Текст книги "В пекло по собственной воле"

Автор книги: Светлана Алешина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Светлана Алешина
В пекло по собственной воле

Глава первая

Никогда раньше не думала, что больница, рядом с которой я живу, будет вызывать во мне неприязненные чувства. В больничном городке прошло мое детство, как и у других девчонок и мальчишек окрестных домов. Нагромождение больничных корпусов, новых и старых, хозяйственные постройки, гаражи, вечный ремонт и вечное строительство – и все это в деревьях, за которыми никто особенно не следил, и поэтому они заросли кустарником, а кое-где даже высокой травой. Место, более подходящее для игры в войну или в прятки, чем тарасовская городская больница имени Федина, трудно придумать.

В детстве я знала каждый камень и каждое дерево в больничном дворе, а сама больница никогда не ассоциировалась у меня с болью и страданьем – только с игрой, весельем и компанией друзей. Тогда мы не знали ни о смерти, ни о боли, а самым страшным на свете казался санитар Федор из больничного морга – вечно пьяный и вечно мрачный, небритый, всегда – в темно-синем халате. Он выходил из своего подвала, куда отвозил тела умерших, садился на пустой ящик из-под молочных бутылок, курил и думал о своем, щурясь на солнце, а мы дрожали от страха, считая, что он высматривает кого-то из нас, чтобы схватить и утащить в свой подвал. Зачем? Тогда мы себе этот вопрос не задавали.

Теперь не узнаю фединскую больницу. Вернее – не узнаю своих ощущений, когда прохожу мимо. Я почти боюсь ее молчаливых корпусов, в палаты которых попадают мои друзья изломанными и израненными. Некоторые из них навсегда остаются в этих палатах, пропадают без следа. Впрочем, след, конечно, есть – в моей памяти, но… Я не вижу больше их улыбок, не слышу их смеха и не прячу при встрече свою руку от их протянутой для рукопожатия руки – мои друзья-спасатели не умеют рассчитывать силы, когда пожимают руку женщине.

Вот и сейчас в одном из корпусов «Фединки» лежит безмолвный Григорий Абрамович и смотрит в потолок долгим усталым взглядом… А я подхожу к больничной ограде, и в сердце у меня шевелится неприятный страх – неужели с моим первым командиром, нашим любимым Грэгом, мне теперь придется видеться только здесь?..

Григорий Абрамович был ранен, когда наша федеральная спасательная группа выполняла особое поручение министерской контрразведки во время тушения лесного пожара в Подмосковье. Два пулевых ранения в голову, и – вот уже скоро месяц – он лежит парализованным. А командиром Тарасовской ФСГ-1 стала я – капитан МЧС, экстремальный психолог второй категории Ольга Николаева. До сих пор не могу привыкнуть к тому, что теперь я целиком несу ответственность за действия группы и что мне подчиняются любитель головоломок и детективных повестей Игорек и стеснительно-грубоватый дядя Саша Масляков по прозвищу Кавээн – обладатель стальных мускулов и снайперского глаза. Но главное – не могу поверить теперь, что «Фединка» отдаст свою добычу, что Григорий Абрамович сумеет выбраться из нее… Хотя и хочу, очень хочу верить в это.

Я прихожу к Григорию Абрамовичу каждый день, перед тем как идти в управление к ребятам. Люблю приходить к нему рано утром, когда, кроме нянечек, в больнице все еще спят, в коридорах тихо и безлюдно – даже не похоже на больницу. Рассказываю ему все, что случилось вчера, обо всех своих радостях и неприятностях, а их у командира группы всегда хватает.

Сегодня я иду к Григорию Абрамовичу посоветоваться по очень трудному для меня вопросу.

Мне нужен именно его совет, потому что предмет, о котором я хочу посоветоваться, слишком деликатного свойства. Речь идет о задании, которое дал мне руководитель службы внутренних расследований, или контрразведки, как мы ее называем, генерал Чугунков. Дал устно, без всякого приказа, потому что доверить такое бумаге может только сумасшедший!

Я чувствую, здесь немного придется пояснить, иначе непонятно будет, какова связь между раненым Григорием Абрамовичем и моим секретным заданием…

Дело в том, что наше МЧС – Министерство чрезвычайных ситуаций – за десять лет существования, а особенно за последние годы, превратилось в реальную силу, в альтернативную силовую структуру, способную противостоять Федеральной службе безопасности, МВД, всякого рода спецслужбам и спецподразделениям. Жизнь в России по самому своему содержанию стала сплошной чрезвычайной ситуацией, поэтому нам теперь до всего есть дело – от природных катастроф до акций социального протеста. Понятно, что не всем это нравится. Наибольшее раздражение силы МЧС вызывают у людей, приспособившихся к существующему статус-кво и научившихся поддерживать нейтралитет с прежними силовиками.

Их раздражение объясняется тем, что МЧС построена на принципиально иных основах, чем все остальные силовые ведомства. Система внутренних взаимоотношений в структурах МЧС во многом определяется неписаным Кодексом первых спасателей, которые и организовывали эту службу, думая прежде всего не о централизме и единоначалии, а о том, что в чрезвычайной ситуации главная забота – жизнь людей. Главное действующее лицо – Спасатель, а не блюститель буквы закона, как милиционер или полицейский. Те, кто начинал, пытались создать структуру, заботящуюся об интересах человека, а не государства. На первое место в современной системе ценностей выходит отдельно взятый россиянин, а не вся абстрактная Россия в целом, как было прежде. МЧС – это силовая структура будущего. Похоже, что эта забота об отдельно взятом человеке кому-то стала поперек горла, что чье-то терпение наконец лопнуло и против нас, спасателей, начинают необъявленную войну – провокации, интриги, разного рода подставки, выливающиеся иной раз в откровенные диверсии. МЧС вынуждено было создать собственную секретную службу, главная задача которой – противостоять этим идущим от неизвестного адресата проискам, разрушать интриги своих безымянных пока врагов, нейтрализовать непрерывные попытки дискредитировать наши действия и всю нашу структуру вообще.

Несколько последних заданий, которые получала наша группа, убедили меня в том, что наш командир, полковник Григорий Абрамович Воротников, работает на эмчээсовскую контрразведку. Собственно говоря, ничего удивительного в этом не было, потому что генерал Чугунков – его старый друг, вместе с которым они все это начинали… А совсем недавно Грэг сам рассказал мне об этом и еще сообщил, что согласился на уговоры министра и Чугункова возглавить министерскую информационно-аналитическую службу, а руководство нашей тарасовской группой решил передать мне. И вот, пожалуйста, – он лежит в больнице!

А мне позарез нужен его совет. Сама я, возможно, даже права не имею вмешиваться во взаимоотношения людей, на которых падает тень подозрения в сотрудничестве с нашими противниками. Чугунков чуть не выматерил меня, когда я сообщила, что ко мне в руку попали сведения о том, что один из Первых Спасателей, входящий в число главного руководства МЧС, является тайным агентом некой политической группировки, о которой пока известно только, что она существует, что лидером ее является некий крупный бизнесмен, имени которого мы не знали и потому условно назвали его Конкурентом, имея в виду конкуренцию Президенту. Известно было также, что у Конкурента есть своя особая оперативная служба, что-то вроде силовой мини-структуры. У меня не было никаких доказательств того, что один из членов высшего руководства МЧС связан с людьми Конкурента, но зато имелось убедительное свидетельство, что сообщивший мне об этом агенте говорит правду – он искренне считал, что я умру, так и не успев ничего никому сообщить. Случилось так, что мы с ним поменялись ролями, – я осталась в живых, а он… Он провалился в горящий торф и унес с собой всю информацию, которой обладал…

Чугунков долго доказывал мне, что это дезинформация, что сама идея – бредовая, но я стояла на своем, и в результате мне удалось его убедить. Но, как оказалось, ненадолго. Едва он вернулся в Москву и взглянул еще раз на своих друзей, одного из которых должен был объявить предателем и шпионом, сомнения вновь взяли в нем верх. Он позвонил мне и сказал, что отменяет свой устный приказ. Это значило, что мне не нужно разрабатывать план операции по выявлению агента. Я не должна даже думать об этом, а уж говорить с кем-либо… Чугунков так и сказал: «Забудь об этом!»

Легко сказать – забудь! Я не умею отдавать приказы своей голове. Не думать об этом еще можно, конечно, попытаться, но забыть!.. Все равно – не получится. Для меня это слишком важно. Я должна верить в Первых Спасателей. Искать среди них предателя – все равно что рубить тот самый сук, на котором устроено наше гнездо. Но не могу же я согласиться с тем, что этот человек и дальше будет нас всех предавать!

Поэтому мне и нужен был совет Григория Абрамовича – что делать с мучающей меня проблемой.

Я вошла к нему в палату с надеждой, что состояние его и впрямь улучшилось, как утверждают врачи. Но Григорий Абрамович все так же разглядывал потолок, и я даже не знала, чувствует ли он мое присутствие, слышит меня или не слышит.

Я присела на стул рядом с кроватью. Помолчали.

– Как дела? – спросила я.

«Нормально, – молча ответил Григорий Абрамович. – Скучновато вот только без новостей. Я подозреваю, что ты и половины мне не рассказываешь… Что – настолько плохие новости?»

– А что рассказывать? У нас затишье, Григорий Абрамович. Вторую неделю сидим без дела. Ничего в России, слава богу, не случается. Мы тоже скучаем… Игорек с Эркюлем Пуаро соревнуется – дочитывает рассказ до половины, книжку закрывает и пытается вычислить преступника.

«Ну и как успехи?»

– По-моему, очень неплохо, – ответила я. – Раскрываемость у него – восемьдесят. Пуаро он, конечно, проигрывает, у того – все сто процентов. Но Игорек считает, что Пуаро соревнуется нечестно, он применяет интерактивные методы раскрытия преступлений, а Игорек вынужден довольствоваться наблюдениями со стороны…

Я помолчала секунду и добавила:

– Сходим, в общем, с ума потихоньку…

Григорий Абрамович, как мне показалось, вздохнул. Я посмотрела на него внимательно, но он лежал все так же неподвижно и безмолвно.

«Ну-ка, давай, выкладывай, что тебя беспокоит, – сказал Григорий Абрамович. – Не умеешь ты притворяться. Лучше и не начинай. У тебя на лице все написано. С Сергеем своим все никак решить не можете – кому первому делать шаг навстречу?»

– Нет, с Сергеем мы давно не виделись, – ответила я, смутившись от его компетентности в моих личных делах. – И разговаривать о нем не хочу…

«Тогда сама рассказывай, – сказал Григорий Абрамович и вздохнул. – Я же по глазам вижу – ты за этим ко мне и пришла».

– Чугунков звонил, – тоже вздохнула я. – Он не хочет мне верить. Не может подозревать никого из своих старых друзей.

«Я тоже не могу, – ответил Григорий Абрамович. – Этих людей я знаю с тех пор, когда мы еще не были спасателями, мы ходили в горы, вытаскивали из пропастей заблудившихся обмороженных туристов и любили друг друга искренне и бескорыстно… Я с таким же успехом могу самого себя подозревать в сотрудничестве с австралийской контрразведкой. Мы романтики, Оля, мы старые романтики, и нам трудно расставаться со своими идеалами. Я понимаю Костю Чугункова…»

– Я тоже его понимаю! – перебила я. – Не понимаю только одного – почему вы прячете головы в песок, как страусы? Страшно расставаться с добрыми милыми сказками? Страшно смотреть фактам в лицо? Среди вас нашелся человек, который предал вашу дружбу. Конечно, это горько, это – больно! Я понимаю. Предатель – это тот же убийца. Он убивает веру. Но только в тех, в ком она слаба! Если вы откажетесь искать предателя, я перестану вас уважать – и тебя, Грэг, и Чугунка!

Если бы Григорий Абрамович мог двигаться, он бы вскочил и принялся вытирать носовым платком свою лысину. Потому что он явно разволновался.

«Уважать она нас перестанет! – закричал он на меня. – Нам, между прочим, простительно! Мы свои жизни прожили. И прожили так, что не стыдно – ни за себя, ни за друзей! А вот как ты жить будешь, если сейчас отступишь? Как в зеркало на себя смотреть будешь? Мы с Чугунковым не верим? А ты сама-то веришь, что этот шпион существует на самом деле? Что ты не придумала его?»

– Верю! – упрямо кивнула я головой.

«Раз веришь – ищи его. Сама ищи! – Грэг уже успокоился и смотрел на меня мудрым взглядом человека, который знает ответы на все мои вопросы. – Не спрашивай у нас ни разрешения, ни совета. Мы все равно не дадим тебе ни того, ни другого».

Я хотела сказать ему, что была уверена в том, что он не станет отговаривать меня от моего намерения, но тут дверь в палату распахнулась настежь и на пороге появился запыхавшийся Игорек.

– Вот ты где! – сказал он и покосился на Григория Абрамовича. – Здравствуйте, Григорий Абрамович… А мы с ног сбились – тебя разыскиваем. Срочно вылетаем, самолет уже ждет в аэропорту.

– Что случилось-то? – спросила я, поправляя одеяло на груди Григория Абрамовича.

– «Ан-24» нырнул в Каспий! – выпалил Игорек. – На борту – двадцать человек. Воздуха у них часов на пятнадцать. Но это лишь в том случае, если корпус самолета не получил серьезных повреждений и в салоне вообще остался воздух… Нашу группу включили в число спасателей. Только что пришел факс из Центроспаса.

Я поняла, что счет пошел на минуты.

– Извините, Григорий Абрамович, – сказала я уже от дверей. – Сами видите. Работа есть работа. Спасибо за разговор…

Игорек посмотрел на меня диковато и вышел вслед за мной из палаты.

– Да! Еще тебе генерал Чугунков из Москвы звонил! – сообщил он моей спине, еле поспевая за мной по больничному коридору.

– Что сказал? – насторожилась я.

– Свидание тебе назначил, – съехидничал Игорек. – Сказал, через три часа встречается с тобой на борту спасательного судна «Посейдон».

– Передать мне больше ничего не просил? – спросила на всякий случай, хотя была уверена, что Чугунков ни словом не обмолвится по телефону о том, что занимает сейчас мои мысли.

– Не-ет… – протянул Игорек растерянно и в то же время подозрительно. – Он меня в ваши контрразведочные секреты не посвящал.

– Они такие же мои, как и ваши с Кавээном, – огрызнулась я в ответ.

Мы выбежали из больничного корпуса и буквально наткнулись на красно-синий спасательский «уазик», за рулем которого постукивал от нетерпения пальцами по рулевому колесу Кавээн. Едва мы с Игорем ввалились в машину, как «уазик» рванулся с места и буквально полетел по улице. Кавээн водил машину мастерски, в молодости он был автогонщиком и даже участвовал однажды в ралли Париж – Дакар в составе команды Минского автозавода, выступавшей на «БелАЗах». Первого места они тогда не взяли, но «откатались очень даже неплохо», по выражению Кавээна.

Он вырулил на один из проложенных по всему Тарасову спецмаршрутов, согласованных с ГИБДД, включил сирену с мигалкой, что-то там переключил, на что-то нажал, и «уазик», который и без того летел как стрела, понес, как пуля. Казалось, мы просто перепрыгиваем через машины, которые Кавээн обгонял. Милиционеры провожали нас плотоядными, но разочарованными взглядами.

Через четыре минуты мы бежали по летному полю к «ЯК-42», мотор которого уже работал, оглушая нас закладывающим уши ревом.

Через час с небольшим мы пролетели над устьем Волги и я увидела странную картину: река разделилась вдруг на множество маленьких речек, переплетающихся между собой, как кровеносные сосуды…

Еще через сорок минут мы уже ехали из аэропорта Красноводска на берег Каспия, чтобы прыгнуть в катер и помчаться к месту катастрофы.

В красноводском аэропорту нас встретил молодой лейтенантик-туркмен и передал мне пакет с приказами и прочими документами по катастрофе. Пока мы плыли по Каспию к месту падения самолета, я пробежала глазами все самое необходимое: координаты, глубина, метеорологический прогноз, гидрогеологическая и сейсмологическая обстановка в районе падения, предполагаемая причина катастрофы и установленное к этому часу число жертв…

Вдруг мой взгляд буквально споткнулся на одной фамилии в списке пассажиров, который в тот момент я держала в руках.

– Игорь! Дядя Саша! – крикнула я, отвлекая их от увлекательного занятия – они пытались разглядеть впереди «Посейдон», хотя до него было еще миль десять. – Идите сюда! Вам знакома фамилия Менделеев?

– Химик! – лаконично ответил Кавээн.

– Командир, издеваешься? – обиделся Игорек. – Кому она не знакома?

– Нет, ребята! – замотала я головой. – Я не про Дмитрия Ивановича спрашиваю. Вам знаком Николай Яковлевич Менделеев?

Игорек покачал головой:

– Лично я с ним, конечно, не знаком. Но человек в МЧС известный.

– Я с ним водку пил! – выпалил вдруг Кавээн. – Один раз. Когда он к Абрамычу на юбилей приезжал. Ничего, мужик крепкий.

– Тем лучше, – сказала я. – Тогда ответьте мне, кто это? А то я что-то засомневалась. Я в такие совпадения не верю.

– Как это кто? – удивился Игорек. – Руководитель спасательной службы Западноевропейского региона, заслуженный спасатель России, Первый Спасатель, после министра – второе лицо в МЧС.

– Григорий Абрамович называл его Никола Питерский, – сообщил Кавээн.

– Все это так, – сказала я. – Но в данный момент этот ваш Никола Питерский – пассажир того самого «Ан-24», что лежит сейчас на глубине тридцати метров на дне Каспийского моря…

Игорь присвистнул.

– Ни фига себе! – сказал он. – Кого нам выручать придется…

– Не свисти! – прикрикнул на него Кавээн. – Зарплату не дадут!

– Как же он в этом самолете-то оказался? – удивился Игорь.

– А нам не все равно, как? – возразил Кавээн. – Мы теперь спасать его будем, как и всех остальных, вот все дела.

– Официально он в отпуске, – сообщила я то, что узнала из списка пассажиров. – Летел в Красноводск из Питера на рейсовом самолете. С какой целью летел – не указано. Как частное лицо… Вообще – информации по катастрофе очень мало. Ясно одно – что не долетел совсем немного, километров пятьдесят.

Я посмотрела на двух своих подчиненных – весь личный состав нашей группы – и сказала:

– Можете считать это вводным инструктажем перед прибытием на место. Мне осталось сообщить вам очень немногое. Место падения самолета на расстоянии примерно пятидесяти километров к юго-юго-западу от Красноводска в точке с координатами 39 градусов 40 минут северной широты и 52 градуса восточной долготы. Причина катастрофы неизвестна, диспетчер зарегистрировал мат в эфире, после чего самолет пропал с экрана локатора. Посланные на место его исчезновения самолеты аэроразведки провели аэрофотосъемку предполагаемого места катастрофы, и на снимках он был обнаружен в указанной точке. Глубина моря в этом районе – от двадцати до двухсот метров. Самолет лежит на глубине тридцати метров на склоне подводной впадины. Над местом катастрофы сейчас стоят три спасательных судна. Мы будем работать на «Посейдоне». Сейчас монтируется аппарат для спуска спасателей к самолету.

– Как погода? – спросил Кавээн.

– Прогноз ненадежный, – ответила я. – Ветер северный, на море – среднее волнение, штормового предупреждения не передавали. Сейсмическая обстановка – устойчивая, толчков, даже отдаленных, не наблюдается. О жертвах не сообщается, возможно – все двадцать пассажиров погибли вместе с экипажем. Водолазы еще не спускались, и информации о самолете нет никакой.

Отряд мой молчал. А что говорить? Нужно своими глазами взглянуть на место катастрофы. Хотя что там смотреть – такие же волны, как и здесь, за бортом нашего катера. И пустынное море вокруг. Только три спасательских судна над невидимым под водой самолетом. Вот и все, что мы сможем увидеть на месте катастрофы.

Нет, нужно вниз спускаться, тогда хоть что-то прояснится, и только тогда мы сможем решить, успеем спасти людей, попавших в беду, или нет… Если, например, уклон дна там, где лежит самолет, большой, на наших попытках вызволить их можно поставить крест. Малейший толчок приведет к тому, что самолет соскользнет вниз, еще глубже, а при этом может еще и на отдельные части развалиться. Тогда все – конец!

Конечно, даже тогда мы будем пытаться их спасти. Но – уже без особой надежды, что кто-нибудь остался там живой…

Я так задумалась, что не сразу обратила внимание, что Игорек с дядей Сашей Кавээном сидят, уставившись в одну точку, и что-то сосредоточенно и удивленно рассматривают впереди…

– Что вы там увидели, Игорь? – спросила я и лишь потом посмотрела туда же, куда и они…

Признаюсь, что увиденное мной меня тоже поразило. Прямо на нашем пути по воде, словно посуху, двигался… железнодорожный состав! Было от чего остолбенеть. Не сразу я рассмотрела, что вагоны стоят парами и что впереди этих столь непривычных на море сугубо сухопутных транспортных средств идут два небольших спаренных катера-буксира. Они тащили несколько сцепленных между собою барж, на которых и стояли товарные вагоны.

– Товарняк пошел, – ответил на мой вопрос Игорь. – Интересно, а пассажирские, курьерские и скорые здесь тоже ходят?

Я пожала плечами:

– Нет, Игорь, наверное, только электрички…

Железнодорожный паром прополз поперек нашего пути, и мы неожиданно увидели три корабля, прежде скрытые от нас за вагонами.

– Вот мы и на месте, – сказал Кавээн. – Который тут «Посейдон»?

– Где вас черти носят? – «приветствовал» нас молодой полковник МЧС, командовавший работами на «Посейдоне». – Через час уже члены комиссии здесь будут, а у нас еще информации никакой нет. Что мне им докладывать? Что несколько часов ждал спасательную группу?

– Комиссия посидит и без информации, ничего с ней не случится. Да и с вами тоже, полковник! – резко ответила я, возмутившись тем, что он все поставил с ног на голову. – А вот людям, которые там, под водой, возможно, дышать уже нечем! У вас готов аппарат?

– Минут через сорок будет готов специальный тамбур, который можно герметично присоединить к обшивке самолета… – пробормотал он.

Я посмотрела на него уничтожающе. Вот такие, как этот полковник, «спасатели» разваливают наше МЧС! Его больше всего беспокоит, как он будет выглядеть в глазах прибывающего начальства, а о людях, находящихся в экстремальной ситуации и ждущих его помощи, он и не думает. Вот главная опасность для нас, а вовсе не происки наших противников. Самый страшный враг тот, что внутри нас самих.

– Приготовьте немедленно легкий акваланг! – сказала я полковнику. – Пока вы там будете возиться со своим аппаратом, я сама спущусь к самолету, посмотрю на все своими глазами…

– Вам нечего там делать, капитан! – резко возразил мне полковник. – Мои люди уже спускались на дно и делали рекогносцировку…

– Им удалось выяснить, живы пассажиры или нет? – перебила я.

Полковник покачал головой.

– У них было другое задание, – сказал он. – И они его выполнили. А вам, капитан, не мешало бы помнить о существенной разнице в звании и в должности, которая между нами существует!

Я разозлилась.

«Так ты мне свои погоны будешь в нос совать? – подумала я угрожающе. – Хорошо, полковник, сейчас мы всех по своим местам расставим».

У каждого человека есть какие-нибудь психологические проблемы. Это его наиболее больное и тщательно скрываемое место. Опытному психологу достаточно, однако, внимательного взгляда и нескольких фраз, чтобы в общих чертах установить суть психологической проблемы конкретного человека – они все типичны и в силу того – схожи у разных людей. Вот дальше начинается уже сфера индивидуального – у каждого конкретного человека одна и та же проблема развивается по-разному, в зависимости от частностей его жизни. Но мне и не нужно было знать о жизни этого испуганно-нагловатого полковника ничего личного и индивидуального. Он целиком укладывался в общую схему. Я заметила, что, слушая меня, он украдкой пялился на мою грудь.

– Вам, полковник, тоже не мешало бы помнить, что вы взрослый и полностью свободный в своих поступках человек, – сказала я, подойдя к нему вплотную. – Перестаньте думать о том, что и мама, и начальство очень далеко от вас на берегу и вам не у кого спросить, что делать дальше… Здесь начальник вы, и вы должны принимать решение самостоятельно, как бы страшно для вас это ни было.

Я понизила голос и перешла на громкий шепот, слышный только мне и ему, поскольку остальное касалось только нас двоих и я вовсе не хотела, чтобы Игорек и Кавээн слышали мои слова.

– И прекратите наконец грезить, как приятно и спокойно было бы уткнуться в мои груди и заснуть на них. Женская грудь предназначена для мужчин, а не для мальчиков!

Полковник покраснел и плотно сжал тонкие мальчишеские губы. Он явно хотел что-то мне ответить, но легкое покачивание палубы под ногами напоминало о том, что под ногами у нас не твердая и надежная почва, а колеблющаяся поверхность воды, скрывающая под собой неясные опасности и неизведанные глубины.

Неважно, что судовой эхолот показывал всего тридцать метров глубины, – чувственное восприятие всегда берет верх над логикой и здравым смыслом, особенно в таких неустоявшихся зависимых натурах, как этот еще не вышедший из младенческого возраста полковник. Поверхность воды он скорее всего воспринимал как бездну под ногами, а самостоятельность была для него столь же пугающей бездной.

Он оторвал наконец глаза от складок комбинезона на моей груди и посмотрел мне в глаза.

– Делайте, что хотите, – и, быстро повернувшись, ушел к себе в рубку.

Я вздохнула, с горечью убедившись в верности своего мгновенного диагноза. Я была бы рада ошибиться в своих представлениях об этом человеке, но, к сожалению, он был именно тем, кем был, – типичным представителем современных мужчин – слабых и целиком переложивших на плечи женщин всю ответственность за устройство нашей общей жизни. Такие, по-моему, сами не вполне уверены, что они – мужчины. А обилие голубого оттенка в современных сексуальных отношениях лишь утверждает меня в этом предположении.

Игорек сказал мне негромко на ухо:

– Здорово ты его отшила! Интересно, что ты ему там шептала?

– Игорь! Ты не хочешь покраснеть так же, как он? – спросила я Игорька, который постоянно пытался научиться моим профессиональным приемам. – Тогда не спрашивай о том, чего я не стремлюсь рассказывать сама. Давай-ка, быстро готовь акваланги. Спустишься со мной к самолету.

Вода в Каспийском море была не настолько теплой, чтобы получить удовольствие от купания пасмурным днем ранней осени. Поэтому мы облачились в тонкие шерстяные костюмы, натянув поверх них комбинезоны из прорезиненной ткани.

Кавээн проверил наши аппараты, убедился, что баллоны с дыхательной смесью полностью заправлены, и помог нам надеть их.

Мы спустились на специальную площадку для погружений у самой воды и прополоскали водой маски, чтоб стекла не запотели. Я помахала Кавээну рукой и спиной плюхнулась в воду.

Меня поразил контраст в ощущениях, которые я по привычке сразу же стала анализировать. Волнующаяся от довольно заметного ветра поверхность моря сменилась тишиной и спокойствием подводного мира. Только колеблющаяся над головой серебристая поверхность воды напоминала, что где-то существуют волны и ветер.

Я задрала голову и увидела фигуру Игорька, в туче серебристых воздушных пузырьков ввалившегося сквозь поблескивающую перламутром крышу. Он принялся выделывать руками и ногами бестолковые движения, привыкая к управлению своим телом под водой.

Я просигналила ему рукой – спускаемся, мол, вниз, к самолету, и мы, зашевелив ластами, повернулись головами к лежащей на дне цели нашего погружения.

Вдруг беспокойная мысль об акулах, гигантских осьминогах, электрических скатах и прочих морских чудищах пришла мне в голову. Я оглянулась по сторонам, но ничего, кроме сгущающейся метрах в тридцати от нас сероватой мглы, не увидела.

Какие-то рыбешки, очень похожие на обычных селедок, шныряли вокруг нас и вели себя совершенно спокойно. Глядя на них, я тоже успокоилась, к тому же даже вспомнила, что в Каспийском море ни акулы, ни осьминоги не водятся. Даже если это и не так, я быстро себя в этом убедила, чтобы не отвлекаться на всякие не относящиеся к работе страхи.

Дно сливалось в сплошную темную поверхность под ними, и только более темная часть этой поверхности позволяла догадаться, что там склон подводного обрыва и большая глубина. Оставленный водолазами с «Посейдона» фонарь-маячок на якоре-аккумуляторе подсказывал нам с Игорьком место расположения самолета.

Постепенно глаза начали различать огромную светлую сигару, боком лежащую на склоне дна. Одно крыло самолета вонзилось в ил и удерживало его от сползания с обрыва. Это была несомненная удача. Но глубоко ли оно вонзилось и прочно ли удерживает корпус самолета? Никто не мог ответить на эти вопросы.

Мы с Игорем опустились прямо к фонарю, прикрепленному к торчащей кверху хвостовой части самолета. Я помахала рукой, объясняя, что пойду вдоль правого борта самолета, а он должен идти вдоль левого. Игорек закивал головой – понял, мол.

Осторожно перебирая по поверхности самолета руками, я двинулась вдоль фюзеляжа, стараясь держаться ближе к иллюминаторам, почти прижатым к склону дна. Как только стало возможным, я попыталась заглянуть внутрь, но ничего, кроме своего отражения на черном фоне за стеклом, не увидела. Только тишина и неподвижность.

Я пробралась к двери и попыталась ее открыть, зная, впрочем, что без специальных инструментов сделать это совершенно невозможно. Когда я толкала дверь, мне показалось, что корпус самолета слегка качнулся, и я в испуге застыла. Я прекрасно понимала, что одной мне не под силу сдвинуть самолет даже из точки неустойчивого равновесия, но тем не менее больше не решилась искушать судьбу. Вдруг мой слабый толчок станет той последней каплей, которая свалит самолет в пропасть?

Иллюминаторы в носовой части упирались в заиленный склон дна, и мне ничего не оставалось, как сделать попытку добраться до кабины пилотов, наполовину скрытой за огромной грудой ила, которую самолет выпахал своим носом из дна при падении.

Первое, что я обнаружила, добравшись до носовой части, – разбитый фонарь кабины, полностью залитый водой. Это была плохая новость, хотя и наивно было бы ожидать, что самолет сохранит герметичность при падении в воду и ударе о дно, но я все же надеялась. Теперь оставалось надеяться только на то, что хвостовая часть осталась неразрушенной и воздух, скопившийся в ней, позволит людям продержаться хотя бы несколько часов, за которые мы должны успеть до них добраться и спасти.

Я напряженно вглядывалась в глубь пилотской кабины и вдруг увидела лицо человека, прижатое к стеклу. Глаза эти были широко раскрыты и в них явственно читались страх и боль. Рот тоже был открыт – то ли в крике, то ли в последней попытке вздохнуть. Я не могла оторвать от него взгляда.

В профессии психолога есть свои недостатки, или, если хотите, «издержки производства», как выражался преподаватель общей психологии университета, в котором я училась. Главный из этих недостатков – я всегда представляю психическое состояние человека, которого вижу перед собой. Сейчас передо мной был труп человека, умершего мучительной смертью, и я читала в его глазах все, что он пережил в последние мгновения своей жизни.