Текст книги "Падение Константинополя в 1453 году"

Автор книги: Стивен Рансимэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Геннадий был глубоко подавлен происходящим. Еще до прибытия Исидора он обратился к народу со страстной речью, призывая не предавать веру отцов в надежде на призрачную материальную помощь. Однако вид кардинальских солдат заставил жителей города колебаться. Тогда Геннадий удалился в свою келью в монастыре Пантократора, прибив к монастырским воротам гневное обращение, в котором еще раз предупреждал народ о преступном безумии отрекаться от истинной религии. И хотя Лука Нотарас написал ему, что его оппозиция напрасна, влияние Геннадия стало снова расти; в городе были отмечены выступления против латинян. Поскольку проходили недели, а новых войск с Запада все не было, враги унии восстановили свое влияние.

Кардинал Исидор, будучи сам греком, держал себя настолько сдержанно и тактично, что близкий к императору Франдзис предположил: а не имело бы смысл сделать его патриархом вместо отсутствовавшего Григория Маммаса? Но Константин был убежден, что Исидор никогда на это не согласится. В то же время архиепископ Леонард с присущим латинянам пренебрежением к грекам открыто выражал неудовлетворенность положением дел. Он потребовал от императора арестовать лидеров оппозиции и назначить над ними суд. Это было неразумное предложение, осуществление которого лишь породило бы мучеников за веру. Константин довольствовался тем, что 15 ноября собрал во дворце членов Синаксиса и выслушал их возражения. По его просьбе они составили и подписали документ, излагающий причины их отказа принять Флорентийскую унию. В документе были снова повторены их богословские возражения против формулы о Святом Духе. Однако его авторы заявляли, что будут приветствовать созыв нового собора в Константинополе, на котором приняли бы участие правомочные представители всех восточных церквей; единственным же препятствием к этому является злая воля латинян. Они также писали, что будут с радостью приветствовать возвращение патриарха Григория, если он заверит их, что разделяет их богословские взгляды.

Неизвестно, присутствовал ли Геннадий на этой встрече с императором. Так или иначе, его имя не значится среди пятнадцати лиц, подписавших документ, среди которых было пять епископов, три высокопоставленных духовных сановника патриархии и семь настоятелей и монахов. Их позиция была не лишена смысла в случае, если бы уния не вела к расколу между константинопольской и всеми остальными православными церквами. Но для политических деятелей союз с Западом, который мог означать материальную поддержку, был важнее единства с восточными церквами, которые не могли оказать никакой помощи.

Несколько дней спустя пушки крепости Румелихисар потопили венецианское торговое судно, о котором писалось выше. По городу прокатилась новая волна паники; необходимость получить западную помощь представлялась теперь более настоятельной, чем когда-либо прежде. Партия унионистов вновь завоевывала сторонников. Геннадий, опасавшийся, по собственному признанию, того, что желание получить поддержку распространится среди византийцев, подобно лесному пожару, снова выпустил пространное воззвание, в котором подчеркивал, что западная помощь неизбежно приведет к унии. Он также повторял, что, по крайней мере, сам он никогда не запятнает свою веру в надежде на помощь, ценность которой весьма сомнительна. Его слова не остались без отклика.

12 декабря 1452 г. в кафедральном соборе св. Софии была отслужена торжественная литургия в присутствии императора и всего двора. В молитвах были упомянуты имена папы и отсутствующего патриарха и официально провозглашены положения Флорентийской унии. Кардинал Исидор, стремясь показать, что наконец-то симпатии широких слоев его греческих соотечественников завоеваны, сообщал, что церковь была переполнена и отсутствовали только Геннадий и его восемь монахов. Однако другие сторонники его партии рисуют иную картину: среди греков не наблюдалось энтузиазма, и отныне лишь немногие из них посещали собор, где разрешалось служить только тем священникам, которые признали унию. Архиепископу Леонарду даже император казался не особенно ревностным сторонником унии и пассивным в ее проведении, а Луку Нотараса он вообще считал ее открытым противником. Хотя часто цитируемая фраза Нотараса о том, что он предпочел бы султанский тюрбан кардинальской шапке, даже если он и произнес ее на самом деле, несомненно, была скорее вызвана раздражением против прямолинейности таких непримиримых латинян, как Леонард, которые не хотели понять его усилий в достижении примирения.

После того как уния была провозглашена, открытой оппозиции уже не существовало, а Геннадий хранил молчание в своей келье. Большинство жителей отнеслись к этому свершившемуся факту с угрюмой пассивностью; однако молились они только в тех церквах, где служили священники, не запятнавшие себя открытым признанием унии. Даже многие сторонники унии надеялись, что если город устоит, то ее положения можно будет изменить. Если бы сразу же вслед за провозглашением унии в город прибыли с Запада суда с солдатами, то ее практические преимущества могли бы завоевать ей всеобщую поддержку. Греки, держа в памяти учение об Экономии, могли бы тогда утешиться тем, что, поступившись своей преданностью вере, они в качестве компенсации смогут сохранить христианскую империю. Однако, уплатив цену, которая требовалась за помощь Запада, они просчитались[130]130
  См.: Gill, с исчерпывающими ссылками. См. также: Раu1оvа, с. 192—203, где автору удалось более глубоко проникнуть в психологию Геннадия. Как мне кажется, Джилл упрощает вопрос, допуская, что в Константинополе все понимали, что помощь с Запада придет лишь в том случае, если уния будет проведена в жизнь. Геннадий стремился умерить радость простого народа при виде прибывших западных солдат (которая, безусловно, тревожила его) и настойчиво внушал всем, что западная помощь неизбежно повлечет за собой унию, которую не исправишь ни доброй волей, ни доктриной об Экономии (во что, по-видимому, уверовал Лука Нотарас). Джилл справедливо подчеркивает умеренную позицию Нотараса. Михаил Дукас, который черпал свою информацию главным образом из генуэзских источников (см. ниже, с. 169—170), явно несправедлив к Нотарасу. Так же были настроены по отношению к нему и западные авторы, особенно Леонард Хиосский и Пускуло, который называет Нотараса врагом искусства и внуком рыботорговца. Странные обвинения, если учесть, что они направлены против человека довольно знатного происхождения, который, отличаясь лично суровым нравом, жил во дворце, известном своими прекрасными произведениями искусства. Основные источники о переговорах относительно унии: Gennad., III, с. 165—193; Ducas, XXXVI, с. 315—319; Рhrantz., с. 325; Lеоn. 2, стб. 929—930. Послание митрополита Киевского Исидора см.: Jоrgа 4, II, с. 522-524; Рusсulus, с. 21, 23.


[Закрыть].

Глава V.
Приготовление к осаде

Все последние месяцы 1452 года султан напряженно обдумывал свои планы. Ни один человек, даже среди его везиров, не знал в точности его намерений. Был ли он удовлетворен тем, что крепость Румелихисар обеспечила ему контроль над Босфором и дает возможность настолько прочно блокировать Константинополь, что со временем городу все равно придется сдаться? Он имел разработанный план строительства нового роскошного дворца в Адрианополе, на одном из островов Марицы, – означало ли это, что в настоящее время султан не мечтает о переводе своего правительства в древнюю византийскую столицу?

На это по крайней мере надеялся его везир Халиль, который независимо от того, получал он регулярно подарки от греков, как это многие подозревали, или нет, не одобрял саму идею военных действий против Константинополя. Осада потребовала бы чрезвычайно больших расходов, а в случае ее неудачи оттоманскому престижу был бы нанесен огромный урон. Кроме того, Константинополь в своем теперешнем положении политически не представляет никакой угрозы, зато полезен с точки зрения торговли. У Халиля были сторонники среди везиров, служивших еще Мураду. Но он имел и сильную оппозицию во главе с военными, такими, как Заганос-паша и Турахан-паша, за которыми стоял евнух Шехабэддин; а это были как раз те лица, к мнению которых прислушивался султан[131]131
  См. выше, примеч. 25 к гл. III.


[Закрыть].

Сам Мехмед провел в эту зиму много бессонных ночей, обдумывая предстоящую кампанию. По слухам, его можно было встретить бродящим по ночам на улицах Адрианополя в одежде простого солдата, и каждый, кто узнавал его и приветствовал, немедленно предавался смерти. Однажды ночью, примерно во вторую смену караула, он неожиданно приказал привести к нему Халиля. Старый везир предстал перед ним дрожащим от страха услышать о своем смещении. Чтобы умилостивить своего господина, он принес с собой блюдо, торопливо наполненное золотыми монетами. «Что это значит, учитель?» – спросил его султан. Халиль в ответ пролепетал, что по обычаю везиры, которых султан неожиданно призывает к себе, должны принести с собой подарки. Мехмед резко отбросил блюдо. Он не нуждается в таких подношениях. «Есть только одна вещь, которую я хочу, – воскликнул он. – Дайте мне Константинополь!» И объявил, что принял наконец решение. В самое ближайшее время он двинется на город. Подавленный и растерянный, Халиль обещал ему полную поддержку[132]132
  Ducas, XXXV, с. 311—313.


[Закрыть].

Через несколько дней, в конце января, султан собрал всех своих везиров и произнес длинную речь, в которой напомнил им о заслугах предков. Но Турецкая империя, заявил он, никогда не будет в безопасности до тех пор, пока Константинополь не перейдет в руки турок. Византийцы, может быть, действительно слабы; тем не менее хорошо известно, как умело они плетут интриги с врагами турок; к тому же, будучи слабыми, они могут отдать город в руки союзников, которые будут отнюдь не столь слабы. Константинополь не так уж неприступен. Прежние осады не удавались из-за внешних причин. Теперь настал подходящий момент. Город раздирают религиозные распри. Итальянцы ненадежны как союзники, и многие из них готовы на предательство[133]133
  Прим. ред. – Тем не менее, как будет видно ниже, предательства так и не было.


[Закрыть]. Кроме того, турки наконец добились господствующего положения на море. Что же касается его самого, то если ему не удастся править империей, владеющей Константинополем, он скорее предпочтет не править вообще.

Присутствующие были поражены. Даже те члены правительства, которые не одобряли намерений султана, не осмелились высказать свои опасения. Везиры единодушно поддержали его решение и проголосовали за войну[134]134
  Кrit., с. 23—33. Автор приводит длинную речь, вложенную в уста султана, которого он заставляет излагать всю оттоманскую историю, вплоть до описываемых событий: Тасi Веуzadу. Mahruca-i Fethnamesi. Istanbul, 1331 (год хиджры), с. 6—8 (приведена другая версия речи, также сочиненная автором, но восходящая к той же основе, что и у Критовула); см.: Inal. 1, с. 125—126.


[Закрыть].

Как только вопрос о войне был решен, султан приказал командующему войсками европейских провинций Дайи Караджа-бею снарядить армию и атаковать византийские города на фракийском побережье. Города на Черном море – Месемврия, Анхиалос и Визос – сдались немедленно и, таким образом, избежали разграбления. Однако некоторые города на побережье Мраморного моря, такие, как Селимврия и Перинфос, попробовали защищаться. Они были взяты штурмом и опустошены, а их укрепления снесены[135]135
  Ducas, XXXVII, с. 321. Пускуло (с. 49) ошибочно утверждает, что Месемврия была среди городов, оказавших туркам сопротивление.


[Закрыть]. На Пелопоннесе еще с октября предыдущего года Турахан-бей и его сыновья стояли со своими войсками на Коринфском перешейке, готовые к набегам в глубь полуострова, с целью отвлечь силы братьев императора, не дав им, таким образом, прийти к нему на помощь[136]136
  Рhrantz., с. 234—236; Lаоn., с. 381—382.


[Закрыть].

В своей речи перед везирами султан подчеркнул, что теперь ему принадлежит господствующее положение на море. Предыдущие попытки овладеть Константинополем предпринимались только с суши. Византийцы всегда имели возможность получать подкрепления и припасы морским путем; кроме того, до недавнего времени турки были вынуждены нанимать христианские суда для перевозки своих войск между Европой и Азией. Мехмед решил раз и навсегда покончить с этим. В течение марта 1453 г. в Галлиполи стали стягиваться все виды имевшихся у турок судов. Здесь были и старые корабли, многие из которых отремонтировали и заново просмолили, но гораздо больше было новых, срочно построенных в течение последних нескольких месяцев на верфях различных городов побережья Эгейского моря.

Среди них имелись триремы, на которых в противоположность древним триремам все гребцы сидели на одном уровне. В каждом ряду, расположенном под небольшим углом к борту, помещались три гребца, державшие по веслу, при этом все весла были закреплены на одной общей уключине. Эти низко сидящие в воде суда имели по две мачты, на которых при попутном ветре поднимались паруса. Были также биремы – корабли несколько меньших размеров и с одной мачтой; гребцы на них сидели по двое на весло у каждого борта. Кроме того, имелись фусты – лодки удлиненной формы, легче и быстроходнее, чем биремы, на них гребцы сидели по одному в носовой части судна и по двое в кормовой. Были еще галеры – слово, часто употреблявшееся для обозначения вообще любого большого корабля, будь то трирема, или бирема, или даже просто парусник без гребцов, но которое как технический термин обозначало вытянутое судно с высокими бортами и с одним рядом длинных весел. Имелись также парандарии — тяжелые баржи с парусом, используемые как транспортные средства[137]137
  О военных кораблях того времени см.: Yuie, I, с. 31—41; Pears 1, с. 232—235; Sоttas, с. 52—102.


[Закрыть].

Относительно размеров флотилии султана существует несколько версий. Цифры, называемые византийскими историками, сильно преувеличены. По свидетельству итальянских моряков, находившихся в то время в Константинополе, в ней, по всей видимости, насчитывалось 6 трирем, 10 бирем, около 15 гребных галер, примерно 75 фуст и 20 парандарий, а также множество шлюпок и парусных лодок, используемых преимущественно как средства связи. Во главе этого флота был поставлен правитель Галлиполи Сулейман Балтоглу, болгарин по рождению, перешедший на сторону турок. Гребцами и матросами были большей частью пленные, осужденные преступники и невольники, но имелось и множество добровольцев, привлеченных высокой платой. Султан лично проявлял интерес к назначению флотских командиров, придавая флоту даже большее значение в предстоящей кампании, чем армии[138]138
  Согласно Барбаро (с. 21—22), в турецком флоте было 12 галер и от 70 до 80 больших лодок; Тетальди (стб. 1820—1821) – от 16 до 18 галер и от 60 до 80 больших лодок; Леонарду (Leon. 2, стб. 930) – 6 трирем и 10 бирем, всего же 250 судов; Франдзису (с. 237) – 30 крупных и 330 малых судов, хотя на с. 239—240 он приводит общую цифру в 480 судов; Дукасу (XXXVIII, с. 333) – всего 300 судов; Халкокондиласу (Lаоn., с. 384) – 30 трирем и 200 судов меньшего размера; Критовулу (Кгit., с. 37—38) – всего 350 судов, не считая грузовых; Критовул подчеркивает личный интерес Мехмеда II к флоту.


[Закрыть].

В конце марта султанская армада прошла через Дарданеллы в Мраморное море, вызвав ужас христиан – как греков, так и итальянцев. Только теперь они осознали всю силу султана на море[139]139
  Кrit., с. 38.


[Закрыть].

В то время как турецкий флот курсировал по Мраморному морю, во Фракии формировалась сухопутная армия. Султан сам следил за ее снаряжением, так же как и флота. В течение истекшей зимы оружейники во всех концах его владений трудились не покладая рук над изготовлением щитов, шлемов, лат, метательных копий, сабель и стрел, инженеры работали над созданием камнеметных и стенобитных орудий. Мобилизация была проведена хотя и быстро, но тщательно. Войска формировались во всех провинциях; в армию были призваны все солдаты, считавшиеся в запасе и работавшие на своих полученных за службу наделах. Создавались полки из ополчения. На местах были оставлены только гарнизоны для охраны границ и поддержания порядка в провинциях, а также войско под командованием Турахана в Греции. Была собрана армия ужасающих размеров. Греки утверждали, что в султанском лагере насчитывалось от 300 тыс. до 400 тыс. солдат, и даже более трезвые венецианцы говорили примерно о 150 тыс. По всей вероятности, если судить по турецким источникам, регулярная армия султана насчитывала около 80 тыс., не считая ополчения, башибузуков, которых, по-видимому, было около 20 тыс., и нескольких тысяч солдат войск тыла. Отборными частями армии были янычарские полки. После реорганизации, проведенной около двадцати лет назад султаном Мурадом II, их насчитывалось 12 тыс. В войске янычар служило небольшое количество технических специалистов и чиновников, а также султанских псарей и сокольничих, которых Мехмед сам включил в их ряды. Янычарское войско к тому времени состояло исключительно из христиан, которых с раннего детства приучили быть примерными мусульманами, считать полк своей единственной семьей, а султана – командиром и отцом. Лишь немногие из янычар могли сохранить воспоминания о своих родных и при случае сделать что-либо для них; однако все они были фанатически преданы исламу и чрезвычайно высоко дисциплинированы. В прошлом янычары не очень симпатизировали Мехмеду, но войну против неверных они с воодушевлением приветствовали[140]140
  Об организации турецкой армии см.: Pears 1, с. 222—231; Bab. 3, с. 91—92. Из христианских источников Дукас (XXXVIII, с. 336) общее число турецких солдат оценивает более чем в 400 тыс.; Халкокондилас (Laon., с. 383) – 400 тыс.; Критовул (Кгit., с. 38) – 300 тыс., без находившихся в обозе; Франдзис (с. 240) – 262 тыс.; Леонард (Leon. 2, стб. 297) – 300 тыс., включая 15 тыс. янычар; Тетальди (стб. 1820) – 200 тыс., включая 60 тыс. находившихся в обозе; Барбаро (с. 18) – 160 тыс. Турецкие авторы называют цифру 80 тыс. (Khairullah Effendi, с. 61—63. См.: Mordt. 4, с. 39). Ф. Бабингер указывает, что по демографическим причинам Оттоманская империя в то время не могла выставить более 80 тыс. боеспособных солдат.


[Закрыть].

Турецкая армия, сама по себе имевшая весьма внушительный вид, вызывала еще больший страх новейшей боевой техникой, которой она была оснащена. Решимость Мехмеда начать штурм Константинополя весной 1453 г. была в значительной степени связана с недавними успехами его мастеров пушечного литья. Пушка была известна Западной Европе уже более ста лет, с тех пор, как немецкий монах Шварц изобрел огнестрельное оружие. Важность использования пушек во время осады была очень быстро оценена; однако опыт немцев во время осады Чивидале в Северной Италии в 1321 г. и англичан, осаждавших в 1347 г. Кале, был не особенно успешным: пушки оказались недостаточно мощными, чтобы причинить вред толстым каменным стенам. В течение следующих ста лет новый вид оружия применялся главным образом для того, чтобы рассеять неприятельское войско в поле или для разрушения сравнительно слабых укреплений. В 1377 г. венецианцы попытались использовать пушки во время военных действий на море против генуэзцев[141]141
  Oman, II, с. 205 и сл.


[Закрыть]. Но суда того времени не могли выдержать тяжелого веса орудий, а ядра, которыми тогда стреляли с кораблей, весьма редко были достаточно крупными, чтобы потопить вражеское судно, хотя и могли причинить ему серьезные разрушения. Султан Мехмед, которому интерес к наукам привил его придворный врач, итальянский еврей Джакопо из Гаеты, прекрасно понимал, как важно иметь артиллерию. Еще в самом начале царствования он приказал своим литейщикам попробовать отлить пушку калибром покрупнее[142]142
  Ваb. 3, с. 88.


[Закрыть].

Летом 1452 г. в Константинополе появился венгерский инженер по имени Урбан, предложивший императору свои услуги в качестве оружейного мастера. Константин, однако, не мог заплатить тех денег, на которые венгр рассчитывал; кроме того, у него не было необходимого для такой работы сырья. Тогда Урбан отправился из Константинополя к султану, который немедленно принял его и подробно расспросил. Когда венгр заявил, что может сделать пушку, способную разрушить стены самого Вавилона, султан предложил ему жалованье, вчетверо превышающее то, на которое тот рассчитывал, и снабдил всем необходимым для начала работы.

За три месяца Урбан отлил громадную пушку, которую султан водрузил на стены крепости Румелихисар. Именно эта пушка потопила венецианский корабль, попытавшийся прорвать блокаду. Затем Мехмед приказал ему сделать пушку, вдвое превышающую размеры первой. Ее отливали в Адрианополе, где она и была закончена в январе. Длина ствола этой пушки равнялась, по оценке, 40 пядям, т.е. 26 футам и 8 дюймам[143]143
  Прим. ред. – Около 8,1 м.


[Закрыть]. Толщина стенок ее бронзового ствола составляла 1 пядь, или 8 дюймов, а окружность его – 4 пяди у основания, где засыпали порох, и 11 – у жерла, куда вставлялись ядра[144]144
  Прим. ред. – Непонятно. Наверное, ошибка в источниках – как это у основания окружность ствола в 3 раза меньше, чем у жерла? Может, опечатка – не 4, а 14 пядей? Или переводчик перепутал порядок слов?


[Закрыть], которые, по сведениям, весили 1200 фунтов[145]145
  Прим. ред. – Около 500 кг.


[Закрыть].

Как только пушка была готова, приставленная к ней команда из 700 человек водрузила ее на повозку, в которую были впряжены 15 пар быков. С трудом пушку доставили в окрестности султанского дворца, где ее должны были испытать. Жителей Адрианополя специально предупредили, чтобы они не пугались, если услышат страшный грохот, И действительно, когда фитиль загорелся и раздался первый выстрел, гром его разнесся на сотню стадий вокруг. Ядро пролетело около мили и вошло в землю на глубину около 6 футов. Мехмед был в восторге; он тут же отправил 200 человек выравнивать ведущую к Константинополю дорогу и укреплять на ней мосты. В марте пушка отправилась в путь; ее тащили 60 быков, а 200 человек шли рядом, чтобы поддерживать повозку с орудием в равновесии. Тем временем под руководством Урбана продолжали отливать новые орудия,. однако ни одно из них не было таким гигантским и знаменитым, как это чудовище[146]146
  Duсаs, XXXV, с. 305—307; Рhrantz, с. 236—238; Lаоn., с. 385; Кrit., с. 43—46; Вarbarо, с. 21; Leоn. 2, стб. 927. См.: Bab. 3, с. 86, 88.


[Закрыть].

В течение марта громадная армия султана отдельными соединениями начала двигаться через Фракию к Босфору. Обеспечить такое воинство всем необходимым было не так-то просто, но все было тщательно запланировано. В армии царили отличная дисциплина и весьма высокий моральный дух. Каждый мусульманский воин свято верил, что сам пророк отвел специальное место в раю для первого, кто ворвется в древнюю христианскую столицу. В одном старом предании говорилось: «Они завоюют Константинию. Слава ожидает того предводителя и его воинов, которые этого достигнут». По другому преданию, специально приспособленному духовенством к данному случаю, пророк спросил своих учеников: «Слышали ли вы о городе, одна сторона которого суша, а две другие—море? Судный час не пробьет, пока семьдесят тысяч сынов Исаака не завладеют им». В энтузиазме самого султана сомневаться не приходилось. Он неоднократно повторял о своей непреклонной решимости быть тем предводителем, который добьется высшего торжества ислама[147]147
  Mord. 5; Hammer-Рurgstall, I, с. 397—398.


[Закрыть]. Сам он покинул Адрианополь 23 марта и 5 апреля вместе с последними частями своей армии прибыл под стены Константинополя[148]148
  Ducas, XXXVII, с. 327; Вarbaro, c. 18; Dоlfin, c. 12—13. Франдзис (с. 237) сообщает, что турки подошли 2 апреля, когда, вероятно, показался только их авангард; Леонард же Хиосский (Leon. 2, стб. 927) называет дату 9 апреля, когда, по всей видимости, подошли основные силы.


[Закрыть].

Атмосфера в осажденном городе была совершенно иной. Громадный турецкий флот, курсирующий по Мраморному морю, грозные пушки, и среди них построенный Урбаном монстр, направленные на сухопутные стены города, не оставляли для жителей сомнений в том, что их ожидает. Как раз в это время отмечались одно или два небольших землетрясения и прошли проливные дожди – и все это было воспринято как дурной знак; люди вспоминали предсказания о конце империи и пришествии антихриста[149]149
  Кгit, с. 35.


[Закрыть]. Однако, несмотря на эти мрачные предчувствия, у жителей Константинополя не было недостатка в мужестве. Даже те, кто рассуждал о том, не будет ли для греков меньшим злом оказаться в конце концов в составе Турецкой империи, нежели пребывать в нынешнем состоянии разобщенности, нищеты и бессилия, со всей душой приняли участие в приготовлениях к обороне. В течение всей предшествовавшей осаде зимы можно было видеть, как мужчины и женщины, поощряемые императором, трудились над починкой стен и расчисткой рвов. Все имевшееся в городе оружие было собрано в одном месте, чтобы в решающий момент его можно было распределить по наиболее опасным участкам. Был учрежден специальный фонд для непредвиденных расходов, в который вложили средства не только государство, но также церкви, монастыри и частные граждане.

В городе все еще имелись значительные богатства, и, по мнению некоторых итальянцев, кое-кто из греков мог бы пожертвовать в этот фонд и больше. На самом же деле не хватало не столько денег, сколько людей, вооружения и продовольствия. А за деньги приобрести все это было уже невозможно[150]150
  Там же, с. 34-35. Леонард Хиосский (Leon. 2, стб. 934) обвиняет треков в том, что они прятали свои деньги. Во многих песнях-плачах по Константинополю скаредность греков выступает в качестве одного из грехов, за которые город и потерпел кару. Но эти обвинения носят чисто риторический характер, без каких-либо подробностей.


[Закрыть].

Император сделал все, что было в его силах. Осенью 1452 г. в Италию были отправлены послы с просьбой о немедленной помощи. Осенью отклик на это был прохладным[151]151
  См.: Маr. 3, с. 426—427.


[Закрыть]. Тогда было послано новое посольство, на этот раз в Венецию. Но в ответе венецианского сената от 16 ноября говорилось лишь, что сенат глубоко опечален полученными с Востока известиями и что если папа и другие государства будут что-то предпринимать, то Венеция охотно присоединится к ним. В тот момент венецианцы еще не знали о судьбе галеры капитана Риццо, постигшей ее неделей раньше. Но даже это известие, а также тревожные сообщения от венецианской колонии в Константинополе, не смогли побудить их предпринять конкретные действия[152]152
  Thir. 2, III, № 2905, с. 130.


[Закрыть]. Посланец, направленный в это же время в Геную, получил обещание прислать один корабль; кроме того, генуэзское правительство предложило обратиться за более существенной помощью к королю Франции и Флорентийской республике. Обещания короля Альфонса Арагонского были еще более туманны; однако он дал византийским послам разрешение на закупку в Сицилии пшеницы и других продовольственных товаров для отправки в Константинополь. Послы к Альфонсу еще были заняты своей задачей, когда началась осада, и они так и не увидели больше своей родины. Папа Николай V хотел бы помочь, однако он не был склонен связывать себя слишком большими обязательствами до тех пор, пока не станет очевидно, что уния церквей действительно осуществлена; кроме того, без содействия венецианцев его возможности были весьма ограниченны. Его внимание в гораздо большей степени занимали беспорядки, вспыхнувшие в Риме в январе 1453 г., и, пока порядок в городе не был восстановлен, он и думать не мог о каких-либо внешних акциях[153]153
  Маr. 3, с. 426—427.


[Закрыть].

Письма, которыми обменивались Рим и Венеция, нельзя читать без чувства горечи. Венецианцы не могли забыть, что папа все еще не вернул им деньги за галеры, нанятые в 1444 г.; папа же, в свою очередь, вообще не был уверен в доброй воле венецианцев. Только 19 февраля 1453 г. венецианский сенат, получив новые тревожные известия с Востока, вынес решение немедленно послать в Константинополь два транспортных корабля с 400 солдатами на борту каждого и переоснастить 15 галер для последующей отправки вслед за кораблями. Пятью днями позже сенат принял также декрет о специальных налогах на купцов, связанных с левантийской торговлей, для того чтобы покрыть расходы на отправляемую флотилию.

В тот же день папе, императору Западной Римской империи и королям Венгрии и Арагона были направлены письма о том, что, если немедленно не будет послана помощь, Константинополь обречен на гибель. Тем не менее 2 марта сенат все еще был занят обсуждением вопроса о снаряжении флотилии. Во главе ее было решено поставить Альвизо Лонго, с тем, однако, чтобы верховное командование осуществлял адмирал Джакомо Лоредано. Через неделю сенат принял еще одну резолюцию об особой срочности всего мероприятия. Но проходили дни за днями, а ничего практически не делалось. В начале апреля из Рима пришло наконец сообщение о том, что папа намерен послать на Восток пять галер. В ответном послании 10 апреля Венеция поздравляла кардиналов с принятием этого решения, а также напоминала, что папа до сих пор еще не рассчитался с долгами республике. В нем указывалось также, что, согласно последним сообщениям из Константинополя, продовольствие там в данный момент нужнее, чем люди, и содержалось довольно запоздалое напоминание о том, что корабли должны прибыть в Дарданеллы не позднее 31 марта, поскольку преобладающие там после этого времени северные ветры значительно затруднят прохождение пролива. Выход в море венецианской флотилии был окончательно назначен на 17 апреля, однако и после этого нашлись причины для дальнейших задержек. Когда же наконец корабли покинули Венецию, Константинополь уже в течение двух недель находился в осаде[154]154
  Thir. 2, № 2909—2912, 2917, 2919, с. 182—184.


[Закрыть].

Папа Николай V был искренне огорчен и озабочен этими многократными отсрочками. Сам он уже отправил в конце марта в Константинополь на трех генуэзских кораблях закупленное им продовольствие и оружие[155]155
  См. ниже, с. 95.


[Закрыть].

Ни одно другое правительство не обратило на отчаянные призывы византийского императора никакого внимания. Надеясь поощрить генуэзских торговцев снабдить город продовольствием, Константин объявил об отмене всяких пошлин на импорт, но реакции на это не последовало. Генуэзские власти продолжали держаться двусмысленного нейтралитета. Имелась некоторая надежда на то, что великий христианский воин, регент Венгрии Янош Хуньяди, воспользуется тем, что турки оставили почти без войск свою границу на Дунае. Однако силы Венгрии были подорваны поражениями, нанесенными Мурадом в конце его царствования; к тому же сам Хуньяди находился в этот момент в сложном положении: король Владислав V 14 февраля достиг совершеннолетия и тяготился его опекой. Из православных государей также никто не смог прийти на помощь[156]156
  Сsudау, I, с. 422—426; Франдзис (с. 323—328) говорит, что венгры направили к султану посольство, которое указало, что нападение на Константинополь может нарушить добрые отношения его с венграми, но одновременно Хуньяди потребовал у императора Селимврию и Месемврию в качестве платы за помощь, а Альфонс Арагонский, добавляет Франдзис, – о-в Лемнос.


[Закрыть]. Русский великий князь находился слишком далеко и был занят своими собственными проблемами; обращения к нему оставались без ответа[157]157
  Оstr., с. 492.


[Закрыть]. Кроме того, Россия была глубоко возмущена провозглашенной церковной унией. Молдавские господари Петр III и Александр II постоянно ссорились друг с другом. Валашский господарь Владислав II был вассалом султана и, конечно же, не мог выступить против него без помощи Венгрии[158]158
  Jогga 3, IV, с. 124 и сл.


[Закрыть]. Сербский деспот Георгий находился в еще большей вассальной зависимости от Мехмеда и даже вынужден был послать в его армию отряд своих солдат, которые храбро сражались на стороне турецкого сюзерена, несмотря на то, что симпатизировали единоверцам в Константинополе[159]159
  Рhrantz., с. 325—326. «Польский янычар» (Михаил Константинович [По другой версии – Константин Михайлович. См.: Записки янычара. М. 1978 – Примеч. ред.] из Остравицы) сообщает о возмущении сербских воинов, когда они узнали, что им предстоит присоединиться к туркам (Pamietniki Janczara Polaka Napisane, с. 123 и сл.).


[Закрыть]. Скандербег в Албании все еще был бельмом на глазу султана, однако он не ладил с венецианцами, и, кроме того, турки постоянно подстрекали против него других, соперничавших с ним вождей. Что же касается правителей небольших эгейских государств и рыцарей-иоаннитов на Родосе, то все они могли принять участие в защите Константинополя только в составе какой-либо большой коалиции. Деспотов Мореи связывали войска Турахан-бея. Грузинский царь и трапезундский император были едва в состоянии защитить свои собственные границы. Анатолийские эмиры, как враждебно они ни были настроены к султану, слишком еще недавно почувствовали на себе его силу, чтобы выступить теперь против него снова[160]160
  См.: Mill. 1. с. 467 и сл.


[Закрыть].

Однако, хотя правительства и уклонились от прямого участия, нашлись все же люди, готовые сражаться за христианство и Константинополь. Венецианская колония в Константинополе предложила императору свою полную поддержку. На собрании венецианцев, на котором присутствовали Константин и его совет, а также кардинал Исидор, венецианский бальи Джироламо Минотто принял обязательство в полной мере участвовать в обороне города и проследить, чтобы ни один венецианский корабль не покинул гавань самовольно. Он также дал заверения в том, что Венеция пришлет флотилию судов, и направил туда специальное послание с настоятельным требованием оказать немедленную помощь. Два капитана венецианских торговых судов – Габриэле Тревизано и Альвизо Диедо, чьи корабли, возвращаясь из плавания по Черному морю, стояли на якоре в заливе Золотой Рог, дали обещание остаться, чтобы участвовать в борьбе. В общей сложности шесть кораблей из Венеции и три с Крита, бывшего тогда венецианской колонией, с согласия их капитанов были задержаны в гавани и превращены в боевые суда «во Имя Бога и чести всего христианства», как гордо заявил императору Тревизано. Среди венецианцев, добровольно решивших защищать великий город, два с половиной века назад разграбленный их предками, многие принадлежали к самым знаменитым в республике фамилиям – Корнаро, Мочениго, Контарини и Вениеро. Все они впоследствии будут занесены в почетный список, составленный их соотечественником, корабельным врачом Николо Барбаро, чей бесхитростный дневник содержит, пожалуй, наиболее добросовестное описание осады Константинополя[161]161
  Barbaro, с. 14—18.


[Закрыть].

Эти венецианцы предложили свои услуги, поскольку оказались в Константинополе, когда уже началась война, и были слишком честны и горды, чтобы спасаться бегством. Однако и среди генуэзцев нашлись такие, кто устыдился трусливой политики их правительства и по доброй воле прибыл из Италии сражаться за христианство. Среди них были Маурицио Катанео, братья Джеронимо и Леонардо ди Лангаско, три брата Боккиарди – Паоло, Антонио и Троило, прибывшие во главе небольшого отряда солдат, снаряженного ими на собственные средства. 29 января 1453 г. город радостно приветствовал прибытие знаменитого кондотьера Джованни Джустиниани Лонго, еще довольно молодого человека, принадлежавшего к одной из наиболее выдающихся семей Генуи, родственника могущественного дома Дориа. Он привез с собой 700 хорошо вооруженных солдат, 400 из которых были завербованы им в Генуе, а 300 – на островах Хиос и Родос. Император встретил Джустиниани сбольшой радостью и пообещал в случае победы над турками отдать ему во владение остров Лемнос. Джустиниани, известный как особенно искусный защитник укрепленных городов, был немедленно назначен командующим обороной сухопутных стен. Не теряя времени на то, чтобы освоиться с назначением, он внимательно осмотрел все стены и наметил места, где их необходимо было укрепить. Благодаря своим выдающимся способностям Джустиниани удалось даже заставить венецианцев и генуэзцев сотрудничать друг с другом. По его просьбе Тревизано восстановил и вычистил наполненный водой ров, проходивший от Золотого Рога вдоль влахернских стен до их подъема в гору. К защитникам присоединились также многие генуэзцы из Перы, убежденные в том, как впоследствии писал их подеста, что падение Константинополя будет означать конец и для их колонии[162]162
  Рhrantz., с. 241; Duсаs, XXXVIII, с. 331; Кrit, с. 39—40; Вarbarо, с. 13—15; Leon. 2, стб. 928; Zorzo, с. 14; Tetaldi, стб. 1821; Montaldо, с. 334; Jorga 5, с. 91—92 (русская версия) и с. 78 (румынская версия); Historia Politica…, с. 18—19 – здесь в уста Джустиниани вложена блестящая речь по поводу переживаемых событий; о поведении жителей Перы см.: там же, с. 196.


[Закрыть].