Текст книги "Все от кошки лишь кожа ее"

Она вбежала под сень деревьев и, не останавливаясь, понеслась дальше по протоптанным дорожкам на склоне холма. «Нина! Нина!» – кричал он ей вслед. Но она не обращала на это внимания. Сандалии глухо ударялись в голую землю. Еще один день испорчен. Еще одна сцена. Я злюсь? Только гнев и возмущение давали ей силы и свободу убежать. Но и то ненадолго. И все же ощущение свободы, пока оно длилось, было пьянящим. Он не побежал за ней следом, зная, что со временем она покаянно вернется.

Вскоре легкие у нее начали болеть, и ей пришлось, тяжело дыша, перейти на шаг. Она чувствовала слабость после такого напряжения. Но все тело как будто горело и покалывало. На несколько минут, быть может, на час, она свободна. Эта заброшенная часть парка лежала далеко от восстановленных викторианских чайных, благоустроенного парадного сада, вяло текущей реки. Нина предпочитала именно такой ландшафт – с огромными деревьями, к корням которых льнет сочная трава, слишком зеленая, чтобы быть настоящей. Кто знает, быть может, вскормленная глубоко зарытыми опасными и болезненными тайнами. В одном месте над тропинкой свесился древесный паслен, весь в темно-пурпурных бархатистых цветах, каждый цветок – с копьем шокирующей желтизны в самом сердце. Aamaradulcis – сладко-горький яд. Словно многие годы никто здесь не ходил. Солнце с трудом пробиралось через высокий балдахин листвы дубов и буков, и его лучи словно выжимали без примесей чистое благоухание из цветов и трав. Нина помедлила, чтобы вдохнуть полной грудью. В такую идиллию ни за что не проникнуть реальному миру со всеми его ужасами, жестокостями и оскорблениями. Здесь она чувствовала себя защищенной и в мире с самой собой, как будто за ней над тропинкой сомкнулись паслены. Скотт счел это еще одним симптомом ее «мечтательности», как он это называл. «Ты слишком мечтательна, вот в чем твоя проблема». Пусть так оно и есть, но почему в этом надо видеть недостаток?

Деревья расступились, открывая небольшую прогалину, над которой потолком сплелись древние сучья. Зеленая комната. Дорожка здесь, похоже, кончалась. В центре полянки возвышался черный памятник с обветренными краями: таких немало было разбросано по участку вокруг старого дома. Одни были изуродованы временем, другие уже успели отреставрировать. Этого как будто не коснулся человеческий вандализм, но и скребок и тряпка тоже. Каменные ступени вели на небольшое возвышение, в центре которого стоял четырехгранный обелиск. А на его вершине сидела статуя поджарой кошки. Зверь застыл в настороженной охотничьей стойке, раз и навсегда всматриваясь в тропинку, будто вот-вот готовый прыгнуть. Присев на ступеньки, Нина опустила на руки разгоряченное лицо. «Что мне делать?» Она уже не в первый раз задавала себе этот вопрос. Постоянные ссоры со Скоттом, беспочвенные обвинения, полные губительного яда минуты молчания, что подтачивали ее решимость, никуда не исчезнут – и она это знала. И все же она чувствовала себя такой беспомощной – и финансово, и эмоционально. У нее были свои деньги, но немного. Она иллюстрировала детские книги, но иллюстрации ее не были ни широко известными, ни хорошо оплачиваемыми. Скотт, добившийся успеха дизайнер, держал бразды ее жизни; она в ловушке в этой упряжке. Но бывали ведь и хорошие дни, ведь были? И она правда любила его, несмотря на приступы его ревности, такие капризные и тревожные и потому жестокие. Она знала, что проблема в нем и что коренится эта проблема очень глубоко. Иногда в черные моменты обнаженной откровенности он, как дитя, плакал от страха и бессилия. Из-за этого она никогда не уйдет от него. Он – жертва в войне собственной жизни.

Сегодняшняя ссора была, как всегда, бессмысленной. Взяв пару давно заслуженных недель отпуска, они сняли коттедж совсем недалеко от города, в котором жили. До сих пор они все дни проводили, осматривая исторические места – прошлое интересовало обоих. Надо признать, до сего дня все шло прекрасно – ни одной ссоры. Но что-то разожгло его обиду. Картины в холле Элвуд Грэндж. Нина восхищалась ими: тускнеющие вехи минувших времен; давно умершие лорды и леди с высокомерными минами взирают надменно на толкущиеся массы внизу и с еще большим пренебрежением на тех, кто пришел копаться в их обломках и руинах их жизни. Не подумав, она заметила вслух, что вон та пара на парадном портрете просто поразительна для своего времени. «Они выглядят почти на двадцатое столетие, – сказала она. – Они похожи на пару рок-звезд или, быть может, на тех, кто заправляет каким-нибудь лжекультом!» Ее незначительные замечания оказались серьезной ошибкой.

Скотт поначалу ничего не сказал, а потом, уже на широких ступенях изогнутой лестницы, где летний зной припекал руки и обнаженные головы туристов, он захандрил. Нина сперва была растеряна. Что она такого сделала? Ничего такого ей в голову не шло. Нина привыкла идти по жизни, как по яичной скорлупе, и научилась делать это почти виртуозно. Теперь, если разбивалась хрупкая скорлупа, то лишь едва ли из-за того, что она на самом деле сказала или сделала, но из чего-то, порожденного в жарком, воспаленном гнезде плодородной паранойи Скотта.

– В чем дело? – спросила она, подумав, что, наверное, его расстроил кто-то другой в Грэндж.

Он пошел прочь через тисовую рощу к реке. Нине пришлось идти следом.

– В чем дело?

Наконец для него настало время круто развернуться.

– Тебе всегда нравятся мужчины, у которых со мной нет ничего общего! Ты просто паразитируешь на мне! Сосешь из меня соки!

Это Нину просто ошеломило. Немедленно накатила усталость – это ее тело привычным образом среагировало на словесную атаку.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

Скотт фыркнул:

– Этого смазливого придурка на картине! – и зашагал прочь.

Нина пошла следом.

– Скотт! Не говори ерунды!

Они ссорились до самой реки, ссорились, пока шли по гравиевой дорожке, ссорились, когда проходили мимо беседки, и ссорились возле лабиринта с греческим храмом. Со временем будто какой-то препарат затопил ее мозг, что-то щелкнуло у Нины в голове. Хватит! Она почти ощутила физическую перемену.

Издав нечленораздельный крик, она метнулась прочь, убежала, привлекая любопытные взгляды других туристов.

И что теперь? Нина привалилась спиной к прохладному камню. Здесь так мирно. Интересно, какое значение придавали этому месту? Почему узкая тропка ведет меж деревьев к этой полянке, зачем тут памятник с властвующей над ним кошкой? В кармане куртки у Скотта был путеводитель. Надо было оставить его у себя в сумке. В этом месте явно ощущалось присутствие чего-то или кого-то, чего-то мрачного, не-упокоенного. Но Нину эта мрачность ничуть не расстраивала, а скорее даже напротив – соответствовала ее настроению. Нина ясно чувствовала, что никто не станет ее здесь преследовать, даже сомневалась, что на дорожке вообще может появиться какой-нибудь случайный турист. Это – ее время, и на эти крохотные мгновения – ее место. Такое с ней иногда случалось. Как раз тогда, когда она в них нуждалась, ей словно сами собой попадались заповедные места. Это могла быть пустая автостоянка, заброшенный покинутый переулок, деревянная скамейка в парке. Но когда бы она их ни находила, она испытывала всепоглощающее ощущение безопасности и отдельности от остального мира. Такое стало с ней случаться только с тех пор, как она начала жить со Скоттом? Этого она не могла бы вспомнить.

Встав на ноги, Нина спрыгнула со ступенек и стала по кругу обходить полянку, разглядывая памятник. Ей всегда хотелось кошку, но Скотт кошек не любил. Нина чувствовала, что не способна уберечь зверя, будучи уверена, что, заведи она котенка, он пострадает от рук Скотта. Нет, Скотт не станет открыто проявлять жестокость, но внутренним взором Нина видела, как котенка не пускают в дом ночью и вообще большая часть дома для него под запретом. И жалобы на беспорядок, на запах, на шерсть повсюду. С тем же успехом можно и не заводить животное. С горьким сожалением Нина вдруг осознала, что таков ее ответ на все на свете. Проще сдаться, дать ему поступать по-своему. Напряженная атмосфера в доме, стоило ему не поддаться, буквально жгла ей кожу. Она не могла этого выносить.

Покрытый лишайником камень на задней стороне памятника был влажным и казался не столь побитым непогодой. Нина без труда могла бы разобрать детали барельефа. Снова поднявшись по замшелым ступеням, она провела по камню пальцем. Какая-то надпись. Послание из прошлого. Она обвела слово «мяу». Под ним можно было разглядеть луну и солнце и слова «кто станет играть с подраненной добычей». Наверное, тот, кто поставил памятник, не любил кошек. Нина исследовала другие стороны обелиска, но все выгравированные на них надписи были на греческом или латыни. На самой попорченной стороне, той, что глядела на тропинку, Нина, как ей показалось, различила египетские иероглифы.

Магия с бору по сосенке. Нина улыбнулась. Она уже прочла в путеводителе, как один из графов девятнадцатого века – баловался тайной наукой. Но кто из аристократии того времени этого не делал? Похоже, это было повальное увлечение того времени. Туристические брошюры смаковали загадочные путешествия в чужие страны, знакомство с экзотическими верованиями, желание выйти за рамки повседневности своей жизни, пресной от богатства и пустячных забот. Ника и Скотт побывали во многих поместьях, разыскивая ключи к искусственным руинам, какие в изобилии разбросали «посвященные» прошлых времен, не способные отказаться от того, чтобы оставить в веках свидетельства своих навязчивых идей на обозрение всем, кто решит их поискать. Лишь изредка Нине удавалось уловить в этих местах что-то необычное, а она была очень чувствительна к атмосфере дома или пейзажа.

Поглаживая влажный прохладный камень обелиска, Нина дала волю любопытству. Воображение наделило памятник собственной историей. Обелиск, наверное, заказала женщина с портрета, та, в газолиново-синем викторианском платье, с густыми бровями и современными чертами лица. Разумеется, она была ведьмой, соучастницей тайных ритуалов и услад своего спутника на портрете. Путеводитель рассказывал о графах и их академическом мистицизме; истинное колдовство оставалось тайной. Нина улыбнулась. Вот она кошка – символ женщины в ее самом пугающем аспекте. Не Она, воплощение когтя и клыка или резкого вопля, не Она, воплощение материнства и вскармливания, но порождение ночи, воплощение предательства под маской красноречия, способности терзать без жалости, сокрытой красоты и пренебрежения – обаяния, способного испепелить мужские сердца, уничтожить их.

Нина была уверена, что мужчины боятся, что все это, хоть и не видимо глазу, но существует в женщинах. Хотя мужчинам никогда не увидеть истинного ведьмовства всего женского рода, которое Нина считала остро личным и неподдающимся выражению, более всего страшит и влечет их сам потенциал этой силы. Силясь понять практически инопланетных существ, они воображают, что знают сердца женщин, но на деле никогда не могут быть уверены в том, существуют в них эти секреты или нет. И все же, даже испытывая страх и всеми доступными им способами стремясь уничтожить предмет своего страха, они жаждут реализации самых своих черных подозрений. Богиня под кожей. Могучая невыразимая странность, что отделяет женщин от мужчин, и была, по мнению Нины, тем, что привязывает мужчин к женщинам. Кошка, приживалка ведьмы-тьмы, была и остается, пожалуй, самым долговечным символом этой потаенной силы.

Не потому ли саму Нину так влекло к кошкам? Она всегда чувствовала, что пребывает в полной гармонии со всем, что символизирует это животное. Темная мстительная сестра ночи, пластично покладистая девушка. Та, Кому Нельзя Давать Волю. Нина спрашивала себя, неужели она одна чувствует присутствие этого свернувшегося кольцами внутреннего я, этого аспекта ее существа, который всегда нужно твердой рукой держать в узде, или все женщины знают, что внутри них притаилась кошачья сущность. Нина никогда не давала воле «себе жестокой», никогда не хотела этого делать, боясь, что не сможет потом снова спрятать «жестокую» внутри себя. Но в мгновения эмоционального кризиса она всегда сознавала присутствие свернувшейся, слышала ее голос.

С улыбкой похлопав рукой по камню, Нина издала пронзительное «Мяу!».

Кошка – символ свободы, поскольку ни один другой зверь не противится так любым ограничениям, как представители семейства кошачьих. И пусть побережется незваный чужак, на свой страх и риск ступивший на тропку, что ведет к ее роще.

* * *

Скотт все еще ее ждал, сидя на берегу ленивой реки, бросая камушки в центральное течение. Нина подошла к нему сзади. Чувствовала она себя по-хорошему усталой, но полной сил. Вид его страдальчески напряженной спины не пробудил в ней прежней тоскливой усталости. В мгновение ослепительной ясности она испытала величайшую, но тем не менее безмятежную жалость к мужчине. Он эмоционально не повзрослеет, просто не может, а сила, даваемая детством, в нем умерла. Нина присела подле мужа. Скотт повернулся к ней с порицанием. А она не могла заставить себя принять его всерьез.

– Ты голоден? – спросила она. – Пойдем поедим.

Он не упомянул о ссоре, что было для него необычно. Нине подумалось, что весь остаток дня он глядел на нее с настороженным замешательством.

На следующее утро они вернулись в город. Нине казалось, что реальность осталась где-то далеко. Она не могла, да и не хотела перестать видеть сны наяву. Скотт, как будто уловив ее настроение, вел себя на диво сдержанно. Уже они обращались друг к другу через изрядный барьер. Предполагалось, что они поживут в коттедже еще день, но начался дождь – настоящий ливень, – слишком сильный, чтобы выйти на улицу. А в комнатах коттеджа было слишком уныло: они были слишком малы, чтобы вместить двух людей со слишком чувствительной кожей.

Вернувшись домой, Нина испытала облегчение – она всегда его испытывала, – но жалела, что не сможет снова исследовать кошачий памятник. В тот вечер она села просматривать путеводитель по Элвуд Грэндж. В самом доме, думала она, нет ничего примечательного, и сады и парк вокруг вполне обычные, нигде ничего нового – если не считать заповедной тропки, в конце которой стоит памятник. Обелиск не значился в списке искусственных руин и беседок Элвуда, но, если верить приложенной к путеводителю карте, книга несколько устарела: когда она вышла, прогалина и памятник находились еще в закрытой для посетителей части поместья. Листая страницы, Нина заметила фотографию портрета, послужившего причиной их со Скоттом ссоры. Леди Сиделл и Руфус, граф Ферлоу. Они были молоды, когда с них писали портрет. Они были похожи друг на друга: темное платье, эффектные, почти иностранные черты лиц, блестящие черные волосы. Фон, подобно их одежде, был темным; какой-то сумрачный сумеречный пейзаж. Только их белые лица и руки словно светились с темного полотна. Пальцы леди Сиделл покоились на чем-то, лежавшем у нее на коленях. Нина подняла книгу со стола, чтобы поднести поближе к настольной лампе. Сердце у нее внезапно сжалось. На коленях леди сидела кошка. Нина опустила книгу. Ей необходимо снова увидеть портрет – и памятник. Она чувствовала, что обнаружила нечто чудесное.

Нина оглянулась на Скотта, читавшего вчерашнюю газету, у его кресла стояла открытая банка пива. С началом рабочей недели ему надо будет возвращаться к работе. И Нине тоже, хотя ей для этого не надо выходить из дому. Ей заказали проиллюстрировать детскую книгу, и сроки уже поджимали. И все же поездку можно будет оправдать необходимостью сделать наброски. Книга была о ведьме и ее коте.

Она упомянула об этом Скотту в постели.

– Я подумываю, не съездить ли мне снова в Элвуд Грэндж. Я отстала с иллюстрациями. Наверное, недостаток вдохновения, а в Элвуде множество чудных мест, какие можно использовать для картинок.

– Слишком дальний путь, чтобы вести машину одной, – отозвался он, что в его устах звучало мягким порицанием.

– Я возьму с собой подругу.

После того как Скотт ушел на работу, Нина позвонила в бюро экскурсий поместья Элвуд Грэндж. Поместье сегодня открыто? Нет. По понедельникам Грэндж закрыт для посетителей. Нина выразила разочарование, упомянула свою работу. Женщина на другом конце телефона помедлила не более секунды.

– Ну хорошо, в таком случае мы, наверное, можем сделать исключение, – объявила она.

Нина пообещала ей быть в Грэндж через два часа, может, раньше, если дороги будут свободны. Единственной компаньонкой, какую она взяла с собой, была брошюра о Грэндж, путеводитель теперь лежал рядом с ней на переднем сиденье. Ей хотелось вернуться домой прежде, чем Скотт придет с работы, поскольку утром она ничего не сказала ему о поездке. Решила, что лучше этого не делать.

Женщину, с которой Нина говорила по телефону, звали Лидия Хант, и она, судя по всему, сама определила себя в личные экскурсоводы Нины на все время ее визита. Нина же была разочарована. Ей хотелось побродить здесь одной, но, возможно, она надеялась на слишком многое. Прежде чем осматривать дом, они выпили в офисе Лидии по чашке кофе, за которым Нине пришлось рассказывать о своей работе. Лидия сказала, что у ее ребенка, кажется, есть книга с иллюстрациями Нины.

– Сюда и раньше приезжали люди, собирая материал для своих книг, – добавила Лидия.

Нина кивнула.

– У старых домов своя история, не правда ли? Они восхитительны. Залежи материала, какие копать и копать!

Лидия улыбнулась.

– М-да. Большинство старых легенд, на мой взгляд, преувеличены, чтобы привлечь посетителей.

– Так расскажите мне о леди Сиделл, – подтолкнула Нина, заговорщицки улыбаясь поверх чашки кофе.

– Ах да! – рассмеялась Лидия. – Я так и думала, что она вас заинтересует! – Лидия взмахнула рукой, будто отгоняя муху; уверенная в себе, привлекательная женщина, подумала Нина. – Леди Сиделл и мой любимый персонаж тоже. Она так и не вышла замуж, хотя была исключительно красивой женщиной, и, надо думать, местные кавалеры не преставали обивать ее пороги. К тому же их привлекали деньги.

– И каковы же ее секреты? Думаю, тайны-то у нее были? Или их для нее изобрели впоследствии?

– О ее брате, графе, ходило множество темных слухов. Ну, чтобы не ходить вокруг да около, он был оккультистом. – Лидия скорчила кислую мину. – Обманутый беспутный мальчишка! Это он заказал потолок со знаками зодиака для музыкальной комнаты и приказал построить в парке руины элевсинских храмов. Леди Сиделл обычно не связывают с нездоровыми занятиями брата, но после его смерти она установила провокационно загадочный обелиск в дальнем конце парка.

– Кошачий памятник, – поспешно прервала Нина. Ей казалось, что она задыхается, вот-вот потеряет сознание.

Лидия кивнула.

– На самом деле он зовется Кошкин Стейн. Мы только в прошлом сезоне открыли эту часть парка, и работы там еще непочатый край. Ученые считают Стейн горькой шуткой над подвигами Руфуса – комбинация мистических символов нескольких древних культур, и все как одна надписи, похоже, бессмысленные. Считается, что Сиделл скептически относилась ко всей этой мистической ерунде. Разумеется, она очень любила Руфуса и очень тяжело восприняла его смерть. И все же достаточно странный памятник брату.

– А как он умер?

Атмосфера в комнате словно начала сгущаться. Нина поймала себя на мысли о том, что в этой части дома, наверное, находились помещения для слуг леди Сиделл; во времена кризиса здесь, наверное, шептались и перешептывались. Быть может, эти шепоты еще сейчас сочатся из стен?

Лидия пожала плечами.

– Боюсь, рассказы разных людей об этом событии друг с другом не сходятся. Он сломал себе шею. Одни говорят, что причиной этому был несчастный случай на охоте, другие – что он в пьяном ступоре упал с главной лестницы. Что бы там ни случилось, он прожил еще неделю. Сиделл, судя по всему, сама денно и нощно ухаживала за ним.

– И никаких других легенд?

Лидия прищурилась.

– Так вы ищете мрачных тайн!

– Конечно, ищу! – деланно рассмеялась Нина.

– Боюсь, леди Сиделл все свои секреты унесла с собой. После смерти Руфуса она дожила до преклонных лет в одиночестве и мирно умерла во сне. Нет ни дневников, ни местных легенд. Ничего. Она была респектабельной женщиной.

– Но Стейн…

– Хотите взглянуть на него снова? – Лидия встала.

– Да. – Поставив кофейную чашку, Нина последовала за Лидией к двери. – Могу я посмотреть комнаты Сиделл?

– Если хотите, хотя она не оставила в них особого следа. Мебель – конца якобинского периода, и после ее смерти в покоях жили другие люди. Ее спальня – часть экскурсионного тура, без сомнения, вы ее уже видели, но если хотите, я могу показать ее гостиную. Она доступна только по предварительной договоренности.

– Почему?

– Жена нынешнего графа использует ее под офис. Но семья никогда не бывает в поместье, когда Грэндж открыт для посетителей.

* * *

К тому времени, когда они с Лидией вышли в сад, Нина совсем пала духом.

День был тусклый, только сочная зелень разгара лета не поддалась давлению хмурого неба. Эта слишком яркая зелень поражала, казалась какой-то кислотной, едкой. В парке почувствовать атмосферу прошлого было легче, чем в самом доме. Нина ничего не почувствовала ни в одной из комнат, показанных ей Лидией. Там не задержалось ни следа Сиделл.

Обе женщины не спеша прогулялись до обелиска. Нина забрала из машины блокнот для набросков, намереваясь набросать несколько эскизов, даже несмотря на то что ее впечатления от памятника могли оказаться обманом воображения. Лидия говорила о том, что ведутся жаркие дебаты, стоит ли расчищать эту часть парка.

– Нет, ее не стоит трогать! – воскликнула Нина.

– Согласна, – отозвалась Лидия. – Здесь так приятно гулять.

Прохладный ветерок трепал листву над головой, в самом воздухе словно повисло тревожное смятение. Они завернули за угол, и впереди показался памятник.

«Он здесь! Вот он! – подумала Нина. – Дух этих мест! Я не ошиблась».

– К осени памятник восстановят, – бросила Лидия.

Нина поднялась по ступеням, спросив себя, одобрит ли это ее экскурсовод, и коснулась камня.

– Мне он нравится как есть.

Лидия подалась вперед, рассматривая иероглифы.

– Жаль, что часть надписей повреждена. Вот это была, наверное, самой интригующей.

– Что тут говорится? Вы знаете?

– Ее еще можно прочесть, правда, едва-едва, если знаешь, как толковать символы. Насколько я понимаю, она гласит что-то вроде «чем можно владеть от кошки, кроме ее кожи».

– Как верно, – пробормотала Нина, запоминая слова.

Лидия поглядела на нее как-то странно. Может, она начинала думать, что ее посетительница слегка не в себе.

– Ну, теперь я, наверное, дам вам поработать? Загляните в офис перед отъездом, и мы с вами выпьем еще кофе. – Она глянула на небо. – И не оставайтесь здесь, под деревьями, если дождь пойдет!

– Спасибо, – отозвалась Нина.

Лидия помедлила, как будто собиралась сказать что-то еще, потом, так и не заговорив, вернулась назад по тропинке. Несколько минут Нина стояла без движения, давая невидимым шторам сомкнуться за удаляющейся фигурой Лидии. Потом она снова подошла к памятнику, так чтобы, запрокинув голову, поглядеть на кошку. Наверное, стоило привезти с собой видеокамеру. Животное глядело так, как будто чего-то ждало. Пальцы Нины быстро перелистнули страницы блокнота. Она намеревалась нарисовать непредвзятое изображение обелиска. Но ее то и дело тянуло дорисовать мрачную фигуру женщины, стоящей прямо за черным камнем. Кожу ее покалывало. Она чувствовала, что фигура вот-вот явится перед ней. Леди Сиделл, опирающаяся рукой на хладный камень своего самовыражения.

«В чем твоя тайна, – прошептала Нина. – Открой мне». Она чувствовала, что ответ крайне важен для ее собственной жизни. Не случайно, нет, не случайно она набрела на это место.

Нина упивалась атмосферой полянки. Это было все равно что кататься и кататься в мехах. Когда хлынул дождь, она, завернув блокнот в жакет, воздела руки к небу, позволяя быстрым тяжелым каплям падать ей на голову и плечи. Дождь стучал по листве вокруг. Слышался отдаленный гром. Поежившись, Нина глянула на часы. Что она делает? Если она не уедет поскорее, Скотт вернется еще до нее. Куда исчез весь день?

Времени на кофе с Лидией Хант уже не оставалось, но Нина заглянула в офис, чтобы поблагодарить экскурсовода за помощь.

– Не за что, – отозвалась Лидия.

Предложения совершить повторный визит не последовало. Похоже, Лидия была глубоко оскорблена видом промокших одежды и волос своей гостьи.

Нина гнала машину по загородному шоссе, удаляясь от Элвуд Грэндж. Ее охватило возбуждение, как будто она спешила на свидание к новому любовнику, что, разумеется, было не так. Печально испытывать подъем из-за ничего. Она вставила кассету в магнитофон, но музыка оказалась слишком назойливой. Нина выключила кассетник. «Леди Сиделл, что произошло в вашей жизни?» Нине казалось, что она знает. Леди так и не вышла замуж, а брат ее был беспутным сорвиголовой. Женщинам того времени не давали свободы, связывали их условностями, финансовой зависимостью. Даже дочерей привилегированного класса загоняли в подобные рамки. Фигуры на портрете сидели слишком уж близко друг к другу, неестественно близко для брата и сестры. Так вот в чем дело? Инцест? Но как она могла убить человека, которого любила? Догадка осенила ее с такой силой, что Нине пришлось сбавить скорость.

«О Боже мой…»

Нина перешла в крайний левый ряд и, остановив машину, опустила голову на рулевое колесо. Теперь все было так очевидно. Леди Сиделл одновременно и любила, и ненавидела своего брата Руфуса. Ее эмоции нельзя было разложить по полочкам. Магия. Темнота. Кошка на лестнице. Падение. Нина услышала разносимый эхом крик. Топот ног. Слуги. И высокая изящная фигура среди теней на вершине лестницы; бледное лицо, выжидающий взгляд. Фигура отворачивается от хаоса внизу, от вопящих слуг, от крови на мраморном полу. Что-то маленькое бежит впереди нее по тускло освещенному коридору. Темный мех. Кошка. Разумеется, она выхаживала его. Разумеется. «Кто будет играть с подраненной добычей». Она целовала его парализованное тело. Ее кошка сидела у него на груди, пробуя, каково на вкус его дыхание. Ее душа принадлежала ей одной; темная и могущественная, полная силы, силы, какую столетиями подавляли в женщинах. Он, как хотел, мог вертеть ее физическим телом, но ее душой, ее разумом никогда! Что ему принадлежало от нее, чем владел он от нее, кроме кожи?

Небо почти почернело, словно сгущалась ночь. Нина завела мотор, включила дворники и возобновила свой путь. Выехав на трассу, она включила магнитофон. Более мощные машины со свистом проносились мимо. Она чувствовала себя расслабленной, спокойной и свободной. Ей было уютно.

К тому времени, когда Нина открыла входную дверь, Скотт был уже дома.

– Привет! – окликнула она.

Скотт вышел в коридор, вытирая руки о полотенце.

– Бог мой, что с тобой случилось? – воскликнула Нина.

Из десятка царапин у него на лице сочилась кровь.

– Где ты, черт побери, пропадала? – возмущенно потребовал ответа Скотт, оставив без внимания ее вопрос.

– Я же тебе сказала, в Элвуде. – Нина подошла осмотреть его порезы. – У тебя такой вид, как будто на тебя напали!

– Действительно напали! – Скотт хмуро отстранился. – Сколько раз тебе говорить, проверяй перед уходом, заперла ли ты все окна и двери! Ты оставила кухонное окно нараспашку. Нам еще повезло, что в доме хоть что-то осталось!

Кто угодно мог сюда залезть. А так у нас была лишь посетительница. Я обнаружил, что она по-свойски устраивается в моем кресле! Чертово животное!

– Кошка! – воскликнула Нина. Ей хотелось рассмеяться, но усилием воли она подавила смешок.

– Не знаю, чему ты ухмыляешься! Эта чертова тварь едва не выцарапала мне глаз, когда я попытался от нее избавиться.

– Ты прав, извини. Мне следовало проверить окна. Я всегда забываю!

Нина проплыла мимо него на кухню, заметив удивленное выражение у него на лице. Обычно она немедленно уходила в себя, отказывалась извиняться, ежилась под его гневными словами, что, разумеется, лишь вызывало новый их поток.

– Ты уже начал готовить обед?

Скотт прибрел в кухню за ней следом.

– Нет…

Он знал, что Нина иногда горько обижалась, что на ее долю выпадает вся готовка, но вслух она никогда бы этого не сказала. Он уходил на работу, она работала дома. Казалось, если честно, что ей и готовить еду. Ей ведь не надо целый час добираться до дому через пробки.

– В чем дело? – вопросил он.

Нина пожала плечами.

– Ни в чем. Я прекрасно себя чувствую.

– Ты как будто… чем-то возбуждена.

– Нет. Нисколько. Закажем пиццу?

– Если хочешь.

Скотт явно чувствовал себя не в своей тарелке. Погребенные тревоги рвались из клеток в глубинах его разума.

Нина направилась к телефону.

– Что ты сделал с кошкой?

– Она отправилась тем же путем, каким пришла. Свалила при этом два горшка с цветами. Я все уже собрал.

Нина заказала обед. Ей казалось, она сейчас лопнет. Кладя на рычаг телефонную трубку, она сказала:

– Скотт, я хочу кошку.

– Чего? – Он поглядел на нее растерянно.

– Ты слышал. Я собиралась сказать тебе об этом сегодня вечером. Я всегда хотела завести кошку.

Скотт покачал головой.

– Нина, не говори глупостей. Кто за ней будет присматривать, когда мы в отъезде? Это такая ответственность. А как насчет запаха, во…

– Скотт, я хочу кошку.

– Не думаю…

– И я заведу кошку.

И почему это она всегда легко сдавалась? Чего она боялась? Теперь ее страхи казались такими нелепыми. Стратегия Скотта всегда предполагала нападение; он был бессилен, если она нападала первой. Проплыв в гостиную, Нина упала на софу.

– Ты в странном настроении. – Скотт прибрел за ней следом в комнату. – Где ты на самом деле была? С кем ты была?!

Воздев руки к потолку, Нина издала нечленораздельный вопль глубокого возмущения.

– Я была в Элвуд Грэндж. Одна!

– Я тебе не верю! Кто-то тебе что-то сказал! Ты сама не своя.

– Да замолчи же! – Голос Нины стал тоном ниже от презрения. – Знаешь, меня тошнит от такой жизни! Меня тошнит от твоей ревности, меня тошнит от твоей напыщенности. Неужели ты и вправду думаешь, что, будь у меня любовник, я бы до сих пор с тобой мирилась? Сделай одолжение! Пора что-то менять.

Скотт кротко присел на край кресла, глядя на нее круглыми от удивления глазами. Эта смиренная поза просто ошеломила Нину, он сейчас был будто собака, которая боится, что ее ударят. Она ожидала грандиозного скандала, уже изготовилась к нему.

Реакция Скотта была последнее, что она предвидела.

– Ты ведь не собираешься меня бросить, правда? – спросил он и в голосе его слышался детский страх быть покинутым.