Текст книги "Дури еще хватает"

Автор книги: Стивен Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Спасибо, сэр. Если вы не против, я оставлю их на потом. Пока вы не подышите в прибор, вам тоже ничего в рот класть нельзя. Уверен, вы это понимаете.

– Ну конечно. – Я широко развел руки в стороны, изображая полнейшее понимание. Футлярчик уже покоился у меня в паху, и я наклонился вперед, укрывая его в тусклом свете фургона. – А позвольте спросить, офицер, в какой участок мы направляемся?

– Вест-Эндский центральный, – ответил Второй Констебль.

Вест-Эндский центральный. Какое пышное название. Я его слышал. Оно возникало в сводках новостей и в драмах из жизни полиции. Джордж Диксон (тот, что из «Док-Грин») часто говорил своему зятю (которого играл бровастый Питер Бирн): «Ну-ну, Энди, мы же не хотим наступать на мозоли парням из Вест-Эндского центрального» – и прочее в этом роде. Сколь ни был прославлен этот участок, я и понятия не имел, где он находится. Где-то в центре Вест-Энда, так, наверное. И то, что мы свернули на Сэвил-Роу, стало для меня приятным сюрпризом.

Как я и надеялся, Второй Констебль поднялся на ноги прежде меня. Я встал на долю секунды позже, как раз когда водитель нажал на тормоза. Пришлепнул ладонью по металлическому потолку фургона, выставил вперед, чтобы сохранить равновесие, правую ногу.

– Упс, – весело выпалил я. И ступней отбросил футлярчик в глубокие тени под скамейкой, на которой только что сидел. Его там, как пить дать, обнаружат лишь через несколько дней, а к тому времени в фургоне успеют проехаться десятки злодеев, верно?

Я соскочил на землю, вошел с констеблями в участок. Облегчение переполняло меня. Какое бы наказание ни было установлено за вождение мотоцикла с бокалом или более того спиртного в крови, его и сравнить невозможно со скандалом, позором, возможным тюремным заключением и гибелью карьеры, которые последовали бы за находкой в моем кармане целых трех граммов наркотика класса А.

В наркомире все хорошо знали, что один-два грамма будут сочтены предназначенными для «личного использования», а большее их количество воинственно настроенный или нерасположенный к тебе полицейский может счесть «предназначенным для распространения». Первое способно привести к конфискации наркотика и официальному предупреждению; второе почти наверняка – если еще и судья попадется соответственный – к тюремной отсидке. Три грамма – это пограничная черта, и, хоть мой бедный, глупый, наркозависимый разум уже начал выстраивать план встречи с дилером – между сейчас и завтра, – я был доволен, что сумел избавиться от страшного запаса.

Алкометр показал, что уровень алкоголя в моей крови едва-едва превышает допустимый предел, и я проникся надеждой на снисходительность полиции. Меня отвели в комнату, где сидела за столом женщина-сержант. Она попросила меня опустошить карманы. Я со скрупулезной покорностью выполнил просьбу и даже вывернул их наизнанку. Извлек из внутреннего кармана куртки бумажник и четыре билета на дневную открытую для публики съемку «Черной Гадюки».

– О, – произнесла сержант, – так вы новые серии снимаете?

Основная проблема новых серий «Черной Гадюки» состояла в том, что зрители уже привыкли к старым. До полного окончания съемок ни одна в эфир не запускалась, и, когда зрители приходили в студию, ожидая увидеть тронный зал Королевы и низенькую каморку Черной Гадюки, ее сильно озадачивали обои эпохи Регентства в покоях принца Георга. А публика, приходившая к нам в последние несколько недель, рассчитывала на кофейню миссис Миггинс, и нам оставалось только надеяться, что она привыкнет к окопу капитана Блэкэддера, к генералу Мелчетту и штабу Дарлинга.

Я понял, что мне представилась хорошая возможность. Каждую неделю мы получали, что само собой разумелось, по четыре билета для зрителей, а я пока еще не думал о том, кого бы мне пригласить.

– Не хотите побывать на съемках? Завтра вечером в телецентре Би-би-си. Тут все написано… – И я подтолкнул билеты по столу.

Сержант подняла на меня взгляд. Первый и Второй Констебли радостно закивали, подошли к столу и взяли по билету. Два оставшихся забрала сержант.

– Так, – сказала она. – Хорошо. Вы превысили предел, мистер Фрай, поэтому мы предъявляем вам обвинение в вождении или попытке вождения в состоянии алкогольного опьянения. В ваших правах указано, что вы живете в Ислингтоне, это так?

Вот и верь после этого разговорам о продажности столичной полиции. Ужас какой-то! Теперь что же, ни на кого уже положиться нельзя?

Да и болтовне о том, как медленно мелют жернова правосудия, тоже верить не следует. Мне было предложено явиться в понедельник утром, имея при себе страховое свидетельство и водительские права, в Клеркенвеллский суд магистратов, находившийся, как выяснилось, в конце Дункан-Террис, где я тогда жил, присматривая за домом Дугласа Адамса. Возвращаться домой на мотоцикле мне не разрешили, но предложили забрать его завтрашним – воскресным – утром.

Лихорадочно размышляя, я со шлемом и перчатками под мышкой спустился по ступенькам участка. На следующий день мне предстояло поехать на моем «Астон Мартин V8 Винтаж» в Би-би-си, а затем, после съемок, «отправиться мотором в Кливден», как, надо полагать, поступали Асквиты и Гренфеллы в давние благодатные дни. И надо бы еще встретиться с одним из трех прирученных мной кокаиновых дилеров, назначив ему свидание либо в телецентре (на этот случай следует, напомнил я себе, разжиться еще одним гостевым билетом – забавно будет, если дилер окажется в зале рядом с полицейскими или полицейской), либо где-нибудь в Сохо – с утра пораньше, когда я отправлюсь за моим байком. А может, кто-то из них приедет нынче вечером в Ислингтон? Проклятье! Надо было прихватить мобильник. Разъезжая на мотоцикле, я редко брал его с собой: карман-то не резиновый, и кроме этой здоровенной штуковины в него ничего не засунешь. Так или этак, а я разживусь пакетиком-двумя доброго зелья, от души оттянусь в Кливдене, а встав поутру (то есть если вообще лягу), погоню «Астон» – возможно, в последний за этот год раз – в Лондон, дабы предстать перед судом, назначенным на 11 утра.

И тут в голове моей зашевелилась другая, по-настоящему страшная мысль. А что, если они найдут под скамейкой фургона футлярчик для презервативов, поймут, что в нем наркотик, и снимут с него отпечатки пальцев? Я ведь судимый[30]30
  См. «Моав – умывальная чаша моя» (прим. СФ).


[Закрыть], значит, мои отпечатки у них есть. Да нет, если и найдут, они же не в перчатках будут там шарить. Это все-таки полицейский фургон, а не место преступления. Вряд им удастся хотя бы «непроявленные» отпечатки снять.

– Мистер Фрай! Мистер Фрай!

Голос сержанта. Я оглянулся. Она стояла на нижней ступеньке крыльца и махала мне рукой.

– Да? – Я, занервничав, вернулся к ней.

– По-моему, вы забыли это в фургоне, сэр. – И она сунула мне в ладонь мой футлярчик.

– Э-э… я… спасибо… тут…

– Будьте осторожны, сэр. И спасибо за билеты.

Я просто-напросто не знал, что сказать. С уверениями, что футлярчик не мой, я несколько запоздал. Лицо ее было непроницаемым. Она развернулась и ушла, оставив меня стоять на крыльце, – то открывая рот, то закрывая, как выброшенная на берег рыба.

Со стороны Пиккадилли ко мне приближалось такси, я остановил его, забрался внутрь и по дороге к Ислингтону украдкой, опасливо раздвинул футлярчик. В нем лежали – вызывающие, как титьки стриптизерши, – три пакетика. Готов поклясться, что они мне подмигнули.

Я и по сей день теряюсь в догадках по поводу этой истории – как там все было, почему и какого черта? Может быть, сержант решила, что в наше время, время СПИДа, вскрывать чужой футляр для презервативов – это грубость? Может быть, вскрыла его и подумала: черт, у меня смена кончается, не буду же я такой идиоткой, что замету этого мужика? Мы уже завели на него дело за вождение в пьяном виде, ну и хватит с нас, да и ему так… веселее не станет. Точно мне никогда не узнать. Разве что сержант прочитает это, – буду очень рад, если она со мной свяжется.

Я не пересматриваю мои старые фильмы или телевизионные программы, да, собственно, и новые не смотрю, если только не участвую в монтаже, однако когда мне попадается на глаза финальный эпизод сериала «Черная Гадюка рвется в бой» (его так часто повторяют) – тот, где солдаты Блэкэддера вылезают из окопов в поле, которое словно истекает маковой кровью под скорбную версию музыкальной темы Говарда Гудолла, – и когда я вижу эту сцену, то невольно говорю себе: «Это снималось через день после того, как меня замели за вождение в пьяном виде. Через день после того, как полицейский сержант преспокойно вернула мне футлярчик с кокаином. В тот вечер я поехал на “Астоне” в Кливден и погулял там на свадьбе Эммы и Кена. А следующим утром на год лишился водительских прав».

Я жду моего мужчину

Сколько себя помню, я всегда был… как бы это назвать? наказанием господним? Нет, это выражение отдает детской. Бунтарем? Слишком пафосно. Нарушителем общепринятых норм? Человек поколения Джона Бакена{54}54
  Джон Бакен (1875–1940) – британский государственный деятель, писатель (автор «39 ступеней») и генерал-губернатор Канады.


[Закрыть] назвал бы меня «неправильным». Аутсайдер – вот самое близкое слово, какое мне удалось придумать. Возможно, именно потому я, как хорошо известно тем, кто имел удовольствие прочесть первую главу «Хроник Фрая», помешался в детстве на сладостях и вечно испытывал нехватку денег для их покупки, а это породило последующие мои зависимости, тягу к недозволенному и недосягаемому. На смену сладостям пришли сигареты. Попав за решетку, я выкинул сласти из головы и сосредоточился на том, чтобы выйти на свободу и поступить в университет. В Кембридже я практически ничего кроме кофе не пил и уж тем более не принимал наркотиков: мне за глаза хватало сцены, курения и сочинительства.

Года два-три спустя – я уже успел благодаря улыбке фортуны сняться в Манчестере в телешоу вместе с Беном Элтоном, Робби Колтрейном, Хью Лори и Эммой Томпсон – мы с Хью начали сниматься в «Черной Гадюке II». В плане физическом я был, если в это можно теперь поверить, худым и долговязым; в плане социальном – ночными подвигами особо не увлекался: вечеринки, как уже сказано, были мне отвратительны.

Однако те две дозы кокаина пробудили во мне давно заснувшего великана. Все тот же дракон, что доводил меня до изгнания из столь многих школ и привел на каменные плиты тюремной камеры, начал разворачивать свои кольца и поднял голову, изрыгая пламя.

Не понимаю почему, но с самых ранних дней моего детства ребенком я был трудным. Никакой дядя, крестный отец, друг или член (хвала небесам) семьи не качал меня на колене в манере, которую люди моего поколения назвали бы «неподобающей», а люди более молодые и учтивые – «неловкой». Да, верно, я с самого начала строил грандиозные планы, собирался стать ученым, писателем, артистом – кем угодно. Но никто мне палок в колеса по этой части не ставил. Лишь собственное мое безумное и дикое поведение и было мне помехой, пока наконец я не улегся на описанную выше солому тюремного пола и что-то, по-видимому, щелкнуло в моей голове; тогда я и понял: у меня остался последний шанс подняться (я, с вашего позволения, немного покалечу Теннисона) по каменным ступеням моего мертвого «я» к чему-то более возвышенному.

Тут мы вновь возвращаемся к невероятному везению, которое позволило мне получить стипендию Кембриджа, с головой уйти в актерство, заболеть сочинительством и проникнуться дурацкой верой в то, что все мои беды – предрасположенность к дурным поступкам, склонность к воровству библиотечных книг и диким разрушительным выходкам – остались позади. Спиртное мне не так уж и нравилось, ночные посиделки тоже, – мне нравилось работать. На титульном листе моей последней книги, «Хроники Фрая» (я попросту изумлен и чуть-чуть обижен тем, что вы ее не читали), приведены слова Ноэла Кауарда: «Работать куда веселее, чем веселиться»; на мое счастье, я и поныне нахожу их верными. Уверяют, будто Черчилль сказал: «Молодые сеют безумства, старики пожинают мудрость». Черчилль этого не говорил. Коллекционеры цитат даже именуют такую неряшливость в атрибуции «ползучей черчиллятиной». Я впал в ошибку, решив, что уже посеял все мои безумства, и перестал бдительно следить за собой.

Если вы ни разу в жизни не принимали незаконных уличных, или «рекреационных», наркотиков, у вас, скорее всего, имеется четкое представление о том, что представляет собой их дилер. В юности все мы смотрели страшные фильмы и научились именовать этих людей «пушерами». В иерархии обладателей нравственных ценностей они располагались где-то между «придворными корреспондентами» Флит-стрит и навозными жуками.

«Я виню во всем гнусных пушеров!» – вопят родители и авторы газетных передовиц и заламывают в отчаянии свои чистые руки от неспособности даже представить себе столь беспримесное зло. «Пушеры» околачиваются у школьных ворот, подстерегая возможность обратить ребенка в наркомана. Поначалу они приучают его к разрешенным для продажи растворам наподобие клея, быстросохнущего бетона, толуола, бутана и пропана. После того как дофамин, норэпинефрин и норадреналин – я не эндокринолог, однако всем нам, разумеется, известно, что потребление наркотиков связано с нашими системами удовольствия-вознаграждения, – сводят с ребенком близкое знакомство, ему предлагают обменяться рукопожатиями и испытать блаженство, за которым обычно следует дикая рвота; вещества эти вступают в тесный союз с мозгами юного потребителя, и тот, лежа на лужайке местного парка и вперяя в небо обновленный молодой взор, обнаруживает, что новые друзья щекочут и массируют его центры наслаждения, даруя ему безоговорочное блаженство, какого не дождешься ни от мороженого, ни от домашних радостей. Следующий шаг этого мифического и неотвратимо порочного процесса (дешевый сидр мы в расчет не берем, даром что опаснее его ничего нет на свете) состоит в предложении покурить незаконную травку, а после этого никаких шансов на спасение у беззащитного дитяти не остается – «дружелюбные» и «недорогие» поставщики знакомят его с кокаином и героином. И, как только образуется наркотическая зависимость, цены взлетают вверх, угрозы становятся очень серьезными и маленький Джек уже шарит в маминой сумочке, обворовывает бабушкину квартиру, отнимает у несмышленых детишек мобильные телефоны – то есть прямо на наших глазах возникает чудовищный социальный недуг, который мы именуем «наркотической субкультурой». Неблагополучные городские районы, банды, разгул насилия: прекрасная, как в детских книжках, Британия обратилась в запущенную – в нравственном и культурном отношении – бросовую землю за срок более краткий, чем прожитая мной жизнь, каковая, дорогой читатель, несмотря даже на то, что ты держишь в руках третий том моей автобиографии, не так уж, в конце-то концов, и длинна. Вот какую порчу навели наркотики на нашу страну.

Все вышеизложенное есть, разумеется, бред сивой кобылы. Если не что-то похуже. Состоявших на службе правительства «советников по противодействию наркотикам», знавших проблему, разбиравшихся в физиологии, социологии и неврологии, увольняли одного за другим, как только они начинали говорить своим хозяевам – какой бы политической окраской те ни отличались – настоящую правду. Пока наркотики не легализуют, не возьмут под контроль, не классифицируют и не обложат налогом, ситуация будет развиваться от плохого к худшему и к еще худшему. После того как в 1990‑х Америка направила в Колумбию самолеты, распылявшие пестициды, кокаиновые кусты обзавелись иммунитетом к отраве; раздираемые начиная с нулевых годов двадцать первого века войнами наркокартелей, мексиканские города навроде Хуареса переплюнули колумбийский Меделин 1980‑х, который по сравнению с ними – просто Моретон-ин‑Марш{55}55
  Моретон-ин‑Марш – тишайший английский курорт.


[Закрыть]; размеры прибыли достигли таких колоссальных высот, что осуществляемое на каждом этапе пути кокаина к потребителю «урезание» чистоты изначального наркотика с помощью разного рода добавок позволяет всем, через чьи руки он проходит, от мексиканского крестьянина до дилера из ночного клуба, жить припеваючи.

Согласно источникам, которые я считаю безупречными, конечный уровень чистоты кокаина, который обходится его потребителю в 50–60 фунтов за грамм, обычно располагается между 20 и 30 процентами. Дилер во всем этом – мелкая рыбешка. Он или она (да-да, многие из них – женщины) могут проходить примерно такой карьерный путь: закончив школу без особого блеска, они включаются, ну, скажем, в музыкальный бизнес, становясь диджеями или клубными вышибалами, и обнаруживают, что грамм-другой кокса по вечерам сильно поднимает им настроение. И договариваются со знакомым дилером о том, что станут обслуживать круг своих друзей, им не охваченный. Затем говорят друзьям, что могут обеспечить их всем, чего те желают, и друзья приходят в восторг. Это рынок продавцов, на котором спрос превышает предложение; о том, чтобы навязывать людям товар, и речи не идет. Скорее уж о том, чтобы отвязаться от желающих его получить. Очень часто у дилера не оказывается при себе нужного количества наркотиков, способного удовлетворить набившихся в его клуб изголодавшихся потенциальных клиентов (дилерам нравится слово «клиент»).

Я мало чего могу рассказать о том, что творится на более высоких уровнях цепочки. Разумеется, без насилия там не обходится – как в Америке времен тупоумного сухого закона. Когда нечто, пользующееся спросом, запрещают, образуется дефицит, который сулит такие прибыли, что никакое насилие, потребное для захвата значительной доли рынка, чрезмерным не кажется. Могу сказать, однако ж, что еще не встречал врача, полицейского или инспектора по надзору за условно осужденными, который не считал бы необходимым лицензировать, легализовать и контролировать продажу уличных наркотиков. И только политики, обуянные идеей проигрышной по определению «войны с наркотиками», вставляют себе в уши пальцы и бубнят свое, и бубнят, пока не решат, что сумели заткнуть рты людям, которые действительно что-то понимают.

Помимо всего прочего, подумайте о том, что – ради увеличения прибыли – добавляется к кокаину на каждом этапе его пути. В ранние мои дни добавкой служило слабительное для грудных младенцев – с легко предсказуемыми результатами. Позже в дело пошли сахар, креатин, бензокаин (вызывающий онемение губ, которое убеждает вас в том, что вы получили настоящий товар), а теперь в 50–90 процентах продаваемого «на улице» кокаина обнаруживается левамизол – средство, которым у скота глистов выводят. Он не только слабит, но и побуждает к действию встроенный в нас «наркотик счастья», допамин. Среди других добавок – соляная кислота и марганцовка. Очень мило.

Если бы сейчас запретили спиртное, мы наверняка получили бы преступные группы, которые стали бы проделывать то же самое со своим самогоном и контрабандным спиртом. К незаконно производимым напиткам добавлялись бы денатурат, этиловый и метилированный спирты – да любая опасная гадость, позволяющая удешевить конечный продукт. Мы хорошо знаем это, потому что история показывает: так оно и было. Коктейли выдумали для того, чтобы подслащивать и разнообразить прогорклость продававшегося в подпольных барах невообразимо грязного бухла.

Однако позвольте мне вернуться к дилерам – к Митчи, Нандо, Джеки, назовем их так. В свое время я знал десятки Митчи, Нандо и Джеки. Никто из них склонностью к насилию не отличался, никто не был безнравственнее меня или любого из моих знакомых. Если они зачастую и выходили в чем-то из ряда вон, так в том, что были до невероятия славными друзьями, чудесными родителями, добрыми, участливыми, веселыми людьми, и (ко)каинова печать выделялась на их лбах не сильнее, чем на лбу вашей матушки.

Сам бизнес незамысловат. У вас, у потребителя, имеется наличность; вы встречаетесь с дилером в кафе, в баре, на его или (что менее вероятно) вашей квартире. Если встреча назначена в общественном месте или помещении, вы приходите на нее с деньгами, уложенными в газету, которую как бы между делом продвигаете по столику к Нандо, а он в ответ продвигает к вам пачку сигарет, в которой лежит доза. За этим следует разговор о футболе, музыке, моде, знакомых, детях, а затем мы, торопливо допив капучино, расходимся. В большинстве своем дилеры придерживаются правила «от своего товара кайф не ловить», однако рядом с Митчи или Джеки, которые никогда кокаина не нюхали, потребитель чувствует себя немного неловко. Скажем, у них на квартире, в которую он заглянул. С другой стороны, сам он, как правило, не любит, чтобы дилер заглядывал к нему, – и особенно дилер, неравнодушный к своему товару. Как прикажете с ней разговаривать? Когда будет прилично попросить ее удалиться? Сколько дорогостоящего порошка, который вы у нее купили и которым теперь делитесь с ней, собирается она отправить в свой нос? В общем и целом, вы заключаете с этими людьми престранный неписаный договор. Вы очень стараетесь не обходиться с ними как с прислугой и, может быть, перебарщиваете в потугах не разговаривать свысока – такие же усилия прилагает человек, беседуя с мусорщиками или строителями, – и в то же самое время вы раб этих людей и предоставляемых ими услуг.

С дилерами связана лишь одна существенная, приводившая меня в исступление проблема; она создавалась почти исключительно ими как отдельным классом людей и была способна довести всех остальных до безумия. Имя ей: Пунктуальность. Отсюда и цитата из Лу Рида{56}56
  Лу Рид (1942–2013) – американский рок-музыкант и поэт, один из основателей группы The Velvet Underground, значительная фигура в рок-музыке.


[Закрыть], давшая название этой главе. Бедный, совсем недавно оплаканный нами король рока описал в ней хорошо знакомые мне часы ожидания на уличных углах, в кафе и барах, – часы, которые я проводил в гаданиях: да придут ли они вообще, дьявол их подери? Может, их арестовали? С моим номером в телефонной книжечке? Боже, прошу тебя, пусть я буду значиться там под кодовым именем…

Я знаю, вы предпочитаете считать дилера самым порочным звеном наркотической цепочки, но правда состоит в том, что бо́льшую часть своего времени дилер тратит на попытки увильнуть от клиентов. Его телефон (в то время пейджер) зудит не переставая: «Мне нужны четыре грамма, сейчас, где встретимся?» «Будь в кафе, как обычно, в десять». «У меня нынче гости, нас шестеро, по два грамма каждому». И каждый дилер мечется от клиента к клиенту, собирая авансом деньги, с которыми он пойдет к своему поставщику (а это люди крупные, устрашающие, немногословные, в кредит они ничего не дают, и шутки с ними шутить себе дороже), заберет товар, вернется домой, разделит полученное на малые порции, которые позволят ему, если что, выйти сухим из воды, распределит все по пакетикам, а затем будет мотаться с ними по городу, по возможности незаметно сдавая пакетики своим клиентам. Да, конечно, рынок продавцов – спрос на нем вечно превышает предложение, – но жизнь дилера от этого легче не становится. Какая-нибудь настырная рок-звезда, карманы которой лопаются от денег, поймав дилера, скупает у него все, что тот имеет. «Но я же обещал Джеку, Рози, Биллу, Тому…» – протестует дилер. Попусту. И весь процесс приходится начинать заново. Вот почему они вечно запаздывают. И не диво, что Лу Рид написал ту песню.

Если вам сильно везет, «минут пять» дилера – это полтора часа. Ну что же, я полагаю, того, что украшает нашу жизнь, можно и подождать. Отсрочь наслаждение – и ты усилишь его.

«Того, что украшает жизнь»? «Наслаждение»? Ты с ума сошел, Стивен? Ты хочешь убедить читателя, что кокаин украшает жизнь?

Нет, не хочу. Поверьте. Я всего лишь пытаюсь создать хрупкое равновесие. Когда я начал баловаться коксом, жизнь моя была более-менее идеальна. Я наслаждался противоречившим здравому смыслу успехом.

А потому давайте просто вернемся еще разок к первому вечеру, когда мой друг-актер познакомил нашу маленькую компанию с двумя дорожками кокса. Думаю (если я все правильно помню, вам же придется простить меня, если память моя сбивчива или если она верна) – думаю, что в те мгновения мне и захотелось, чтобы все видели во мне кокаиниста. Что за нелепая, невразумительная амбициозность! Если оглянуться назад, многие из выбранных мной «жизненных путей» были, с сегодняшней точки зрения, невразумительными, так что одним больше, одним меньше. Этот оказался, быть может, менее сенсационным, но не менее необъяснимым.

Через несколько дней после знакомства с «перхотью дьявола» – как метко обозначил Робин Уильямс мерцающий гранулированный дар, поднесенный Южной Америкой миллиардам людей планеты, – состоялось первое мое из ставших затем регулярными выступление в программе Неда Шеррина «Незакрепленные концы», которая шла субботними утрами по бибисишному «Каналу‑4»; помимо меня в ней участвовали Эмма Фрейд, Виктория Мазер, Виктор Льюис-Смит, Брайан Сьюэлл, Роберт Элмс и многие другие. Я придумал для нее персонажа по имени Доналд Трефузис, представлявшегося членом кембриджского колледжа Святого Матфея и тамошним королевским профессором филологии. Я использовал его в качестве инструмента того, что можно описать как издевательскую или насмешливую неприязнь к тэтчеризму, к бедственному оболваниванию, которое начинало поражать Би-би-си. Мне было двадцать с небольшим лет, а насмешки, произносимые сварливым стариковским голосом, почему-то делали написанное мной куда менее оскорбительным. Обычный мой голос, которым я разговаривал в ту пору, поражает меня, когда я слушаю то, что уцелело в обрывках старых МР3‑файлов или в YouTube, шальными интонациями юного выпускника частной школы. Вы будете счастливы узнать, что собрание размышлений профессора все еще допечатывается и продается в виде шедевра, именуемого «Пресс-папье». Идеальное чтение для уборной, книга, которая позволяет вам самому решить, как должны звучать голоса Трефузиса и других придуманных мной персонажей. Впадая в меркантильное настроение, я начинаю верить, что и начитанная мной самим аудиокнига тоже, быть может, еще встречается на прилавках. Выбирайте то, что вам по вкусу. Торг уместен. Реальное предложение может меняться. Правила и условия прилагаются.

Мне неудобно писать о людях уже умерших или разрушать сложившиеся у публики представления о них, однако, войдя в радиостудию на следующую после моего знакомства с коксом субботу, я заметил, что в ноздре Того-Кого-Нельзя-Называть застрял пушистый белый комочек, а сам он время от времени шмыгает носом. В «Георге», пабе за углом от Дома радиовещания, – мы все сходились туда после записи – мне удалось отвести ТКНН в сторонку и робко осведомиться, не может ли он порекомендовать мне дилера.

– О, дорогой мой, – сказал ТКНН, опустил ладонь на мою ногу и почти жалостливо улыбнулся моей наивности, – нет ничего проще, обратитесь к Митчи.

Эту Митчи я хорошо знал и потому удивился, что столь блестяще образованная и начитанная особа распространяет незаконное наркотическое средство класса А. Поскольку покупать его мне еще не доводилось, я трясся от страха, когда позвонил ей и спросил, не найдется ли у нее КОФЕ и не смогу ли я, заглянув к ней, получить пару чашечек? Митчи, хихикнув, ответила, что найдется, что стоит он ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕНСОВ ЧАШЕЧКА при очень высоком качестве.

Стало быть, первая моя наркотическая сделка выглядела так: я еще раз позвонил Митчи из телефона-автомата, чтобы договориться о времени встречи, нашел банкомат, снял со счета 240 фунтов, что требовало в то время использования двух кредитных карт, и, поскребшись в дверь Митчи (совершенно уверенный, что на каждой окрестной крыше сидит по полицейскому снайперу), в скором времени оказался обладателем четырех граммов моего собственного запаса кокса, аккуратно и плотно завернутого в пакетики. Какая-то часть моей личности жаждет показать вам, как складываются эти упаковки, соорудив чертежик со штрихпунктирными линиями вроде тех, что объясняют, как складывать фигурки оригами, но, по правде сказать, я не думаю, что это необходимо или желательно. Смысл такого пакета в том, что его можно сложить из любого квадратика достаточно плотной бумаги без риска высыпания порошка из уголков упаковки. Некоторые дилеры (вы, пожалуй, сочтете их безрассудными храбрецами) используют для этого собственную писчую бумагу, украшенную их факсимиле. Годятся также лотерейные билеты и вырезанные из журналов квадратики с рекламой.

Митчи делала и делает очень успешную карьеру на радио, – думаю, в те дни она и ее тогдашний друг не без труда сводили концы с концами и этот маленький побочный бизнес помогал им не перебиваться с хлеба на воду. Я всегда питал к ним уважение слишком большое для того, чтобы использовать их в качестве постоянных дилеров, – мне это казалось оскорблением. Довольно скоро они познакомили меня с Нандо, который обслуживал Петтикоут-лейн, и паб на углу, вблизи рынка, стал для нас постоянным местом встреч и проведения деловых операций. Нандо представил меня Миджу, а тот передал Нонни, так оно и шло, пока я не обзавелся целой сетью дилеров и не начал проводить день за днем с пакетиком-другим в кармане. У Нонни, девушки уже взрослой, товар был наилучшего качества. Чарли держала для «обычных» клиентов порошок низкосортный, а кокаином первейшего качества снабжала актеров, комиков, музыкантов, верных ей постоянных клиентов, залетных европейцев, трудновоспитуемых детей (насчет детей я, пожалуй, переборщил), супермоделей и аристократов.

Я нюхал кокс не потому, что страдал от депрессии или попадал в стрессовые ситуации. Не потому, что был несчастен (по крайней мере, я так не думал). Я нюхал его потому, что он действительно, действительно нравился мне. Большинство моих друзей кривились при мысли о нем или, по крайней мере, ограничивались от силы одной-двумя дорожками по уик-эндам. С годами они, я думаю, начали все понимать и волноваться за меня. Однако у меня были и друзья, принимавшие наркотики, весьма известные художники, музыканты, актеры, с которыми я регулярно встречался и играл в бильярд, и курил, и выпивал, и понюхивал – день за днем и еще раз за днем. Среди них неизменно находился кто-то разудалее меня, способный употребить одну за другой две, а то и три дозы, которых мне хватало на целую ночь, а через день появиться на съемках фильма свежим как роза. Даже и сказать вам не могу, насколько такие люди облегчали мне жизнь, отгоняя мысли о моей все возраставшей зависимости от порошка.

И помимо всего прочего, я, как и прежде, ставил работу превыше всего. Мы с Хью начали делать для Би-би-си «Шоу Фрая и Лори», и мне даже в голову не приходило писать, репетировать или играть перед камерами с кокаином в носу и в крови, – точно так же я не мог пропьянствовать весь день и заявиться в студию, набравшись под завязку. Кокс я оставлял «на сладкое», он был наградой за труды, а означало это, что я мог провести три-четыре часа в каком-нибудь клубе, членом которого состоял, осмотрительно (хотя, честно говоря, в те дни большой осмотрительности не требовалось) припудривая нос изнутри.