Текст книги "ВАК-ВАК"

Автор книги: Сухбат Афлатуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Отпустите, у меня нежное плечо, я испытываю боль...

– И как вам, непрошеная моя спасительница, удалось прочитать мои писания, о которых я уведомлен, что они напрямую доставляются к очам Провинциального Цензора, а потом...

– Он слеп.

– Пальцы ослабли.

Она, однако, не вырвалась, а продолжала дышать ему в лицо:

– Цензор, он слеп.

– Что?

Она закрыла пальцами глаза:

– Незряч.

– Так же, как вы – немы?

– Для него ваши писания читала – я, и еще приближенные к нему люди.

Вот с какой выдающейся особой он, оказывается, беседует.

– “Читали для него” – что это значит?

– Да так... – скромно произнесла дева, – переписывала рукопись набело, рисовала сбоку ветку цветущей сливы под снегом...

– В моем сочинении ничего не сказано про сливу.

– Разумеется, мне пришлось это дописать самой – я это вставила как будто ваш сон во время пирушки с Алжирским варваром... О чем это я... слива... да – переписав, я начинаю ждать особого озарения – и когда оно нисходит, пишу Отзыв.

Какая наглость!

– Странные дела: Куртизанка, возомнившая себя Критиком.

– Не менее странно, чем Капитан, возомнивший себя Писателем, – последовал ответ. – Однако не стану скрывать, что ваши писания развлекли меня... разогнали черную грусть, причинявшую терзания моему сердцу не одну весну... поселили в груди некоторые надежды, хотя также и страдания. И я уж постаралась с Отзывом – все просто выхватывали его друг у друга, с него было снято четыре копии!

– С него... С моего сочинения?

Она снова рассмеялась – так, что стали отвратительно заметны ее зубы.

– Нет же, с Отзыва! С подписанного печатью его светлости Провинциального Цензора. Ваше же сочинение слишком длинно, слишком премудро, чтобы его читать, и, кроме того, оно запрещено, вы – заключенный. Однако именно после этого Отзыва вас повысили на целый ранг, перевели на этот миленький остров, стали снабжать бумагой и женщиной...

– Однако сегодня меня снабдили этим, как вы сказали, ящичком, не так ли?

– Увы!

“На самом дне, на самом черном дне”, – вертелось в голове у Капитана.

– Увы, вы изволили написать вторую книгу... А ее получила другая наложница господина Провинциального Цензора, мой враг и известная всем Провинциальным литераторам чума.

– Так вы... наложница Цензора?

Теперь они находились почти в полной тишине – дождь угас, голос цикады прервался. Только капли срывались с ветвей и кровли, прорезали влажный воздух и расплющивались о землю.

Слово снова взяла куртизанка.

– Капитан-сама, я внимательно прочла вашу историю; узнайте и вы мою, тем более что она много, много короче.

“На черном дне”, – подумал Капитан и дал согласие.

– Пятнадцати лет от роду девушка из Нагасаки без памяти полюбила одного моряка, красавца и едока женских сердец. Трудно сказать, ответил ли он ей взаимностью, но на пожелание стать ее первым мужчиной дал великодушное согласие, и они легли. Вскоре до девушки дошли слухи, что корабль ее любовника разбился, а столь дорогое ей тело ушло на черное дно... И девушка горько-прегорько заплакала, и плакала долго, а когда наконец освободилась от слез, то увидела, что спит теперь с разными мужчинами и они ей платят. И еще – что она тратит из этих денег на тайное занятие рисованием и каллиграфией. Она сказала себе, что поступает так для того, чтобы забыть своего утопленника.

Капитан молча слушал, хмурился и тер поясницу.

– Так проходили годы – мужчины приходили, потом уходили, а она, проводив их, рисовала или глядела в осколок зеркальца и выдергивала новый седой волос. Когда седых волосков набралось столько, что можно было уже сплести из них удавку, к куртизанке явился Врач из Тайного Управления, ее давнишний клиент. На этот раз он явился не с целью любви, а чтобы поведать об освободившейся вакансии в Палате по цирюльням и цензуре при Тайном Управлении. И вот она с успехом выдержала экзамены и стала получать постоянное жалованье и даже не слишком заботиться о вероломной седине... Да ее и стало меньше – ведь к женщине снова постучалась госпожа любовь, и хоть гостья была поздней и нежданной, ее не заставили топтаться у порога.

Рассказчица улыбнулась и ненадолго замолкла – похоже, последняя фраза ей самой пришлась по душе, и она повторила ее еще раз про себя, чтобы запомнить и потом предать бумаге.

– Его светлость Провинциальный Цензор оказался мужчиной молодым, почти юным, с влажными поэтическими губами. Сын влиятельного князя, семь тысяч коку риса годового дохода... Да – именно семь тысяч, все подтвердят.

– Неужели, – усомнился Капитан, – неужели никого не удивляет, что человек на такой должности – и вдруг слеп?

– Разве же это благородно – открыто обсуждать подобного рода изъяны? Кроме того, в тайну этой слепоты посвящены немногие; да и вам я открыла ее лишь потому, что вы вскоре унесете ее вместе с собой...

“Гм, тыкать в лицо смертью – это, видимо, благородно!” – подумал Капитан, а вслух произнес:

– И все же вы не ответили на мой самый первый вопрос – как вы, говорящая женщина, смогли поступить в Тайное Управление, куда отбирают только немичек?

– Так очень просто... Очень просто же... Когда меня настигло известие о гибели моего господина моряка, я поначалу не поверила, а потом, когда вера в это известие уже стала проникать в меня, я дала обет молчания, до тех пор пока не дождусь своего избранника... своего Капитана – я так его называла... Так вот и промолчала эти два– дцать четыре знака, от Собаки и до Собаки, домолчавшись до титула Полуночной советницы (в полночь Цензор утверждает печатью все Отзывы). И о чем, действительно, было говорить, когда нет любимого? Говорила, только когда оставалась совсем одна – к нему все, к Капитану, обращалась.

– Так сегодня вы впервые...

– Сегодня? Нет, не сегодня, полтора года назад – моему новому счастью наступил конец, и мне дали для Отзыва ваше сочинение. Прочтя пять страниц, я вызвала Врача и потеряла сознание. Потом, со свечой и календарем, сверила даты, – некоторые сходились, некоторые нет. Я пыталась вызвать перед глазами образ моего Капитана, но тщетно: вызывались только бесконечные, слипшиеся в какую-то гирлянду, тела и затылки перепробованных мною мужчин; не говоря уже об отчетливом, до головокружительной плотности, образе молодого Господина Цензора... Я снова и снова бралась за труд вспоминания и не могла вспомнить о Капитане ничего, кроме халата с драконом и жемчужной улыбки...

Пленник невольно сжал губы.

– От этих тревог я стала разговаривать во сне... Кто-то подслушал – полетел донос. Мне стали меньше доверять. Спасало покровительство его светлости, но и оно не обещало быть вечным: я чувствовала, что со мной светлость стал холоднее, наши соитья становились все более официальными... Вот и вашу вторую рукопись, которую вы имели неосторожность написать, дали для отзыва не мне, а, наоборот, этой выскочке и негодяйке... Она уж постаралась – пять копий сняли с ее Отзыва, все только о нем и говорили! В итоге кто-то из читателей предложил автора обезглавить – обычно такой читатель всегда находится (кто обезглавить советует, кто охолостить, кто руку окоротить), но тут отзыву дали ход... И я решила отправиться к вам, подкупив сегодняшнюю куртизанку и облачившись в ее платье, – как видите, я претерпела опасность быть разоблаченной! Но уж посмотреть хотела: еще верила, что смогу вспомнить того Капитана и что этот Капитан и есть вы... Очень надеялась вспомнить – и что вы изволите меня узнать.

Ловко сняла мизинцем слезу.

– Вот и вся моя история, а заодно и ваша, – закончила гостья.

– Нет, наверное, не вся, – медленно ответил Капитан. – Что сталось с тем рыбаком, когда он увидел, что в сундучке морской царевны – серый туман?

– С Уращима-сан? Разное рассказывают... Кто говорит, что, вдохнув этого тумана, Уращима-юноша стал дряхлым стариком и вскоре полностью умер... Кто, напротив, утверждает, что он-де встретил свою прежнюю любовь, несостарившуюся и цветущую, – и тогда они поженились и жили вместе долго и предолго...

– А если бы я согласился бежать с вами...

– Поздно! все драгоценное время истрачено на сказки и пререкания... Да и я уже не слишком пылаю спасти вас. Тот вы Капитан – сладостный Капитан моего детства – или не тот – уже не многое изменит. Вы очень бодры в постели, но...

Она снова оголила зубы, глаза наполнились желчью.

– ... но, угождая сегодня вам, я все время воображала себе жемчужное тело Его Светлости Господина Цензора!

Увернувшись от удара, она вскочила и прошептала:

– И все же мне так жаль, что ваши сочинения...

Не стала договаривать.

Капитан тупо смотрел, как она собирает свои вещицы. Только спросил:

– Если бы не случилась гроза и стражник продолжал бы торчать у глазка... вы бы...

Ответа (она как раз снимала со стен цветные ленточки) не последовало.

Когда все было собрано, она уничтожила своим дыханьем огонек и заскрипела в сумраке, складывая светильник в котомку.

– Имя... Открой свое имя, – сказал Капитан, глядя на улыбающийся силуэт.

Она поднялась:

– Ночь.

Капитан понял: это не имя, а намек, что поздно. А может, это прозвище, от звания Полуночной советницы, которым она не упустила почваниться. “Ночь” – как странно.

Пока Капитан занимал себя такими догадками, госпожа Ночь подошла к двери, раздвинула. Как шлюзы подняла – теплые сумерки так и хлынули вовнутрь, шелестя невидимой пеной. Показалось и небо: мутно-розовое, в оставшемся после грозы облачном мусоре.

А перед дверью уже стоял господин Вечер со штандартом и фонариком. По подсвеченному его лицу, как муха по несвежему яблоку, ползала улыбка.

Прежде чем шагнуть к тюремщику, гостья повернулась к Капитану и истово поклонилась. Трижды, не разрушая тишины. Благодарила.

Двое начали спуск, скользя ногами по размокшей травке. Дождь приподнял озеро, и лодка оказалась не у берега, а поодаль, в окружении воды. Капитан видел, как гостья бойко запрыгнула господину Вечеру на спину и он понес ее над волнами. Лодочка отчалила, румяня воду равнодушными бликами тюремного фонарика.

Потом озеро заслонила сутулая щуплая тень с чем-то длинным в руках.

– С завершением, – поздравила тень. – Как небо-то сегодня гневалось, не находите? Воистину жутко было.

Господин Утро зашумел на столике возвращаемыми орудиями письма.

– А еще... вам прислали новую кисть! Угодили вам, не так ли? О, госпожа куртизанка любезно оставила вам кидари – видно, изрядно вы ей угодить изволили!

Капитан посмотрел на тень:

– Что-нибудь еще прислали, кроме кисти?

– Какое сакэ – какой сладострастный запах!

Лодка с фонариком скрылась за камнем.

– Можешь выпить, – разрешил Капитан, ожидая, когда лодка появится снова. После вежливых препирательств уговорились выпить вместе.

– Сухая чашка, – сказал Капитан.

– Сухая чашка, – откликнулся голос Утра.

Глотки. Капитану показалось, что тюремщик рассматривает его шею.

Выпили еще раз. И еще. Фонарик не показывался, словно лодка исчезла за камнем. Гукая и жеманничая, тюремщик убежал в сумерки.

А захмелевший Капитан сидел и слушал, как падали и падали последние перезревшие капли, задержавшиеся в ветвях:

– Вак.. вак-вак... вак...

О... Вот оно откуда было, это название! Не плоды, но пухлые капли, опадая с ветвей, производят этот звук.

– Вак-вак! – засмеялся Капитан и дружелюбно погладил себя по ляжке. – Вак-вак-вак.

Испуганная смехом, где-то рядом забрюзжала цикада. Капитана это развеселило еще больше. Вак-вак, хо!

Смех снизошел на пленника, ребячий смех до боли в глазах. Все тело дергалось, сучило, дрожало; а губы все пучило:

– Вак-вак... вак-вак...

– Вак... вак... – отвечали капли, неразличимые в наступившей тьме.

В ушах неожиданно сложился какой-то стишок – и Капитан положил завтра же его записать. Новой кистью, если успеет.

Вскоре Капитан уже спал – по крайней мере, его тело молчало и не смеялось. Небо, озеро, камень-привидение в форме дракона, деревья и вак-вакающие капли – все окрасилось тьмою и отступило. А он, моложе себя на десять лет, стоял посреди пестрой залы из дерева и мрамора и слушал.

Распорядитель морского собрания дал знак к тишине. Тщетно – почтенное сборище шумело и спорило; на плечах то и дело ярились обезьяны, – было ясно, что Капитана из далекой Вак-Вак сейчас никто не услышит.

Они с Алжирцем вышли из зала на причудливую веранду с видом на серый сад. Та зима в Истамбуле была особенно холодной, с неба что-то непрерывно текло.

– А на севере, у русских, зимой... – принялся рассказывать очередную небылицу Алжирец.

– У нас в стране Вак-Вак сейчас слива цветет, – ввернул Капитан.

– Через неделю я отплываю с большим грузом специй, – сообщил Алжирец.

– В зале уже наступила тишина, необходимо возвращаться. – Капитан взялся за ручку двери и потянул ее на себя.

Несмотря на тишину, внутри царила путаница; протолкаться к середине не было никаких видов: никто не желал убрать с прохода ни спину, ни плечо. Предприняв несколько бесплодных таранов, Капитан сдался и застыл. Из середины залы до него долетали обрывки негромкого голоса. Вскоре он понял, что речь шла о нем и что голос девичий.

– Я еще раз хочу поблагодарить Истамбульское Историческое общество за предоставленную возможность...

Обезьяна на близлежащем плече очнулась, отхлебнула из длинной рюмки вина и самозабвенно плюнула им в лицо Капитану.

– ... Что, в конце концов, нам известно о капитане Коджиме Рю? Значительно, значительно меньше, чем о других японских моряках, волей случая нарушивших указ 1635 года, который воспрещал японцам плавать в заморские страны. Происходя из рода обнищавших самураев...

Капитан, утираясь от обезьяны, попытался хотя бы разглядеть ораторшу – тщетно. Спины, нависшие над ним, были словно из камня, а их владельцы ни одного лица не повернули в сторону Капитана.

– ...оказался отнесенным бурей в Индийский океан. Несколько лет подвизался в Малабаре, а потом каким-то образом, как мы это сегодня наблюдали, возник в Истамбуле. Наиболее надежно подтверждено его пребывание в России, где он выдавал себя за китайца.

Он неожиданно узнал этот дымчатый голос, повергший все собрание в неподвижность: голос девочки, из духов озера. Но зачем она здесь, в Истамбуле?

– Возвратился... В Японии его ждал арест. И капитан Коджима берется за кисть и за короткое время пишет две (по другим сведениям – три) книги воспоминаний о жизни в дальних странах. То, что пленнику было разрешено писать, свидетельствует о его незаурядном писательском...

Капитан перевернулся на другой бок и вздрогнул.

– К сожалению, ни одна из копий до нас не дошла!

Собрание сокрушенно вздохнуло.

– Неизвестно, сколько лет он прожил по возвращении в Японию. Некоторые сообщают, что всего три, после чего он умер от дряхлости, некоторые – что много боле, что дожил до шестидесяти одного года, был произведен в пленники пятого ранга и через несколько лет был благополучно умерщвлен своими литературными противниками.

Вздох, шелест страниц, скрип авторучек.

– Сегодня, уважаемые коллеги, я бы хотела представить вам уникальный документ – два листка бумаги, – по-видимому, все, что уцелело от знаменитого сочинения капитана Коджимы... Посмотрите, пожалуйста, на экран – с правой стороны – прелестное изображение цветущей сливы под снегом... Слева можно прочесть: “Во время моего пребывания в Медине и Истамбуле “Почему ваша страна именуется Вак-Вак?” – так меня часто спрашивали. Долго я ломал над этим голову...” Здесь, к сожалению, текст прерывается. Второй листок хранит небольшое стихотворение, приписываемое самому Капитану.

... мельком глянула в осколок голландского зеркальца, лежавший перед ней на кафедре, и совсем тихо прочла:

Возвращение.

Сквозь подошву чувствую

поцелуй земли.

Болезнь

[1] Эдзо – прежнее название о. Хоккайдо. Чищима – японское название Курил.

[2] Сакэ, доставлявшееся из Осаки.

[3] 1772—1781 годы.

[4] Конничи-ва – Добрый день (яп.)