Текст книги "Таблетки от жадности (сборник)"

Автор книги: Светлана Алешина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Ну, этого уж я не знаю, – усмехнулся Маслин. – Наверное, находятся, если они лицензию взяли. Лицензия слишком дорогое удовольствие, чтобы ее брать просто так, от нечего делать, не надеясь на ней что-нибудь заработать. Так что, сами понимаете, – тут Константин Георгиевич обернулся и пристально посмотрел мне в лицо, – до какой степени это бессмысленное дело, ходить по ресторанам и кафе наугад. Их слишком много, просто не в человеческих силах обойти все. Так ничего вы не узнаете, только зря теряете время. Крайне не советую вам делать этого.

На подиуме возле открытой могилы теперь стоял и говорил речь другой дядечка, коренастый, плотный, похожий на бывшего борца-самбиста.

– Вот еще один важный гусь, – усмехнулся, кивнув в сторону выступающего, Маслин. – Замминистра здравоохранения области. Много начальства на похороны нашего Димки приехало, ничего не скажешь. Того и гляди, сам губернатор пожалует.

– Однако как долго же это продолжается, – вполголоса заметил муж. – Самому сдохнуть можно.

– А как же вы хотели, конечно, долго, – сказал заведующий пищевым отделом. – Чем солиднее похороны, тем больше на них трепа, тем дольше приходится ждать, пока бренные останки наконец-то зароют в землю.

Константин Георгиевич снова усмехнулся, вытирая при этом свою багрово-красную шею и лицо платком. Небо было пасмурное, снова начал накрапывать мелкий дождик, но прохладнее от этого не становилось. Наоборот, в полном безветрии на открытом пространстве кладбища жара и духота стали невыносимыми.

– Послушайте, Константин Георгиевич, – сказала я. – Здесь очень много коллег и знакомых Верейского. Вы можете сказать, в каких отношениях он был с ними со всеми?

– В нормальных деловых отношениях! – Маслин обернулся, посмотрел на меня пристально, потом добавил: – Со всеми людьми, которых вы здесь видите, будьте, пожалуйста, очень осторожны, они еще похлеще, чем работники ресторанов. Имейте в виду, необоснованного подозрения в убийстве никто из них вам не простит.

– Но я никого и не подозреваю! – попыталась возразить я. – Просто хочу с ними побеседовать, расспросить, может быть, они дадут мне какую-нибудь зацепку.

– Вы все-таки не желаете уняться, – констатировал Маслин с грустной полуулыбкой. – Вы настойчивая, Димка тоже был таким. Только видите, как это кончилось. Ей-богу, очень не советую вам ворошить это осиное гнездо с красивым названием «санитарные службы города Тарасова». Один бог ведает, что они с вами сделают, если вы осмелитесь перейти кому-нибудь из них дорогу.

За время деятельности в качестве сыщика-любителя мне не раз приходилось выслушивать подобного рода предупреждения и даже угрозы. Все они были на один манер и примерно одного содержания, но почему-то всякий раз, когда я слышала их, все мое тело сковывал животный, утробный страх.

– Еще я очень хотела бы побеседовать с родственниками Дмитрия Сергеевича, – не унималась я. – С его мамой, сестрой и ее мужем.

– Ох, дитятко! – вполголоса воскликнул Константин Георгиевич, печально усмехнувшись. – Не жалеете вы никого, ни себя, ни других.

– Но почему же не жалею?..

– Очень вас прошу! – лицо заведующего пищевым отделом оказалось совсем близко с моим, темно-зеленые, цвета морской воды глаза, казалось, проникли в самую душу. – Пожалуйста, пощадите его мать, ей сейчас не до ваших допросов! И всей прочей его родне тоже. Подождите хотя бы несколько дней, пока боль утихнет. Поверьте, потеря единственного сына – вполне уважительная причина для тактичного обращения. Вы меня понимаете?

Сказав это, Маслин поспешно кивнул мне и направился вперед, к открытой могиле. Началась церемония последнего прощания с усопшим, присутствующие по очереди подходили к гробу, некоторое время глядели в лицо усопшего, некоторые, очень немногие, наверное, самые близкие наклонялись и целовали мертвое лицо. Мать и сестра Верейского в голос плакали и причитали.

– Ну что, Вовик, пошли тоже попрощаемся? – спросила я.

– Да ну его на хрен! – мой супруг был, как всегда, циничен. – Насмотришься на него, еще сниться будет!

Но я, решительно взяв его за руку, потащила вслед за всеми. Бормоча себе под нос что-то невразумительно обиженное, мой Володька тем не менее подчинился.

Лицо санитарного врача было бледным, но не желтым, восковым, как это часто бывает с лицами мертвых. Очень спокойное, совсем как во время ДТП, когда Костя Шилов и Павлик вытащили его из машины. Небольшая ранка на лбу под самыми волосами, откуда тогда вылилось столько крови, теперь смотрелась естественно и словно на своем месте. Признаться, в тот момент лицо Верейского показалось мне замечательно красивым, и если бы не Володька, потянувший меня за руку прочь от гроба, я бы еще долго созерцала его.

Когда гроб опускали в могилу, оркестр снова фальшиво и заунывно заиграл какую-то совершенно незнакомую мне траурную музыку, звучавшую глухо, как-то даже надтреснуто на открытом воздухе кладбища. Подходить и кидать землю в открытую могилу мы не стали, Володька потащил меня прочь с кладбища к автобусу, и я решила, что пора мне на этот раз подчиниться, и без того я испытывала его терпение достаточно долго.

Наконец мы поехали домой. Володька сидел, отвернувшись к окну, и отчаянно злился. Чтобы хоть как-то его задобрить, я взяла мужа за руку и, поглаживая, тихо проговорила:

– Ну, Вовик, ну потерпи еще немного! Сейчас мы приедем в город, пойдем там к Верейским на поминки, там ты сможешь хорошо поесть.

При слове «поминки» Володька вздрогнул и ошалело посмотрел на меня. Но потом махнул рукой, устало вздохнул и покорно, как бы говоря всем своим видом: ладно, делай со мной все, что хочешь, отвернулся к окну. На стекле мелким бисером блестели дождевые капли, потому что, едва мы погрузились в автобус, моросящий летний дождик сразу припустил с неожиданной силой.

* * *

Верейские жили в старинном, построенном вскоре после войны многоэтажном доме, в трехкомнатной квартире, так называемой «сталинке». В нашем неизбалованном избытком жилья городе такие квартиры ценились достаточно дорого. Потолки в них были высокими, окна светлыми, а комнаты просторными.

В главной, самой большой комнате квартиры Верейских теперь установлен был огромный длинный стол, целиком заставленный тарелками, салатницами, соусницами, разноцветными бутылками, разнокалиберными рюмками и прочими столовыми и питейными приборами. Из кухни, дверь в которую была распахнута настежь, доносились аппетитные запахи; какие-то женщины в передниках, повязанных поверх домашнего халата, сновали взад-вперед, на кухню и обратно. И глядя на царящую вокруг совсем не печальную, хотя несколько и приглушенную суету, видя все это столовое великолепие, я невольно вспомнила слова моей старой бабушки, говорившей, что на поминках нужно есть столько, сколько хватит сил, чтобы потом говорить: «Ну вот, наелся, как на поминках».

Число желающих участвовать в застолье было велико, люди толпились в прихожей, отчаянно мешая друг другу, что выглядело странно в этой достаточно просторной квартире. И мы с Володькой, толкаясь среди совершенно незнакомых нам людей – Константин Георгиевич на время куда-то запропастился, – растерянно глядели друг на друга, чувствуя здесь себя совершенно посторонними. У Володьки на физиономии аршинными буквами значилась просьба: «Пошли отсюда на хрен», но я, цепко сжимая его руку, стояла твердо на своем, решив во что бы то ни стало войти в контакт с хозяевами дома.

Тем временем люди начали усаживаться за стол. Мы же продолжали как идиоты стоять посреди прихожей, когда нас наконец-то заметил муж сестры санитарного врача.

– Так, ребята, а вы кто такие?

Я бы сказала, вопрос был задан довольно неприветливым тоном.

– Мы знакомые Дмитрия Сергеевича, – ответила я не слишком уверенно. А Володька, будто не наученный печальным опытом упоминания моей профессии, поспешил добавить:

– Мы с телевидения!

– С телевидения? – родственник Верейского оглядел нас с таким видом, будто искал телекамеры. – Но у нас тут сейчас… особо нечего снимать.

– Но мы и не собираемся! – заверила я. – Послушайте, мы правда с телевидения. Я – Ирина Лебедева, ведущая программы «Женское счастье». Вот мое журналистское удостоверение.

Он некоторое время недоверчиво рассматривал мои корочки, потом кивнул, сказал довольно безразлично:

– Ах да, я же как-то видел вашу программу.

Я почувствовала, как к горлу подступает обида. Снова не слишком ласковый прием, даже моя известность телеведущей не помогает!

– Вы знаете, мест за столом почти не осталось, – продолжал довольно сухо родственник санитарного врача. – Но вы можете покушать попозже, со следующим столом.

Мы с Володькой готовы были взвыть. Но тут, по счастью, откуда-то возник Константин Георгиевич, наш ангел-хранитель.

– Так, пришли на поминки, – сказал он. – Молодцы, очень хорошо. Борька, давай, найди им место. – И добавил, понизив голос, но так, чтобы слышали и мы: – Их так просто выгонять нельзя, это очень солидные люди с телевидения!

И Маслин, отведя мужа сестры санитарного врача в сторону, стал что-то объяснять ему на ухо. Выражение лица у того в процессе объяснений стало явно меняться, затем он, приветливо улыбнувшись и повернувшись к нам, сказал:

– Извините, маленькое недоразумение вышло. Прошу вас, проходите к столу, садитесь. Место для вас мы обязательно найдем.

Поминки проходили в гробовом молчании. Все сидели, без слов поедая блюдо за блюдом: щи, кутью, бесхитростное второе. Мама Дмитрия Сергеевича сидела почти напротив меня, и я имела возможность хорошо ее рассмотреть. Это была еще не старая женщина, худощавое и строгое лицо которой оставалось удивительно красивым, кожа гладкой, без морщин, а глаза, прежде, наверное, ясные и лучистые, теперь воспаленно красные, широко раскрытые и какие-то неживые в своей душевной боли. Одета она была в черное платье, на голове черная накидка, которую, сидя за столом, лишь чуть-чуть отвела с лица, но не сняла совсем.

Мать санитарного врача сидела почти неподвижно, словно замерев, безучастная к окружающему, машинально жевала поставленную перед ней еду, скорее для приличия, ее тарелки каждый раз уносили почти нетронутые. Она не сказала ни слова. Только раз, когда поднимали первый поминальный тост, машинально взяла в руки поставленную перед ней рюмку, пригубила прозрачную жидкость и тут же поставила рюмку обратно на стол, проронив:

– Не пил он эту гадость, Димка мой… Ни по праздникам, ни от радости, никогда не пил!

Все посмотрели на нее соболезнующе, но никто не возразил ни слова. Все продолжали есть, опрокидывать рюмки и молчать. Моя надежда узнать что-нибудь о Верейском из разговоров во время поминального обеда решительно не желала оправдываться.

Я, как и мать санитарного врача, не любившая водки, тоже поставила рюмку, едва пригубив ее содержимое. Мой Володька же долго морщился, смотрел на прозрачную и на вид такую безобидную жидкость, потом грустно-покорно вздохнул и, взяв рюмку, выплеснул ее содержимое себе в глотку, недоверчиво покосившись на меня. Но я только кивнула ему, мол, валяй дальше в таком же духе. Что ж, у мужчин так положено: перед рюмкой водки обязательно поморщиться и показать, как им не хочется пить, и только потом начать опрокидывать рюмку за рюмкой и налакаться до беспамятства. Все мужчины поступают так, и мой супруг отнюдь не исключение из общего правила.

Последовала еще одна перемена блюд, но все это столь же быстро, в полном молчании и деловито, словно собравшиеся торопились на работу. Так что через полчаса поминальный обед был уже закончен, и мы все поднялись из-за стола.

Когда гости начали расходиться и гостиная опустела, я решила было подойти к матери санитарного врача, по-прежнему безучастно сидевшей за столом, но как бы случайно оказавшийся рядом Константин Георгиевич предупреждающе взял меня за руку, сказал вполголоса, но требовательно:

– Не приставайте к ней с вопросами! Видите, в каком она состоянии, – и потянул меня к выходу в прихожую.

Я послушно закивала, удивляясь бдительности заведующего пищевым отделом, и покорно последовала за ним. Следил он за нами, что ли?

При прощании в прихожей мама санитарного врача, последовавшая за нами, вдруг разрыдалась, с плачем прижалась к груди Константина Георгиевича, тот бережно утешал ее, поглаживая трясущиеся плечи.

– Спасибо вам огромное за все, за все! – говорила она сквозь слезы. – Без вас мы не знали бы, что и делать.

Окружающие нас, еще не успевшие разойтись гости, серьезно и скорбно созерцали эту сцену.

Подавая нам руку на прощание, мама Верейского с робкой и смущенной улыбкой переводила взгляд с моего лица на Володькино, потом сказала:

– Вы, наверное, вместе с Димкой на санэпидстанции работали? Не знаю я вас…

– Мы с телевидения, – поспешила объяснить я. – Мы только в ту пятницу с Дмитрием Сергеевичем познакомились.

– Ах да, – мама Верейского скорбно закивала головой. – Константин Георгиевич говорил мне, я теперь вспомнила. Вы Ирина Лебедева. Вы ведь видели, как это все случилось, правда? – спросила она, напряженно вглядываясь мне в лицо.

Я подтвердила, что видела.

– Скажите, он сильно мучился?

– Нет, не думаю, чтобы он мучился, – вздохнула я. На душе было бесконечно грустно. – Все произошло так быстро, мы сами не сразу поняли, что случилось.

Раиса Александровна, мама Верейского, кивнула, поднесла кулачок ко рту, будто хотела откашляться. Плечи ее задрожали.

– Ну, все, ребята, пора, – сказал Маслин, снова беря меня под руку. – Пойдемте, дадим ей покой.

– Подождите, Константин Георгиевич, – вежливо, но твердо возразила я. – Раиса Александровна, простите за назойливость, я понимаю, вам сейчас не до нас, но все-таки… Не сегодня и не завтра, а как-нибудь, когда вам станет полегче, позвольте, мы придем навестить вас? Мне хочется немного порасспросить про вашего сына. Можно это сделать?

– Ах, ну конечно, – мать санитарного врача чуть улыбнулась, кивая. – Приходите, когда будет время. Я ведь теперь одна осталась, у дочери своя семья. Боюсь, получится, что не с кем будет словом перемолвиться. Каждый визит на вес золота станет!

– Тогда вы мне ваш номер телефона скажите, чтобы я могла предварительно позвонить, договориться о встрече.

Я испытывала немалое облегчение и удовлетворение, записывая номер домашнего телефона Верейских себе в книжку. Теперь получалось, что все-таки не зря мы с Володькой целый день созерцали печаль и скорбь совершенно незнакомых нам людей.

На улицу мы вышли вместе с Маслиным. Он предложил подвезти нас на своем синем «Рено» до дома, и против такого соблазна мы с Володькой не устояли. Высадив нас неподалеку от девятиэтажки, где находилась наша квартира, заведующий пищевым отделом на прощание сказал:

– Завтра после девяти утра зайдите ко мне, я дам вам новые адреса. И очень вас прошу, не выбирайте рестораны наобум, без цели и плана. И вообще, я был бы очень вам обязан, если бы каждое свое действие вы согласовывали со мной. И сообщать о результатах ваших поисков не забывали!

– Тогда, пожалуйста, дайте ваш номер телефона, – попросила я. – Иначе как же мне вас найти?

– Ах да, конечно, вы правы. Вот, возьмите! – Маслин вытащил из внутреннего кармана и протянул нам небольшую визитную карточку со своим номером телефона. – Непременно звоните и обо всем мне рассказывайте! Так меньше шишек себе набьете. Дело это, как вы сами понимаете, деликатное, нужно постараться солидных и важных людей в городе никак не затронуть. Иначе, поверьте, никакая известность телевизионной ведущей вас не спасет от очень серьезных неприятностей.

Некоторое время мы оба смотрели вслед отъезжающему синему «Рено», потом мой Володька поднял голову к небу, где гонимые жарким и сухим ветром облака начали рассеиваться, и уже выглянуло солнце, отчего жара и духота становились еще невыносимей. Взяв супруга под руку, я без особого энтузиазма направилась к собственному дому, зная, что и там нас не ждет ничего, кроме жары и духоты.

– Однако ты не рассказывала мне ничего об этом деле, – заметил шествовавший рядом со мной муж. – Тот человек, которого мы хоронили сегодня, кто он вообще такой?

– Он санитарный врач городской санэпидстанции, – пояснила я терпеливо.

– А с какой стати ты во все это лезешь? – продолжил допрос мой многоумный супруг. – Этот толстый тип, что опекал нас на кладбище и на поминках, между прочим, прав. Тебе что, заняться больше нечем, или своих проблем не хватает?

– Это убийство очень серьезно скомпрометировало меня, потому что основную подозреваемую я показала в своей программе как раз в тот самый день, когда все это случилось.

– Ах да, хозяйку ресторана, к которой ты собиралась позавчера.

Выпитая водка всегда действовала на Володьку таким образом, что ему непременно хотелось казаться очень умным и всезнающим.

– Кстати, а это точно установлено, что его убили? – продолжал он свои вопросы.

– Абсолютно точно. Его отравили в том самом заведении, хозяйка которого и была героиней моей программы.

– Отравили? – переспросил, ухмыляясь, Володька. – Это чем же, вчерашними котлетами, что ли?

– Да нет, не котлетами, – я понимала, что к иронии своего супруга надо относиться терпеливо. – Отравили его каким-то мудреным веществом, ни один нормальный человек его название без тренировки не выговорит. Ах, черт! – вдруг воскликнула я, с досадой хлопнув себя по лбу. – Я же хотела спросить про этот яд Константина Георгиевича и заболталась, забыла! И про пробы тоже хотела узнать. Ну надо же, все вылетело из головы!

Володька сочувственно посмотрел на меня, робко предложил:

– Слушай, а может, я гляну на это вещество, а? Я ведь все-таки химик. У тебя его пространственная формула есть? Или хотя бы полное химическое название.

– Вот все, что у меня есть, – сказала я, отыскивая листок с названием в своей записной книжке и протянула ее ему. – Трихлорметилпрапеллиновая кислота. Это тебе о чем-нибудь говорит?

Володька заинтересовался, сосредоточенно уставился на листок, стал задумчиво бормотать:

– Трихлорметил… И прапеллиновая… Ну, метил-радикал, это просто, чтобы хлор к прапеллину присобачить. А это… Какая-нибудь нециклическая жирная кислота между сороковым и пятидесятым углеродом. В университете я их, блин, учил все наизусть, эти жирные кислоты, теперь все на хрен позабывал.

Я терпеливо ждала, когда муж кончит бормотать и перейдет к конкретным объяснениям на понятном простому смертному языке. Происходящему я не удивлялась, потому что наблюдала такое эксцентричное поведение моего супруга достаточно часто. Время от времени у нас дома или у кого-нибудь из друзей мы собирались компанией, и если концентрация химиков превышала три человека на один квадратный метр жилой площади, то непременно случалось вот это самое.

До поры до времени шел нормальный, понятный любому простому смертному разговор, но в определенный момент, после принятия внутрь некоторого конкретного количества низкоконцентрированного раствора – ведь мы же не алкоголики! – этилового спирта, ученых-химиков заносило, и они начинали нести белиберду наподобие той, которую нес сейчас мой муж. При этом физиономии у них становились крайне заинтересованными, мужчины горячились, дело доходило до споров, иногда очень ожесточенных, и тогда нам, женам, ничего не оставалось, как пропорционально увеличивать градусность поглощаемых мужчинами спиртных напитков, надеясь, что на смену горячительному их действию придет опьяняющее, оглупляющее, оглушающее и усыпляющее.

– Ну, что скажешь? – я все-таки потеряла терпение. – Что это за штука? Очень редкий яд?

– Знаешь, – отозвался наконец Володька, – это какое-то редкое органическое соединение сложной структуры. Большего я и сам не могу сказать, такие вещества – не моя специальность. Я-то ведь специализировался по углеводородам, нефти и нефтепродуктам.

– А кто может? – не унималась я. – Может быть, кто-нибудь из фармацевтов?

– Наверное, – согласился Володька, задумчиво почесывая у себя за ухом. – Знаешь, у кого можно спросить? У Витальки Белоусова. По какой-то такой фигне он, помнится, «диссер» писал.

Я понимающе кивнула. Виталька Белоусов был нашим давним хорошим знакомым, помогавшим нам очень много по мелочам, в том числе и денег немного подзаработать моему супругу. Без него материальное благосостояние семьи было бы намного ниже нынешнего уровня.

– А ты знаешь, где его можно сейчас отыскать?

– На пляже, наверное, – Володька неопределенно хмыкнул.

– На пляже? – переспросила я недоумевающе. – После такого дождя?

– Да какого там дождя! – воскликнул презрительно мой супруг. – Вон, посмотри! – и он кивнул на тротуар под нашими ногами.

Володька оказался прав. Хотя дождь прошел лишь пару часов назад и производил впечатление достаточно интенсивного, асфальтовая дорожка, по которой мы шли, была уже практически сухая, только в некоторых выбоинах, где поначалу стояли лужи, теперь оставались лишь мокрые, грязные пятна, уменьшавшиеся буквально на глазах. Страшная сушь стоит в наших краях летом, дождь должен идти непрерывно не меньше суток, чтобы всерьез что-нибудь намочить.

– Так что пойдем-ка скорее домой, – продолжал Володька, – позвоним ему на мобильник, и он нам скажет, где Виталий сейчас. Договоримся о встрече. Но я уверен, что он сейчас на пляже, дождь ему не страшен, тем более такой, а пойти туда он еще вчера нас с тобой приглашал.

Белоусов и впрямь оказался на пляже. Он очень обрадовался, узнав, что мы собираемся составить ему компанию, и подробно описал, где его на пляже найти, что оказалось далеко не лишним. Наш городской пляж огромен, и затеряться на нем ничего не стоит. И хотя в животе у нас бродил сытный поминальный обед, а у Володьки в придачу к нему еще и пара рюмок водки, мы все-таки решились отправиться на пляж, договорившись, что в воду мы на этот раз не полезем, только полежим на песке. Для разговора с Виталькой этого будет вполне достаточно.