Текст книги "В бурьяне (In The Tall Grass)"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Джозеф Хиллстром Кинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Это бред! – вновь закричал Кэл. – Это бред, бред, СРАНЫЙ бред! – Слова сливались воедино: бредбредбредбред; какая глупая фраза, какое бессмысленное замечание, и, тем не менее, он не мог остановиться.

Он упал вновь, на этот раз серьезно, распластываясь грудью вперед. Теперь его одежда была забрызгана столь свежей, темной и теплой грязью, что она даже пахла, как экскременты.

Кэл поднялся, пробежал еще пять шагов, почувствовал, как трава опутывает его ноги – это было словно опустить ногу в пучок запутанной проволоки – и, черт побери, он упал в третий раз. Его голова жужжала, словно стая мух.

– Кэл! – кричала Бэкки. – Кэл, остановись! Остановись!

«Да, остановись. Если не остановишься, то будешь вопить „Помогите мне“ вместе с тем мальчиком. Сраным дуэтом.»

Он жадно глотал воздух. Его сердце скакало. Он ждал, пока пройдет жужжание в голове, и осознал, что оно было вовсе не в его голове. Это действительно были мухи. Он видел, как они залетают и вылетают из бурьяна: целый рой, кружащийся вокруг чего-то за движущейся желто-зеленой занавесью, прямо напротив него.

Он просунул руки в бурьян и раздвинул его, чтобы посмотреть.

В слякоти, на боку лежала собака – казалось, что когда-то это был золотистый ретривер. Дряблая коричневато-рыжая шерсть мерцала под движущимся настилом мух. Ее распухший язык свисал меж десен, а мутные жемчужины ее глаз выпученно торчали из головы. Ржавеющий ярлык на ее ошейнике поблескивал в глубине шерсти. Кэл вновь взглянул на язык. На нем был зеленовато-белый налет. Кэл не хотел и думать от чего. Грязная собачья шкура выглядела, словно желтый замусоленный ковер, наброшенный на груду костей. Кое-где, ее шерсть – небольшие ее пучки – развевалась на теплом ветру.

«Держи себя в руках». Это была его мысль, но произнесена она была успокаивающим голосом его отца. Имитация его голоса помогла. Он уставился на осевшее собачье брюхо и заметил там оживленное движение. Кишащее скопление личинок. Вроде тех, что вертелись на недоеденных гамбургерах, лежащих на пассажирском сидении того чертового «Приуса». Гамбургерах, которые пробыли там множество дней. Кто-то оставил их, покинул машину и оставил их, и так и не вернулся, и так и…

«Держи себя в руках, Кэлвин. Если не ради себя, то ради своей сестры.»

– Ладно, – пообещал он своему отцу. – Ладно.

Он поснимал узелки прочной растительности с голени и щиколоток, едва ощущая мелкие порезы, нанесенные травой. Он поднялся.

– Бэкки, ты где?

Тишина на протяжении долгого времени – достаточно долгого, чтобы его сердце успело покинуть грудь и подняться к глотке. Затем, с невероятно далекого расстояния: «Здесь! Кэл, что будем делать? Мы заблудились!»

Он вновь закрыл свои глаза, ненадолго. «Это реплика мальчика». Затем он подумал: ‘Le kid, c’est moi’ [7]7
  «Этот мальчик – я» (фр.)


[Закрыть]. Это было почти что забавно.

– Мы продолжим кричать друг другу, – сказал он, двигаясь в том направлении, откуда исходил ее голос. – Мы продолжим кричать друг другу, пока опять не сойдемся.

– Но я так хочу пить! – теперь она звучала ближе, но Кэл этому не доверял. Нет, нет, нет.

– Я тоже, – сказал он. – Но мы скоро выберемся, Бэк. Нам просто нужно не падать духом.

То, что он уже сам упал духом – немного, всего немного – было тем, о чем он бы никогда ей не сказал. В конце концов, она так и не сказала ему имя того парня, от которого залетела, и это, в некотором роде, делало их квитами. Один секрет у нее, теперь один и у него.

– А как же мальчик?

О, боже, ее голос опять угасал. Он был настолько напуган, что правда вырвалась из него совершенно беспрепятственно, еще и в полный голос.

– Да хрен с тем мальчиком, Бэкки! Сейчас надо подумать о себе!

• • •

Направления плавились в бурьяне, как плавилось и время: мир Дали с канзасским стерео. Они гонялись за голосами друг дружки, словно усталые дети, слишком упрямые, чтобы прекратить свою игру в квача и пойти обедать. Иногда Бэкки звучала близко; иногда она звучала далеко; он ни разу ее не увидел. Время от времени, мальчик кричал о помощи, однажды так близко, что Кэл прыгнул в бурьян с распростертыми руками, чтобы споймать его, прежде чем он уйдет, но мальчика там не было. Лишь ворона с оторванной головой и крылом.

«Здесь не бывает ни утра, ни ночи», подумал Кэл, «только вечный полдень». Но даже в тот момент, как эта идея пришла ему в голову, он заметил, что голубизна неба темнеет и хлюпающая земля под его промокшими ногами начинает тускнеть.

«Если бы у нас были тени, они бы становились длинне еи мы, по крайней мере, могли бы использовать их, чтобы идти в одном и том же направлении», подумал он, но теней у них не было. Только не в бурьяне. Он посмотрел на свои часы и без всякого удивления заметил, что они остановились, хотя были и самозаводными. Бурьян остановил их. Он был в этом уверен. Какая-то зловещая энергия в бурьяне; какая-то паранармольная хрень, будто из «Грани» [8]8
  «Грань» (Fringe) – американский научно-фантастический телесериал.


[Закрыть].

Было черт-знает сколько времени, когда Бэкки начала реветь.

– Бэк? Бэк?

– Мне надо отдохнуть, Кэл. Мне надо присесть. Я так хочу пить. И у меня начались спазмы.

– Схватки?

– Наверное. О боже, что если у меня случится выкидыш здесь, в этом гребаном поле?

– Просто посиди на одном месте, – сказал он. – Они пройдут.

– Спасибо, док, я… – Ничего. И тут она начала кричать. – Уйди от меня! Уйди! НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ!

Кэл, ныне слишком уставший, чтобы бежать, побежал вопреки.

• • •

Даже в своем страхе и потрясении, Бэкки знала, кем, должно быть, приходился этот сумасшедший, когда тот раздвинул бурьян и предстал перед ней. На нем была туристическая одежда – «Докерс» и покрытые запекшейся грязью лоферы от «Басс» [9]9
  «Докерс» (Dockers), «Басс» (Bass) – популярные американские бренды одежды.


[Закрыть]. Впрочем, больше всего его выдавала футболка. Хоть она и была выпачканна в грязи и покрыта некой темно-бордовой коркой, которая почти что наверняка была кровью, она разглядела клубок веревок, похожих на спагетти, и знала, что было написано сверху – «самый большой в мире моток бечевки, Кавкер Сити, Канзас». Разве похожая футболка не лежала аккуратно сложенной в ее чемодане?

Папаша того мальчика. Собственной, вымазанной в грязи и траве, персоной.

– Уйди от меня! – она вскочила на ноги, обхватывая руками живот. – Уйди! НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ!

Папаша ухмыльнулся. Его щеки были щетинистыми, губы красными.

– Успокойся. Хочешь выбраться? Это легко.

Она глядела на него, раззинув рот. Кричал Кэл, но в тот момент она не обращала на это внимания.

– Если бы ты мог выбраться, – сказала она, – тебя бы здесь уже не было.

Он захихикал.

– Верная идея. Неверный вывод. Я тут просто шел к своему мальчику. Уже нашел свою жену. Хочешь с ней познакомиться?

Она молчала.

– Ладно, так тому и быть, – сказал он, и отвернулся от нее. Он уставился в бурьян. Сейчас он пропадет из виду так же, как пропал и ее брат, и Бэкки овладел резкий приступ паники. Он был явно сумасшедшим – стоило только взглянуть в его глаза или послушать то, как он зачитывает свои текстовые сообщения, чтобы понять это – но он был человеком.

Он перестал смотреть туда и, ухмыляясь, обернулся.

– Забыл представиться. Моя вина. Зовут Росс Хумбольт. Занимаюсь недвижимостью. Город – Пафкипси. Жена – Натали. Мальчик – Тобин. Милый малый! Умный! А ты Бэкки. Брат – Кэл. Последний шанс, Бэкки. Либо иди со мной, либо погибай. – Он перевел взгляд на ее живот. – Вместе с ребенком.

«Не верь ему»

Она не поверила, но все равно последовала за ним. На, как она надеялась, безопасном расстоянии.

– Ты и сам не знаешь, куда идешь.

– Бэкки? Бэкки? – Кэл. Но издалека. Откуда-то из Северной Дакоты. Возможно, из Манитобы. Она полагала, что ей стоит ответить ему, но ей черезчур дерло горло.

– Я так же блуждал в бурьяне, как и вы двое, – сказал он. – Но сейчас уже нет. Я поцеловал камень. – Он бегло обернулся и посмотрел на нее лукавым, бешеным взглядом. – И обнял его. Вшш. Да ты сама посмотришь. Эти пляшущие человечки. Все увидишь. Ясно как божий день. Обратно к дороге? По прямой! Чтоб мне под землю провалиться. Жена здесь, рядом. Ты должна с ней познакомится. Она мое золотце. Делает лучший мартини в Америке. Как-то жил-был парнишка Максвини, проливший вино на свой кхе-кхе! Приличия ради, он джину добавил. Думаю, остальное ты знаешь. – Подмигнул он ей.

В средней школе, Бэкки ходила в спортзал, на факультатив «Самозащиты для молодых девушек». Теперь она пыталась вспомнить приемы и не могла. Единственное, что она могла вспомнить…

На дне правого кармана в ее шортах лежала связка с ключами. Самый длинный и толстый ключ был от передней двери дома, где она выросла со своим братом. Она отделила его от остальных и зажала между первыми двумя пальцами руки.

– А вот и она! – весело провозгласил Росс Хумбольт, обеими руками раздвигая высокий бурьян, словно путешественник из какого-то старого фильма. – Поздоровайся, Натали! У этой юной девушки скоро будет чадо!

За тем участком травы, что он раздвинул была разбрызгана кровь, и Бэкки хотела остановиться, но ее ноги несли ее вперед, и он даже слегка отступил в сторону, словно в одном из тех других старых фильмов, где галантный парень говорит «После тебя, куколка» и они заходят в шикарный ночной клуб, где играет джазовый ансамбль; вот только это был не шикарный ночной клуб, а протоптанный участок травы, на котором лежала та женщина, Натали Хумбольт, если так ее звали: вся скрюченная, с выпученными глазами и подзадертым платьем, обнажающим большие красные впадины на ее бедрах; и Бэкки подумала, что ей стало ясно, почему у Росса Хумбольта из Пафкипси были такие красные губы, и почему одна рука Натали была вырвана из плеча и лежала в трех метрах от нее в продавленной траве, которая уже начинала распрямляться, и на ее руке тоже были большие красные впадины, и эти красные места все еще были влажными, потому что… потому что…

«Потому что она пробыла мертвой не так уж и долго», подумала Бэкки. «Мы слышали, как она кричит. Мы слышали, как она умирает».

– Моя семья здесь уже достаточно долго, – сказал Росс Хумбольт дружелюбным, конфиденциальным тоном в то время, как его запачканные травой пальцы обхватили шею Бэкки. Он икнул. – Порой, люди становятся очень голодными. А здесь нету никакого «МакДональдса»! Не-а. Можно пить воду, которая сочится из земли – она грязная и чертовски отвратительно теплая, но со временем ты привыкаешь – вот только мы здесь уже несколько дней. Правда, сейчас я сыт. Сыт, как бочка. – Его окровавленные губы опустились в ее ушную раковину, и его щетина щекотала ей кожу, пока он нашептывал, – Хочешь увидеть камень? Хочешь голой лежать на нем и чувстовать меня в себе, под кружащимися звездами в то время, как трава поет наши имена? Поэзия, а?

Она попыталась втянуть полную грудь воздуха, чтобы закричать, но ничего не попало ей в горло. В ее легких образовалась внезапная жуткая пустота. Его большие пальцы вжимались ей в горло, сминая мышцы, сухожилия, мягкие ткани. Росс Хумболт улыбался. Его зубы были испачканны кровью, но язык был желтовато-зеленого цвета. Изо рта у него пахло кровью; и только что подстриженным газоном.

– Траве есть что сказать тебе. Тебе просто нужно научиться слушать. Тебе нужно научиться разговаривать на языке буряьна, детка. Камень знает. После того, как ты увидишь камень, поймешь. За два дня я узнал от этого камня больше, чем за двадцать лет учебы.

Он наклонял ее в обратную сторону, и ее спина изгибалась. Она гнулась, словно высокая травинка на ветру. Его зеленое дыхание вновь хлынуло ей в лицо.

– Двадцать лет учебы и они ставят тебя на сумрачную смену [10]10
  Аллюзия на слова известной песни Боба Дилана ‘Subterranean Homesick Blues’ – «двадцать лет учебы и они ставят тебя на дневную смену» (‘Twenty years of schooling and they put you on the day shift’)


[Закрыть], – сказал он, и рассмеялся. – Хороший старый рок, правда? Дилан. Дите Яхве. Бард из Хиббинга. Скажу тебе вот что. Камень в центре этого поля – вот хороший старый «рок» [11]11
  Игра слов; Rock (англ.) – камень; рок (муз. направление)


[Закрыть], но это голодный «рок». Он работал на сумрачной смене еще до того, как краснокожие охотились на равнинах Осейджи, с тех пор, как ледники перенесли его сюда во время последнего ледникового периода, и о, детка, он охренеть какой голодный.

Ей хотелось врезать ему коленом по яйцам, но это требовало слишком больших усилий. Максимум, что она могла сделать, это приподнять ногу на несколько дюймов и плавно опустить ее назад. Поднять ногу и опустить. Поднять и опустить. Казалось, что она в замедлении топает ногой, словно лошадь, которая готовится выйти из стойла.

Созвездия черных и серебристых искр вырвались из уголков ее глаз. «Кружащиеся звезды», подумала она. Это было странным образом захватывающе – смотреть как рождаются и умирают новые вселенные, появляясь и угасая. Она понимала, что и сама скоро станет угасать. Это не казалось ей чем-то ужасным. Не надо было предпринимать какие-либо срочные действия.

Кэл выкрикивал ее имя, откуда-то от нее за версту. Если до этого он был в Манитобе, то теперь он был на дне шахты в Манитобе.

Ее рука сжала в кармане связку с ключами. Зубцы некоторых ключей впивались в ее ладонь. Вгрызаясь в нее.

– Кровь это хорошо, но слезы лучше, – сказал Росс. – Для такого старого голодного камня. И когда я поимею тебя на этом камне, он получит всего понемногу. Но все должно быть по-быстрому. Не хочу это делать на глазах у ребенка. Мы – баптисты. – С его рта воняло.

Она вытянула из кармана руку, где между средним и указательным пальцем торчал конец ее домашнего ключа, и вонзила свой кулак в лицо Росса Хумбольта. Она лишь хотела оттолкнуть его рот, не хотела, чтобы он дышал на нее, не хотела больше чувствовать эту зеленую вонь. Ее рука была бессильной, и удар ее получился ленивым, почти что дружеским, но ключ зацепил его под левым глазом и разодрал ему щеку, кровью очерчивая кривую линию.

Он вздрогнул, отдергивая назад свою голову. Его руки ослабили хватку; на мгновение его пальцы уже не впивались в мягкую кожу ее шейной впадины. Секунду спустя он опять усилил свою хватку, но к тому времени она успела сделать один громкий вдох. Искры – кружащиеся звезды – взрывающиеся и вспыхивающие на периферии ее зрения, плавно исчезли. Ее голова прояснилась – так, будто кто-то выплеснул ей в лицо ледяной воды. Когда она ударила его в следующий раз, то уже размахнулась, и воткнула ключ ему в глаз. Ее костяшки столкнулись с его черепом. Ключ пробил роговицу и вошел в жидкую середину глазного яблока.

Он не закричал. Он издал некое собачье рявканье, какое-то рычащее мычание, и с силой дернул ее в сторону, пытаясь повалить с ног. Предплечья его были обгоревшими и шелушились. С близкого расстояния, она увидела, что его нос тоже шелушится, причем сильно: его переносица горела от солнечных ожогов. Он скривился, обнажая зубы, покрытые розовыми и зелеными пятнами.

Ее рука отпрянула и отпустила связку ключей. Она продолжала свисать из его фонтанирующей левой глазницы в то время, как другие ключи плясали друг с дружкой, ударяясь о его щетинистую щеку. Кровь покрыла всю левую часть его лица. Вокруг них бушевал бурьян. Поднялся ветер, и высокие травинки хлестали и молотили Бэкки по спине и ногам.

Он врезал ей коленом в живот. Казалось, будто ее ударили поленом. Бэкки почувствовала боль и кое-что похлеще боли – внизу, между животом и пахом. Кручение, сродни мышечным спазмам: словно в ее утробе была затянутая узлом веревка, и кто-то туго натягивал ее – туже, чем она должна была быть.

– О, Бэкки! О, девочка! Твоя задница… твоя задница теперь принадлежит бурьяну! – закричал он с дрожащей ноткой безумного веселья в голосе.

Он еще раз врезал ей коленом в живот, а затем и третий раз. Каждый удар пробуждал новую, темную, губительную вспышку боли. «Он убивает ребенка», подумала Бэкки. Что-то заструилось по ее левой ноге. Она не могла сказать была ли это кровь или моча.

Они плясали вместе – беременная девушка и одноглазый безумец. Они плясали в бурьяне, хлюпая в грязи ногами, и его руки обхватывали ее горло. Они оба забрели в колышущийся полукруг около трупа Натали Хумбольт. Бэкки видела, что слева лежит тело: мельком уловила бледные, окровавленные, искусанные бедра, потрепанную джинсовую юбку и выставленные на показ, запачканные травой трусики Натали. И ее руку – руку Натали, лежащую в траве прямо за ногами Росса Хумбольта. Грязная, оторванная рука Натали (как он ее вырвал? оторвал, как куриную ножку?) валялась с едва согнутыми пальцами и грязью под поломанными ногтями.

Бэкки набросилась на Росса, подавшись всем своим весом вперед. Он сделал шаг назад, наступил на руку, и та провернулась под его ногой. Заваливаясь, он издал гневный, кряхтящий, болезненный возглас, утягивая ее с собой. Он не отпускал ее горло, аж пока не ударился о землю, громко клацнув своей захлопнувшейся челюстью.

Он принял на себя основную часть удара, смягчая ее падение упругой массой своего провинциального баптистского брюха. Она оттолкнулась от него и на четвереньках закарабкалась в бурьян.

Вот только она не могла двигаться быстро. Ее внутренности пульсировали ужасающей тяжестью и ощущением напряженности, словно она проглотила набивной мяч. Ей хотелось вырвать.

Он словил ее за щиколотку и потянул. Она упала плашмя – прямо на свой больной, пульсирующий живот. Пронзительная, разрывающая боль прошла сквозь него, создавая ощущение, будто внутри что-то взорвалось. Ее подбородок ударился о влажную землю. Перед ее глазами кишели черные пятна.

– Куда ты идешь, Бэкки ДеМут? – Она не говорила ему своей фамилии. Не могло быть, чтобы он ее знал. – Я ведь найду тебя вновь. Бурьян покажет мне, где ты прячешься, маленькие пляшущие человечки приведут меня прямиком к тебе. Иди сюда. Тебе больше не нужно ехать в Сан Диего. Не надо принимать никаких решений насчет ребенка. Все уже сделано.

Ее зрение прояснилось. Прямо перед собой, на приплюснутом участке травы, она увидела соломенную дамскую сумочку с вытряхнутым из нее содержимым, и среди всего этого беспорядка лежала маленькая пара маникюрных ножниц – они выглядели почти как щипчики. Их лезвия были липкими от крови. Она не хотела даже и думать о том, каким образом Росс Хумбольт из Пафкипси мог применить этот инструмент, или каким образом его может теперь применит она.

Тем не менее, она сжала их в своей руке.

– Иди сюда, говорю, – сказал ей Росс. – Ну давай же, сука. – Она поднималась на ноги.

Она развернулась и кинулась обратно на него, сжимая в кулаке маникюрные ножницы Натали Хумбольт. Она ударила его в лицо один раз, дважды, трижды, пока он не начал кричать. Это был крик боли, несмотря на то что он перерос в громкий захлебывающийся хохот еще до того, как она покончила с ним. Она подумала: «Мальчик тоже смеялся». Затем, на протяжении долгого времени она не думала ни о чем. Аж до восхода луны.

• • •

Под последними лучами дневного света, Кэл сидел в бурьяне и вытирал слезы со своих щек.

Он лишь немного дал волю слезам. Он просто повалился на свою пятую точку, после черт знает сколь долгого времени безуспешных блужданий и выкрикиваний «Бэкки» – она уже давно перестала ему отвечать – и спустя мгновение, его глаза пощипывали и были влажными, а дыхание стало хрипловатым.

Закат был великолепен. Небо было сплошь темно-синим, темнеющим едва ли не до черноты, а на западе, за церквушкой, горизонт освещался дьявольским свечением гаснущих угольков. Он то и дело глядел на него, когда были силы подпрыгнуть и посмотреть, и когда он мог убедить себя, что есть смысл осматриваться.

Его кроссовки промокли до нитки, из-за чего стали тяжелыми, и у него болели ноги. Его бедра зудели изнутри. Он снял свой правый ботинок и вытрусил из него грязную воду. Он был без носков, и его босые ноги приобрели мертвенно-бледный, сморщившийся вид утопленника.

Он снял второй кроссовок, уже собирался вытрусить его, но замешкался. Он поднес его к губам, запрокинул голову, и позволил грязной воде – воде, которая по вкусу напоминала его же вонючие ноги – разлиться по его горлу.

Он слышал Бэкки и Того Мужика, далеко-далеко в бурьяне. Слышал, как Тот Мужик разговаривал с ней радостным, нетрезвым голосом, почти что вычитывал ее, правда Кэл не мог расслышать большинство из того, что было сказано на самом деле. Что-то насчет какого-то камня. Что-то насчет пляшущих человечков. Что-то насчет того, что кто-то голодный. Строчка из какой-то старой народной песни. Что там тот парень пел? «Двадцать лет писательства и они ставят тебя на ночную смену». Нет, не так. Но что-то похожее. Народная музыка не входила в его сферу интересов; ему больше нравились «Раш». Они скользили по «Постоянным волнам» на протяжении всей дороги [12]12
  «Раш» (Rush) – канадская прогрессив-рок группа. Один из их самых известных альбомов носит название «Постоянные волны» (Permanent waves).


[Закрыть].

Затем он услышал, как они оба дрались и боролись в бурьяне, услышал приглушенные крики Бэкки и тирады Того Мужика. Напоследок, раздались крики… крики, которые ужасно походили на вопли веселья. Но они принадлежали не Бэкки.

К тому моменту, Кэл уже впал в истерику, бегая, прыгая и пытаясь до нее докричаться. Он кричал и бегал долгое время, пока наконец не взял себя в руки, заставил себя остановиться и прислушаться. Он согнулся, схватившись за колени и тяжело дыша болящим от жажды горлом, и сосредоточился на тишине.

Бурьян молчал.

– Бэкки? – окликнул он ее вновь, охриплым голосом. – Бэк?

Ничего, кроме скользящего в траве ветра.

Он прошелся еще немного. Он окликнул ее вновь. Он присел. Он пытался не плакать.

И закат был великолепен.

Он в сотый раз безнадежно пошарился по карманам, охваченный жуткой фантазией о сухой, завалявшейся пластинке «Джуси Фрут». Он купил пачку «Джуси Фрут» еще в Пенсильвании, но они с Бэкки сжевали ее, еще прежде чем добрались до Огайо. «Джусси Фрут» было пустой тратой денег. Этот короткий пробелск сахарно-цитрусового вкуса всегда пропадал через четыре секунды. Он нащупал кусочек плотной бумаги и извлек спичечный коробок. Кэл не курил, но в ликеро-водочном магазине через дорогу от Каскаскийского дракона в Вандалии их давали бесплатно. Спереди на коробке был изображен длинный десятиметровый стальной дракон. Бэкки и Кэл заплатили за горстку жетонов и провели почти всю первую половину вечера, подкармливая большого металлического дракона, дабы поглазеть на извергающиеся из его ноздрей струи горящего пропана. Кэл представил себе установленного посреди этого поля дракона и ощутил дурманящее удовольствие при мысли о том, как он выдыхает в бурьян разрушительный огненный поток.

Он вертел спичечный коробок в руке, ощупывая мягкий картон.

«Спали поле», подумал он. «Спали хреново поле». Бурьян загорится, как старая солома, как только его коснется огонь.

Он представил себе реку пылающего бурьяна, искр и витающих в воздухе обрывков обгоревшей травы. Мысленный образ был настолько сильным, что он мог закрыть глаза и почти что почувствовать этот запах – в какой-то степени даже благоприятный, августовский запах горящий зелени.

Но что если огонь сыграет с ним злую шутку? Что если, где-то там, он настигнет Бэкки? Что если она будет без сознания и проснется от запаха собственных горящих волос?

Нет. Бэкки будет дальше, чем огонь. И он будет дальше, чем огонь. Его идея состояла в том, что он должен был навредить бурьяну, показать, что он больше не собирается играть в эти игры, и тогда он отпустит его – отпустит их обоих. Всякий раз, как какая-нибудь травинка задевала его щеку, он чувствовал, что она дразнит его, играется с ним.

Он поднялся на свои больные ноги и начал выдергивать бурьян. Бурьян был словно старые крепкие веревки – крепкие и острые; они ранили его руки, но он вырвал несколько стебельков, смял их в кучу и стал перед ней на колени – словно кающийся у сокровенного алтаря. Он оторвал спичку, приложил ее к терке для зажигания, прислонил к ней крышку, чтобы удержать ее на месте, и дернул. Вырвалось пламя. Его лицо было близко и он вдохнул жгучий запах серы.

Спичка потухла сразу же, как только он поднес ее к влажной траве, с тяжелыми от никогда не высыхающей росы стеблями, плотно заполненными соком.

Когда он зажигал следующую спичку, его руки дрожжали.

Прикоснувшись к траве, спичка зашипела и потухла. Разве Джек Лондон не написал об этом историю?

Еще одна. И еще одна. Каждая спичка выпускала маленький тучный клубок дыма, как только прикасалась к влажной зелени. Одна из них и вовсе не догорела, потухнув на легком ветру сразу же, как только была зажжена.

Наконец, когда осталось всего шесть спичек, он зажег одну из них и в отчаянии поднес ее к самому коробку. Бумажный коробок загорелся яркой горячей вспышкой, и он уронил его в кучу опаленного, но все еще влажного бурьяна. На какой-то миг, он обосновался на вершине этого скопления желто-зеленой травы, выпуская вверх длинный, яркий язык пламени.

Затем спичечный коробок прожег дыру во влажном бурьяне, упал в грязь и потух.

В приступе болезненного, мерзкого отчаяния, он пнул кучу ногой. Это был единственный способ, чтобы вновь удержаться от слез.

После этого он сел и затих: прижав ко лбу колени и закрыв глаза. Он был уставшим и хотел отдохнуть, хотел лечь на спину и смотреть, как появляются звезды. В то же самое время он не хотел опускаться в липкую грязь, не хотел, чтобы она попала в его волосы, промочила сзади его футболку. Он и так был вдоволь испачкан. Его обнаженные ноги были испещрены полосами от острых краев бурьяна. Он решил, что ему следует вновь попытаться пойти в сторону дороги – прежде чем потемнеет окончательно – но он еле стоял на ногах.

Отдаленный звук автомобильной сигнализации заставил его, наконец, встать. Не просто какая-то там сигнализация, нет. Эта сигнализация звучала не так, как большинство из них: « вау-вау-вау»; эта звучала так: « ВИИИИИ-у, ВИИИИИ-у, ВИИИИИ-у». Насколько ему было известно, так «вииии-у-кали», мигая фарами в такт, только старые «Мазды», когда их пытались взломать.

Вроде той, на которой они с Бэкки отправились пересекать страну.

ВИИИИИ-у, ВИИИИИ-у, ВИИИИИ-у.

Его ноги были уставшими, но он все же подпрыгнул. Дорога вновь была ближе (не то чтобы это было важно), и да, он видел пару мигающих фар. Вообщем-то, больше и ничего, но ему не нужно было видеть что-либо еще, чтобы понять что происходит. Люди, живущие вдоль отрезка этого шоссе, наверняка, знают все об этом поле бурьяна через дорогу от церкви и неработающего боулинг-клуба. Они, наверняка, держат своих детей на безопасной стороне дороги. И когда, время от времени, какой-то турист слышит крики о помощи и исчезает в бурьяне, полный решимости сыграть роль доброго самаритянина, местные жители навещают его автомобиль и забирают все ценное.

«Они, наверное, любят это старое поле. И боятся его. И богословляют. И…»

Он попытался отсечь логическое заключение, но не смог.

«И приносят ему жертвы. Добыча, которую они находят в багажниках и бардачках? Лишьнебольшой бонус.»

Он хотел к Бэкки. О господи, как же он хотел к Бэкки. И, о господи, как же он хотел есть. Он не мог определиться, чего ему хотелось больше.

– Бэкки? Бэкки?

Тишина. Над его головой уже мерцали звезды.

Кэл упал на колени, прижался руками к грязной земле и зачерпнул воды. Он пил ее, стараясь процеживать зубами грязь. «Если бы Бэкки была со мной, мы бы что-то придумали. Точно знаю, что придумали бы. Ведь у Айка и Майка мысли одни на двоих».

Он зачерпнул еще немного воды, на сей раз уже забывая процеживать ее, и проглотил ее вместе с грязью. И с чем-то шевелящимся. Жучком или, быть может, небольшим червяком. Да и что с этого? Это же белок, правда?

– Я никогда не отыщу ее, – сказал Кэл. Он глядел на темнеющую, развевающуюся траву. – Ведь ты не позволишь мне этого сделать, да? Ведь ты разделяешь людей, которые любят друг друга, не так ли? Это твоя основная работа, да? Мы просто будем беспрестанно ходить кругами и звать друг друга, пока не сойдем с ума.

Вот только Бэкки перестала его звать. Подобно той мамаше, Бэкки за…

– Так не должно было быть, – промолвил тихий отчетливый голосок.

Кэл резко повернул головой. Возле него стоял маленький мальчик в забрызганной грязью одежде. У него было истощенное, грязное лицо. В одной руке за желтую лапку он держал мертвую ворону.

– Тобин? – прошептал Кэл.

– Это я. – Мальчик поднес ворону ко рту и зарылся лицом в ее чрево. Захрустели перья. Ворона закивала своей мертвой головой, словно говоря: « Да-да, именно так, полезай поглубже».

Казалось бы, Кэл слишком устал, чтобы вставать на ноги после своего последнего прыжка, но страх выдвигает свои требования, посему он все же вскочил. Он вырвал ворону из его грязных рук, едва ли замечая выпадающие из ее живота внутренности. Тем не менее, он увидел перо, прилипшее к уголку его рта. Он видел это очень отчетливо, даже в наступающем сумраке.

– Нельзя это есть! Господи, малый! Ты что, совсем сбредил?

– Не сбредил, Капитан Кэл, просто проголодался. И вороны не так уж плохи. Фредии съесть я не мог. Ведь я любил его. Папа сьел чуть-чуть, но я отказался. Правда, тогда я еще не прикосался к камню. Когда прикосаешься к камню – типа как приобнимаешь его – все становится ясно. Просто узнаешь намного больше. Но становишься голоднее. А как говорит мой папа, «человек – это мясо, и человеку нужно что-то есть» [13]13
  Аллюзия на известную фразу из популярного в 80-ых фильма ужасов «Адский мотель» – «Мясо есть мясо, и человеку нужно что-то есть» (‘Meat’s meat and man’s gotta eat’)


[Закрыть]. После того, как мы побывали у камня, мы разделились, но он сказал, что мы можем найти друг друга когда захотим.

Кэл зациклился на пол пути:

– Фредди?

– Это был наш золотистый ретривер. Отлично ловил фрисби. Прямо как собаки по телевизору. Здесь проще кого-то найти, если он уже умер. Поле не передвигает мертвых. Немного побродить – и найдешь.

Кэл сказал:

– Тобин, ты нас сюда заманил? Скажи-ка мне. Я не буду злиться. Тебя, наверняка, заставил отец.

– Мы услышали, как кто-то кричал. Какая-то маленькая девочка. Она говорила, что потерялась. Так попали сюда мы. Так все и работает. Мой папа, наверняка, убил твою сестру.

– Откуда ты знаешь, что она моя сестра?

– Камень, – попросту сказал он. – Камень учит тебя слышать бурьян, а бурьян знает все.

– Тогда ты должен знать мертва она или нет.

– Я могу узнать для тебя, – сказал Тобин. – Нет. Я могу сделать даже больше. Я могу показать тебе. Хочешь пойти посмотреть? Хочешь проверить все ли с ней в порядке? Пошли. Следуй за мной.

Не дожидаясь ответа, мальчик развернулся и шагнул в бурьян. Кэл бросил мертвую ворону и кинулся за ним вслед, не желая выпускать его из виду ни на секунду. Выпусти он его из виду, возможно, он скитался бы здесь целую вечность, никогда больше не повстречав его. «Я не буду злиться», сказал он Тобину, но он таки был зол. Зол не на шутку. Не настолько зол, чтобы убить мальчика, конечно же, нет (наверное, конечно же, нет), но он намеревался держать этого маленького козлика-предателя [14]14
  им. ввиду специально натренированный козел-вожак, который ведет стадо на убой


[Закрыть]на прицеле.

Вот только не сумел, поскольку над бурьяном поднялась луна – оранжевая и распухшая. «Она будто беременна», подумал он, а когда оглянулся, Тобина уже не было. Он через силу заставил свои усталые ноги бежать, проталкиваясь сквозь бурьян, набирая в легкие воздух, чтобы крикнуть ему. И тут проталкиваться стало не через что. Он стоял на поляне – настоящей открытой поляне, не просто на протоптанной траве. Посередине, из земли торчал огромный черный камень. Он был размером с пикап, и весь изрисован крохотными пляшущими человечками. Они были белыми и, казалось, парили в воздухе. Казалось бы, двигались.