у нее перед носом, мне пришлось вернуться в кресло, с которого я только что встала. У меня появилось неприятное чувство, что это она меня туда загнала, и я тут же встала и пересела в другое кресло, но ощущение преследующей меня ее воли не исчезло.

Она усмехнулась, наблюдая за моими перемещениями.

– А вы, знаете ли, тоже производите такое впечатление, – сказала она, вернув мне мяч. – По крайней мере – иногда.

– Чего нельзя сказать о ваших подручных! – заявила я, показав глазами на дверь, за которой скрылся Рыжий.

– О ваших «афганцах» этого тоже, наверное, не скажешь, – вздохнула она, повторив свой маневр с возвратом мяча, но теперь я посчитала себя вправе записать очко на свой счет: напрасно она соблазнилась возможностью повторить один и тот же финт дважды – это уже дурной тон.

Кажется, до нее это тоже дошло.

– Довольно ханжества, – заявила она. – Или, если хотите, назовите это глупой, бесцельной комедией…

– Почему же бесцельной? – перебила я ее. – Мне, например, удалось вывести вас из равновесия. А этого я и добивалась.

Она усмехнулась.

– Мелкая задача для такого виртуоза, как вы, – сказала она. – Вы уж позвольте сделать вам этот комплимент, тем более что в нем содержится доля иронии, раз уж вы у меня в руках…

Теперь ей удалось меня разозлить. Но я в отличие от нее не собиралась этого скрывать.

– Послушайте, Митрофанова! – сказала я резко. – Хватит кривляться. Говорите прямо: зачем меня сюда привезли? Не любезностями же с вами обмениваться и не в пинг-понг играть!

– Конечно! – согласилась она. – Просто вы перешли границы дозволенного, и вас изъяли, чтобы вы не влезли еще глубже – туда, где вам делать совершенно нечего. Это, надеюсь, понятно?

– Не совсем, – возразила я. – Куда это я влезла?

– Вы начали совать свой нос в мои дела! Я, правда, могу быть вам только благодарна за то, что вы устранили моего главного конкурента по многим делам – Ермолаева. Но вы стали позволять себе слишком многое. Ваши люди обнаглели настолько, что следят за мной, – сказала Митрофанова, и я почувствовала настоящее, а не вызванное моими безобидными шпильками раздражение в ее голосе.

– Это первое, – продолжала она. – Вы что-то слишком заинтересованы, как я погляжу, в делах моего супруга Арнольда Салько. И напрасно. Вам отведена роль козла отпущения! Так почему же вы отказываетесь ее играть? Вернее – пытаетесь отказаться. Вам так или иначе придется взять на себя эту роль. Но если раньше вас хотели просто подставить, то теперь вы сами усложнили свое положение. Теперь вам придется взять эту роль на себя добровольно.

– Позвольте, – сказала я в недоумении, – так это вы закрутили всю эту историю! Но зачем же, скажите мне, ради бога, вам понадобилось убивать эту женщину, балерину? Вы же совершенно, как я поняла, равнодушны к Арнольду!

Митрофанова рассмеялась. Смех у нее был жесткий, какой-то самоутверждающий.

– Равнодушна? – переспросила она. – Я отнюдь к нему не равнодушна, если хотите знать. Я его презираю, а это чувство, отличное от равнодушия. Я давно его презираю, он это знает, и его это устраивает. Его не устраивало только то, что я могу жить, не ограничивая себя в средствах, а ему деньги на казино и рестораны, куда он любил ходить со своей Настей, приходилось под разными предлогами вытягивать у меня. А последнее время он начал интересоваться фирмой «Голд». И выяснил, что дела ее идут как нельзя лучше. А ведь мы с ним до сих пор находимся в зарегистрированном браке. И если я, не дай бог, умру, наследником станет он, потому что ни детей, ни близких родственников у меня нет. Я помогла ему принять это решение, как только почувствовала его интерес к делам фирмы. Он же сам нерешительный и обдумывал бы все это мероприятие года полтора. Арнольдом, знаете ли, не так уж и трудно управлять.

Митрофанова посмотрела на меня и вдруг спросила:

– Как вы думаете, зачем я все это вам рассказываю?

Я пожала плечами – ответа на этот вопрос у меня не было. Мою голову занимали сейчас тысячи вопросов, потому что мне далеко еще не все ясно было – что же произошло той ночью?

– Это только для того, чтобы вам было легче принимать осознанное решение, – туманно ответила она, но я не обратила внимания на эту фразу, поскольку не поняла ее. – Я вовремя подсунула Алексею идею пригласить вас на роль девочки для битья, – сказала она, немного помолчав. – И вы с радостью согласились. Еще бы вам не согласиться, когда вы на такую мель напоролись, как налоговая инспекция…

Я посмотрела на нее удивленно.

«Откуда ей известно? – подумала я. – Неужели и к этому она руку приложила?»

– Он даже не понял, что идея принадлежит не ему, а мне, – улыбнулась она. – Он не умеет думать сам. Он только произносит текст, который заучил, а думает вместо него режиссер. А чего вы еще хотели от актера!

Она вдруг посмотрела на меня жестко и сомкнула пальцы в кулак.

– Он мне нужен вот здесь!.. И я загнала его в такую ситуацию, из которой у него выхода теперь нет. Он хотел убить меня, а вышло так, что он, оказывается, совершенно неожиданно для себя убил свою любовницу, а у вас есть этому доказательства. И Арнольд у меня в кулаке. Да и вы – тоже! Вы просто еще не почувствовали силу моих пальцев. Я еще только рассматриваю вас, верчу в руках перед глазами… Я вовсе не хочу, однако, отправлять Арнольда в тюрьму за это преступление. Поэтому вам придется сделать следующее. Вы в скором времени отправитесь обратно в Тарасов, найдете негативы снимков, которые вам удалось сделать и на которых можно узнать в убийце Арнольда Салько, и передадите их моему человеку…

– Рыжему? – спросила я.

– А он вам не нравится? – ухмыльнулась Митрофанова. – Так и необязательно, чтобы он вам нравился… А потом… Потом вы позвоните в милицию и признаетесь в том, что совершили убийство любовницы Арнольда Салько Анастасии Ельницкой.

– А зачем мне было ее убивать? – возразила я.

– Нашей милиции стоит только версию подсунуть, пусть даже и неправдоподобную, – иронично сказала Митрофанова. – Они готовы во все, что угодно, поверить, лишь бы дело «глухарем» не оказалось… Скажешь, что решила воспользоваться тем, что ты одна в квартире и обокрасть хозяев.

– Я? Обокрасть? – ужаснулась я. – Зачем мне это?

– Как это зачем? – возразила Митрофанова. – На выпуск газеты. Это прозвучит убедительно. А когда ты шарила по ящикам письменного стола, вошла эта самая Анастасия, которой Арнольд свидание там назначил. У вас завязалась борьба, и ты ее задушила. На вид ты гораздо сильнее, чем эта престарелая балеринка. Как видишь, мотив вполне обоснованный и обставленный жизненными реалиями.

– А зачем же тогда Арнольд меня пригласил, если не у вас с любовником было свидание, а у него с любовницей? – спросила я, пытаясь разрушить ее логику, которая вынуждала меня к каким-то диким и совершенно меня не устраивающим поступкам.

– Скажешь, что мое свидание было назначено на другой день. И ты не рассчитывала никого там встретить, а просто воcпользовалась тем, что Арнольд передал тебе ключи от этой квартиры.

– Так чей же это дом? – воскликнула я.

– Тебе этого знать совершенно необязательно, – ответила Митрофанова, и я вынуждена была с ней согласиться.

Я растерянно молчала. Я не смогу наговорить на себя весь этот вздор!

– Неужели вы не понимаете, что я не могу… – начала я, но она меня перебила:

– Это ты не понимаешь очевидных вещей. У тебя будет время немного подумать. Просто помни о том, что через несколько минут сюда привезут твоего юного поклонника, твою странную привязанность… Он останется у меня. И если ты не сделаешь этого, я отдам Ромочку сначала моим мальчикам, Саше с Виталей, а потом попрошу Рыжего проводить его… В последний путь.

– Нет! – закричала я. – Ты этого не сделаешь!

– Сделаю, милочка, непременно сделаю! – сказала Митрофанова, и я поняла, что она действительно это сделает.

– Не трогайте его! – крикнула я. – Зачем он вам?

– Чтобы придушить его, – сказала Митрофанова зло, – если ты предпримешь хоть один шаг, направленный против меня!

– Я… – начала я и замолчала.

– Что? – спросила она. – Согласна взять все на себя? Тогда я его и пальцем не трону.

– Нет! – вырвалось у меня. – Оставьте меня здесь, а его отпустите!

– А зачем ты мне нужна, – усмехнулась Митрофанова, – если ты отказываешься от моего предложения? Иди, испей свою чашу до дна.

Я повернулась и пошла к двери. Ноги были ватные и еле двигались.

– Горькую чашу любви! – донеслись, как сквозь какую-то пелену, последние слова Митрофановой и ее совсем уж уничтожающий меня смех.