Текст книги "Книга ужасов (сборник)"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Йон Линдквист,Майкл Маршалл,Лиза (Лайза) Таттл,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Стивен Джонс,Элизабет Хэнд,Деннис Этчисон,Кэтлин Кирнан,Брайан Ходж,Роберт Ширмен
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Сначала пошевелилась рука или, может, нога? Что-то точно пошевелилось, так непринужденно, так по-человечески и так необъяснимо. Я не слышал ее голоса восемь лет, но сразу же узнал его из-под листьев и веток. Мы с Джиной бросились разгребать эту кучу. В самой ее середине теплилась жизнь, и теперь мы могли дать волю слезам. Шай долго кашляла, металась и в панике царапала холодную землю, ее ноги были слишком слабыми, чтобы встать, а голос недостаточно сильным для крика. Я понял, что она вспомнила свою смерть восемь лет назад.

Все это время мы держали ее.

Я взял ее лицо в руки, щеки все еще были холодными, но отблески пламени делали его чуть более живым:

– Ты узнаешь меня?

Ее голос скрипел и хрипел:

– Ты похож на моего брата… только старше.

Ей так много предстоит узнать. Я решил, что лучше всего будет подержать ее дома, пока мы не расскажем, что произошло со всеми нами в эти восемь лет. Единственно, о чем я до сих пор не подумал – вдруг с ней произошло что-то непоправимое, чего уже никак нельзя изменить, и не придется ли ее отправить назад.

Мне многое предстояло узнать.

– Отведи ее домой, – сказал я Джине. – Я догоню вас, как только смогу.

Они обе смотрели на меня так, будто я их посылаю в пасть к волкам. Но кто-то где-то уже ждал того, что варилось в трейлере.

– Да, и скажите, чтобы не выставляли дом на продажу. Он мне самому понадобится.

Именно Шай, обретшая мудрость смерти, первая все поняла, и на ее лице застыл вопрос.

Что ты наделал, Дилан? Что ты наделал?

Я поцеловал их обеих в холодные щеки и пошел к трейлеру, пока у меня еще были силы и решимость выполнить свои обязательства по этой сделке.

Есть время брать и время отдавать. Нельзя нарушать равновесие. В жизни каждого человека наступает момент, когда ему приходится стать тем, что он больше всего на свете ненавидел.

Теперь я – распространитель чумы. По-другому и быть не могло.

Теперь я понял – это мое проклятье, они ведь не смогут умереть быстро.

Брайан Ходж живет в Боулдере, штат Колорадо, пишет музыку, занимается фотографией, работает звукорежиссером. Любит все, что связано с органическим садоводством, кроме прожорливых белок. Занимается израильской кравмага и бразильским джиу-джитсу – что никак не помогает ему в борьбе с белками.

Ходж – автор десяти романов, более сотни рассказов и новелл, а также четырех сборников, первый из которых, «Фабрика конвульсий», был включен в список из ста тринадцати самых лучших современных книг ужасов. Ключевой рассказ его второго сборника «Как наверху, так и внизу» был включен в антологию лучших произведений ужасов XX века. Последний сборник «Собирая кости» получил высокую оценку в журнале Publishers Weekly.

Еще не будучи опубликованным в бумажном виде, он увидел свет на портале e-book. Уже готов к изданию в твердом переплете ранний эпический роман «Пришествие тьмы».

«Я долгое время мечтал написать нечто подобное рассказу «Припасть к корням», хоть и не знал, что из этого выйдет, – говорит Ходж. – Мой отец, уважаемый и признанный педагог и администратор, как раз родом из мест, описанных в рассказе.

Это желание возникло во мне еще до моего переезда в Колорадо, когда после смерти бабушки я принимал участие в качестве присяжного в суде по обвинению в убийстве, произошедшем там, где она жила. Я увидел, насколько там все изменилось, и мне стало очень грустно. А когда через некоторое время я узнал, что эта местность стала настоящим метадоновым раем, я уже не мог больше ждать, и рассказ был написан».

Деннис Этчисон
Скажи мне, что я снова тебя увижу

Допустим, это случилось так.

Все лужайки в тот день были высохшими и побелевшими. Машины притулились у домов или сияли, словно пустынные миражи, на солнце у обочин. Прошлым летом они вчетвером пытались поджарить яйцо на тротуаре; в этом году у них могло получиться. Проходя мимо розовых кустов миссис Шэд, она заметила сидящего на блекло-желтом лепестке сверчка. Когда она подошла взглянуть на него поближе, насекомое соскользнуло с цветка и упало к ее ногам. Она внимательно рассматривала бумажное тельце и тонкие сегментированные ножки, но сверчок так и не пошевелился. Наклонившись, она подобрала его и аккуратно опустила в нагрудный карман рубашки.

В этот момент что-то взревело неподалеку.

Этот звук был ей знаком: у мистера Донохью на грузовике прогорел глушитель. Она повернула голову и увидела, как машина проехала в конце улицы. Несколькими секундами позже через перекресток вслед за грузовиком промчался велосипед. Сверкнули спицы, и велосипедные шины прошуршали по раскаленному тротуару.

– Дэвид! – крикнула она и замахала рукой, но тот продолжил налегать на педали.

Грузовик повернул на бульвар, и шум глушителя стих. Потом где-то в соседнем квартале она услышала слабый металлический звон. Это вполне мог быть падающий на землю велосипед.

Она поспешила к перекрестку.

Винсент вышел из своего дома с банкой «Доктора Пеппера» в руке.

– Куда ты? – спросил он.

– Ты слышал?

– Что слышал?

Сейчас в воздухе раздавались лишь жужжание пчел и отрывистый лай собаки на заднем дворе.

– Мне кажется, это был Дэвид.

– Что с ним?

– С ним случилось несчастье, – ответила она и поспешила дальше.

Винсент неторопливо последовал за ней и догнал, когда она стояла на перекрестке, прищурив глаза и осматриваясь:

– Что случилось?

– Я не знаю!

– Не волнуйся так о нем, – он протянул ей банку: – Хочешь? У меня еще есть в подвале.

– Не сейчас.

– Да ладно тебе, с ним все в порядке.

– Нет, не в порядке. Посмотри.

Метрах в пятидесяти от них, перед поворотом на Чартер-вэй, на траве лежал велосипед, его переднее колесо смотрело в небо, все еще вращаясь. Дэвид скорчился под рамой, ручки велосипеда упирались ему в грудь.

Она пробежала оставшееся расстояние и замерла, ожидая, что он пошевелится.

– Неплохо, – Винсент обошел место аварии. – Я бы поставил ему семерку.

– Он не притворяется, – она осмотрела лежащего на земле мальчика. Отметила угол, под которым была повернута шея, взглянула на веки. Они все еще были закрыты.

– Да притворяется. Мы так играли прошлым летом, помнишь?

Она опустилась на колени и прижалась ухом к его груди. Сердце не билось. Для большей уверенности она расстегнула рубашку. Потом, наклонившись, она почти коснулась щекой его губ. Дыхания не чувствовалось – ни изо рта, ни из носа. В этот раз он совсем не дышал.

– Помоги мне, – сказала она.

– Я не вижу крови.

Тут Винсент был прав. И велосипед выглядел неповрежденным, как будто его просто перевернули.

– Дэвид? Ты слышишь меня?

– Всё очень правдоподобно. Как его кроссовка попала в цепь…

– Ты поможешь или нет?

Винсент поднял велосипед, пока она освобождала ногу. Она просунула руку под плечи Дэвида и попыталась посадить его.

– Дэвид, – прошептала она, – скажи мне, что ты в порядке.

– Ладно, ладно. Дам ему восемь.

Она опустила его обратно, запустила пальцы в его волосы и легонько стукнула головой об землю. Потом снова, только сильнее. Наконец его грудь поднялась, он начал дышать и открыл глаза.

– Так и знал, что он притворяется, – сказал Винсент.

– Возьми велосипед, – ответила она.

– У Эрика все равно получалось лучше.

– Заткнись.

Винсент покатил велосипед на тротуар. Ему пришлось повернуть ручки, чтобы объехать небольшую кочку.

– Что это за чертовщина? Мертвый енот?

– Оставь его.

– Ненавижу их, – Винсент поднял ногу, готовый нанести удар, как в футболе.

– Это опоссум. Я сказала, оставь его в покое.

Она быстро поднялась, подошла, взяла зверька за мех и стукнула о землю. Одного раза было достаточно. Испуганное создание вернулось к жизни, вывернулось у нее из рук и поспешило прочь.

– Притворщик!

– Возьми велосипед, я сказала. Встретимся у его дома.

Она снова подошла к Дэвиду и протянула руку:

– Пошли. Я отведу тебя домой.

Дэвид моргнул, пытаясь прийти в себя: – Мой папа здесь?

– Я не знала, что ты выходил, – сказала его бабушка с порога.

– Извини, – ответил Дэвид.

– Ты всегда должен предупреждать, если уходишь.

– Ты знаешь, куда папа поехал?

– За каким-то инструментом.

– Ясно.

– Заходи в дом. Ты неважно выглядишь. Твои друзья хотят выпить чего-нибудь холодного?

– Только не я, – ответил Винсент.

– Нет, спасибо, – сказала девочка.

– Он вернется?

– Конечно же, Дэйви. А теперь заходи внутрь, пока не получил солнечный удар.

– Мне нужно убрать велик.

– Хорошо, только поскорее, – она отодвинула дверь-ширму и вошла в дом.

– Ладно, мне пора, – Винсент направился прочь со двора. – Зайдешь ко мне?

– Не сейчас, – ответил Дэвид.

– Мы можем поиграть во все, что захочешь.

Дэвид не слушал. Он нервно переводил взгляд с дороги на перекресток в конце квартала. Девочка подошла и встала рядом.

– Может быть, позже, – произнесла она.

– Ладно. Еще увидимся.

Она уселась на крыльцо, как только Винсент ушел:

– Ты уверен, что в порядке?

– Ага.

– Я решила, что тебя машина сбила или еще что-то случилось.

– Не-а.

– Ты что-нибудь помнишь?

– Ничего.

– Ты никогда ничего не помнишь. Но все в порядке, мы разберемся.

Снова послышался рев неисправного глушителя. Дэвид стоял на дорожке у дома и ждал, пока грузовик не повернет за угол и не остановится рядом. Его отец вышел из машины, держа в руке сумку:

– Привет, чемпион.

– Где ты был?

– В служебном гараже.

– Почему не взял меня с собой?

– А ты хотел поехать?

– Я всегда хочу.

– В следующий раз, я обещаю. Привет… Шарлин, по-моему?

– Шеррон. Здравствуйте, мистер Донохью.

– Конечно же. Ты же подруга Дэвида из школы.

Как у тебя дела?

– Все хорошо.

– Ты знала Эрика? Брата Дэвида?

– Да, – тихо ответила она.

– Пап…

– У меня появилась идея. Почему бы тебе не остаться на обед? Как ты на это смотришь?

Что-то зашевелилось в ее груди или, во всяком случае, в кармане рубашки, пытаясь выбраться наружу. Сверчок с розового куста вернулся к жизни.

– Я бы хотела, правда. Но мне нужно возвращаться домой. Мама ждет, она готовит что-то особенное.

– Тогда в другой раз.

– Я вот о чем подумала, – осторожно начала она, – может, Дэвид зайдет ко мне? Она разрешила его пригласить.

– Хм, я думаю, это хорошее предложение. А ты, сынок?

– Ты снова уезжаешь? – предположил Дэвид.

– Не сегодня. У меня куча работы в гараже.

– Пожалуйста, – попросила она Дэвида, – мне нужна твоя помощь кое с чем.

– Ну…

– Мой научный проект. Он на самом деле классный.

– Не сомневаюсь, – сказал мужчина. – Знаешь, моя жена интересовалась наукой. Ты помнишь маму Дэвида?

– Да, – ответила она, разглядывая свои туфли.

– Эйлин занималась исследованиями, когда я встретил ее в колледже. Мы поженились сразу после выпуска…

– Папа, прошу тебя.

– Она была очень хорошей женщиной.

– Да. Она была такой, – отец Дэвида глубоко вздохнул и на секунду прикрыл глаза. – Ладно, повеселитесь там вдвоем. И не веди себя как чужая, Шеррон. Тебе всегда здесь рады.

– Спасибо, мистер Донохью.

– Увидимся позже, пап!

Его отец подмигнул: – Это уж точно.

– Собираешься все рассказать моему отцу?

– Нет, если сам не захочешь.

Они свернули за угол на другую улицу. Дорожное покрытие пахло плавящимся асфальтом. Где-то зашипела поливалка газона, поднимая в воздух пар. Дом стоял в окружении деревьев, мешающих солнцу попадать на крышу и в окна. Когда они зашли, им понадобилось время, чтобы глаза привыкли к темноте. Дома никого не было. Она налила два стакана сладкого чая из холодильника и отвела его в свою комнату.

Закрыв дверь, она достала сверчка из кармана. Прежде чем тот успел выпрыгнуть из ее рук, она посадила его в стеклянную банку. На дне по зеленому листику уже ползали кузнечик и жук; как только она дотронулась до банки, они замерли. Она снова закрутила пластиковую крышку.

– Твои разрешают тебе держать их?

– Я сказала, что это нужно для школы.

– Зачем они тебе?

– Для моего проекта. Если у меня будет аквариум, я смогу взять и лягушек. И одну из этих, – она открыла книгу на странице, изображающей небольшую змею.

– Зачем?

– Я нашла ее в Интернете.

– Я спрашиваю – зачем?

Она повернула к нему экран компьютера и показала страницу с университетского сайта. Там была открыта статья «Танатос: природный путь выживания» с большими фотографиями насекомых, опоссума, леопардовой акулы и широконосой змеи. Он прочитал первый параграф. Там говорилось, что некоторые животные защищают себя, притворяясь мертвыми, когда напуганы.

– Ты думаешь, я такой же?

– Пока не знаю. Но собираюсь выяснить.

– Ты ошибаешься.

Она заметила, что его взгляд остановился на магнитной доске у компьютера. На заголовке статьи, которую она повесила несколько месяцев назад: «ЖЕНЩИНА И ЕЕ СЫН ГИБНУТ В ОГНЕННОЙ АВАРИИ. Она быстро отцепила листок и сунула в ящик. – Дэвид, мне так жаль… – Я лучше пойду.

– Но мне нужно, чтобы ты мне помог.

– Ты думаешь, что я притворяюсь.

– Нет, я так не думаю. Я была рядом в этот раз.

– Тогда ты должна знать, что я урод, – сказал он. – Как все эти животные. Как какой-то жук.

– Нет, это не так!

– Да? И какая между нами разница?

– Они просто… замирают, когда испуганы. Но ты даже не дышал. У тебя сердце остановилось.

– Ну, и чего я так испугался?

– Нет ничего страшного в том, чтобы это признать, Дэвид. Я видела, как ты пытался догнать его грузовик. Каждый раз, когда он уезжает… Мне кажется, ты боишься, что он тоже больше не вернется. Я права?

Он издал звук, похожий на смех:

– Ты ничего не знаешь.

– Не знаю? Смех замер:

– Если он не вернется, это будет значить, что у меня был второй шанс, а я его упустил.

– О чем ты говоришь?

– Как ты не понимаешь? Она собиралась взять меня, но меня не было, я играл в эту дурацкую игру. Она не должна была брать с собой Эрика. В машине должен был находиться я.

Она стояла с открытым ртом, пытаясь подобрать правильные слова.

– Мне нужно идти, – сказал он.

Как только он вышел из-под деревьев, солнце снова рассвирепело. Листья съеживались, цветы прятались, а асфальт блестел. Он услышал позади на тротуаре шаги.

– Ты прав, я действительно ничего не знаю.

– Забудь, Шер.

Они прошли мимо розовых кустов, желтые лепестки которых были уже почти белыми. Позади осталось больше половины квартала, когда она снова заговорила:

– Можно задать один вопрос?

– Валяй.

– Каково это?

– Я уже говорил, что не помню.

– Можешь хотя бы попытаться?

Он продолжил идти, переступая через трещины. Поливалка миссис Шэд повернулась в их сторону, и в воздух поднялся серебристый туман.

– Магазин Уильсона, – пробормотал он.

– Что?

– Ничего.

– Который находится на Чартер-вэй? Что с ним?

– Мы ходили туда, когда я был маленьким.

– Мы тоже.

– Однажды мы пошли за покупками, – начал он тихо, по мере того, как они приближались к концу улицы, – мне тогда было четыре или пять, кажется. Эрик еще не родился. Она еще надела свое длинное пальто.

– Серое? Я помню его.

– В общем, мы пошли, как всегда, вдвоем. Взяли тележку для покупок, и она разрешила мне ее толкать, чтобы я тоже помогал. Ну, знаешь, клал туда молоко и продукты. Я остановился, чтобы выбрать хлопья и сказать ей, какие взять, но когда поднял взгляд, она была уже далеко впереди. Я видел только ее спину. И знаешь что? За ней ехала еще одна тележка, которую толкал еще один маленький мальчик, и банки она протягивала ему. Я не понимал. Мне казалось, они сейчас уедут и оставят меня одного. Я начал плакать. Я закричал: «Мама, это не я!» И когда она повернулась, я понял, что это не моя мама. Это была другая женщина в таком же пальто. Но перед тем, как она повернулась, это и было тем чувством.

Ее глаза заблестели, ей пришлось отвернуться.

И тогда она сделала то, чего никогда раньше не делала – просунула свою руку под его локоть, потянулась к запястью и переплела свои пальцы с его, крепко сжав ладонь. Он позволил ей это сделать.

Через некоторое время она сказала:

– Ты знаешь, в средней школе работают медсестры получше. Возможно, они смогут дать тебе таблетки, чтобы это прекратилось.

– Мне все равно.

– А мне нет.

– Может быть, я и был мертв. И что? В следующий раз я надеюсь не проснуться! Что ты об этом думаешь, а?

Когда она не ответила, он оглянулся.

Вдруг ее тоже нет.

На следующий учебный год началось настоящее сумасшествие, это было все равно что попасть за линию фронта и с боями пробиваться назад. Следующий оказался еще хуже, и он видел ее все реже и реже, даже до того, как отец узнал правду и начал возить его в институт на исследования. Это происходило уже не так часто, и отец всегда оказывался рядом. Единственный раз, когда его не было, случился в предпоследнем классе, уже после того, как у отца внезапно остановилось сердце. Она перестала общаться и с Винсентом, когда ее семья переехала. Говорили, что она поступила на подготовительные курсы при медицинском колледже, но никто не мог сказать куда. Если вы когда-нибудь ее встретите, передайте, что жизнь продолжается, и ее проект – напомните, что его звали Дэвид, – наконец-то понял, что в жизни можно пережить много маленьких смертей, и едва ли имеет значение, какая из них будет Настоящей.

(посвящается Кеннету Пэтчену)

Деннис Этчисон – тройной победитель Британской и Всемирной премий фэнтези. Его небольшие рассказы выходили в сборниках «Темная страна», «Красные сны», «Кровавый поцелуй», «Художник Смерть», «Разговор во тьме», «Вырезка», «Надо убить их всех и другие истории».

Деннис Этчисон – автор романов «Темная сторона», «Человек-тень», «Калифорния-готик», «Двойной край», «Туман», «Хэллоуин-2» и «Хэллоуин-3», «Видеодром» и составитель антологий «Острый край», «Мастера Тьмы (I–III)», «Метаужас», «Музей ужасов» и (совместно с Рэмси Кэмпбеллом и Джеком Данном) «Сбор костей».

Он много работает в кино, телевидении и радио и написал сотни сценариев для «Сумеречной зоны», «Страшных рассказов из журнала Фангория» и «Таинственного театра» Кристофера Ли.

В настоящее время готовит к изданию очередной сборник рассказов.

«Когда я был мальчишкой, – вспоминает Этчисон, – некоторые невероятные истории не забывались. Их все время рассказывали как абсолютную правду («Это случилось с лучшим другом моего кузена, богом клянусь!»), и постепенно они становились Всем Известными Фактами, как Мик Джаггер со своим потерянным батончиком «Марс» или Ричард Гир, столкнувшийся в неподходящем месте с песчанкой.

Много лет спустя я узнал, что классические истории про исчезающего автостопера, Крюка, убийцу на заднем сиденье и многие другие рассказывали повсюду, пока они не стали городскими легендами. Это заставило меня задуматься о других историях, которые произошли со мной лично.

Например, в детстве у нас была игра, где каждый пытался создать наиболее реалистичную картину аварии, чаще всего с участием велосипеда, чтобы изобразить собственную смерть. Мы застывали в самых невозможных позах и старались не дышать, а потом решали, чья смерть выглядела наиболее убедительной. Когда я вспоминал детство, это всегда казалось странной и отвратительной игрой, – до недавнего времени, когда я решил кое-что проверить. Мой друг, Майк Лестер, который вырос в другом штате, признался, что они с друзьями делали ровно то же самое, но рядом с оживленными дорогами, надеясь испугать проезжающих мотоциклистов.

Это и зацепило во мне писателя. Добавьте метапрозаический интерес к голосу рассказчика (кто в действительности начал рассказывать эту историю и почему?), прибавьте метафизическую магию «Прелюдии к поцелую», кино версию потрясающей пьесы Крейга Лукаса и вдохновение от эмоциональной храбрости и самоконтроля Кеннета Пэтчена… и вот, родился новый рассказ.

Конечно же, остается один большой вопрос, почему именно эти элементы, а не другие, сложились в моем подсознании в рассказ. Честно говоря, я не знаю, и это можно считать настоящей загадкой. Я играю только то, что слышу, даже если не понимаю, откуда звучит музыка.

Юн Айвиде Линдквист
Музыка Бенгта Карлссона, убийцы

Стыдно признаться, но я подкупил собственного сына, чтобы он начал учиться играть на пианино.

Эта идея пришла мне в голову однажды ночью, когда я услышал, как он тренькает на игрушечном синтезаторе, который ему подарили на день рождения два года назад. Представьте себе, ради этого он оторвался от своих компьютерных игр. Тогда я вошел к нему в комнату и спросил, не хочет ли он научиться играть на фортепьяно.

Нет, не хочет. Ни за что на свете. Я намекнул ему, что он будет получать больше карманных денег, если согласится. Восемьдесят крон в неделю вместо пятидесяти. Робин, почувствовав мое отчаяние, отказался даже взглянуть на районную музыкальную школу, если сумма не будет увеличена вдвое. До ста крон в неделю.

И я согласился. А что еще оставалось? Необходимо было что-то менять. Сын с пугающей скоростью погружался в виртуальный мир, и если пианино станет хоть ненадолго возвращать его в мир реальный, то цена не кажется такой уж большой.

Иллюзорный мир. Не знаю, как еще его назвать, но именно в нем Робин и проводил бо́льшую часть времени вне школы. Онлайн. Нацепив наушники, с джойстиком в руках, он отчаливал к тем берегам, куда мне доступа не было.

Не такая уж и проблема, подумаете вы. Это совершенно нормально, современная молодежь вся такая и т. д., и т. п. Это так. Но ему было всего одиннадцать. Сидеть безвылазно по пять, шесть, а то и семь часов в электронном придуманном мире вредно для здоровья. И я его подкупил.

Как вы думаете, что будет делать одиннадцатилетний ребенок, выторговав сто крон в неделю у безвольного папаши? Правильно: покупать новые игры. Но я не мог придумать, что еще можно сделать. Любое занятие, отвлекающее от битв с монстрами и общения с невидимыми собеседниками, – это уже прогресс.

Теперь я понял. Лучше бы я потратил деньги на более скоростной Интернет, на беспроводные наушники, на новый компьютер, на все, что угодно. Может быть, тогда удалось бы избежать этого мрака. Откуда мне было знать.

А начиналось все очень хорошо. У Робина явно были способности к музыке. Поиграв несколько недель одним пальцем «Братца Жака» и «У Мэри есть барашек», он вник в основы нотной грамоты и взял первые аккорды. Его успехов нельзя было не заметить, ведь он всего достиг сам, без помощи отца.

В том, что касается музыки, я абсолютный профан. Я никогда не пел и не играл ни на одном из инструментов. Скорее всего, Робин унаследовал музыкальный ген от матери, она должна была сидеть рядом с ним у пианино. Этот инструмент – одна из немногих вещей, которые от нее остались. Может, поэтому я так настаивал именно на нем? Чтобы сохранить хоть какую-то связь с ней.

Когда Робин начал заниматься музыкой, прошло почти два года с тех пор, как Аннели села в машину и больше не вернулась. Обледеневшая дорога, автобус на встречной… Через месяц там построили разделительный барьер между полосами. Всего через месяц. Я ненавидел эту металлическую преграду, ранящую мой взгляд каждый раз, когда я проезжал мимо того проклятого места. Потому что в нужный день ее не было.

Мы переехали через шесть месяцев после гибели Аннели. В старом доме было слишком много комнат – для будущих детей, о которых она мечтала. Эти комнаты напоминали мне о той жизни, которой уже не будет. Я просиживал в них долгие часы. Но самое главное, дом оказался слишком большим и дорогим, чтобы содержать его в одиночку.

Я решил расстаться со всеми погибшими мечтами и нашел работу в Норртелье, в трехстах километрах от старого дома. Мы переехали из Линчёпинга в хижину в лесу, продуваемую насквозь, площадью восемьдесят квадратных метров. Дом стоял в пяти километрах от города, где я никого не знал. Он был с трех сторон окружен хвойным лесом, сквозь кроны которых зимой не пробивалось ни лучика солнца.

Но дом оказался дешевым. Очень дешевым.

Во время переезда я чувствовал себя на подъеме. После шести месяцев, во время которых моя тоска обретала почти физические формы, душила по ночам, комкала простыни и гнала из постели, мне предоставился шанс вздохнуть чуть свободнее. На новом месте предстояло начать новую жизнь, хотя бы ради Робина. Для него было не слишком хорошо жить вдвоем с отцом, с которым в постели лежала смерть и чей сон никогда не продолжался более одного часа кряду.

Накануне отъезда я устроил генеральную уборку. Избавился от всего, что не требовалось для нашей новой жизни: от платьев Аннели, связанных вручную ковриков, мебели, будившей ненужные воспоминания о жизни, в которой нас было двое. Я разрубил хлам топором и выбросил все кусочки.

Ночь после этого прошла прекрасно, я впервые за шесть месяцев выспался. Только проснулся в ужасе.

Что я наделал?

В горячке я выбросил не только вещи, которые нам с Робином могли пригодиться (просто не мог оставить кухонный стол, за которым Аннели сидела с чашкой кофе, или лампу, освещавшую ее лицо), но даже то, что мне хотелось бы сохранить. Подушку, которую она любила прижимать к животу во сне. Заколки, в которых запутались ее волосы. Странный талисман. Все это было сломано и превращено в мусор.

Единственное, что сохранилось, – пианино. Парни, которые пришли выносить хлам, отказались забирать инструмент, а сам я его вытащить просто не мог. И оно осталось там, где стояло, с отпечатками ее пальцев на клавишах.

В то утро… проклятое утро! Если бы не это пианино, наверное, я бы окончательно потерял рассудок, и Робину пришлось бы звонить в полицию, а не ехать прощаться с одноклассниками. Как ни странно, но теперь со мной происходит то же самое – пианино не дает мне совсем пропасть.

Оно переехало с нами в новый дом. И так вышло, что единственным местом, куда его можно было втиснуть, оказалась спальня Робина. Наверное, именно поэтому Робин и начал играть, а через шесть недель уже мог взять несколько осознанных аккордов.

Не могу сказать, чтобы он много играл, но этого вполне хватало. Ему нравился учитель музыки: парень был моложе меня на несколько лет, но уже носил кофты и шлепанцы на пробковой подошве. Робину хотелось заслужить его одобрение, поэтому он выполнял упражнения, на час или два отрываясь от своих игр.

Я ничем не мог помочь ему в его занятиях музыкой, поэтому Робину не нравилось, что я присутствую в комнате, когда он занимается. Я уходил на кухню, читал газеты и прислушивался к тому, как звучащая в очередной раз «Свети, свети, маленькая звездочка» становится все уверенней.

Как только из комнаты снова начинали доноситься стрельба и вопли «Шестеренок войны» или «Хало», я перемещался в гостиную к телевизору и радовался тому, как изменилась наша жизнь.

Насколько я помню, это случилось на восьмой неделе. Я только что привез Робина с урока музыки и сидел на кухне с кофе и газетой, а он начал заниматься в своей комнате.

Я уже привык к звукам пианино, и они не отвлекали меня от чтения. Через некоторое время я почувствовал себя как-то странно. Оторвавшись от газеты, я прислушался.

Робин играл на пианино. Но что он играл?

Я вслушался, пытаясь определить, что это за мелодия, она показалась мне смутно знакомой. Время от времени я узнавал последовательность нот, которая напоминала знакомую мелодию, но потом она снова превращалась в случайный набор звуков. Я решил, что Робин просто перебирает клавиши, и нужно радоваться, что он достиг такого уровня игры. Если бы не странное чувство неловкости.

Я решил, что это потому, что некоторые ноты я узнавал, но не мог вспомнить, что это. Правда, услышанный набор звуков и не был похож на мелодию. Как будто ты что-то знаешь, но не можешь выразить. Вот на что было похоже это ощущение.

Я стиснул зубы, прикрыл уши ладонями и попытался сосредоточиться на газете. Я понимал, что должен поддерживать это начинание, и будет абсолютно неправильным войти в комнату Робина и попросить его остановиться. Я пытался читать статью о развитии ветряных электростанций, но не смог одолеть и слова. Единственное, что воспринимала моя голова, – едва слышные ноты.

Я уже был готов встать и постучаться в дверь его комнаты, но внезапно он начал играть «Колокольчики». Я облегченно вздохнул и вернулся к чтению.

В эту ночь мне приснился кошмар. Я был в густом хвойном лесу. Сквозь плотные темные кроны едва пробивался лунный свет. Вдали кто-то пел, а я, будто придавленный к земле, не мог двинуться с места. Посмотрев вниз, я увидел лом. Тяжелый железный лом у себя в руках. Пение превратилось в крик, и я проснулся с привкусом ржавчины во рту.

Был конец ноября, но снег еще не выпал. Робин готовился к выступлению на рождественском концерте – репетировал песенки про маленькие веселые снежинки и катание на санках, – а температура никак не хотела опускаться ниже нуля. В темные и сырые утренние часы пахло сгнившими листьями, а долгими вечерами ветер раскачивал сосны. Наш домик качался и скрипел под его порывами вместе с деревьями.

Однажды вечером я сидел в гостиной с Макбуком и пытался написать резюме. Я работал в овощном отделе гипермаркета ICA, но уже долгое время мечтал перебраться в маленький магазин, и как раз открылась вакансия. Эта работа обещала быть более интересной и разнообразной; да и находилась она на пять километров ближе.

Я тщательно обдумывал фразы, пытаясь представить себя ответственным и креативным работником, но в этот момент ветер взвыл в проводах, и Робин начал играть на пианино.

Мои пальцы перестали печатать, оставшись лежать на клавиатуре. Несмотря на завывание ветра, от которого дребезжали оконные стекла и скрипели деревянные перекрытия, мне казалось, что пианино играет прямо в этой комнате.

Дим, ди-дум, дум…

Я не помнил, были ли эти ноты теми же, что и в прошлый раз, но в тоже время знал, какая будет следующей, хотя ничего знакомого и логичного в мелодии не было. Мои пальцы вытянулись и стали шевелиться в такт музыке, а мысли улетели куда-то далеко-далеко.

Я очнулся от звука закрываемого Макбука. Часы показывали, что прошло полчаса. Полчаса, которые не сохранились в моей памяти.

Робин прекратил играть, и я услышал, как он разговаривает по скайпу с кем-то из своих приятелей. Я, как всегда, не мог понять, о чем они могут говорить, если – уж простите за откровенность – не живут реальной жизнью.

Я сидел на кухне за чашкой кофе и смотрел на едва различимые в сумерках стволы деревьев, которые раскачивал ветер. Отсутствие реальной жизни.

А что можно было сказать о моей жизнь?

Днем она протекала в магазине площадью в двести квадратных метров. Я занимался тем, что удовлетворял потребности покупателей в овощах и фруктах. Следил за тем, чтобы витрины радовали глаз: не было пустых полок, на прилавках лежал только свежий товар, причем в порядке, определенном нашим головным офисом. А еще я учил помощников, как правильно обращаться с грибами.

Однажды, когда магазин проводил промоакцию, я проявил инициативу и положил среди бананов маленькую обезьянку на батарейках. Естественно, она тут же до слез напугала какого-то ребенка, я получил выговор и мне было настоятельно рекомендовано основательно изучить инструкцию, выпущенную нашим головным офисом. Это было похоже на работу в одной из восточноевропейских диктаторских стран.