Текст книги "Зеленая миля"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 2

Ну что, парни? – гоготал Уэртон. – Веселенькая заварушка, да? Все как надо?

С воплями и хохотом он продолжал душить Дина. Почему нет? Уэртон не хуже нас знал, что на тот свет мы можем отправить его только один раз.

– Врежь ему, Перси, врежь! – крикнул Гарри, пытаясь подняться. Но Перси лишь стоял с дубинкой в руках, вытаращив глаза. Ему выпал шанс, которого он ждал, представилась возможность использовать свою любимицу по прямому назначению, но он перетрусил и, наверное, вообще позабыл о дубинке. Да уж, это тебе не запуганный маленький француз и не черный гигант, едва понимающий, какая в нем силища. Сейчас перед Перси был сам дьявол во плоти.

Я выскочил из камеры Уэртона, отбросив папку и вытаскивая револьвер тридцать восьмого калибра. Второй раз за день я забыл про свою болезнь. Я не сомневаюсь, что другие, глядя на Уэртона, видели тупое лицо и пустые глаза, но передо мной предстал другой Уэртон. Я видел не лицо, а звериную морду. И на морде этой нельзя было прочитать ничего разумного, лишь хитрость… безжалостность… и радость. Да. Он делал то, ради чего появился на свет. Место и обстоятельства значения не имели. А еще я увидел побагровевшее, раздувшееся лицо Дина. Уэртон углядел револьвер и развернул Дина так, чтобы он оказался между нами. Поэтому, выстрелив, я мог попасть скорее в надзирателя, чем в заключенного. А из-за плеча Дина сверкающий синий глаз Уэртона вопрошал, рискну я нажать на спусковой крючок или не посмею. Второй глаз Уэртона прятался за волосами Дина. А позади я видел застывшего в ступоре Перси с приподнятой дубинкой. И тут произошло чудо: на пороге возник Брут Хоуэлл. С перевозкой лазарета они управились, и он зашел к нам, чтобы спросить, не хочет ли кто выпить с ним кофе.

Вот уж кто действовал без промедления. Отшвырнул Перси в сторону, выхватил собственную дубинку и со всей силы обрушил ее на затылок Уэртона. Послышался глухой удар, будто бил Зверюга по пустой полости, и цепь, охватывающая шею Дина, ослабла. Уэртон рухнул на пол, словно куль с зерном, а Дин с вылезшими из орбит глазами, хрипя, отполз в сторону, одной рукой потирая шею.

Я опустился рядом с ним на колени. Он тряхнул головой.

– Все нормально. Разберитесь… с ним! – он указал на Уэртона. – Под замок его! В камеру!

Я-то, грешным делом, подумал, что после такого удара камера Уэртону не понадобится. Решил, что ему хватит и гроба. К сожалению, нам не повезло. Уэртон отключился, но не умер. Он лежал на боку, вытянув руку, касаясь кончиками пальцев линолеума на Зеленой миле, с закрытыми глазами, дышал редко, но регулярно. Губы его изогнулись в легкой улыбке, словно он заснул под свою любимую колыбельную. Тонюсенький ручеек крови стекал с волос за воротник новой арестантской куртки. И все.

– Перси! – отрывисто бросил я. – Помоги мне!

Перси не шевельнулся, так и стоял, прижавшись к стене, с широко раскрытыми, остановившимися глазами. Я не уверен, что он понимал, где находится.

– Перси, черт побери, помоги мне оттащить его!

Тут он сдвинулся с места, к нам присоединился и Гарри. Втроем ты отволокли лежащего без сознания мистера Уэртона в его камеру, а Зверюга тем временем помог Дину подняться и осторожно, словно мать, поддерживал его, пока тот пытался продышаться.

Наш новый проблемный ребенок не подавал признаков жизни три часа, а когда очухался, не выказал ни единого симптома, обусловленного жестоким ударом Зверюги. Стремительность его движений осталась прежней. Только что он лежал на койке, не подавая признаков жизни, а мгновением позже уже стоял у решетки (двигался он бесшумно, как кошка) и смотрел на меня. Я сидел за столом дежурного, писал рапорт о случившемся. Почувствовав чей-то взгляд, я поднял голову и аж подпрыгнул от изумления, увидев, как он щерит в ухмылке почерневшие, сгнившие зубы, которых у него во рту осталось не. так уж и много. Я попытался не выказать изумления, но он, несомненно, прочитал мои мысли.

– Эй, халдей. В следующий раз придет твоя очередь. И уж тут я не дам маху.

– Привет, Уэртон. – Мне с трудом удалось не повысить голос. – Учитывая известные обстоятельства, мы обойдемся без приветственной речи, не так ли?

Его улыбка чуть увяла. Наверное, он ожидал другой реакции, да и я, возможно, в иной ситуации отреагировал бы не так. Но, пока Уэртон лежал без сознания, случилось нечто удивительное. Пожалуй, одно из главных событий, о которых я хотел бы рассказать вам на этих страницах. А теперь посмотрим, поверите ли вы мне.

Глава 3

После того как все закончилось, Перси раскрыл рот лишь однажды: чтобы наорать на Делакруа. По причине перенесенного потрясения, но никак не из тактичности. С этим у Перси было плохо. Нас это более чем устраивало. Если б он начал жаловаться на то, что Зверюга слишком сильно толкнул его, или удивляться, почему никто ему не сказал, что иной раз в блоке Е появляются столь малоприятные личности, как Дикий Билли, думаю, мы бы его убили. После чего могли пройти Зеленую милю уже в новом качестве. Забавная, знаете ли, идея, если задумываешься об этом. Но Перси не предоставил мне шанса сыграть ту роль, что блистательно исполнил Джеймс Кэгни в «Белой жаре».

Короче, убедившись, что Дин может дышать и не рухнет без чувств на зеленый линолеум, Гарри и Зверюга повели его в лазарет. Делакруа во время потасовки сидел тихо как мышь (в тюрьме он пробыл достаточно долго и знал, когда следует молчать, а когда можно подать голос). Но стоило Гарри и Зверюге повести Дина к выходу, как Делакруа пожелал узнать, что тут происходит. Да еще таким тоном, будто кто-то нарушил его конституционные права.

– Заткнись, гребаный педик! – рявкнул Перси с такой яростью, что на шее у него вздулись вены. Я положил руку ему на плечо и через рубашку почувствовал, как он весь дрожит. Частично от испуга (снова и снова мне приходилось напоминать себе, что одна из причин его неадекватного поведения – возраст. Двадцать один год, чуть старше Уэртона), но в основном от ярости. Он ненавидел Делакруа. Почему – я не знал, но ненавидел.

– Сходи в административный корпус и посмотри, на месте ли начальник тюрьмы Мурс, – приказал я Перси. – Если да, подробно доложи о случившемся. Скажи ему, что мой рапорт он получит завтра утром, если я успею его написать.

Перси аж раздулся от гордости. Еще бы, такое ответственное поручение. Я даже подумал, что он отдаст мне честь.

– Да, сэр. Доложу.

– Начни с того, что ситуация в блоке Е нормализована. Учти, что донесение не рассказ. Начальник тюрьмы не погладит по головке, если ты будешь отходить от фактов.

– Не буду.

– Вот и хорошо. Иди.

Он двинулся к двери, потом повернулся ко мне. Пожалуй, другого от него ждать и не следовало. Перси всегда все делал наоборот. Я хотел, чтобы он ушел как можно быстрее, пах у меня горел огнем, а он как нарочно тянул время.

– С вами все в порядке, Пол? Может, заболели? Подхватили грипп? У вас лицо в поту.

– Может, я чего-то и подхватил, но в целом все в порядке. Иди, Перси, доложись начальнику тюрьмы.

Он кивнул и на этот раз ушел: благодарю тебя, Господи, за маленькие благодеяния. Как только за ним закрылась дверь, я рванул в свой кабинет. Согласно инструкции за столом дежурного обязательно должен кто-то сидеть, но в тот момент мне было не до инструкций. Чувствовал я себя совсем скверно – как утром.

Я сумел добраться до туалета и вытащить свое хозяйство из брюк до того, как полилась моча, но запас времени не превысил двух секунд. Мне пришлось прижать одну руку ко рту, чтобы заглушить рвущийся крик, а другой схватиться за раковину. Это дома я мог упасть на колени и налить лужу у поленницы. Здесь, упади я на колени, моча разлилась бы по полу.

Так что я устоял на ногах и не закричал, хотя далось мне и первое, и второе с превеликим трудом. Казалось, мочу наполняли мелкие осколки битого стекла. Из унитаза поднимался неприятный, болотистый запах, а сама моча была мутная, наверное, от гноя.

Я сдернул с вешалки полотенце и вытер лицо. Перси не ошибся, пот катился градом. Я повернулся к металлическому зеркалу. На меня глянула красная физиономия температурящего человека. Сто три? Сто четыре?[25]25
  Соответственно 39,5 и 40 градусов по шкале Цельсия.


[Закрыть] Я повесил полотенце, спустил воду и медленно зашагал через кабинет к двери, ведущей в блок. Я боялся, что Билл Додж или кто-то еще может войти и увидеть трех заключенных и полное отсутствие надзирателей, но мои опасения оказались напрасными. Уэртон лежал без сознания на койке, Делакруа сидел молча, а Джон Коффи (меня словно пронзило молнией) вообще не подавал признаков жизни. Дурной знак.

Я двинулся вдоль Мили и в тревоге заглянул в камеру Коффи: вдруг он покончил с собой одним из распространенных в коридорах смерти способом: то ли повесился на штанах, то ли перегрыз себе вены. К счастью, мои мрачные предположения не подтвердились. Коффи сидел на дальнем конце койки, положив руки на колени, самый большой человек, каких мне только доводилось видеть, и смотрел на меня странными, мокрыми от слез глазами.

– Командир?

– Что такое, здоровяк?

– Я должен вас увидеть.

– Разве ты не смотришь на меня, Джон Коффи?

Он промолчал, продолжая сверлить меня странным, влажным взглядом.

Я вздохнул.

– Одну секунду, здоровяк.

Я повернулся к Делакруа, который стоял у решетки, отделяющей его камеру от коридора. Мистер Джинглес, его ручной мышонок (Делакруа говорил всем, что это он научил Мистера Джинглеса разным фокусам, но мы, работавшие на Зеленой миле, сошлись во мнении, что Мистер Джинглес до всего дошел сам), без устали перебегал с одной вытянутой руки Делакруа на другую, как цирковой акробат летает между трапециями, подвешенными над ареной. Глазки его широко раскрылись, ушки он прижал к головке. Я не сомневался, что мышонок чутко отзывается на нервное состояние Делакруа. На моих глазах Мистер Джинглес сбежал по штанине Делакруа на пол, помчался к дальней стене, где лежала ярко раскрашенная катушка из-под ниток, прикатил ее к ноге Делакруа и поднял головку, стараясь привлечь его внимание, но маленький француз на какое-то время забыл о существовании своего дружка.

– Что случилось, босс? – спросил он. – Кому досталось?

– Сейчас все нормально, – ответил я. – Наш новый постоялец ворвался сюда как лев, но теперь больше напоминает барашка. Хорошо то, что хорошо кончается.

– Ничего не кончено, босс. – Делакруа посмотрел на камеру, в которую мы определили Уэртона. – L’homme mauvais, c’est vrai.[26]26
  Это злой человек, очень злой (фр.).


[Закрыть]

– He стоит тебе волноваться из-за этого, Дел. Никто не собирается заставлять тебя прыгать с ним через скакалку.

За моей спиной что-то заскрипело: Джон Коффи поднялся с койки.

– Босс Эджкомб! – позвал он. – Мне надо поговорить с вами!

Я повернулся к нему, думая, почему нет, конечно, разговоры с осужденными – наша прямая обязанность. При этом я изо всех сил старался не дрожать, потому что из жара меня бросило в холод. Всего, за исключением паха. Там меня словно разрезали, насовали внутрь раскаленных углей и зашили снова.

– Так говори, Джон Коффи! – ответил я, надеясь, что мой голос звучит легко и непринужденно.

Мне показалось, что впервые после появления в блоке Е Джон Коффи действительно оказался среди нас. Слезы, вечно сочащиеся из уголков его глаз, высохли, и я знал, что он видит перед собой того, на кого смотрит: мистера Пола Эджкомба, суперинтенданта, или старшего надзирателя «Блока Е», а не какое-то только ему ведомое место, куда он хотел возвратиться, дабы предотвратить им же содеянное.

– Нет, вы должны войти сюда.

– Ты же знаешь, что я не имею права этого делать. – Я все старался сохранить непринужденный тон. – Во всяком случае сейчас. Я в блоке один, а ты тяжелее меня на полтонны. Одна заварушка сегодня у нас уже была, так что хорошо бы обойтись без второй. Мы можем поговорить через решетку, если ты не возражаешь, и…

– Пожалуйста! – Он так крепко сжимал прутья, что побелели не только костяшки пальцев, но и ногти. Лицо его вытянулось от напряжения, по выражению его странных глаз чувствовалось, что ему это очень нужно. Почему – я не понимал. Наверное, понял бы, если бы не жжение в паху, понял бы, что он хочет показать мне, каким образом я могу ему помочь. Узнав, чего хочет человек, ты узнаешь человека. Эту истину опровергнуть мне еще не удалось. – Пожалуйста, босс Эджкомб! Вы должны войти!

Идиотизм какой-то, подумал я и тут же понял, что намерен совершить еще более идиотский поступок: подчиниться. Я снял с пояса кольцо с ключами и начал искать те, что открывали камеру Коффи. Он мог бы переломить меня об колено, словно палку, даже когда я пребывал в отличной физической форме, а в тот день я был совсем плох. Тем не менее я собирался войти в его камеру. По собственной воле, через полчаса после наглядной демонстрации того, куда могут завести тебя глупость и небрежность, если имеешь дело с приговоренными к смертной казни. Я собирался отпереть дверь, войти в камеру гиганта и посидеть с ним. Если б меня застали в его камере, я бы вылетел с работы, даже если б он ничего со мной и не сделал, но я все равно собирался войти к нему.

Остановись, сказал я себе, ты должен остановиться, Пол. Не остановился. Одним ключом открыл верхний замок, вторым – нижний, потом откатил дверь в сторону.

– Знаете, босс, это, возможно, не самая лучшая идея. – В голосе Делакруа слышалось такое волнение, что в иной ситуации я бы, наверное, расхохотался.

– Ты занимайся своими делами и не лезь в мои, – ответил я, не оборачиваясь. Я не мог оторвать взгляда от глаз Коффи. Впился в них, словно загипнотизированный. Собственный голос звучал в моих ушах, словно эхо из далекой долины. Черт, а может, он действительно загипнотизировал меня. Ложись на койку и отдыхай.

– Господи, да тут какой-то сумасшедший дом. – Голос Делакруа дрожал от волнения. – Мистер Джинглес, я просто мечтаю о том, чтобы они побыстрее поджарили меня, лишь бы не видеть этого безумия.

Я вошел в камеру Коффи. С каждым моим шагом он отступал, пока не добрался до койки. Она ударила его по икрам (такой уж он был высокий), Коффи сел и похлопал рукой по матрацу, по-прежнему глядя мне в глаза. Я опустился рядом, он обнял меня за плечи одной рукой, словно мы сидели в кинотеатре, а я стал его подружкой.

– Что ты хочешь, Джон Коффи? – Я все смотрел ему в глаза… такие грустные, проникающие в глубины моего сознания.

– Всего лишь помочь.

Он вздохнул как человек, которому предстояло выполнить не самую желанную для него работу, потом положил руку мне на лобок, костяную площадку на фут ниже пупка.

– Эй! – воскликнул я. – Убери свою чертову руку…

И тут меня пробил заряд энергии. Мощный, но безболезненный. Он заставил меня дернуться и изогнуть спину. Мне тут же вспомнился старик Два Зуба, кричащий, что он поджаривается, поджаривается, поджаривается, что индейка уже готова. Тепла я не почувствовал, не было и ощущения электрического удара, но на мгновение пропали все цвета и мир словно сжался, надвинувшись на меня. Я мог видеть каждую пору на лице Коффи, каждый налитый кровью сосудик в его печальных глазах, даже крошечную заживающую царапину на его подбородке. Пальцы мои судорожно хватались за воздух, а ноги барабанили по полу камеры Коффи.

И тут же все закончилось. Исчезло вместе с моей урологической инфекцией. Ушла жгущая боль в паху, захватив с собой лихорадку. Я еще чувствовал пот, выступивший на коже, ощущал его запах, но причины, породившей его, более не существовало.

– Что тут происходит? – вопил Делакруа. Его голос доносился издалека, но, когда Джон Коффи наклонился вперед, разорвав невидимую нить, связавшую наши глаза, я услышал его совершенно отчетливо. Будто кто-то вытащил затычки из ушей. – Что он с вами делает?

Я не ответил. Коффи сидел, наклонившись вперед, по его щекам ходили желваки, вены на шее вздулись, а глаза просто вылезли из орбит. Он напоминал человека, в горле которого застряла рыбья кость.

– Джон! – позвал я и хлопнул его по спине. А что еще я мог сделать? – Джон, что с тобой?

Он отпрянул от моей руки, затем послышался неприятный звук, словно он чем-то давился, пытаясь вызвать рвоту. Рот Коффи открылся, так иной раз приоткрывают пасть лошади, с явной неохотой, оттягивая назад губы, обнажая зубы в усмешке. Потом он выдохнул рой крошечных черных насекомых, то ли мошек, то ли москитов. Они закружились меж его колен, стали белыми и исчезли.

И тут же силы покинули меня. Мышцы словно превратились в воск. Спиной меня бросило на каменную стену за койкой Коффи. Я помню, как повторял про себя имя Спасителя: Иисусе, Иисусе, Иисусе; помню, как подумал о том, что впадаю в забытье от высокой температуры. И все.

А потом до меня донесся голос Делакруа, зовущий на помощь. Он извещал мир, что Джон Коффи убил меня, орал во всю глотку. Коффи действительно наклонился надо мной, но лишь затем, чтобы убедиться, что я порядке.

– Заткнись, Дел. – Я поднялся на ноги и застыл в ожидании, что боль разорвет мне пах, но она так и не появилась. И чувствовал я себя гораздо лучше. Лишь на мгновение закружилась голова, но приступ прошел даже до того, как я протянул руку, чтобы схватиться за решетку и устоять на ногах. – Ничего со мной не случилось.

– Вы должны выйти оттуда, – говорил Делакруа тоном старушки, убеждающей ребенка спрыгнуть с яблони. – Вы не имеете права находиться в камере, если в блоке больше никого нет.

Я уставился на Джона Коффи. Тот сидел на койке, положив громадные руки на колоды-колени. Джон Коффи посмотрел на меня. Для этого ему пришлось чуть приподнять голову.

– Что ты сделал, здоровяк? – шепотом спросил я. – Что ты мне сделал?

– Помог, – ответил он. – Я же помог, ведь так?

– Да, похоже на то. Но как? Как ты мне помог?

Он качнул головой: направо, налево, по центру. Он не знал, как ему удалось мне помочь (как он избавил меня от урологической инфекции), а его спокойное лицо говорило о том, что ему это без разницы. Действительно, важен достигнутый результат, а не процесс лечения. Я хотел спросить, как он узнал, что я болен, но тут же сообразил, что в ответ лишь увижу, как качнется его голова. Где-то я прочитал фразу, которая так и осталась у меня в памяти: «Загадка, окутанная тайной». Такую вот загадку и представлял собой Джон Коффи, и спокойно спать ночью он мог лишь потому, что даже не задумывался об этом. Он знал свою фамилию, знал, что пишется она не так, как напиток, а больше ничего знать не хотел.

Чтобы убедить меня в этом, Коффи еще раз качнул головой, а затем лег на койку лицом к стене, подложив обе руки, как подушку, под левую щеку. Ноги его свешивались с койки чуть ли не от колен, но его это не волновало. Куртка на спине задралась, и я видел шрамы, иссекающие кожу.

Я вышел из камеры, запер оба замка и повернулся к Делакруа, который, приникнув к прутьям решетки, озабоченно смотрел на меня. Может, и со страхом. Мистер Джинглес примостился у него на плече, его усики настороженно шевелились.

– Что этот черный человек делал с вами? – спросил Делакруа. – Колдовал? Наводил на вас чары?

– Не понимаю, о чем ты толкуешь, Дел.

– Как бы не так! Очень даже понимаете! Вы совсем переменились! Даже ходите по-другому, босс!

Возможно, я действительно ходил по-другому. В паху у меня царили мир и покой, удивительное, знаете ли, чувство, прямо-таки экстаз. Тот, кто хоть раз мучился от невыносимой боли, а потом избавился от нее, поймет, что я имею в виду.

– Все в порядке, Дел, – гнул я свое. – Ничего не случилось. Джону Коффи приснился кошмарный сон, ничего больше.

– Он колдун! – с жаром воскликнул Делакруа. На его верхней губе выступил пот. Он видел не все, но и увиденного хватило, чтобы напугать его до полусмерти. – Колдун!

– С чего ты так решил?

Делакруа снял мышонка с плеча и поднял к своему лицу. В его ладошке Мистер Джинглес устроился, как в гнездышке. Делакруа вытащил из кармана розовый леденец и протянул мышонку, но тот леденец проигнорировал, потянувшись мордочкой к Делакруа, внюхиваясь в его дыхание. Точно так же человек мог бы наслаждаться запахом букета. Маленькие глазки-бусинки превратились в щелочки: Мистер Джинглес млел от восторга. Делакруа поцеловал мышонка в нос. Мышонок не возражал. Делакруа еще с секунду смотрел на него, а потом повернулся ко мне. Тут я все понял.

– Тебе сказал Мистер Джинглес. Я прав?

– Oui.

– Точно так же, как шепнул тебе на ухо свое имя?

– Oui, он шепнул мне на ухо свое имя.

– Приляг, Дел, – посоветовал я. – Тебе надо отдохнуть. Это шептание изматывает тебя.

Он сказал что-то еще, наверное, упрекнул меня в том, что я ему не верю. Голос его вновь доносился откуда-то издалека. Когда же я возвращался к столу, я не шагал – летел, а может, даже не двигался, стоял на месте, а камеры проплывали мимо по обе стороны, словно киношные декорации на колесиках.

Я уже начал садиться, когда колени подогнулись и я плюхнулся на синюю подушку, которую Гарри принес годом раньше и положил на сиденье стула. Если б стула подо мной не оказалось, я бы точно впечатался задницей в пол.

Я сидел безо всяких ощущений в паху, где еще десять минут назад бушевал лесной пожар. «Я же помог, ведь так?» – прошелестели в ушах слова Джона Коффи. Насчет тела так оно и было. А вот насчет головы – нет. Тут он мне ничем не помог.

Мой взгляд упал на стопку бланков, которые мы держали на углу стола, придавив латунной пепельницей. Поверху шла надпись «РАПОРТ ПО БЛОКУ». Ниже еще одна – «ПРОИСШЕСТВИЯ». Под ней я хотел подробно описать запоминающееся прибытие Уильяма Уэртона. Но намеревался ли я писать о случившемся в камере Джона Коффи? Я увидел себя берущим карандаш, который так любил лизать Зверюга, и пишущим одно-единственное слово, зато большими буквами: «ЧУДО».

Смешная вроде бы сценка, но мне захотелось не улыбнуться, а заплакать. Я поднес руки к лицу, прижал ладони к губам, чтобы сдержать рыдания, – мне не хотелось еще больше пугать Дела, когда он только начал успокаиваться, – но ничего сдерживать не пришлось. Обошелся я и без слез. Поэтому несколько мгновений спустя я вновь положил руки на стол. Не знаю, что я при этом испытывал, но в голове у меня засела только одна мысль: хоть бы никто из надзирателей не вернулся в блок, пока я не приду в себя. Я боялся того, что они могли прочитать на моем лице.

Я пододвинул к себе бланк рапорта по блоку. Я мог подождать с описанием проделок нашего вновь прибывшего проблемного ребенка, который едва не удавил Дина Стэнтона, и заполнить все остальные графы. Я думал, что у меня изменится почерк, будет дрожать рука, но нет, буквы выходили из-под карандаша такими же, как и всегда.

Пять минут спустя я положил карандаш и отправился облегчиться в туалет, примыкающий к моему кабинету. Особого желания у меня не было, но хотелось проверить, действительно ли я выздоровел. Встав над унитазом, ожидая, когда в нем зажурчит моча, я приготовился к возвращению боли, к ощущениям того, что в моче полно осколков стекла. Тогда выходило, что Коффи лишь загипнотизировал меня, и у меня, несмотря на боль, с души свалился бы камень.

Да только боль не вернулась, а в унитаз полилась прозрачная жидкость безо всяких признаков гноя. Я застегнул ширинку, спустил воду, дернув за цепочку, и вернулся за стол дежурного.

Я знал, что произошло. Наверное, знал уже тогда, когда пытался убедить себя, что Коффи меня загипнотизировал. Я познал на себе, что есть исцеление, истинное деяние всемогущего Господа нашего. Еще ребенком, постоянно бывая вместе с матерью и ее сестрами в баптистских церквях, я слышал множество историй о чудесных исцелениях, которые Господь Бог в милосердии своем даровал своим верным слугам. Всем этим историям я, разумеется, не верил, но рассказы некоторых людей не вызывали у меня ни малейших сомнений. К таковым относился и Рой Делфайнс, проживавший с семьей в двух милях от нас. Мне тогда было лет шесть. Этот Делфайнс отрубил топором мизинец своему маленькому сыну. Произошло это случайно, когда отец обтесывал бревно. Рой Делфайнс утверждал, что осенью и зимой он практически протер ковер, истово молясь Господу, но к весне мизинец отрос вновь. Вместе с ногтем. Я поверил Рою Делфайнсу. Очень уж искренне говорил он, стоя перед всеми, глубоко засунув руки в карманы. Я просто не мог не поверить. «Палец очень чесался, когда начал расти, даже не давал сыну уснуть, – говорил Рой Делфайнс. – Но мальчик знал, что это дар Божий, и не жаловался». Восславим Иисуса, всемогущего Господа нашего.

История Роя Делфайнса стала одной из многих услышанных мною. Чудесные исцеления не изумляли меня, а лишь укрепляли в вере. Однако верили мы и в силу колдовства: заговоренная вода, сводящая бородавки, положенный под подушку мох, облегчающий душевные муки отвергнутой любви, и, разумеется, заклинания… но я не верил, что Джон Коффи – колдун. Я же смотрел ему в глаза. Более того, чувствовал его прикосновение. Когда он касался меня, я ощущал, что нахожусь в руках странного, удивительного доктора.

Я же помог, ведь так?

Фраза эта не выходила у меня из головы, словно привязавшаяся строка модной песни, но эти слова никак не могли служить заклинанием.

Я же помог, ведь так?

Да только помог не он. Господь Бог. Джон Коффи воспользовался местоимением «я» скорее от невежества, чем из гордости, ибо из тех историй об исцелениях, что я слышал в церквях, столь любимых моей двадцатидвухлетней матерью и ее сестрами, я вынес главное: такое исцеление зависит не от желания или умения целителя или исцеляемого, а целиком от воли Божьей. Тот, кто помог страждущему, может воспринимать сие деяние как само собой разумеющееся, а вот исцеленный обязан спросить – почему? Поразмыслить о воле Божьей, попытаться понять, почему Господь соблаговолил помочь именно тебе.

Так чего в данном случае хотел от меня Бог? Что же такое должен я совершить, если Он счел возможным влить целительную силу в руки детоубийцы? Хотел, чтобы я остался в блоке Е вместо того, чтобы валяться дома и блевать от сульфамидных таблеток? Может, я должен оставаться на посту, чтобы предотвратить очередную выходку Дикого Билла Уэртона и не дать Перси Уэтмору сморозить какую-нибудь глупость? Хорошо, пусть так и будет. Я стану смотреть во все глаза… а рот буду держать на замке, во всяком случае насчет чудесного исцеления.

Едва ли кто удивится, что мне полегчало. Я каждый день говорил об этом, даже сказал начальнику тюрьмы Мурсу. Делакруа что-то видел, но я полагал, болтать он не станет. Хотя бы из опасения, что Коффи нашлет на него какую-нибудь порчу. Что же касается самого Коффи, то он скорее всего уже все позабыл. Он не более чем проводник, а нет в мире кульверта,[27]27
  Водопропускная труба.


[Закрыть] который после окончания дождя помнит, как по нему текла вода. Так что я решил никому ничего не говорить. В тот момент я и представить себе не мог, как скоро расскажу эту историю от начала и до конца.

Коффи и раньше интересовал меня. А уж случившееся в его камере просто разожгло мое любопытство.