Текст книги "Сезон охоты на людей"

Автор книги: Стивен Хантер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Глава 17

Старшего полковника Хуу Ко начали критиковать еще во время его пребывания в госпитале. Критика была беспощадной. Она была непрерывной. Она была жестокой. Каждый день в десять часов его отвозили на кресле-каталке в зал, где заседал комитет. Его страшно обгоревшая левая рука, замотанная бинтами, висела на перевязи, он чувствовал себя сонным и отупевшим от болеутоляющих лекарств, а в голове звенели революционные афоризмы, которыми его беспрестанно потчевали медсестры и врачи.

Он сидел в неловкой позе, раскрасневшийся от нескончаемого жара, ожидая, когда действие обезболивающих средств начнет проходить, а перед ним сидели обвинители, лиц которых он не мог рассмотреть, так как лампы были направлены ему в лицо.

– Старший полковник, почему вы отказались продолжать движение, невзирая на потери?

– Старший полковник, кто надоумил вас прекратить движение и отправить отряды на розыски американского снайпера?

– Старший полковник, может быть, вы подвержены заразе самолюбия и самомнения? Или вы не доверяете Родине и ее движущей силе, Партии?

– Старший полковник, почему вы потратили впустую время на разворачивание минометов, когда одно подразделение могло бы заблокировать американцев в их укрытии и вы могли бы успеть атаковать лагерь «Аризона» до наступления рассвета?

– Старший полковник, правда ли, что политический комиссар Фук Бо перед своей геройской смертью рекомендовал вам выбрать иной, лучший образ действий, и если так, то почему вы пренебрегли его советом? Разве вы не знали, что он говорил от имени Партии?

Вопросы были бесконечными, как и его боль.

Самое главное, что все обвинения по сути своей были справедливыми: он вел себя непрофессионально, поддался западным демонам самолюбия, яд которых, судя по всему, глубоко проник в его душу и так и не успел выветриться за годы суровой аскетической жизни. Он поступал так, будто все случившееся было личным поединком между ним и американцем, который сумел до такой степени вывести его из равновесия. Он сорвал выполнение задания ради того, чтобы убить американца, и, если верить разведывательным донесениям, в этом тоже не смог добиться успеха.

Он был опозорен. Теперь у него не могло быть никакого достойного будущего. Он потерпел полную неудачу, потому что его сердце оказалось слабым, а характер – никудышным. Все, что о нем говорили, было совершенно верным, а критика, которой его подвергали, и близко не походила на наказание, какого он заслуживал. Никто не мог покарать его строже, чем он сам карал себя. Он заслужил адские муки, он заслужил забвение. Он был тараканом, который...

Но однажды произошло чрезвычайно странное событие. Прямо во время очередного заседания, когда непреклонная воля политических офицеров вдребезги сокрушала остатки его жалкой никчемной личности, двери без стука отворились и в помещение стремительно вошли два курьера из Политбюро. Они подали старшему дознавателю конверт, который тот поспешно вскрыл и пробежал глазами депешу.

В следующий момент его лицо расплылось в широкой улыбке, полной любви и сострадания. Он смотрел на Хуу Ко так, будто перед ним находился собственной персоной спаситель человечества, покойный, но вечно живой великий Дядя Хо.

– Ах, полковник, – взревел он голосом, исполненным такой липкой сладости, что это казалось почти неприличным, – ах, полковник, мне кажется, что вы чувствуете себя так неудобно в этом кресле! Уверен, что вы не отказались бы от чашки чаю! Тран, окажите любезность, сходите на кухню и принесите полковнику чашку чаю. И каких-нибудь хороших конфет. Цукаты из свеклы? Или американский шоколад? Ах да, «Херши», у нас же есть «Херши» с... если не возражаете, то я предложил бы с... с миндалем.

– С миндалем? – переспросил полковник, мысли которого пребывали очень, очень далеко от «Херши» с миндалем.

Тран, который лишь минуту назад на все корки честил полковника, браня его за глупость, с готовностью вскочил и, как лакей, помчался исполнять поручение. Буквально через несколько секунд он вернулся с подносом, на котором стояли чайник, тонкая фарфоровая чашка и блюдечко с плитками шоколада «Херши», густо напичканными миндалем, и подал все это новой знаменитости. Тут же весь комитет собрался вокруг своего нового большого друга и революционного героя полковника, а через несколько минут старый Тран собственноручно отвез сидевшего в инвалидном кресле полковника в автомобиль, с непритворной теплотой расспрашивая по пути, как поживают прекрасная жена полковника и шестеро его чудесных детей.

Комитет в полном составе стоял у дверей и приветливо махал руками полковнику, отъезжавшему в сверкающем «ситроене» в обществе двух порученцев из Политбюро, которые ничего не стали ему объяснять, а лишь предложили сигареты, термос чая и вообще делали все, чтобы ему было удобно и спокойно.

– Почему меня столь внезапно реабилитировали? – поинтересовался он. – Ведь я классовый предатель и трус. Я саботажник, обструкционист, ревизионист и тайный шпион Запада.

– Ах, полковник! – воскликнул старший из сопровождающих и принужденно захохотал. – Вы шутите! Как вы забавно сказали! Правда, он великий остряк? Я и забыл, полковник, что о вашем остроумии рассказывают легенды!

И Хуу Ко понял, что этот человек, ко всему прочему, напуган. Что же такого могло случиться?

А в следующее мгновение ему все стало ясно. В Демократической Республике Вьетнам имелась только одна сила, которая могла вот так внезапно все изменить, – русские.

* * *

В своем военном представительстве советские эксперты из ГРУ – Главного разведывательного управления – долго и настойчиво допрашивали его, не пытаясь, впрочем, определить его вину. Эти люди были одновременно отчужденными и внимательными, все одетые в черную боевую униформу спецназа без знаков различия, хотя по поведению все же можно было различить старших и младших по званию. Они ни разу не упомянули ни о политике, ни о революции. Хуу Ко четко осознал, что это не следствие с целью предать его суду, а разведывательная операция.

Они были очень скрупулезны на свой западный манер. Хуу Ко неторопливо рассказал обо всем, что было, сначала указывая все по карте, а потом, на второй день, на масштабной модели долины, ведущей в Кхамдук. Его поразило, как быстро была сделана эта модель и как точно были переданы на ней все детали, вплоть до раскраски. Все беседы велись по-русски.

– Вы были...

– Вот здесь, когда раздались первые выстрелы.

– Сколько их было?

– Он выстрелил три раза.

– Полуавтомат?

– Нет, винтовка с затвором. Он стрелял недостаточно быстро для полуавтомата, хотя и с таким оружием был очень, очень хорош. Пожалуй, я не только не видел, но даже и не слышал о человеке, который мог бы так быстро действовать оружием с ручным затвором.

Русские слушали его внимательно, но было ясно, что их интересовал не только снайпер. Нет, они изучали весь ход операции, гибель саперной команды, звуки выстрелов с правого фланга, использование ракет. Ракеты почему-то особенно привлекли их внимание.

– Ракеты. Вы можете описать их?

– Да, конечно, товарищ. Они, как мне показалось, были стандартными американскими боевыми осветительными ракетами, ярко-белые, более мощные, чем наши зеленые китайские. Они висели в воздухе приблизительно две минуты и становились ярче по мере снижения.

Они слушали, делали записи, составляли сложные диаграммы и хронологические таблицы, стараясь восстановить ход событий в мельчайших подробностях. Было совершенно ясно, что, прежде чем взяться за него, они уже расспросили других участников сражения в Кхамдуке.

Они не вынуждали его делать какие-либо заключения, напротив, вели себя как помощники, старающиеся вместе с ним добиться полной ясности.

– А теперь, полковник, – сказал руководитель группы, маленький желчный человек, почти непрерывно куривший «Мальборо», – исходя из того, что мы выяснили, хотелось бы узнать, каковы ваши предположения по поводу того, что случилось. Какое значение имели ракеты, особенно с учетом их местоположения относительно основных направлений стрельбы, которая велась против вас?

– Совершенно ясно, что там был еще один человек. Это снайперская команда американских морских пехотинцев, а они почти всегда действуют по двое.

– Да, – согласился руководитель группы. – Мы считаем точно так же. И что интересно, баллистический анализ в целом подтверждает ваш вывод. Часть людей была убита 173-грановыми пулями, которые используются американцами в качестве особо прицельных боеприпасов, следовательно, ими стрелял снайпер. Но мы также обнаружили тела со 150-грановыми пулями, а это стандартный боеприпас для М-14. Отсюда ясно, что одна из винтовок была магазинным «ремингтоном», а вторая – М-14. Конечно среди жертв было легко выделить убитых из автомата сорок пятого калибра. Мы полагаем, что это запасное оружие снайпера.

Полковник был поражен: они копались во всем этом с такой тщательностью, словно проводили вскрытие трупа, словно рассчитывали раскрыть самые заветные тайны. Это было настолько важно для них, как будто опасности подвергалось их самое ценное достояние и они полностью посвятили себя предотвращению угрозы.

– Вы хотели бы узнать, кто были эти люди?

Да, полковник хотел этого. Но ему следовало смирить самолюбие, поскольку познакомиться, пусть даже заочно, с людьми, погубившими его батальон, его репутацию и его будущее, значило бы еще больше персонализировать коллизию, превратить ее в частное событие, в некое осложнение, может быть, даже наваждение, имеющее отношение к его собственной жизни, как будто он являлся, жертвой этого события, а не его причиной.

– Нет, пожалуй. Меня не интересуют конкретные люди.

– Хорошо сказано. Но, увы, теперь вам придется это сделать. Это впрямую входит в ваше новое назначение.

Очень любопытно! Новое назначение под патронажем русских. Но что же это могло означать?

Вот при каких обстоятельствах ему довелось впервые познакомиться со своим главным противником, человеком по имени Суэггер, сержантом, который однажды выиграл крупные соревнования по стрельбе, принес много вреда Родине за время трех сроков службы во Вьетнаме и даже теперь бродил по лесам и полям, выслеживая новые жертвы.

Суэггер был изображен на фотографии из журнала для морских пехотинцев и оказался именно таким, какого ожидал увидеть полковник. Он помнил американцев по Парижу и по времени, проведенному им в Сайгоне с тамошними марионетками. Этот принадлежал к знакомому типу, правда, имел несколько утрированный облик. Тощий, крепкий, ловкий, энергичный, более храбрый, чем даже французы, столь же храбрый, как любой немец из Иностранного легиона. Хитрость, дополненная тем специфическим качеством мышления, которое позволяет ему инстинктивно угадывать слабые места и решительно атаковать их. Дисциплинированный до такой степени, какая почти никогда не бывает доступна американцам. Из него получился бы прекрасный, просто редкостный партийный функционер, настолько четким и целенаправленным было его мышление.

В общем-то, на снимке был запечатлен молодой человек с выступающими скулами и прищуренными глазами, его обветренное лицо освещалось усмешкой. В руках он держал какой-то несуразный приз, а рядом с награжденным стоял человек, казавшийся его постаревшей копией: те же самые глаза-щелки и коротко подстриженные волосы, разве что на груди старшего больше орденских ленточек. «Сержант Суэггер принимает поздравления командира после победы в соревнованиях, проводившихся в Кэмп-Перри» – гласил заголовок в переводе на вьетнамский. Полковник понял выражение лица с фотографии – это было ликование воина, и он увидел в этих сощуренных глазах множество смертей и безжалостность палача всех тех убитых.

– Для такого, – сказал он, – война не повод для убийств, а просто их оправдание.

– Возможно, – ответил руководитель русских разведчиков. – Возможно, что война позволила ему в полном объеме почувствовать свою незаурядность, даже величие. Но вам не кажется, что он обладает определенной дисциплиной? Он не развратник, он нисколько не похож на известных американских преступников. Он никого не насиловал, никого не убивал, кроме как в бою. За ним не замечено никаких сексуальных отклонений или странностей, связанных с психопатией.

– Нет, он не психопат, – сказал Хуу Ко. – Он герой, хотя граница между тем и другим достаточно тонкая, пожалуй, даже хрупкая. Ему необходимо дело, чтобы найти свое истинное "я", вот что я хочу сказать. Он из тех, кто не способен жить без обоснования жизни. Ему постоянно требуется нечто, чтобы он мог оправдаться перед собой. Отнимите у него это нечто, и у него не останется ничего.

– Очень хорошо. А теперь посмотрите это, здесь есть кое-что еще.

В большом конверте содержалось много сведений о Суэггере, собранных в основном по разным газетам. Однако среди них попадались и материалы из внутренних документов Корпуса морской пехоты, добытые, вероятно, каким-то чрезвычайно тайным агентом.

– Н-да!

– Изучите этого человека. Разберитесь во всем как следует. Поймите его. Он и есть ваше новое назначение.

– Да, конечно. Я понимаю. Но какова окончательная цель проекта?

– Что значит «какова»? Его смерть, конечно. Его, а также и второго. Они оба должны умереть.

Он засыпал с мыслями о Суэггере, он видел Суэггера во сне, он читал о Суэггере, он ел, не чувствуя вкуса и думая только о Суэггере. Суэггер захватил и подчинил себе всю западную часть его сознания: Хуу Ко напрягал все свои силы для того, чтобы воспринять такие принципы, как гордость, честь и доблесть, и понять, каким образом их наличие поддерживало существование коррумпированного буржуазного государства. Ибо подобное государство не могло существовать без чистого огня души таких центурионов, как Суэггер, стоящих на страже и готовых принять смерть на рубежах своей империи.

– Но почему я? – спросил он у русского. – Почему не кто-то из ваших собственных аналитиков?

– Да что могут знать наши аналитики? Вы воюете против этих людей с тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года.

– А вы – с тысяча девятьсот семнадцатого.

– Но наша война бескровная, теоретическая. А ваша самая настоящая, пахнущая кровью, дерьмом и мочой. Это опыт, который трудно купить, который заслуживает величайшего уважения.

Один из следующих дней принес новую неожиданность – разведывательные фотографии, сделанные с какого-то высотного летательного аппарата. То, что было на этих фотографиях, судя по всему, являлось полевой базой морской пехоты и находилось в джунглях какого-то района его собственной страны.

– Первый корпус, – объяснил русский. – Примерно в сорока километров от Кхамдука. Одна из последних американских полевых баз, оставшихся в зоне. Они называют ее огневой базой Додж-сити. Гарнизон – морские пехотинцы. Именно отсюда этот американец, Суэггер, и его корректировщик совершают свои вылазки.

– Неужели?

– Точно. В общем, если мы будем брать его, это произойдет на его территории. У него всегда будет преимущество, если, конечно, мы не сможем изучить ландшафт так же хорошо, как и он сам.

– Несомненно, местные кадры...

– Э-э, погодите-погодите, здесь складывается чрезвычайно любопытная ситуация. Местные кадры в данном районе полностью бездействуют уже несколько месяцев. Этот Суэггер наводит на них ужас. Они называют его quan toi.

– Гвоздильщик?

– Совершенно верно, гвоздильщик. Как лудильщик или точильщик. Он расстреливает их, словно вбивает гвозди. Во всяком случае, на местном уровне активность почти полностью прекратилась. Именно поэтому огневая база Додж-сити все еще существует, тогда как очень много морских пехотинцев уже отправились домой. Гвоздильщик прибил своими гвоздями столько народу, что никому не хочется работать в его зоне. Можно, конечно, спросить: ну и что из того? Война скоро завершится, он будет отозван, и на этом все кончится. Но мы не можем допустить такого исхода, не так ли?

Но как Хуу Ко ни старался, он не мог заставить себя ненавидеть американца. Это казалось ему бессмысленным. Этот человек не относился к числу зачинщиков войны, он не разрабатывал ее стратегию, у него определенно не было никаких садистских наклонностей, никакой тяги к злодейству. Он был просто превосходным профессиональным солдатом из тех, на которых уже не одну тысячу лет держатся все армии. Он имел какой-то лишний ген, определяющий агрессивность, и еще один лишний ген для изумительной меткости, вот и все. Он был верующим, хотя, возможно, и нет. Полковник помнил, как в его другой жизни один француз по фамилии Камю сказал: «Когда люди действия теряют веру в свое дело, у них остается вера только в действие как таковое».

Впрочем, все это не имело значения. И точно так же не имели никакого значения вопросы о причине задержки, которые он задавал самому себе. Почему русские не предпринимали никаких действий, если это настолько важно? Почему они ждали и чего они ждали? Хуу Ко решил подчиниться ходу событий и взялся за изучение ландшафта в окрестностях базы Додж-сити.

Она была расположена на холме, на тысячу метров вокруг которого американцы уничтожили лес своим «эджент орандж». Лагерь был самым обычным (за долгие годы войны Хуу Ко приходилось видеть сотни таких), и его тактические проблемы тоже были типичными. Во многих отношениях этот лагерь походил на непокоренную армейскую базу «Аризона». Тактика борьбы против таких баз была примитивной, но обычно оказывалась вполне эффективной: незаметно подойти ночью, изготовиться к атаке в темноте, пустить вперед саперов, чтобы подорвать заграждение из колючей проволоки, и тут же атаковать всеми силами. А вот для уничтожения одной снайперской команды требовалась совсем иная тактика, и здесь все было не так просто. Команда, по всей вероятности, выходила в рейды по ночам, если, конечно, ее не забрасывали вертолетом. Загвоздка состояла в том, чтобы узнать, через какой участок периметра они выходят и каков их обычный маршрут прохода через открытую зону. Поэтому надеяться перехватить их можно было, лишь отлично зная ландшафт и понимая образ мышления Суэггера.

Изучая фотографии, Хуу Ко заметил три естественных пути выхода из лагеря, изобилующих овражками, проходами, ложбинками, по которым люди могли передвигаться, не рискуя быть обнаруженными. Да, в таких местах вполне можно устроить засаду, и не исключено, что она окажется эффективной: в дальних рейдах удаче принадлежит далеко не последняя роль. Но если по каким-то причинам американцам пришлось бы выйти из лагеря в течение дня, скажем с первыми проблесками рассвета, то у хорошего стрелка был шанс застрелить их с вершины холма, находившегося на расстоянии около полутора тысяч метров. О, это был бы дальний, отчаянно дальний выстрел, но умелый человек вполне мог бы выполнить его намного эффективнее, чем, скажем, засадная группа, которой могло повезти, а могло и не повезти.

Но где взять нужного человека? Хуу Ко точно знал, что среди северовьетнамцев такого, конечно же, нет. Честно говоря, такого человека, такого специалиста могло и вообще не существовать, по крайней мере среди действующих стрелков. Хуу Ко ничего не говорил о своих умозаключениях, а русские его не спрашивали. Но однажды ночью его бесцеремонно разбудили спецназовцы и сообщили, что он должен куда-то ехать.

Одетый в повседневную форму, он влез в сверкающий черный лимузин «ЗИЛ», где уже сидели четверо или пятеро русских. Они оживленно разговаривали между собой и громко смеялись. Хуу Ко они игнорировали.

Лимузин въехал в Ханой и помчался по затемненным улицам и широким, но теперь опустевшим бульварам, через церемониальные площади, где были выставлены сбитые американские «фантомы». Ветер колыхал многочисленные транспаранты: «ВПЕРЕД К ПОБЕДЕ, БРАТЬЯ», «ДА ЗДРАВСТВУЕТ РОДИНА» и «ЗА НАШЕ РЕВОЛЮЦИОННОЕ БУДУЩЕЕ». Русские не обращали на окружающее никакого внимания, они смеялись, говорили о женщинах и о выпивке и курили американские сигареты; они во многом, походили на американцев: не почтительные законопослушные люди, но люди, настолько уверенные в своем предназначении, что это частенько раздражало.

Вскоре Хуу Ко понял, куда они направлялись: к аэродрому имени Народной революции, находившемуся севернее Ханоя. Машина, почти не снижая скорости, миновала ворота в проволочном заграждении и сторожевые посты – пассажир, сидевший на переднем сиденье, помахивал пропуском, открывавшим дорогу везде и всюду, – и направилась не к главному зданию, а к стоявшему на отшибе корпусу, усиленно охранявшемуся белыми людьми, одетыми в боевую форму спецназа и с автоматами в руках. Это были профессиональные головорезы, которые осуществляли все самые сложные операции, а кроме того, обучали северовьетнамцев некоторым искусствам, необходимым для осуществления темных тайных дел.

«ЗИЛ» остановился, его пассажиры высадились и вместе с Хуу Ко прошли внутрь. Там обнаружился чрезвычайно уютный уголок России, оснащенный телевизорами, баром, обставленный роскошной западной мебелью и все такое прочее. Повсюду валялись затрепанные и не очень номера «Плейбоя» и пустые пивные бутылки, а стены были обильно украшены изображениями обнаженных блондинок с колоссальными грудями, дерзко бросавшими вызов земному притяжению, и гладкими, без единого волоска, лобками.

Русские, подумал Хуу Ко.

Через некоторое время небольшая группа вышла на асфальтированную дорожку, заканчивавшуюся у края рулежной полосы, и стала дожидаться какого-то человека, которого называли Соларатов. Была ли это его настоящая фамилия или псевдоним, Хуу Ко не сказали. Не назвали также его звания или должности, даже имени. Просто Соларатов, как будто сама фамилия содержала исчерпывающую информацию. И на том спасибо.

Погода снова была холодной, хотя и без дождя. Русские тяжело переносили жаркий период, но он пока еще не наступил. В сером свете нарождающегося дня Хуу Ко стоял немного в стороне от непристойно ругавшихся и громко хохотавших русских разведчиков и спецназовцев, одинокий среди них человек, непричастный к их товариществу и безуспешно пытавшийся понять, для чего потребовалось его присутствие. Было совершенно ясно: они хотели, чтобы он был здесь; он видел вещи, не открывавшиеся, вероятно, ни одному северовьетнамцу ниже уровня работников Политбюро. Зачем это было нужно? Какой был во всем этом смысл?

Издали донесся звук тяжелого реактивного самолета; сначала чуть слышный, он становился все громче и сильнее. Самолет уверенно приближался с востока, со стороны солнца. Вскоре он промелькнул почти над головами. В утреннем свете было легко узнать туполевский «Ту-16», или, как его называли американцы, «барсук», – двухмоторный бомбардировщик с экипажем из трех человек, с каплевидным штурманским фонарем и сверкающим пластмассовыми фасетчатыми окнами носовым блистером. Он был окрашен в маскировочный цвет, и красные звезды отчетливо выделялись на зеленом фоне. Выпустив закрылки, самолет проплыл на запад, сделал пологий вираж, вышел на посадочную глиссаду и коснулся главной взлетно-посадочной полосы. Пробежав положенное расстояние, он остановился, а затем свернул на рулежную дорожку и тяжело покатил к небольшой группе людей.

Поравнявшись с ними, он застыл на месте, реактивные турбины в последний раз взвыли и стихли. Открылась овальная дверь люка, расположенного сзади и немного ниже фонаря пилотской кабины, сразу же за носовой стойкой шасси, оттуда выдвинулся легкий трап, по нему спустились два летчика, помахали встречавшим и, не подходя к ним, уселись в приехавший за ними небольшой автомобиль. Русская наземная команда техников немедленно принялась возиться с самолетом.

– Ну, он, конечно, заставить нас подождать, – заметил один из русских.

– Ублюдок. Ему никто не велит поторопиться. Он может заставить ждать себя даже секретаря ЦК, если такая гребаная мысль вдруг взбредет ему в голову!

Раздались сдержанные смешки, однако совсем немного погодя в люке показалась еще одна фигура. Человек неторопливо спустился по трапу и остановился на асфальте. Одет он был в черный высотный костюм летчика, хотя было видно, что он совсем не летчик. В руке он держал неуклюжий длинный плоский футляр, наподобие тех, в каких носят музыкальные инструменты.

Он повернулся к встречавшим, и почему-то все сразу замолчали.

Это был неприветливый невысокий человек лет под сорок, с щеткой седых волос и толстой короткой бычьей шеей. Его глаза напоминали голубые бусины, вставленные в сделанную из обветренной кожи маску – его холодное мрачное лицо. Кисти его рук казались огромными, и Хуу Ко заметил, что он чересчур мускулист для такого маленького человека и обладает широкой грудью и пружинистой силой, ощущавшейся в каждом движении.

Не было никаких приветствий, никакого обмена воинскими салютами. Если вновь прибывший и знал кого-то из встречавших, то он никак не дал этого понять. В нем не было видно проявления каких-либо эмоций, и, похоже, он не считал нужным соблюдать какие-либо церемонии.

Один из встречавших поспешил к нему, чтобы забрать поклажу.

Коротышка лишь молча взглянул на него, и сразу стало понятно, что свой багаж он не доверит никому, а желавший услужить бедняга, почувствовав всю серьезность этого безмолвного отпора, сконфуженно замер на месте.

– Соларатов, – нарушил молчание руководитель русских разведчиков, – как прошел полет?

– Тесно, – ответил Соларатов. – Мне следовало предупредить, что я летаю только первым классом.

Послышались нервозные смешки.

Соларатов прошел мимо полковника, не обратив на него ни малейшего внимания, в сопровождении подхалимов, готовых вылизывать ему ботинки языком. Глядя на него, Хуу Ко вспомнил другого человека, которого ему показывали в конце сороковых годов в Париже, еще одного человека, пребывавшего в ледяной отстраненности от людей, способного взглядом заставить любого умолкнуть и несмотря на это – а может быть, как раз поэтому – окруженного легионами подхалимов, на которых он не обращал ни малейшего внимания; человека, чья репутация была подобна айсбергу из голубого льда, который словно бы окружал его. Звали этого человека Сартр.