Текст книги "Способный ученик"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Тодду было столько же дела до политических взглядов Дюссандера, сколько до его финансовых затруднений. Сам Тодд считал, что люди придумали политику, желая развязать себе руки. Это напоминало ему случай с Шарон Акерман. Он хотел, чтобы Шарон показала ему кое-что, та, естественно, возмутилась, хотя голосок у нее зазвенел от возбуждения. Пришлось сказать, что он собирается стать врачом, и тогда она позволила. Вот и вся тебе политика.

– Если бы я отказался выполнять приказы, я бы здесь не сидел. – Дыхание Дюссандера сделалось прерывистым, он качался взад-вперед, пружины под ним так и скрипели. – Кто-то должен был воевать на русском фронте, nicht wahr? Страной правили сумасшедшие, пусть так, но ведь с сумасшедшими не поспоришь… особенно когда главному из них везет, как самому дьяволу. Только чудо спасло его от блестяще организованного покушения… Все, что мы делали тогда, было правильным. Правильным для того времени и тех обстоятельств. Если бы все повторилось сначала, я сделал бы то же самое. Но… – Он заглянул в свой стакан. Стакан был пуст. – …но я не хочу об этом говорить, даже думать не хочу. Я жил как в джунглях, в ожидании кровавой расправы, наверно, поэтому и во сне меня обступают джунгли, и я всей кожей ощущаю угрозу. Я просыпаюсь в поту, с колотящимся сердцем, я зажимаю себе рот, чтобы не закричать. А сам думаю: сон – вот реальность. А Бразилия, Парагвай, Куба… это все сон. В действительности я там, в Патэне.

Сейчас Тодд ловил каждое его слово. Это уже было что-то. Но он верил – впереди ждут вещи поинтереснее. Надо только изредка давать Дюссандеру шпоры. Да, черт возьми, повезло. У других в его возрасте маразм крепчает, а этот хоть бы хны.

Дюссандер глубоко затягивался, не выпуская сигареты изо рта.

– Иногда мне мерещатся люди, которые были со мной в Патэне. Не охранники, не офицеры – заключенные. Помню случай в Западной Германии лет десять назад. На дороге произошла авария. Образовалась пробка. Я глянул направо – в соседнем ряду стояла «симка», за рулем совершенно седой человек. Он не сводил с меня глаз. На щеке у него был шрам. Лицо – как простыня. Патэн, решил я. Он там был, он узнал меня. Стояла зима, но я не сомневался: снять с него пальто и закатать рукав сорочки – обнаружится лагерный номер. Наконец движение возобновилось. Я оторвался от «симки». Еще десять минут, и я бы не выдержал, я бы вытащил его из машины и начал бить… есть номер, нет номера – все равно. Я бы начал бить его за то, что он так смотрел на меня… Вскоре я уехал из Германии. Навсегда.

– Вовремя смылись, – заметил Тодд.

– В других местах было не лучше. Рим… Гавана… Мехико… Только здесь я выкинул все это из головы. Хожу в кино. Решаю шарады. По вечерам читаю романы, все больше дрянные, или смотрю телевизор. И тяну виски, пока не начинает клонить в сон. Ничего такого мне больше не снится. Если ловлю на себе чей-то взгляд – на рынке, в библиотеке, у табачного киоска, – то только потому, что я кому-то напомнил его дедушку… или старого учителя… или бывшего соседа. А то, что было в Патэне, это было не со мной. С другим человеком.

– Вот и отлично! – подытожил Тодд. – Про все про это вы мне и расскажете.

– Ты, мальчик, не понял. Я не хочу об этом говорить.

– Никуда не денетесь. Иначе все узнают, кто вы такой.

Дюссандер, без кровинки в лице, внимательно посмотрел на Тодда.

– Я чувствовал, – произнес он после паузы, – я чувствовал, что кончится вымогательством.

2

Август 1974 года

Они сидели на заднем крыльце под безоблачным дружелюбным небом: Тодд – в футболке, джинсах и кедах, Дюссандер – в заношенной рубахе и мешковатых брюках на подтяжках. Ну и видочек, мысленно скривился Тодд, можно подумать, что все это ему пришло в посылочке от «Армии спасения». Надо будет что-нибудь придумать. Таким тряпьем можно испортить все удовольствие.

Они закусывали сандвичами биг-мак, доставая их из корзинки; не зря Тодд накручивал педали – сандвичи были теплые. Тодд потягивал через соломинку тонизирующий напиток. Дюссандер пил свое виски.

Его голос шелестел, как газета, прерывался, набирал силу и тут же слабел, делался почти неслышным. Его выцветшим глазам с красными прожилками никак не удавалось остановиться на одной точке. Со стороны могло показаться, что на крыльце сидят дед и внук.

– Вот все, что я помню, – закончил Дюссандер и откусил от сандвича добрую треть. По подбородку потек соус.

– А если подумать? – мягко спросил Тодд.

Дюссандер изрядно отхлебнул.

– Пижамы были бумажные, – процедил он. – Когда заключенный умирал, его одежда переходила к другому. Иногда одну пижаму снашивали до сорока заключенных. Я удостоился лестной оценки за бережливое отношение к имуществу.

– От Глюкса?

– От Гиммлера.

– Постойте-ка, в Патэне была швейная фабрика, вы говорили неделю назад. Почему же там не шили пижамы? Заключенные могли сами шить их.

– Фабрика в Патэне выпускала обмундирование для немецких солдат. И вообще мы… – Дюссандер осекся, но усилием воли заставил себя закончить: – В нашу задачу не входило укреплять здоровье заключенных. Может быть, на сегодня хватит? Пожалуйста. У меня болит горло.

– Вы слишком много курите, – заметил ему Тодд. – Расскажите еще немного про одежду.

– Какую? – угрюмо спросил Дюссандер. – Лагерную или эсэсовскую?

Тодд улыбнулся:

– И ту, и другую.

3

Сентябрь 1974 года

Тодд делал себе на кухне сандвич с арахисовым маслом и джемом. Кухня находилась на некотором возвышении и вся сияла хромом и нержавейкой. Тодд недавно пришел из школы, а мать все никак не могла оторваться от своей электрической машинки. Она печатала диплом какому-то студенту. Студент – в очках с немыслимыми линзами, с торчащими во все стороны короткими волосами – казался Тодду пришельцем из космоса. А написал он что-то такое про распространение плодовой мушки в долине Салинас в послевоенный период… или еще какую-то муру в этом духе. Тут стрекот машинки оборвался, и мать вышла из кабинета.

– Вот и Тодд с мыса Код, – сказала она вместо приветствия.

– Вот и Моника из Салоников, – в тон ей сказал Тодд.

«Для своих тридцати шести мать у меня будь здоров», – подумал он. Высокая, стройненькая, светлые волосы чуть тронуты пепельным оттенком, темно-красные шорты, прозрачная блузка с янтарным отливом, небрежно завязанная узлом под самой грудью, достаточно открыта, чтобы каждый мог оценить эти маленькие, ничем не стесненные взгорки. Из волос у нее торчал ластик, а сами волосы были наспех схвачены бирюзовой заколкой.

– Что в школе? – Она поднялась по ступенькам на кухню и, мимоходом чмокнув сына, присела возле рабочего столика.

– Полный ажур.

– Снова будешь в списках лучших?

– Ясное дело. – Вообще-то Тодд чувствовал, что может в первой четверти несколько сдать позиции. Уж очень много времени он торчал у Дюссандера, и даже когда не торчал, в голову лезла вся эта дрянь, поведанная ему отставным воякой. Пару раз эта дрянь даже ему приснилась. Да ладно, было бы о чем говорить.

– Тодд Боуден, способный ученик. – С этими словами мать взъерошила его лохматую голову. – Как сандвич?

– Ничего.

– Сделай-ка мне тоже и принеси, пожалуйста, в кабинет.

– Не могу, – сказал он, вставая. – Я обещал мистеру Денкеру, что почитаю ему часок-другой.

– Опять «Робинзона Крузо»?

– Нет. – Он показал ей корешок толстой книги, купленной в буке по дешевке. – «Тома Джонса».

– Мать честная! Тодд, лапка, тебе ж на это года не хватит. Взял бы опять адаптированное издание.

– Ему хочется услышать всю книгу целиком. Так он сказал.

– А-а. – Секунду она точно бы оценивала сына взглядом, потом привлекла к себе. Тодд смутился – мать редко выказывала свои чувства. – Ты ангел! Почти все свободное время читаешь ему вслух. Нам с папой кажется… да такого просто не бывает!

Тодд скромно потупился.

– И ведь никому ни слова. Прячешь, можно сказать, свои таланты.

– Да ну, этим только проговорись… совсем, скажут, завернутый, а то и с дерьмом смешают.

– Фу, какие слова, – машинально выговорила она сыну. И вдруг спросила: – Как ты думаешь, не пригласить ли нам мистера Денкера поужинать с нами?

– Может быть, – туманно ответил Тодд. – Слушай, мне пора рвать когти.

– Поняла. Ужин в половине седьмого. Не забудь.

– Ладно.

– Папа у нас сегодня опять допоздна на работе, так что мы ужинаем вдвоем, возражений нет?

– Я в восторге, лапка.

Она провожала его влюбленной улыбкой. «Надеюсь, – думала она, – в «Томе Джонсе» нет ничего такого, о чем не следовало бы знать тринадцатилетнему подростку. Вряд ли, если учесть, в каком обществе мы живем. За доллар и двадцать пять центов ты можешь купить «Пентхаус» в любой книжной лавке, а какому-нибудь расторопному мальцу и денег не надо – схватил журнал с полки, только его и видели. Так что вряд ли книга, написанная двести лет назад, может дурно повлиять на Тодда… а старому человеку какое-никакое удовольствие. И потом, как любит говорить Ричард, для подростка весь мир – огромная лаборатория. Пусть понемногу разбирается, что к чему. При здоровой семье и любящих родителях, если он и узнает о теневых сторонах жизни – это только закалит его. А уж такому, как наш Тодд, ничего не страшно. – Так думала Моника, прослеживая взглядом удаляющийся велосипед. – Хорошо мы воспитали мальчика, – мысленно отметила она и стала делать себе сандвич. – Хорошо, ничего не скажешь».

4

Октябрь 1977 года

Дюссандер похудел. Они сидели на кухне, между ними, на клеенке, – потрепанный том Филдинга. Тодд, не упускавший из виду ни одной мелочи, не пожалел денег, которые ему выдавали на карманные расходы, и купил «Комментарий Клиффа» с кратким изложением содержания романа – если родители вдруг проявят интерес к «Тому Джонсу», Тодд сумеет удовлетворить их любопытство. Сейчас он приканчивал буше. Он купил два пирожных, себе и Дюссандеру, но тот к своему пока не притронулся. Изредка тупо поглядывал на него и знай отхлебывал виски.

– И как все это переправлялось в Патэн? – спросил Тодд.

– По железной дороге. На вагонах писали МЕДИКАМЕНТЫ. Содержимое укладывалось в длинные ящики наподобие гробов. В этом что-то было. Заключенные выгружали ящики и составляли их в лазарете. Потом наши люди переносили ящики в складское помещение. Они делали это ночью. Склад находился непосредственно за душевыми.

– И это всегда был «Циклон Б»?

– Нет. Иногда присылали… экспериментальный газ. Высшее командование постоянно требовало повышать эффективность. Однажды нам прислали новинку под кодовым названием «Пегас». Нервно-паралитического действия. От него, слава Богу, вскоре отказались. Уж очень… – Заметив, как мальчик подался вперед, как загорелись у него глаза, Дюссандер осекся, а затем с деланным равнодушием махнул рукой с зажатым в ней пустым стаканчиком. – Он себя, в общем, не оправдал.

Но Тодда не так-то просто было обвести вокруг пальца.

– Пожалуйста, поподробнее.

– Не могу. – Дюссандера даже передернуло. Сколько же лет он не вспоминал о «Пегасе»? Десять? Двадцать? – Про это не буду! Я отказываюсь!

– Я сказал: поподробнее. – Тодд облизал с пальцев шоколад. – Иначе сами знаете, что будет.

Да, подумал Дюссандер, знаю, еще бы мне не знать, маленький гаденыш.

– Серьезное мероприятие превратилось в канкан, – с трудом выдавил он из себя.

– Канкан?

– Это были какие-то немыслимые па… Многие при этом хохотали…

– Мрак, – сказал Тодд и показал на буше Дюссандера. – Вы что, не будете?

Дюссандер не ответил. Взгляд его застилала дымка воспоминаний. Сейчас он был далек и недоступен, как обратная сторона Луны. Все чувства смешались – отвращение и… и… неужели ностальгия?

– Казалось, этому не будет конца. И тогда я приказал открыть огонь. Узнай об этом начальство, мне бы не поздоровилось. Фюрер тогда объявил, что каждый патрон – наше национальное достояние. Но этот хохот… я не мог, не мог я больше…

– Еще бы, – согласился Тодд, приканчивая второе пирожное. «Остатки сладки» – как любила повторять мама. – История что надо. Вообще вы рассказываете что надо, мистер Дюссандер. Вас только расшевели.

Тодд поощрительно улыбнулся. И Дюссандер – да-да! – Дюссандер, сам того не желая, улыбнулся в ответ.

5

Ноябрь 1974 года

Дик Боуден, отец Тодда, человек прямой и недалекий, отдавал предпочтение консервативному стилю одежды. Дома он надевал очки без оправы, имевшие обыкновение съезжать ему на нос, что делало его похожим на директора школы. В настоящий момент сходство довершал табель с оценками за первую четверть, этим листком он грозно постукивал по столу.

– Одна четверка, четыре тройки и одна двойка. Двойка! Это же черт знает что. Тодд, мама старается не подавать виду, но она совершенно подавлена.

Тодд стоял потупившись. Когда отец чертыхается, тут уже не до улыбок.

– У тебя никогда не было таких отметок. Двойка по алгебре! Как это прикажешь понимать?

– Сам не знаю, папа. – Тодд упорно разглядывал свои кеды.

– Мы с мамой считаем, что ты проводишь слишком много времени у мистера Денкера. А учеба побоку. Придется сократить ваши свидания… во всяком случае, пока не подтянешься.

Тодд резко поднял голову, и на мгновение Боуден-старший увидел в глазах сына холодную ярость. В следующую секунду взгляд уже был нормальный, открытый, ну разве что чуть-чуть несчастный. Не иначе – показалось. Чтобы Тодд разозлился на отца – такого не бывало. Они ведь друзья. Никаких секретов друг от друга. Что Дик Боуден изредка изменяет жене со своей секретаршей – это не в счет, не рассказывать же о таких вещах, в самом деле, подростку-сыну… тем более что это ни в коей мере не отражается на семье. Да, его отношения с сыном были, можно сказать, образцовыми, еще бы не образцовыми, когда окружающий мир словно с катушек сорвался – старшеклассники балуются героином, а ровесники Тодда попадают в вендиспансер.

– Не надо, пап. Зачем наказывать мистера Денкера, когда во всем виноват я. Он же без меня совсем пропадет. А я подтянусь, правда. Эта алгебра… я просто сразу не врубился. А потом мы с Беном Трийменом позанимались, и я начал соображать. Честное слово.

Дик Боуден понемногу смягчался. На Тодда нельзя было долго сердиться. И его слова, что нельзя наказывать старика… с этим трудно не согласиться. Бедняга так ждет его всегда.

– Ты, кстати, не представляешь себе, как наш математик разбушевался. Он многим поставил пару. И даже три или четыре кола.

Боуден в задумчивости кивал головой.

– А к мистеру Денкеру я по средам, перед алгеброй, ходить не буду. – Отцовский взгляд словно бы подсказывал Тодду правильный ход мыслей. – Буду заниматься как бобик, вот увидишь.

– Тебе он так нравится, этот мистер Денкер?

– А что, он молодчина, – ответил Тодд вполне искренне.

– Ну хорошо. Будь по-твоему. Но чтобы к январю все вошло в колею, ясно? Я думаю о твоем будущем, а о нем, между прочим, надо думать уже сейчас. Уж я-то знаю.

Так же часто, как мать повторяла: «Остатки сладки», отец говорил: «Уж я-то знаю».

– Я понял, – серьезно, по-мужски произнес Тодд.

– Тогда за дело. – Дик Боуден хлопнул сына по плечу. – Полный вперед!

– Есть! – отозвался Тодд и изобразил на лице ослепительную улыбку.

Дик Боуден провожал глазами сына не без чувства гордости. Что там ни говори, а таких, как Тодд, еще поискать. «И с чего это я взял, что он на меня разозлился, – подумал Боуден-старший. – Мне ли не знать своего сына. Да я читаю его мысли, как свои собственные. У нас с ним полный контакт».

Исполнив отцовский долг, Дик Боуден развернул чертежи и, посвистывая, погрузился в работу.

6

Декабрь 1974 года

Тодд держал левую руку за спиной.

Когда дверь открылась, он протянул Дюссандеру большой сверток:

– Веселого Рождества!

Дюссандер поморщился от его крика, и сверток он принял без видимого удовольствия. Он осторожно держал его на весу, точно боясь, что вот сейчас пакет взорвется. На улице шел дождь, и Тодду пришлось спрятать подарок под плащ. Зря, что ли, он заворачивал его в яркую оберточную бумагу и перевязывал цветной лентой.

– Что это? – без особого интереса спросил Дюссандер по дороге на кухню.

– Откройте и увидите.

Тодд достал из кармана банку тонизирующего и поставил на стол.

– Но сначала опустите жалюзи, – добавил он заговорщицким тоном.

Дюссандер сразу заподозрил неладное.

– Жалюзи? Это еще зачем?

– Мало ли… вдруг кто следит за вами, – улыбнулся Тодд. – Разве за столько лет это не вошло у вас в привычку?

Дюссандер опустил жалюзи. Налил себе виски. Затем развязал ленту. Подарок был завернут так, как может завернуть только мальчишка, у которого в уме вещи поважнее – посмотреть футбол или погонять во дворе шайбу. Бумага тут и там порвана, все сикось-накось, скотч налеплен где попало. Вот что выходит, когда за женское дело берутся нетерпеливые руки подростка. Но Дюссандер, к своему собственному удивлению, был все же тронут. Позже, когда прошел первый шок от увиденного, он подумал: «А ведь я мог бы и догадаться».

Это была форма. Черная эсэсовская форма. Вместе с сапогами.

Дюссандер растерянно переводил взгляд с содержимого на броскую наклейку: «ПИТЕР», МАГАЗИН МОДНОЙ ОДЕЖДЫ, С 1951 ГОДА К ВАШИМ УСЛУГАМ!

– Нет, – глухо произнес он. – Не надену. Это, знаешь, уже чересчур. Умру, а не надену.

– Вам напомнить, что они сделали с Эйхманом? – с металлом в голосе спросил Тодд. – Старым человеком, далеким от политики. Так, кажется, вы говорили? Кстати, я всю осень откладывал деньги на это дело. Восемьдесят долларов, между прочим, вместе с сапогами. Если не ошибаюсь, в сорок четвертом вы все это носили. И с удовольствием.

– Ну гаденыш! – Дюссандер замахнулся кулаком.

Тодд стоял не шелохнувшись, глаза блестели.

– А ну, – сказал, – попробуйте ударьте. Только пальцем троньте.

Дюссандер опустил кулак. Губы у него подергивались.

– Исчадие ада, – пробормотал он.

– Надевайте, – сказал Тодд.

Дюссандер взялся за пояс халата… и остановился. Он смотрел на Тодда рабски, с мольбой.

– Ну пожалуйста. В мои годы. Мне трудно.

Тодд покачал головой – медленно, но твердо. В глазах все тот же блеск. Ему нравилось, когда Дюссандер молил о пощаде. Вот так же, наверно, когда-то молили о пощаде его самого. В Патэне.

Халат Дюссандера упал на пол, он стоял перед ним в одних трусах и тапочках. Впалая грудь, небольшой животик. Костлявые стариковские руки. Ничего, подумал Тодд, в форме все будет иначе.

Дюссандер начал облачаться.

Через десять минут он был одет. Хотя плечи висели и фуражка сидела кривовато, но зато эмблема – «мертвая голова», – безусловно, смотрелась. Во всем облике Дюссандера появилось этакое мрачное достоинство… по крайней мере в глазах мальчика. Впервые он выглядел так, как, по мнению Тодда, он должен был выглядеть. Да, постаревший. Да, потрепанный жизнью. Но снова в форме. Не старпер, коротающий свой век перед «ящиком», обросшим пылью, с допотопными рожками, обмотанными фольгой, – нет, настоящий Курт Дюссандер. Упырь из Патэна.

Сам Дюссандер испытывал отвращение и чувство неловкости… и еще, пожалуй, не сразу осознанное облегчение. Он презирал себя за эту слабость, которая только подтверждала, что мальчик сумел прибрать его к рукам. Он был пленником Тодда, и с каждым разом, когда он смирялся с очередным унижением, с каждым разом, когда он испытывал это чувство облегчения, мальчишка забирал над ним все большую власть. Но факт оставался фактом: его чуть-чуть отпустило. Подумаешь… сукно, пуговицы, кнопки… и жалкая к тому же имитация. Брюки почему-то на «молнии», а не на пуговицах. Не те знаки различия, покрой скверный, сапоги из дешевого кожзаменителя. Словом, театр. Как говорится, с него не убудет. Тем более что…

– Поправьте фуражку! – громко сказал Тодд.

Дюссандер вздрогнул и вытаращился на него.

– Поправьте фуражку, солдат!

Дюссандер поправил, бессознательным движением повернув козырек под этаким ухарским углом, как делали его обер-лейтенанты, – кстати, при всех своих погрешностях, форма была обер-лейтенантская.

– Ноги вместе!

Он лихо щелкнул каблуками – это вышло у него автоматически, так, словно десятилетия, прошедшие со времен войны, были им отброшены вместе с домашним халатом.

– Achtung!

Он встал по стойке «смирно», и на мгновение Тодду стало страшно, действительно страшно. Он почувствовал себя… нет, не искусным чернокнижником, а скорее неопытным учеником, сумевшим вдохнуть жизнь в обыкновенную метлу, но не знающим, как теперь ее укоротить. Исчез старик, влачивший жалкое существование. Воскрес Курт Дюссандер.

Но тут же секундный страх сменило ощущение собственного могущества.

– Кругом!

И словно не было принято изрядной дозы виски, и словно не было четырех месяцев унижений – Дюссандер четко выполнил команду. Он услышал, как снова щелкнули каблуки. Прямо перед ним оказалась грязная засаленная плита, но он не видел плиты, он видел пыльный плац военной академии, где он осваивал солдатское ремесло.

– Кругом!

На этот раз он сплоховал, потерял равновесие. В иные времена он бы с ходу получил под дых костяшкой стека… плюс десяток нарядов вне очереди. Он мысленно улыбнулся. Мальчишка, видать, не знает всех тонкостей. Слава Богу.

– А теперь… шагом марш! – Глаза у Тодда горели.

Неожиданно Дюссандер весь как-то обмяк.

– Не надо, – попросил он. – Ну пожа…

– Марш! Я сказал – марш!

Слово так и застряло у Дюссандера в горле. Он начал печатать гусиный шаг по вытертому линолеуму. Ему пришлось сделать поворот, чтобы не налететь на стол, и еще один, чтобы не врезаться в стену. Его лицо, слегка приподнятое, было бесстрастным. Руки сами делали отмашку. От его тяжелого шага в шкафчике над мойкой позванивал дешевый фарфор.

Тодд вновь подумал об ожившей метле, и в нем шевельнулся прежний страх. Вдруг он понял: ему бы не хотелось, чтобы Дюссандер получал удовольствие от этого спектакля, а хотелось совсем другого… может быть, кто знает, ему хотелось выставить Дюссандера в смешном виде даже больше, чем вернуть старику его истинный облик. Но, удивительное дело, ни преклонный возраст, ни эта нищенская обстановка ничуть не делали его смешным. Он сделался страшным. И то, что Тодд до сих пор видел на картинках, впервые приобрело вполне зримые очертания, это уже была не какая-нибудь там оценка в фильме ужасов, но самая что ни на есть будничная реальность – ошеломительная, непостижимая, зловещая. Ему даже почудился одуряющий запах гниения.

Его охватил ужас.

– Стой! – выкрикнул он.

Дюссандер с бессмысленным, отсутствующим взглядом продолжал печатать шаг. Подбородок еще больше, почти с вызовом вздернулся, дряблая кожа на шее натянулась. Хрящеватый тонкий нос, казалось, сам по себе устремлялся вперед.

Тодда прошиб пот.

– Halt! – закричал он вне себя.

Дюссандер остановился и с резким щелчком приставил левую ногу. Какие-то мгновения лицо его оставалось бесстрастным, лицо робота, но вот на нем появилось смущение, затем обреченность. Он сразу сник.

Тодд с облегчением перевел дыхание. Он был зол на самого себя. Кто, спрашивается, здесь главный?! К нему уже возвращалась прежняя уверенность. Я здесь главный! Он у меня по струнке будет ходить.

Тодд улыбнулся.

– Неплохо для начала. Но если потренироваться, у вас еще лучше получится.

Дюссандер молчал, опустив голову и тяжело дыша.

– Можете снять форму, – великодушно разрешил Тодд. В эту минуту он совсем не был уверен в том, что еще когда-нибудь попросит Дюссандера снова надеть ее.