Текст книги "Будет кровь"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Мои друзья решительно покачали головами. Я тоже покачал головой, но медленно и осторожно. Кенни ударил меня с разворота прямо в левый висок. Надеюсь, что он отбил себе руку.

Мисс Харгенсен достала из сумки пузырек «Алива».

– Из моих личных запасов. Билли, принеси воды.

Билли принес мне воды в бумажном стаканчике. Я проглотил таблетку, и мне сразу же стало легче. Такова сила внушения, особенно если ее применяет красивая молодая женщина.

– Так, вы трое, займитесь делом, – сказала мисс Харгенсен. – Билли, иди в спортзал и скажи мистеру Тейлору, что я вернусь через десять минут. Девочки, вы идите на улицу и ждите папу Крейга. Скажите ему, пусть подъедет к служебному входу.

Они ушли. Мисс Харгенсен наклонилась так близко ко мне, что я почувствовал запах ее духов, совершенно волшебных. Я тут же в нее влюбился. Я понимал, что это глупо и сентиментально, но ничего не мог с собой поделать. Она показала мне два пальца.

– Только, пожалуйста, не говори, что видишь три или четыре.

– Нет, только два.

– Хорошо. – Она резко выпрямилась. – Это был Янко? Да?

– Нет.

– Я похожа на дурочку? Скажи мне правду.

Она была совсем не похожа на дурочку. Она была невероятно красивой, но я, конечно, не мог ей такого сказать.

– Нет, не похожи. Но это был не Кенни. Что хорошо. Потому что, если бы это был он, его бы, наверное, арестовали. Его уже исключили из школы за хулиганство. Его бы арестовали, затем был бы суд, и мне пришлось бы давать показания и рассказывать, как он меня избил. Все бы об этом узнали. Мне потом было бы стыдно смотреть людям в глаза.

– А если он изобьет кого-то еще?

Я подумал о мистере Харригане, а затем, если так можно сказать, включил своего внутреннего мистера Харригана:

– Это уже их проблемы. Для меня главное, что он больше не будет вязаться ко мне.

Она попыталась нахмуриться. Но ее губы расплылись в улыбке, и я влюбился еще сильнее.

– Это жестко.

– Я просто хочу жить спокойно, – сказал я. И это была чистая правда.

– Знаешь что, Крейг? Мне кажется, так и будет.

Папа приехал, осмотрел меня со всех сторон и похвалил мисс Харгенсен за ее труды.

– В прошлой жизни я была врачом на ринге, – сказала она. Он рассмеялся. Никто из них не предложил ехать в травмпункт, и я вздохнул с облегчением.

Папа отвез нас домой, всех четверых. Мы пропустили вторую половину танцев, но никто не расстроился по этому поводу. Билли, Марджи и Реджина пережили приключение поинтереснее, чем пляски под Бейонсе или Джея-Зи. Что касается лично меня, я с большим удовольствием вспоминал, как мой кулак со всей силы врезался в глаз Кенни Янко. У него будет изрядный фингал. Интересно, как он собирается объяснять его происхождение? Дык, я врезался в дверь. Дык, я бежал и впилился в стену. Дык, я дрочил, и рука сорвалась.

Когда мы добрались до дома, папа снова спросил, кто это сделал. Я сказал, что не знаю.

– Я почему-то тебе не верю, сынок.

Я промолчал.

– Ты хочешь просто об этом забыть? Я правильно тебя понял?

Я кивнул.

– Хорошо. – Он вздохнул. – Кажется, я понимаю. Я тоже был молодым. В какой-то момент все родители говорят своим детям эти слова, но не все дети верят.

– Я верю, – сказал я.

Я действительно верил, хотя мне было трудно представить собственного отца мелким шпенделем ростом пять футов и пять дюймов в доисторическую эпоху спаренных телефонов.

– Скажи мне только одно. Твоя мама меня бы убила, если бы узнала, что я об этом спросил, но поскольку ее здесь нет… ты хотя бы дал ему сдачи?

– Да. Я ударил всего один раз, зато сильно.

Он улыбнулся.

– Хорошо. Но ты должен понять, что если он нападет на тебя снова, ты заявишь на него в полицию. Тебе ясно?

Я сказал, что да.

– Твоя учительница… кстати, она мне понравилась… Она сказала, чтобы я не давал тебе спать еще как минимум час. Мы должны убедиться, что у тебя нет сотрясения мозга. Будешь пирог?

– Буду.

– А к пирогу – чай?

– Обязательно.

Мы пили чай, ели пирог, и папа рассказывал мне истории о своей юности: не о спаренных телефонах на пять домов, не о школе, куда он ходил – крошечной школе, состоявшей из единственной комнаты, которая отапливалась дровяной печкой, – не о телевизорах, показывавших всего три канала (и не показывавших ничего, если ветер сдувал с крыши антенну). Он рассказал мне, как они с Роем Девиттом нашли в подвале у Роя петарды и принялись их взрывать. Одна улетела во двор Фрэнка Дрискола и подожгла ящик с дровами, и Фрэнк Дрискол грозился пожаловаться их родителям, и папе с Роем пришлось нарубить ему целую гору дров, чтобы он их не выдал. Он рассказал, как его мама случайно услышала, что он назвал старого Филли Лоуберда из Шилох-Черча Вождем Пердунов, и вымыла ему рот с мылом, несмотря на его обещания никогда больше так не говорить. Он рассказал мне о драках «стенка на стенку» – махачах, как он их называл, – происходивших почти каждую пятницу на Обернском роллердроме между ребятами из Лиссабонской средней школы и школы Эдварда, где учился он сам. Он рассказал, как однажды на пляже большие мальчишки стянули с него плавки («Пришлось идти домой, завернувшись в полотенце») и как какой-то разъяренный парень с бейсбольной битой гнался за ним по Карбин-стрит в Касл-Роке («Он утверждал, что я домогался его сестры, хотя я к ней даже близко не подходил»).

Он и вправду когда-то был молодым.

Я поднялся к себе в комнату, чувствуя себя вполне бодро, но действие «Алива», который мне дала мисс Харгенсен, потихоньку заканчивалось, а вместе с ним испарялся и бодрый настрой. Я был уверен, что Кенни Янко со мной распрощался, но не на сто процентов. А вдруг его друзья будут над ним потешаться из-за фингала под глазом? Может быть, даже смеяться? А вдруг он психанет и решит, что нам требуется второй раунд? Если это случится, я вряд ли сумею дать ему сдачи; в этот раз у меня получилось засветить ему в глаз, но тут сыграл фактор неожиданности. В следующий раз Кенни будет начеку. Он изобьет меня до полусмерти, если не хуже.

Я умылся (очень осторожно), почистил зубы, лег в постель, выключил свет – и просто лежал, заново переживая случившееся. Потрясение, которое я испытал, когда он схватил меня сзади и потащил по коридору. Как он ударил меня кулаком в грудь. Как он вмазал мне по губам. Как я уговаривал свои ноги стоять и не гнуться, а они отвечали: давай не сейчас.

Теперь, в темноте, мне казалось все более вероятным, что Кенни со мной не закончил. Не просто вероятным, а даже логичным. Когда ты один в темноте, даже самые безумные мысли представляются вполне логичными.

Поэтому я включил свет и позвонил мистеру Харригану.

Я не ожидал услышать его голос на автоответчике, я просто хотел притвориться, что мы с ним беседуем. Я думал, на линии будет полная тишина или включится запись с сообщением, что номера, который я вызываю, больше не существует. Ведь я сам положил телефон во внутренний карман его похоронного пиджака. Это было три месяца назад, а в тех первых айфонах заряд батареи был рассчитан на 250 часов в спящем режиме. Телефон мистера Харригана уже должен был умереть, как умер сам мистер Харриган.

Но в трубке раздались длинные гудки. Их не должно было быть, эти гудки противоречили всем законам реальности, но они были, и под землей на Ильмовом кладбище, в трех милях от моего дома, Тэмми Уайнетт пела «Stand By Your Man».

На пятом гудке включился скрипучий старческий голос. Все как всегда: сразу к делу, коротко и по существу. Без всяких приветствий звонящему и предложений оставить свой номер или сообщение на голосовую почту. «Я сейчас не могу подойти к телефону. Я вам перезвоню, если сочту нужным».

Раздался звуковой сигнал, и я сам не понял, как заговорил. Не помню, чтобы я как-то подбирал слова; я слышал собственный голос, но он звучал словно сам по себе, независимо от меня.

– Меня сегодня избили, мистер Харриган. Это сделал большой глупый мальчишка по имени Кенни Янко. Он хотел, чтобы я почистил ему ботинки, но я отказался. Я его не выдал, потому что мне не хотелось никаких разбирательств. Мне просто хотелось, чтобы все закончилось. И я думал, что все закончилось. Я пытался думать, как вы, но все равно мне тревожно. Мне хотелось бы с вами поговорить. – Я секунду помедлил. – Я рад, что ваш телефон до сих пор работает, хотя совершенно не представляю, как такое может быть. – Я снова помедлил. – Я по вам очень скучаю. До свидания.

Я завершил разговор. Проверил папку «Недавние вызовы», чтобы убедиться, что я и вправду ему позвонил. Его номер был в списке. И номер, и время звонка – 23:02. Я выключил телефон и положил его на прикроватную тумбочку. Потом выключил лампу и почти мгновенно уснул. Это было в ночь с пятницы на субботу. В субботу вечером – или, может быть, рано утром в воскресенье – Кенни Янко умер. Повесился. Хотя я узнал это – и прочие детали – лишь через год.

Некролог Кеннета Джеймса Янко вышел в льюистонской «Сан» только во вторник, и там было написано, что он «внезапно скончался в результате трагической случайности», но в школе о его смерти узнали уже в понедельник, и, разумеется, фабрика слухов заработала на полную мощность.

Он нюхал клей и умер от остановки сердца.

Он чистил отцовский дробовик (все знали, что мистер Янко держит дома целый арсенал) и случайно выстрелил себе в голову.

Он играл в русскую рулетку с одним из отцовских револьверов и вышиб себе мозги.

Он был пьян, упал с лестницы и сломал себе шею.

Все эти версии были неправильными.

О смерти Кенни мне сообщил Билли Боган, сразу, как только вошел в школьный микроавтобус. Он буквально лопался от новостей. Сказал, что одна из подруг его мамы позвонила ей утром и все рассказала. Эта подруга жила прямо напротив Янко и видела, как из их дома выносили носилки с телом и как все Янко шли следом и громко рыдали. Похоже, даже у самых отпетых мерзавцев есть кто-то, кому они дороги и кто их любит. Как человек, много читавший Библию, я запросто мог представить, как они рвут на себе одежду.

Я тут же подумал – с чувством вины – о своем звонке на телефон мистера Харригана. Я твердил себе, что он мертв и уж точно не может иметь никакого отношения к смерти Кенни. Я твердил себе, что даже если такое бывает не только в комиксах и фильмах ужасов, я не хотел, чтобы Кенни умер, а просто хотел, чтобы он оставил меня в покое, но даже мне самому эти доводы представлялись какими-то неубедительными. А еще у меня никак не шли из головы слова миссис Гроган, произнесенные ею на следующий день после похорон, когда я сказал, что мистер Харриган был хорошим человеком, потому что упомянул нас в своем завещании.

Вот насчет этого я не уверена. Он был честным, порядочным, это да, но его лучше было не злить.

Дасти Билодо его разозлил, и Кенни Янко тоже наверняка бы его разозлил. Да, если бы мистер Харриган узнал, что Кенни избил меня только за то, что я отказался чистить его паршивые ботинки, он бы точно разозлился. Вот только мистер Харриган уже не мог злиться. Я твердил себе вновь и вновь: мертвые не злятся. Они просто мертвы. Конечно, и телефоны, которые не заряжали три месяца, не принимают звонки, не проигрывают (и не записывают) сообщения… но телефон мистера Харригана все же принял мой звонок, и я слышал на автоответчике его скрипучий старческий голос. Поэтому я чувствовал себя виноватым, но вместе с тем чувствовал и облегчение. Кенни Янко больше не будет ко мне приставать. Он исчез из моей жизни уже навсегда.

В тот же день, на моем свободном уроке, мисс Харгенсен пришла в спортзал, где я тупо кидал мяч в баскетбольную корзину, и вывела меня в коридор.

– Я заметила, ты грустил на уроке, – сказала она.

– Вовсе нет.

– Ты грустил, и я знаю почему. Но послушай меня. У детей твоего возраста птолемеевская система мира. Я еще молодая, я помню.

– Я не понимаю…

– Птолемей был римским математиком, астрологом и астрономом. Он утверждал, что Земля стоит в центре Вселенной. Неподвижная точка, вокруг которой вращается все мироздание. Дети уверены, что весь мир вращается вокруг них. Обычно это ощущение, что ты – единственный центр мироздания, начинает стираться годам к двадцати, но тебе до этого еще далеко.

Она стояла почти вплотную ко мне и говорила очень серьезно, и у нее были невероятно красивые ярко-зеленые глаза. От запаха ее духов у меня слегка кружилась голова.

– Я вижу, ты меня не понимаешь, поэтому я обойдусь без метафоры и скажу прямо. Если ты думаешь, что как-то виноват в смерти Янко, оставь эти мысли. Ты здесь ни при чем. Я видела его личное дело. У этого мальчика были серьезные проблемы. Проблемы в семье, проблемы в школе. Психологические проблемы. Я не знаю, как это произошло, и не хочу знать, но, возможно, оно и к лучшему.

– Почему? – спросил я. – Потому что он больше меня не побьет?

Она рассмеялась, обнажив красивые зубы. В ней все было красивым.

– Вот он, яркий пример птолемеевской системы мира. Нет, Крейг. Хорошо то, что он был слишком молод, чтобы получить водительские права. Если бы он уже водил машину, то мог бы не просто убиться сам, но и убить кого-то еще. А теперь иди в зал и займись баскетболом.

Я пошел прочь, но она удержала меня, схватив за запястье. Даже теперь, по прошествии одиннадцати лет, я помню свои тогдашние ощущения. Меня как будто пробило током.

– Крейг, я никогда не стала бы радоваться смерти ребенка, даже такого отъявленного хулигана, как Кеннет Янко. Но я рада, что это не ты.

Мне вдруг захотелось ей все рассказать, и я бы, наверное, рассказал. Но тут прозвенел звонок, двери классов распахнулись, школьники разом высыпали в коридор, стало тесно и шумно. Мы с мисс Харгенсен разошлись в разные стороны.

Вечером, уже лежа в постели, я включил свой телефон и сначала просто смотрел на него, собираясь с духом. Мисс Харгенсен говорила разумные вещи, но мисс Харгенсен не знала, что телефон мистера Харригана до сих пор держит заряд и работает, что было попросту невозможно. Я не успел ей рассказать и был уверен – ошибочно, как оказалось, – что уже никогда не расскажу.

На этот раз он не будет работать, говорил я себе. В прошлый раз он работал на остатках заряда. Как бывает с перегорающей лампочкой: перед тем как погаснуть, она ярко вспыхивает.

Я открыл список контактов и ткнул пальцем в номер мистера Харригана, ожидая – почти надеясь, – что в трубке будет тишина или включится запись с сообщением, что данного номера больше не существует. Но в трубке раздались обычные гудки, а потом – голос мистера Харригана: «Я сейчас не могу подойти к телефону. Я вам перезвоню, если сочту нужным».

– Это Крейг, мистер Харриган.

Я чувствовал себя глупо, разговаривая с мертвецом – на щеках у которого уже должна была вырасти плесень (да, я провел небольшое исследование). И в то же время я вовсе не чувствовал себя глупо. Мне было страшно, как бывает страшно человеку, ступающему на неосвященную землю.

– Послушайте… – Я облизнул губы. – Вы же никак не связаны со смертью Кенни Янко, правда? А если связаны, то… э… стукните в стену.

Я завершил звонок.

Я ждал стука в стену.

Все было тихо.

Утром я прочитал сообщение от pirateking1. Всего шесть букв: a a a К К у.

Совершенно бессмысленное сообщение.

Я перепугался до жути.

В ту осень я много думал о Кенни Янко (теперь по школе ходили слухи, что он упал со второго этажа, когда пытался посреди ночи ускользнуть из дома). Еще больше я думал о мистере Харригане и о его телефоне – и очень жалел, что не выкинул телефон в озеро Касл. Да, в этом было какое-то очарование. Мы все так или иначе зачарованы странным и необъяснимым. Запретным. Несколько раз я чуть было не позвонил мистеру Харригану, но все-таки не позвонил, по крайней мере тогда. Когда-то меня ободрял его голос, голос опыта и успеха, можно сказать, голос дедушки, которого у меня никогда не было. Сейчас я уже не мог вспомнить, как звучал этот голос в залитой солнечным светом гостиной, когда мистер Харриган рассказывал мне о Чарлзе Диккенсе, или Фрэнке Норрисе, или Дэвиде Герберте Лоуренсе, когда говорил, что Интернет похож на сломанный водопровод. Сейчас мне вспоминался только скрежещущий старческий голос – чем-то похожий на почти полностью стершуюся наждачную бумагу, – сообщавший, что мистер Харриган мне перезвонит, если сочтет нужным. Я думал о том, как он лежит у себя в гробу. Люди, готовившие к погребению его тело, наверняка склеили ему веки, но как долго продержится клей? Может быть, там, под землей, его глаза сейчас открыты? И незряче глядят в темноту, разлагаясь в глазницах?

Эти мысли буквально меня изводили.

За неделю до Рождества преподобный Муни позвал меня в ризницу, чтобы «поговорить с глазу на глаз». Говорил в основном он. Мой отец обо мне беспокоится, сказал он. Я похудел, стал хуже учиться. Может быть, меня что-то тревожит? Может быть, я хочу что-то ему рассказать? Я хорошенько подумал и решил, что, наверное, хочу. Не все, конечно. Но кое-что.

– Если я вам кое-что расскажу, это останется между нами?

– Если это не связано с самовредительством или преступлением – серьезным преступлением, – то ответ будет «да». Мы не католики, у нас нет тайны исповеди, но всякий священник умеет хранить секреты.

И я рассказал ему, как подрался с мальчишкой из школы, большим мальчишкой по имени Кенни Янко, и он меня сильно избил. Я сказал, что никогда не желал Кенни смерти и уж точно не молился, чтобы он умер, но он все-таки умер, сразу после нашей драки, и его смерть никак не идет у меня из головы. Я пересказал ему слова мисс Харгенсен о том, что дети уверены, будто весь мир вращается вокруг них, и что это не так. Я сказал, что слова мисс Харгенсен немного меня успокоили, но мне все равно кажется, что я виноват в смерти Кенни.

Преподобный Муни улыбнулся.

– Твоя учительница права, Крейг. До восьми лет я старался не наступать на трещины на асфальте, потому что искренне верил, что иначе моя мама умрет.

– Правда?

– Чистая правда. – Он наклонился ко мне. Его улыбка погасла. – Я сохраню твой секрет, если ты сохранишь мой. Договорились?

– Ага.

– Я дружу с отцом Ингерсоллом из церкви Святой Анны в Гейтс-Фоллзе. Это та самая церковь, куда ходят Янко. Он мне сказал, что парнишка Янко покончил с собой.

Наверное, я ахнул от изумления. В школе ходили слухи о самоубийстве, но я в них не верил. Я никогда не поверил бы, что у такого отпетого сукина сына, как Кенни Янко, могли появиться мысли о самоубийстве.

Преподобный Муни по-прежнему смотрел на меня, наклонившись вперед. Он взял мою руку в свои ладони.

– Крейг, ты действительно веришь, что этот мальчишка пришел домой и подумал: «О Боже, я избил мальчика, который младше и слабее меня. Как мне теперь с этим жить?! Я, пожалуй, покончу с собой!»

– Наверное, нет, – сказал я и выдохнул, словно ходил затаив дыхание все последние два месяца. – Если так сформулировать… Что он сделал?

– Я не спросил, и даже если бы Пэт Ингерсолл мне рассказал, я все равно бы тебе не сказал. Не забивай себе голову, Крейг. Отпусти и забудь. У этого мальчика были проблемы. Его потребность кого-то избить – лишь один из симптомов этих проблем. Ты здесь вообще ни при чем.

– А если я чувствую облегчение? Ну… что мне больше не нужно переживать, что он изобьет меня снова?

– Я бы сказал, что подобные ощущения свойственны каждому человеку.

– Спасибо.

– Теперь тебе легче?

– Да.

Мне действительно стало легче.

Незадолго до окончания учебного года, на уроке географии, мисс Харгенсен объявила с широкой улыбкой:

– Вы, ребята, наверное, думали, что избавитесь от меня уже через две недели, но я сейчас вас огорчу. Мистер де Лессепс, учитель биологии в старших классах, выходит на пенсию, и меня пригласили на его место. Можно сказать, я вместе с вами перехожу в старшую школу из средней.

Кто-то из ребят театрально застонал, но большинство зааплодировали, и я аплодировал громче всех. Мне не придется прощаться с моей любовью. Моему юному разуму это казалось судьбой. В каком-то смысле так оно и было.

В девятом классе я перешел в старшую школу Гейтс-Фоллза, где познакомился с Майком Юберротом, уже тогда носившим прозвище Ю-Бот[3]3
  U-Boat – немецкая подводная лодка (англ.).


[Закрыть] (оно осталось с ним и теперь, когда он стал запасным кетчером в «Балтимор ориолс»).

Спортсмены в Гейтс-Фоллзской школе почти не общались с обычными учениками (думается, то же самое происходит почти в любой школе, потому что спортсмены, как правило, тяготеют к клановости), и если бы не постановка «Мышьяка и старых кружев», мы бы вряд ли смогли подружиться. Ю-Бот учился в одиннадцатом, я – только в девятом, что делало нашу дружбу еще менее вероятной. Но мы подружились и дружим до сих пор, хотя в последнее время видимся нечасто.

Во многих школах есть театральные студии, которые ставят спектакли с участием учеников выпускного класса, но в нашей школе все было иначе. Спектакли ставили два раза в год, и хотя в них обычно играли ребята из драмкружка, получить роль мог любой ученик, прошедший пробы. Я знал эту пьесу по телефильму, который однажды посмотрел от скуки дождливым субботним вечером. Фильм мне понравился, поэтому я пошел на пробы. Тогдашняя девушка Майка, участница школьного драмкружка, затащила его на пробы, и ему дали роль маньяка-убийцы Джонатана Брюстера. Меня взяли на роль его суетливого сообщника, доктора Эйнштейна. В фильме его играл Петер Лорре, и я старательно копировал его манеру, непрестанно ухмыляясь и вставляя: «Ja! Ja![4]4
  Да! Да! (нем.)


[Закрыть]» – перед каждой репликой. Это было, скажем прямо, посредственное подражание, но публика приняла все на ура. Маленький городок, сами понимаете.

Сейчас я расскажу, как мы с Ю-Ботом стали друзьями и как я узнал, что произошло с Кенни Янко на самом деле. Как оказалось, преподобный Муни был не прав, а в некрологе в газете написали все правильно. Это и вправду была трагическая случайность.

В антракте между первым и вторым актом на генеральной репетиции я пошел к автомату с напитками, который нагло сожрал мои семьдесят пять центов, но зажал банку с кока-колой. Ю-Бот, стоявший со своей девушкой в другом конце коридора, подошел к автомату и со всей силы ударил ладонью по правому верхнему углу автомата. Банка с колой послушно вывалилась в поддон.

– Спасибо, – сказал я.

– Да не за что. Просто запомни, куда надо стукнуть.

Я сказал, что запомню, хотя у меня вряд ли получится стукнуть так сильно.

– Слушай, мне говорили, у тебя были какие-то терки с Янко. Это правда?

Мне не было смысла это отрицать – Билли с девчонками все разболтали, – да и времени после той нашей драки прошло немало. Поэтому я сказал: да, было такое.

– Хочешь узнать, как он умер?

– Я слышал уже сотню версий. Ты скажешь что-то новое?

– Я скажу тебе правду, мой юный друг. Ты же знаешь, кто мой отец?

– Да, конечно.

В составе полицейского подразделения Гейтс-Фоллза числилось меньше двух дюжин патрульных, плюс начальник полиции, плюс один детектив. Это был Джордж Юберрот, отец Майка.

– Я расскажу о Янко, если ты угостишь меня колой.

– Хорошо. Только не плюй в нее.

– Я похож на животное? Дай человеку попить, ты, удод.

– Ja, ja, – сказал я, изображая Петера Лорре. Он хмыкнул, отобрал у меня банку, выпил половину одним глотком и смачно рыгнул. Его девушка в дальнем конце коридора сунула два пальца в рот и сделала вид, что ее вырвало. Любовь в старших классах – очень сложная штука.

– Мой отец занимался расследованием его смерти, – сказал Ю-Бот, возвращая мне банку. – И я случайно подслушал его разговор с сержантом Полком. Это у них называется «выездной полицейский участок». Они сидели у нас на крыльце, пили пиво, и сержант что-то такое сказал насчет Янко, будто тот неудачно исполнил недых-чих-пых. Отец рассмеялся и ответил, что это еще называется беверли-хиллзским галстуком. Сержант сказал, что, наверное, у бедняги просто не было других вариантов, с такой запрыщавленной рожей. Отец сказал: да, печально, но факт. А потом добавил, что его тревожат волосы. Сказал, окружной коронер тоже в недоумении.

– А что было с его волосами? – спросил я. – И что такое беверли-хиллзский галстук?

– Я посмотрел в Интернете. Это сленговое название аутоасфиксиофилии. – Он произнес это слово, тщательно выговаривая каждый слог. Чуть ли не с гордостью. – Вешаешься и дрочишь, пока теряешь сознание от удушья. – Он увидел мое лицо и пожал плечами. – Я ничего не придумываю, доктор Эйнштейн, просто излагаю факты. Вроде как предполагается, что так можно словить суперострые ощущения, но лично мне что-то не хочется пробовать.

Я подумал, что и мне тоже.

– Так что там с его волосами?

– Я спросил у отца. Он не хотел говорить, но раз уж я слышал все остальное, все-таки раскололся. Сказал, что Янко был весь седой.

Я много об этом думал. С одной стороны, если я допускал, что мистер Харриган мог восстать из могилы, чтобы за меня отомстить (а иногда по ночам, когда я долго не мог заснуть, подобные мысли, хоть и совершенно дурацкие, все-таки приходили мне в голову), то история, рассказанная Ю-Ботом, должна была разогнать эти мысли. Я представлял себе Кенни Янко: в шкафу, со спущенными до лодыжек штанами, с петлей на шее; представлял, как багровеет его лицо, пока он натужно дрочит, и мне было даже слегка его жалко. Какая глупая и бесславная смерть. «В результате трагической случайности» – так было написано в некрологе в газете, и эта фраза была ближе к правде, чем все наши безумные домыслы.

С другой стороны, мне никак не давали покоя слова отца Ю-Бота о седых волосах Кенни. Ведь почему-то же он поседел! Что-то же было причиной! Что он такого увидел в этом шкафу, уже теряя сознание от удушья, отчаянно дроча?

В конце концов я обратился к своему лучшему советчику, к Интернету. Мнения были самые разные. Некоторые ученые утверждали: нет никаких доказательств, что потрясение или испуг могут вызвать мгновенное поседение волос. Другие ученые говорили: ja, ja, такое действительно может случиться. Сильный стресс иногда убивает меланоциты, пигментные клетки, придающие цвет волосам. В одной из прочитанных мной статей было написано, что именно это произошло с Томасом Мором и Марией-Антуанеттой в ночь перед казнью. В другой статье говорилось, что такого не может быть. Это просто легенда. В итоге я понял, что здесь применим тот же принцип покупки акций, о котором рассказывал мистер Харриган: покупать или нет, каждый решает сам.

Мало-помалу эти тревожные размышления развеялись, но я бы слукавил, если бы стал утверждать, что напрочь выбросил из головы Кенни Янко, и тогда, и сейчас. Кенни Янко в шкафу, с веревкой на шее. Может быть, он не потерял сознание прежде, чем успел ослабить веревку. Может быть, он уже собирался ее ослабить, но вдруг что-то увидел – я говорю, может быть, – что-то, настолько его напугавшее, что он от страха лишился чувств. Испугался до смерти, в прямом смысле слова. При свете дня эти мысли кажутся глупыми и смешными. Но по ночам, в темноте, и особенно в непогоду, когда за окном завывает ветер, почему-то становится не смешно.

Перед домом мистера Харригана поставили знак «ПРОДАЕТСЯ» какой-то портлендской риелторской компании, и несколько человек приезжали его смотреть. В основном это были люди из Бостона или Нью-Йорка (и наверняка кто-то из них прилетал частным авиарейсом), явно преуспевающие бизнесмены вроде тех, что присутствовали на похоронах мистера Харригана и что берут в прокате дорогие машины. Среди них были два гея, первая из встреченных мной женатая гомосексуальная пара, оба совсем молодые, но явно богатые и столь же явно влюбленные друг в друга без памяти. Они приехали в навороченном «БМВ-i8», постоянно держались за руки, охали, ахали и буквально пищали от восторга, осматривая дом и участок. Потом отбыли восвояси и больше не возвращались.

Я повидал немало потенциальных покупателей, потому что имение (под управлением мистера Рафферти, конечно) сохранило рабочие места для миссис Гроган и Пита Боствика, и Пит нанял меня помогать ему в саду. Он знал, что я умею обращаться с растениями и не чураюсь тяжелой работы. Я получал двенадцать долларов в час, работая десять часов в неделю, и эти деньги очень мне пригодились, поскольку до поступления в университет богатства на доверительном счете были недоступны.

Пит называл этих потенциальных покупателей «богатенькими Ричи». Как те женатые геи в их навороченном «БМВ», они охали, ахали и восторгались, но не покупали. Если учесть, что дом стоял на грунтовой дороге в дремучей глуши и вид из окон был хоть и красивым, но не роскошным (ни гор, ни озер, ни живописного морского берега с маяком на скале), я совершенно не удивлялся. Миссис Гроган и Пит тоже не удивлялись. Между собой они называли дом особняком «Как рыбе зонтик».

В начале зимы 2011-го я потратил часть «садоводческих» денег на покупку четвертого айфона, на смену моему старенькому аппарату первого поколения. В тот же вечер я перенес в новый айфон все контакты и, прокручивая список, наткнулся на номер мистера Харригана. Не особо задумываясь, я ткнул в него пальцем. На экране зажглась надпись: Идет вызов абонента: мистер Харриган. Со смесью страха и любопытства я поднес телефон к уху.

Я не услышал знакомого голоса на автоответчике. Не услышал и голоса робота, сообщавшего, что вызываемый номер не существует. Не услышал гудков. В трубке была тишина. Можно сказать, что мой новый айфон, хе-хе, был тих, как могила.

Какое облегчение.

В десятом классе я выбрал биологию, которую вела мисс Харгенсен, по-прежнему красивая, но уже не любовь всей моей жизни. Я отдал свое сердце более досягаемой (и подходящей по возрасту) юной леди. Это была Венди Джерард, миниатюрная блондинка из Моттона, которая только что сняла брекеты. Мы сидели за одной партой на общих уроках, и ходили в кино (когда мой папа либо кто-то из ее родителей мог отвезти нас на машине), и целовались на последнем ряду. Все было очень наивно, и очень по-детски, и очень здорово.

Моя влюбленность в мисс Харгенсен умерла естественной смертью, и это было прекрасно, потому что открыло дорогу для дружбы. Иногда я приносил в класс растения, а после уроков по пятницам помогал мисс Харгенсен убираться в лаборатории, которую мы, «биологи», делили с «химиками».

Однажды во время уборки я спросил у мисс Харгенсен, верит ли она в призраков.

– Наверное, нет, раз вы ученый, – предположил я.

Она рассмеялась.

– Я не ученый, а простая учительница.

– Но вы поняли, что я имею в виду.

– Да, наверное. Но я все равно добрая католичка. Это значит, что я верю в Бога, в ангелов и в мир духов. Я не очень уверена насчет одержимости бесами и их изгнания, это как-то совсем запредельно, а что касается призраков… Скажем так: присяжные не определились с решением. Но я никогда не ходила на спиритические сеансы и никогда не возилась с уиджей[5]5
  Уиджа, или «говорящая доска», – доска для общения с душами умерших на спиритических сеансах.


[Закрыть].

– Почему нет?