Текст книги "Госпиталь брошенных детей"

Автор книги: Стейси Холлс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Мы немного постояли, оглядываясь по сторонам. Люди прятали лица и руки от ледяного ветра. Здесь были лишь те, кто мог выйти на улицу в такую погоду, но у многих не было иного выбора. Уже смеркалось, а когда стемнеет, никто не будет покупать одежду. Лучшие вещи Кезии – блузки с цветочной расцветкой, полосатые и цветные шелковые ленты – были повешены на столбики из бондарной лавки позади нее. Эти вещи лучше выглядели в сумерках, когда нельзя увидеть вставок другого цвета, пятен пота на подмышках и количества щелока, понадобившегося для отбелки.

– Что ты теперь будешь делать? – спросила она, потирая руки.

Я погладила фиолетовую ленту.

– Не знаю. Я вернусь домой одна; Эйб будет спрашивать, где ребенок, и Нэнси Бенсон тоже не отстанет от меня, так что я буду выглядеть идиоткой. Я уже сказала Нэнси, что у нас будет подмастерье, и в Биллингсгейте все уже знают об этом. Не знаю, как все это вынести.

Кезия помолчала, обдумывая мои слова. За короткое время стало еще темнее, и когда я снова посмотрела на нее, то больше не видела отдельных черт ее лица, тонких морщинок в уголках глаз.

– Возможно, сейчас она живет лучше, чем ты смогла бы устроить для нее, – тихо сказала она.

– Да. – Я глухо рассмеялась. – Возможно, герцогиня удочерила ее и теперь учит ее живописи и игре на фортепиано. Нет, Киз: я не знаю, чему верить. Я не верю этим клеркам из госпиталя с их париками и гусиными перьями. Они смотрят на нас через пенсне и монокли. Мы для них одинаковы, мы и наши дети.

– Уверена, что это неправда. Они не могут умышленно дурачить тебя. Ты сама сказала, что не называла свое имя и адрес, когда принесла малышку, тогда как они могли узнать это? А Дэниэл вообще знал, где ты живешь?

– Разумеется, нет. Я лишь дважды встречалась с ним. Не знаю, Киз. У меня такое ощущение, словно я блуждаю во сне.

Я посмотрела вдоль Розмари-Лейн в сторону Олд-Бейли-Корт, где Эйб сидел на стуле в ожидании встречи с дочерью и беспокоился из-за денег. «Как мы будем содержать ее?» – не раз спрашивал он. Я напомнила, что мы прекрасно справлялись с кормлением трех ртов, пока Нед не ушел из дома, а теперь и подавно справимся.

Сейчас Эйб сидит и прислушивается к шагам на лестнице, а на столе расставлены три тарелки для ужина. Сама мысль о признании того, что я не знаю, где Клара, казалась… бессердечной. Что за мать, которая не знает, где находится ее дочь? Мне было невыносимо думать об этом. Находилась ли она в Лондоне или даже в Англии? Могла ли она уплыть куда-то? Сначала я думала, что она умерла, но знание того, что она может быть где угодно, оказалось еще более изощренной пыткой.

– Помоги мне собрать вещи и приходи к нам на ужин, – сказала Кезия.

Я с благодарностью приняла ее предложение и помогла ей сложить одежду в тюки, которые мы погрузили в ее тележку и положили сверху столик и корзины. Мы пошли на север по широкой улице Майнорис[7]7
  Майнорис – улица в Лондоне, выходившая к Тауэру, в то время заселенная главным образом старьевщиками и мелкими биржевыми маклерами (прим. пер.).


[Закрыть], где могли свободно разъехаться две ломовые телеги, а потом свернули в закопченные переулки, ведущие к Броуд-Корт, где жила Кезия со своей семьей. С обеих сторон обрамленная синагогами, эта часть Лондона предназначалась для «перемещенных лиц»: чернокожих, испанцев, гугенотов, евреев, ирландцев, итальянцев и ласкаров[8]8
  Ласкары – матросы-индийцы, служившие на британских судах (прим. пер.).


[Закрыть], которые теснились в маленьких дворах и меблированных домах. Эти жилища были приличнее, чем трущобы, где находили убежище воры и проститутки и семьи спали на голом полу, но находились на одну ступень ниже, чем Олд-Бейли-Корт с его водокачкой и одной или двумя комнатами на семью. Две комнаты Кезии находились в полуподвальном этаже с окнами на уровне улицы, и когда я посещала ее, мне приходилось стучать ей в окно, поскольку владелица пансиона, раздражительная француженка с крючковатым носом и птичьими глазками, разражалась потоком ругательств, если посетители стучались во входную дверь, и иногда захлопывала ее перед ними. Когда мы пришли, уже совсем стемнело, но ее окна мягко светились за занавесками, и это означало, что ее муж Уильям находился дома. Когда мы вошли, он натягивал скрипичную струну на чисто вымытом столе, а Джонас и Мозес сидели рядышком на скамье и читали Библию вслух. Горела только одна свеча, но Уильям как будто не обращал на это внимания, поэтому Кезия зажгла другой огарок, вручила его Джонасу и сказала, что его брат ослепнет, если будет разбирать крошечные буквы в темноте. Я помогла ей собрать ужин – хлеб, холодная жареная говядина и пиво, и мы все поели за столом, а Уильям положил свой инструмент на стул, как будто скрипка тоже ужинала с нами. Мальчики рассказали о канарейке миссис Абельман, которая влетела в каминную трубу и отказывалась вернуться обратно. Посреди детского щебета и жевания я на минуту-другую забыла, что произошло сегодня утром. Лишь когда я обвела взглядом простую комнату моей подруги с желтовато-коричневыми стенами, ткани и корзинки, разложенные повсюду, радостные лица детей и усталые, но любящие взгляды, которыми обменивались супруги, я все вспомнила. Казалось, что тени удлинились и в маленькой комнате стало холоднее. Должно быть, я выглядела удрученной, поскольку озорник Джонас попробовал рассмешить меня, и я улыбнулась ему.

После ужина Кезия велела мальчикам отправляться в постель, и они послушно ушли, оставив дверь приоткрытой, чтобы она могла слышать их. Мы помыли посуду, пока Уильям занимался своей скрипкой, а когда Кезия сняла фартук, мы расселись на двух удобных стульях перед очагом. Мне больше всего хотелось положить под голову подушку и закрыть глаза. Я не хотела возвращаться в Олд-Бейли-Корт без Клары и видеть ее пустую кровать.

– Ты должна вернуться в госпиталь, – сказала Кезия.

– Для чего? – спросила я. – Они лишь повторят то, что уже сказали. Готова поклясться, они считают меня лгуньей. Или, хуже того, сумасшедшей: какая мать может забыть, что она забрала собственного ребенка? Они отправят меня в Бедлам.

Пока Кезия рассказывала Уильяму о сегодняшних событиях, которые как будто произошли год назад, я наблюдала за пляшущими языками пламени, нечувствительными к порывам холодного ветра в каминной трубе. Уильям слушал и одновременно чистил скрипку кусочком ветоши, смоченным в терпентинном масле. После долгой паузы он сказал:

– Госпиталь для брошенных детей… Мне приходилось играть там.

Я резко выпрямилась.

– Вот как?

Он кивнул и сурово нахмурился, но не отрывал взгляда от скрипки. Заботливость, с которой он относился к этому инструменту, была не похожа на обычное мужское поведение.

– Несколько месяцев назад – кажется, в сентябре. Они проводили службу в часовне. Вы знаете, что Гендель сочинил специальное произведение для госпиталя?

– Кто это?

Теперь он недоуменно посмотрел на меня.

– Гендель, композитор. Он написал гимн «Мессия».

Я покачала головой.

– Как там он начинается? Благословенны внемлющие бедным и сирым…

Кезия перебила его:

– Если ты говоришь не о музыке, то о проповедях. Но мы говорим о другом.

Уильям не обратил внимания на ее слова.

– Это замечательное место. Детям, которые попадают туда, очень повезло. Ваша дочь будет в надежных руках.

– Но в том-то и дело, что ее там нет.

– Послушай, Уильям!

В комнате стало тихо, если не считать потрескивания дров в очаге.

– Знаете, – сказала я через несколько секунд. – Я могла выйти замуж несколько лет назад и завести двух или трех детей. Наверное, я ждала и надеялась вернуть ее, чтобы начать новую жизнь с кем-то еще. Но мне нужно было сказать им правду, потому что если бы я вышла замуж без их ведома, какой муж согласился бы взять ребенка из приюта? А теперь мне кажется, что я больше не увижу ее. Я так долго ждала, и все напрасно. Скоро я буду годна только для вдовцов.

– Еще есть время, – сказала Кезия. – Ты не старая дева, у тебя впереди еще годы и годы. Разве не так, Уильям?

Он пристроил скрипку под подбородком, положил ее на левое плечо и извлек протяжную, скорбную и красивую ноту. Потом он исполнил популярный свадебный марш, и мы улыбнулись.

Я знала, что могу обо всем рассказать Кезии, но в глубине души я задавалась вопросом, не думает ли она, что я уже никогда не верну мою дочь. Что я изменю свое мнение, найду подходящего мужа, рожу здорового ребенка, потом другого и позабуду о моем первенце. Что рано или поздно я приду к выводу, что Кларе лучше живется там, где она сейчас, в окружении слуг и сиделок, с выстиранным и отутюженным бельем, со сливовым пудингом и местом в церковном хоре. Вероятно, Кезия считала, что ей будет лучше держаться подальше от мерзлых лотков Биллингсгейта и от сырых стен Олд-Бейли-Корт. Но оставила бы она своих детей на воспитание в сиротском приюте, как бы удобно им там ни жилось? Я сильно сомневалась в этом.

Глава 5

Я на пять минут задержалась перед воротами, прежде чем объявить о своем приходе перед сторожкой привратника, хотя он и без того должен был видеть, как я расхаживаю взад-вперед, репетируя свои будущие слова. Я надела свой лучший наряд из трех: кремовое хлопчатобумажное платье с цветочным рисунком, которое Кезия отложила для меня несколько лет назад. Еще я постирала свой чепец и позаимствовала немного крахмала у Нэнси в обмен на иглу с ниткой. В половину четвертого я заперла на складе свое корытце для креветок и поспешила домой, чтобы опередить Эйба, переодеться и как можно скорее отправиться в госпиталь. Было так же холодно и темно, как ноябрьским вечером, когда я впервые отправилась туда: решительная и точно так же испуганная.

Привратник впустил меня, и я пошла по мостовой между корпусами. Лужайки по обе стороны были черными и пустыми; скорее всего, дети были в столовой или уже ложились спать. В Олд-Бейли-Корт дети ложились спать одновременно с родителями, но я полагала, что здесь они умываются и причесываются после ужина, выстраиваясь, как куколки, при свете свечей. В каменном коридоре было тихо, и я думала, не стоило ли мне громко хлопнуть дверью, чтобы известить о своем приходе. Я убрала волосы под чепец и немного подождала, но никто не вышел. Прошла минута, потом вторая и третья; каждая секунда была отмечена двумя ударами моего сердца. Я подошла к лестнице и остановилась у ее подножия. На первой лестничной площадке висел огромный портрет. У мужчины на нем были большие глаза, фуражка и черный сюртук, похожий на мундир. На его лбу был заметный шрам, а рядом сидела маленькая собака. Его лицо показалось мне таким бдительным и оживленным, что я бы не удивилась, если бы он сошел с картины и обратился ко мне.

– Я могу вам помочь?

Я невольно вздрогнула. Ко мне обращалась женщина, спускавшаяся по лестнице, крупная и похожая на свинью, в кружевном переднике и чепце. Ее лицо выражало неодобрение. Я опустила глаза и поняла, что пока стояла, оставила мокрые следы на безупречно-алой ковровой дорожке.

– Мы не берем младенцев прямо с улицы, – заявила она. – Вы должны обратиться надлежащим образом, но сейчас мы никого не принимаем.

– У меня нет младенца. То есть у меня есть дочь, но она не здесь.

Женщина ожидала продолжения; ее темные глаза смотрели пронзительно, и я почувствовала, как у меня запылали щеки.

– Могу я поговорить с управляющим?

– С управляющим? – Она сухо усмехнулась. – Не думаю, что он заинтересуется вами.

– Тогда с кем я могу поговорить?

– Вы говорите со мной, не так ли?

Я ощутила, как во мне поднимается гнев. Посмотрела на свои грязные ботинки и шаль, которая нуждалась в штопке. Здесь мое лучшее платье не имело никакого значения.

– Шесть лет назад я оставила свою дочь здесь на попечение, – ровным голосом сказала я. – А на следующий день ее забрала другая женщина, которая назвалась мной.

Женщина замерла и нахмурилась, отчего мелкие черты ее лица сошлись в кучку. Ее взгляд стал еще более пронзительным.

– Не знаю, кто это был или что они сделали, но… я ее мать. Я хочу выяснить, что произошло, и поговорить с кем-нибудь, – с кем-то, кто может помнить, как выглядела женщина, которая выдавала себя за ее мать.

Наступила пауза, и я услышала, как где-то закрылась дверь. Потом раздался ужасный шум, и я осознала, что женщина на лестнице расхохоталась. Ее смех был громким и неуместным в этом тихом и красивом месте; он был слишком похожим на тот мир, откуда я пришла. Мне захотелось прыжком подняться по лестнице и влепить пощечину в ее поросячье лицо.

– У нас тут сумасшедшая! – выкрикнула она, давясь от смеха. – Ты сбежала из Бедлама?

Прежде чем я успела ответить, сзади послышался голос.

– Что там такое? – молодой мужчина выглянул из дверного проема за большими напольными часами. Он был невысоким и стройным, с соломенно-желтыми волосами, на несколько лет старше меня, без шляпы и сюртука, в одной только рубашке; мы явно отвлекли его от работы. В той части комнаты, которая открывалась за его спиной, я увидела стол с документами и мягкий, приятный свет масляной лампы. Он смотрел на меня.

– Прошу прощения, сэр, – сказала я. – Я не хотела вас беспокоить.

– Марджери помогает вам?

– Нет.

– А я могу помочь?

Я стояла в тупом молчании. Это были простые слова, но я была непривычна к ним.

– Не знаю, сэр.

Он коротко взглянул на Марджери и повернулся ко мне:

– Прошу вас, пройдите в мой кабинет.

Оставив женщину трястись от смеха, как потревоженное мясное желе, я последовала за ним в небольшую комнату, и он закрыл дверь. Она была похожа на другие комнаты, где я сидела раньше: теплая, ярко освещенная и деловая. Несмотря на высокий потолок, пространство было вполне уютным, а мраморный камин источал приятное тепло. На стене висели картины с морскими сценами и сельскими пейзажами, а ковер целиком застилал пол. Мне с трудом верилось, что можно работать в такой прекрасной комнате; я предпочла бы жить здесь.

Мужчина обошел вокруг стола и уселся.

– Меня зовут доктор Мид, – представился он. – Я работаю здесь в качестве детского врача. Мой отец – один из основателей госпиталя.

Раньше я никогда не встречалась с настоящим врачом, но подумала, что будет невежливо говорить об этом.

– Меня зовут Бесс, – сказала я.

– Вы являетесь матерью одного из здешних детей?

– Откуда вы знаете?

– Вы пришли без ребенка, и вы здесь не работаете. Сегодня вечер вторника, никто не взял ваш плащ… так что считайте это осведомленной догадкой.

Я улыбнулась.

– Последний раз я побывала здесь в воскресенье, сэр.

– Разрешите предложить вам немного выпить. Сядьте и расскажите, какого ребенка вы собираетесь забрать. У вас есть регистрационный номер?

– Я помню его. – Мой язык прилипал к нёбу, и только теперь я поняла, как мне хочется пить. – Я принесла ее сюда шесть лет назад, когда ей был один день от роду, а на следующий день ее забрал кто-то, представившийся моим именем. Я знаю, что это звучит безумно, но я не лгу. И я не сошла с ума, – твердо добавила я, слишком поздно осознав, что это тоже можно было рассматривать как признак безумия. – Я хочу выяснить, к кому она могла попасть.

Голубые глаза доктора могли показаться холодными у некоторых людей, но только не у него. Он прищурился, как это сделала Марджери, но без враждебности и недоверия. Он как будто пытался надлежащим образом оценить меня.

– Бренди подойдет?

Прежде чем я успела ответить, он подошел к низкому буфету перед очагом и достал графин и два бокала. Поставив их на стол, он налил в оба на дюйм золотисто-коричневой жидкости и протянул мне один. Я понюхала: запах был густым, мощным и пряным. Это был мужской напиток, но не для таких мужчин, которых я знала, – это был напиток для врачей, юристов и капитанов. Для таких мужчин, как Дэниэл. Какое-то время я смотрела на бокал, словно ожидая найти разгадку. Потом проглотила жидкость, которая обожгла мне горло и моментально согрела пустой желудок. Мои глаза заслезились, и я заморгала.

– Полагаю, вы уже рассказывали кому-то здесь то, что сейчас рассказали мне? – спросил доктор Мид.

Я кивнула.

– Мистеру Симмонсу, сэр. Он сказал, что я ошиблась.

– И он попросил вас уйти?

Я кивнула. Последовала задумчивая пауза.

– А отец ребенка? – спросил доктор Мид. – Он мог?

– Он умер.

– Вы точно знаете об этом?

– Да.

– Вы не были супругами. – В его голосе не было и тени осуждения.

– Нет. Он умер до того, как она родилась.

– У вас есть семья? Мог кто-то из родственников забрать ее?

– Только брат и отец, и никто из них не забирал ее. Моя мать умерла.

– Старшие родственники?

Я пожала плечами.

– Все они давно умерли.

Доктор Мид пригладил волосы и уперся локтем в стол. Его руки были изящными, как у женщины. За его ровной доброжелательностью я угадывала сосредоточенную работу мысли, когда он рассматривал идею или догадку, а потом отвергал ее.

– У вас есть кто-нибудь… как бы это сформулировать? Человек, который хотел бы отомстить вам? Скажем так: враги или недоброжелатели любого рода.

Я посмотрела на него. Напиток оказал на меня странное действие – если раньше я согрелась, теперь мне вдруг стало холодно. Я поставила бокал на стол.

– Враги? – Слово звучало непривычно для меня; не думаю, что раньше я произносила его вслух, да и с какой стати. – Но кто?

Он громко вздохнул.

– Враждебно настроенные соседи. Или, я не знаю… может быть, старая подруга.

Перед моим мысленным взором возникла Нэнси Бенсон, любившая совать свой нос повсюду, и я едва не рассмеялась.

– Нет никого, кто захотел бы причинить мне такое зло. Я уверена в этом. Я в жизни никого не обидела – по крайней мере, умышленно.

– Возможно, это было сделано с целью вымогательства? Вы не богаты… но может быть, вы ждете наследство?

Теперь я действительно рассмеялась.

– Нет, – ответила я, а потом повторила еще раз, более вежливо, потому что его щеки порозовели. Я тоже покраснела; он ни разу не посмеялся надо мной и серьезно относился к моим словам. – Нет. Я накопила два фунта в надежде, что этого будет достаточно, чтобы вернуть ее. Этого оказалось недостаточно, но теперь уже все равно. Наверное, сейчас я богаче, чем когда-либо раньше, и наверное, чем буду когда-то.

Я допила остатки бренди, чтобы хоть что-нибудь сделать.

– Тогда, полагаю, остался только один вопрос: вы совершенно точно уверены, что это тот самый ребенок?

– Я не умею читать, но да. Ребенок под номером 627. Они должны были окрестить девочку, но я назвала ее Кларой. Та же самая памятка. И я уже сказала, что та особа, которая забрала ее, все знала обо мне. Вот чего я не могу понять: это значит, что ошибки быть не могло.

Доктор Мид кивнул.

– Я посмотрю, что можно выяснить. У вас есть время подождать, пока я возьму ее бумаги?

Я удержалась от улыбки и просто кивнула. Он вышел, сверившись с датой, а я осталась сидеть в уютной маленькой комнате. Я с интересом поняла, что совершенно спокойна, хотя еще полчаса назад, когда я расхаживала перед воротами, ощущала гнетущий ужас и едва не падала с ног. Несколько минут спустя доктор Мид вернулся с небольшим свертком бумаг, перевязанным голубой лентой, который я видела несколько дней назад. Он ловко развязал ленту, почесал затылок, нахмурился и стал изучать документы. Завершив чтение, он положил бумаги перед собой и сцепил пальцы.

– Когда ребенок возвращается в семью, мы составляем меморандум, который подписывается обеими сторонами: обычно матерью и секретарем. Секретарем, который присутствовал при выдаче вашего ребенка 28 ноября 1747 года, был мистер Биддикомб. – Он вздохнул, и его плечи опустились. – К сожалению, в прошлом году он скончался.

– Ох, – только и сказала я.

– Вот именно. Мы могли расспросить его, что он помнит об Элизабет Брайт из Олд-Бейли-Корт на Лудгейт-Хилл. Это ваш полный адрес?

Я кивнула, и он пожевал губами. Мой хрустальный бокал опустел, и я гадала, не захочет ли он налить еще. Еще я подумала о том, сколько смогу выручить за бокал, если получится незаметно припрятать его.

– Ну, ладно, – сказал он после долгого молчания. – Осмелюсь предположить, что такого раньше не случалось, иначе мой дед рассказал бы мне об этом.

– А кто он?

– Его тоже зовут доктор Мид. Он был главным врачом во время открытия госпиталя; сейчас он отошел от дел, но по-прежнему интересуется здешними событиями. Он бы поразился тому, что вы мне рассказали.

– Он бы мне не поверил.

– Уверен, что он бы поверил. Но мне хотелось бы самому выяснить как можно больше подробностей, прежде чем обращаться к нему. И разумеется, нам нужно гарантировать, чтобы такого впредь не случалось; нужно будет принять новые меры. Если эта особа мошенническим образом выдала себя за вас, то кто может поручиться, что других детей не будут забирать подобным образом? Или что это уже происходило? Но вот памятка… – Он размышлял вслух, пробегая взглядом по комнате. – Эта особа должна было точно назвать вашу памятку. Что вы оставили?

– Половинку сердца, сделанного из китового уса.

– Китовый ус, как необычно! Большинство женщин оставляет кусочки ткани, отрезанные от своего платья.

Он допил остатки бренди из своего бокала – изящно, а не жадно, как Нед, – и со стуком поставил его на стол.

– Скажите, вы сможете вернуться в воскресенье? Управляющие и патроны заведения соберутся здесь для церковной службы, и мы сможем обратиться к ним, пока они будут в одном месте. Без сомнения, их очень заинтересует ваша история. Между тем, я попробую разобраться в этом деле. – Ясный взгляд его спокойных голубых глаз остановился на мне, и я затаила дыхание. – Примите мои искренние извинения.

Я раскрыла рот и тут же закрыла. Слова не шли.

– Вы не виноваты, – пробормотала я после неловкой паузы.

– В воскресенье, – повторил он. – Я встречу вас у часовни в половине десятого, и вы будете моей личной гостьей.

В животе у меня было тепло от выпитого и от чего-то еще, с чем я недавно рассталась, или думала, что рассталась. От надежды.

Когда я вернулась домой, Нед сидел на стуле Эйба, широко раскинув ноги. Одна его рука свисала с ручки стула, другая лежала на животе, как будто он объелся. Но дело было не в этом: он уже какое-то время худел, был бледен и жаловался на боли в животе. Он навещал нас только с целью попросить денег. Иногда я что-то ему давала. В какой-то момент он даже перестал обещать, что вернет долг. Он никогда не приводил к нам свою жену Кэтрин, не приносил горячий пирог или пирожные с заварным кремом, чтобы поделиться с нами. Он ни разу не пригласил нас к себе домой и не сберегал нам места на церковной скамье рядом со своей молодой семьей. Я давала ему деньги лишь ради его детей, если у меня было что давать.

Я внимательно присмотрелась к нему. Он крепко сжал губы, его лицо раскраснелось.

– Пришел пожелать нам счастливого Рождества, да?

– Это было в прошлом году.

– Знаю. Мы давно не видели тебя.

– Меня не было в городе.

– Кэтрин выставила его за дверь, – сказал Эйб, сидевший на кровати в другом конце комнаты и снимавший сапоги.

– Неправда, я сам ушел.

– Бросил ее ради «женевского дворца» и твоей жестокой любви?

Он ничего не ответил, и я перевела взгляд с него на Эйба. У обоих был унылый и подавленный вид, словно у людей, крупно проигравших в карты. Никто не зажег огонь в очаге, на полу остались грязные следы, по всей комнате было разбросано грязное белье и тарелки, которые нужно было вдвое дольше отмывать в таком холоде. Пустые бутылки из-под эля тоже нужно было сполоснуть, куча одежды нуждалась в штопке. Везде была та или иная работа, которая в конце концов достанется мне.

– Есть новости, Бесси? – спросил Эйб.

Я покачала головой.

– О чем? – Нед уставился на меня. В свои двадцать семь лет он выглядел гораздо более пожилым мужчиной, с красной сеточкой лопнувших сосудов на носу и щеках и с сухой посеревшей кожей.

Бренди, выпитое у доктора Мида, прояснило мне голову и сделало меня острой на язык.

– Если бы ты озаботился расспросить обо мне, то знал бы, что я ходила в госпиталь, чтобы забрать мою дочь.

– Ого, – более мягким тоном произнес он и удивленно взглянул на меня. – Где же она?

– Не там и не здесь. Неизвестно где. – Я пропустила ужин, и дома не осталось еды. У меня просто не было сил сходить на Лудгейт-Хилл и купить что-нибудь горячее. Я начала потихоньку прибираться в комнате, а Эйб с кряхтением опустился на колени, чтобы развести огонь. Я собиралась вымыть чашки и тарелки, протереть окна от угольной копоти и лечь в постель.

– Что ты имеешь в виду, а? – поинтересовался Нед.

– Ее забрали. Это сделала Элизабет Брайт из Олд-Бейли-Корт, шесть лет назад.

– Что ты такое несешь?

– Она пропала, Нед, и я не знаю, где она. Кто-то выдал себя за меня – как там сказал доктор Мид? – мошенническим образом.

– Чудно это, просто в голову не лезет. Кто мог это сделать?

– Мне известно не больше, чем тебе.

– Ее отец дал дуба, верно?

– С тех пор как я это выяснила, ничего не изменилось.

Нед погрузился в задумчивость и смотрел, как Эйб копается возле очага, но не предлагал помочь ему. Мой брат строил из себя аристократа на отдыхе, как будто труд и тяготы, которые нам приходилось терпеть, никак его не касались. Я предполагала, что он останется на день-другой, как иногда бывало, и будет храпеть рядом со мной на своей старой кровати, которая теперь предназначалась для Клары. Наверное, Кэтрин уже сокрушалась, что вышла за него замуж.

Нед провел пальцами по небритому подбородку.

– Вот ведь загадка, а? – произнес он.

Было видно, что ему все равно. Его мысли блуждали где-то еще. Я смотрела на его сапоги, впечатанные в пол, как и в нашу жизнь, и гадала о том, когда он начнет выпрашивать деньги. Преисполненная ненависти, я отвернулась и смахнула таракана с грязной тарелки. В комнате было очень холодно, и весь комфорт, который я ощущала в той приятной и теплой маленькой комнате, улетучился в дверях, как только я увидела брата.

– Так что ты собираешься делать? – спросил он через некоторое время.

Я продолжала работать, стоя к нему спиной.

– Разумеется, я постараюсь найти ее.

Он рассмеялся с нотками издевательского веселья, отчего мне захотелось разбить о его голову тарелку, которую я держала в руках. Я представляла, с каким приятным хрустом она опустится ему на череп. Но у нас не было лишних тарелок.

– И как ты собираешься сделать это в Лондоне?

– Не делай вид, будто тебе интересно. Не притворяйся, будто ты пришел проведать, как мы тут поживаем. Давай, говори, зачем пришел. Сколько тебе теперь нужно – шиллинг, три шиллинга?

– Десять шиллингов.

Эйб тихо присвистнул, вытер тряпкой испачканные сажей руки и с трудом выпрямился.

– Кажется, ты принимаешь нас за банковских клерков, мой мальчик.

– Он много за кого нас принимает, – сказала я. – В основном за дураков.

– Это нечестно.

– Кто бы говорил! Для чего тебе такие деньги?

– Ребенку нужно лекарство.

Я скрестила руки на груди и жестко посмотрела на него.

– Если ты скажешь мне правду и я поверю, то дам тебе одну крону.

Его глаза забегали по сторонам, пока он не устремил взгляд в точку рядом с моим плечом.

– Мне нужно выплатить долг. Я уже пропустил срок, и они больше не хотят ждать.

Под его глазами залегли темные тени, но это могли быть и синяки от кулаков. Я ушла в спальню и достала свою коробку из-под домино, лежавшую под матрасом.

– Только на выплату долга, больше ни на что. Нужно ли мне пойти с тобой?

Он вздрогнул и поежился.

– Нет. Я не хочу, чтобы ты даже близко подходила к этому месту. – Я уронила монету ему на ладонь, и он сжал руку в кулак. – Я внесу тебя в список моих кредиторов, но тебе придется одолжить мне перо и бумагу. Ах да: я не умею писать.

Наверное, ему казалось, что это смешно, но мы даже не улыбнулись. Тем не менее он не ушел, и вскоре я заметила, что он как-то странно поглядывает на меня. Эйб устроился на табуретке. Он счищал грязь со своих сапог в помойное ведро и был совершенно поглощен этой задачей.

– Почему ты до сих пор здесь, Бесс? – тихо спросил Нед.

Он жестом указал на убогую обстановку нашего жилища. Вода, которую Эйб поставил на огонь, уже согрелась; я попробовала ее пальцем, прежде чем снять прихваткой и поставить на полку рядом с собой. В темном окне я видела ирландскую семью Риорданов, жившую на другой стороне двора. Они ходили по комнате, расставляя тарелки для ужина, а их отец держал на коленях большого рыжего кота. Он улыбался, рассказывая какую-то историю, и мальчики вокруг стола тоже улыбались, хотя я видела, что тарелки были щербатыми и разнородными, а крошечная комната была завешана сохнущим бельем. Тогда я поняла, что на мне до сих пор сырая шаль, сняла ее и повесила перед огнем, где от нее пошел пар.

– Бесс, – снова сказал Нед, когда я проходила мимо него. Его пальцы задели мою руку, и меня вдруг захлестнуло сильное чувство печали и любви к брату, как будто он что-то передал мне. Был ли это тот самый мальчик, который сдвигал наши кровати и завывал на разные голоса за красной занавеской, разделявшей нас? Который устраивал кукольные представления, надевая на руки кусочки ткани и изображая разговоры между ними?

– Ты берешь мои деньги и спрашиваешь, почему я до сих пор здесь? Вот поэтому. – Я повернулась спиной и стала мыть чашки, выливая воду и снова наполняя их.

– Мне очень жаль насчет твоей дочери, – тихо сказал он. – Уверен, что ты найдешь ее. Дай мне знать, если я могу чем-то помочь.

Я закрыла глаза, снова открыла их, и образы Риорданов за окном вдруг расплылись и подернулись мутной пеленой. Я высморкалась, вытерла нос и глаза и расставила посуду на полки, а Нед уже говорил с Эйбом. Потом скрипнули половицы, и тихо закрылась дверь. Я смотрела на крыши и шпили и думала о вечном движении города в темноте внизу. Как легко было бы скользнуть в его глубины и унестись прочь.