Текст книги "Я весь отдался северу (очерки)"

Автор книги: Степан Писахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Биография

В одной из моих предыдущих биографий я написал: «Родился в той комнате, в которой живу». За это получил резкий окрик. Кто-то, разбирающий почту в ССП, подшивающий анкеты, крикнул из Москвы: «Писать надо кратко и без лишних слов!» До сего дня не понимаю, что вызвало такой окрик.

Снова анкета. Уполномоченный ССП в Архангельске говорит: «Подробнее напиши». Подробнее и ни одного лишнего слова. Сначала напишу для избежания нового строгого окрика без лишних слов.

БИОГРАФИЯ No 1, КРАТКО ИЗЛАГАЕМАЯ. Жить начал в 1879 году 12 октября по ст. ст., 25 октября по н. ст. Живу до сих пор. Подумывал перестать жить. Кое-как удалось перетерпеть и – живу. Вырастая, стал грамотным, стал писать сказки. Печатали – писал и много. Перестали печатать – писать стало трудно. Все.

БИОГРАФИЯ БЕЗ ОПАСЕНИЯ ОКРИКА. Родился в г. Архангельске, Поморская, 27, в той комнате, в которой живу. Родился в 1879 году 12 октября по ст. ст., 25 окт. по н. ст. Назвать меня хотели Сергеем, но бабушка запротестовала. В честь деда моего деда назвали Степаном. С детства жил среди богатого словотворчества. Язык моих сказок мне более близок, нежели обычный литературный язык. Говоря северян не захломощена иностранными словами и более четко показывает, что говорящий хочет выразить. Творчество сказок наследственное. Мой дед был сказочник. Часто сказка слагалась на ходу, к делу, к месту, к слову. Лет четырнадцати стал записывать свои сказки. Сказки слагались про окружающих, про людей знаемых и не были безобидными. По этой причине авторство скрывалось.С детства я тянулся к живописи, хотел быть художником. Это не нравилось отцу: «Будь сапожником, доктором, учителем, будь человеком нужным, а без художника люди проживут».

Чтобы попасть в Петербург, нужны были деньги на дорогу. Я поступил рабочим на лесопильный завод Я. Макарова, убирал хлам на бирже. К концу лета в руках были деньги на дорогу. Из дому получал по 10 р. в месяц. На питание оставалось по 4 к. в день. Надо было оплатить квартиру, купить материал для работы. Так прожил полтора года. В 1905 г. за протест против самодержавия я был лишен права продолжать образование. Летом был на Новой Земле. На зиму решил ехать за границу. Западная Европа не влекла. Хотел посмотреть Восток – яркий, красочный.

Турция, Палестина, Египет. Шумно, душно, жарко и аляповато-ярко. Через год-полтора побывал в Италии, Греции. Возвращаясь домой, я полнее и глубже почувствовал чистую красоту Севера. Богатство более широкого спектра солнечных лучей. Солнечные ночи. Был также в Париже.

За работу в школе (с 1928 года стал преподавать в средней школе) меня премировали путевкой на курорт. Это почти испугало! Лишить себя солнечного лета, уехать от солнечных ночей! От подобной «награды» я отказался.

В 1924 году в сб. «На Северной Двине» напечатана сказка «Не любо – не слушай» («Морожены песни»). Сказка пошла в ход. Ее передавали по радио. Не раз рассказчики пытались присвоить авторство. По этой причине я настаиваю на названии сборников сказок «Сказки Писахова». Проведя почти всю жизнь впроголодь, я хочу хотя бы авторство своих сказок за собой уберечь. Сказки попали в «30 дней», редактор Безруких П. Е. Внимание «30 дней» дало толчок моим сказкам. Днем занимался в школе или живописью, а ночи отдавал сказкам.

В прошлой анкете я говорил: нас, детей, в семье было четырнадцать человек. Осталось двое: сестра Серафима Григорьевна Писахова, работник областной библиотеки, и я. Так и досуществовываем.

Моя палитра

В выборе своих друзей-красок я очень осторожен. Я хочу сказать, что очень осторожен в выборе масляных красок. Акварель и карандаши меня мало беспокоят, в их обществе я со всеми знакомлюсь, со всеми разговариваю. Если разговор не клеится или не понимаем друг друга – расходимся.

В масляных красках иначе. Тут я очень разборчив. При знакомстве и познакомившись, подружившись, ценю и берегу дружбу. Есть краски, с которыми я не ссорясь перестал встречаться…

Почему много лёту в сказках?

Меня корят да упреками донимают: почему много лёту в сказках? В редкой кто не летает.

А как иначе? Кругом столько лёту: и скоростные самолеты, и на дальность, и высотные, и с большим грузом. Фантазия начинает свое дело полетом. Не мое дело останавливать фантазии полет. Вот направлять полет в како-либо место, которо в памяти болит…

Сколько надо денег?

Как-то пристали ко мне с досужим разговором.

– Сколько надо тебе денег, чтобы было довольно?

А жил я на 20-25 рублей в месяц. К концу месяца часто «постничал».

– Сколько? Трудно сказать.

– Сто рублей довольно?

– Сто? Ну куда я с ними?! Да сто рублей мало, чтобы нанять хорошую мастерскую.

Екатерина Константиновна

Дом на углу по старому названию Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы. Фасад дома облеплен «мавританским стилем». Какие квартиры за окнами, выходящими на улицы, не знаю. Знаю темные сырые квартиры окнами во двор. На воротах зеленые бумажки: «Сдаются комнаты». На белых клочках пишется об углах. Грязная лестница, ободранная дверь – «мавританский стиль» сюда не дошел.

«Угол» в темном коридоре. На ящике можно спать. Коридор освещается маленькой керосиновой лампой. Читать нельзя. Угол не для занятий – только спать. Цена – 1 руб. 75 к. в месяц. Устроился. Через месяц переехал в кухню – плата 2 р. 25 к. В кухне есть окно. Мое место между плитой и раковиной. Стола для меня нет. Есть ящик. Он – кровать, и стол, и стул.

В кухне чад. Что-то пригорело… Кислый запах жареного цикория. Цикорий покупался сырой, жарился, к нему прибавлялся кофе – это было главное питание всей семьи.

Глава семьи – высокий дряхлый старик. Один сын неработоспособный, другой страдает жаждой к водке. Старший сын где-то работает, но у него жена, дети. Хозяйка Екатерина Константиновна – высокая старуха, болезненная, бьется изо всех сил, чтобы как-нибудь просуществовать на какую-то мизерную пенсию мужа и на заработок шитьем. Я был таким же «капиталистом». На питание в сутки у меня было четыре копейки… Особенно трудно было к концу месяца.

У меня не было денег на стирку. Но за ящиком, на котором я жил (спал и занимался), оказывалась пара белья, – должно быть, я уронил и забыл. В кармане пальто оказывался чистый платок, слегка смятый. То же было с воротничками: помнится, вчера воротничок был сомнительной свежести, а сегодня чистый и хорошо выглаженный. Прошло много времени, прежде чем я догадался, что Екатерина Константиновна стирала белье, платки, воротнички и подбрасывала мне. Такая забота, такая деликатная забота от старухи, замученной нуждой.

Раз Екатерина Константиновна мыла пол в своей комнате. Вышла мыть в коридор, но сил не хватило. Легла на кровать, оставив воду и вехоть. Я снял ботинки и вымыл коридор и кухню.

Екатерина Константиновна думала, что пол домыла ее невестка, жена старшего сына.

Иногда, приходя домой, я находил на подушке на бумажнике кусочек постного сахара. – Екатерина Константиновна, откуда это? – Я сэкономила семь копеек, купила сахару. Это ваша доля.

Это было искренне, было от сердца, и отказаться было нельзя.

Доктор наук

1905 год. Мой первый приезд на Новую Землю. Пароход ушел. Водку выпили. Опохмелились, кто как сумел. Кто баней, кто кислым. Промышленники ушли на места промысла. В становище остались старики, старухи и ребята.

Надо устраивать свое жилье. Выстирал белье, выстирал и половики. Нашел их в сенях в углу, грязные и затоптанные, они валялись там кучей. После стирки вычистил самовар, вымыл пол. Поставил самовар греться и пошел полоскать белье.

Берег около дома оказался крутоват и довольно высок. У берега припай плотной крепкой льдиной. Выполоскал белье. Вода прозрачно-зеленоватая. Все видно до маленьких камешков, до тонких веток водорослей. Верхний пресный слой воды замерзает и разбегается стрелками. Смерил палкой,– глубина мне почти до плеч.

Не утерпел. Разделся и прыгнул в воду. Я задохся, меня будто ледяными иголками проткнуло со всех сторон. Пробормотал: – Бабушки, дедушки!

Но окунулся и подождал, чтобы вода надо мной успокоилась. Выскочил. Одеваться было некогда. Бросился по снежному припаю. Согреваясь, исполнял танец, названья которому нет. Говорил что-то похожее на привет морю, солнцу, ряби и дали морской.

Согревшись, надел ботинки, накинул пальто, собрал в охапку мокрое белье и сухую одежду – и домой.

Самовар вскипел и замолчал. Я прибавил углей, и он снова весело запел. Напившись чаю, я погрузился в сон: устал за день с непривычной работы. Самое трудное для меня – мытье полов, от него подколенки болят. Утром, едва открыл глаза, увидел соседа по комнате.

– Болен?

– Болен.

– Что болит, что чувствуешь?

– Подожди, сейчас соображу.

Проверил себя всего.

– Есть хочу.

Так два с половиной месяца и купался. Пропуски делал в дни сильных ветров, когда из дома к дому ходили с помощью протянутой веревки.

Осенью в Петербурге я почувствовал какое-то покалывание в груди. Мне посоветовали идти к доктору Науку. Сказали, что честный, внимательный и не очень дорогой – визит 1 рубль. Наук строго сказал:

– О таких вещах, как сердце, легкие, нельзя говорить легко, – и внимательно меня выслушал. – Совершенно здоровы. Чего ради пришли ко мне? Сердце и легкие в полном порядке.

Я, одеваясь, рассказал о купании со льдины.

– Раздевайтесь. – Снова стуканье, слушанье. – Вам родители дали громадный капитал – здоровье. Исключительное, крепкое. Вам его надолго хватит. Ваши дедушка и бабушка, вероятно, никогда не лечились?

– Дедушка, бабушка – староверы и не признают докторов. И мама говорит: «Если доктора позвать, он навыдумывает разных болезней».

– Права Ваша матушка. Передайте ей привет. Пусть и дальше живет дальше от докторов. Купаться Вы можете, только другому никому не советуйте, – для этого надо иметь ваше сердце. У вас накожные нервные боли. А надо ли художнику лечиться от нервов? Это может походить на лечение от талантливости.

Я оделся и протянул рубль за визит.

– Со здоровых не беру.

Лет через пять я почувствовал утром острую боль в спине. С трудом оделся и добрался до Наука. Больных было много.

– Вы так страдаете, что идите вне очереди, – предложили мне.

Прошел вне очереди. Доктор помог раздеться, провел рукой по позвоночнику. Все прошло, боли как не бывало.

– Вас надо горячим утюгом прогладить. Шляетесь, отнимаете время. Заплатите за визит, чтобы неповадно было напрасно ходить.

– Доктор, я был пять лет назад.

– Хотя бы десять. Раз здоровы, не ходите.

Доктор Наук взял мою одежду, выкинул на середину зала ожидания:

– Полюбуйтесь. Здоровый отнимает у вас, больных, время.

И стыдно было одеваться при дамах и хорошо ощущать себя здоровым. Одевшись, я крикнул в кабинет доктора:

– Спасибо, доктор!

Странички из дневника

Я ехал на юг. В Константинополе мне сказали:

– Вы удачно едете. Скоро зацветет миндаль, зацветет алоэ!

Миндаль, алоэ!

Звучит-то как. Наконец-то я увижу что-то красивое-красивое. Увижу самое прекрасное. Поехал дальше. Увидал. Цветет миндаль. Ну да, цветет. Красиво. Да, очень красиво. Вишни и яблоки тоже красиво цветут, даже лучше на яркой зелени и в голубом небе.

Миндаль на фоне белого неба. От мельчайшей пыли, наполняющей горячий воздух, небо кажется белым.

А вот – алоэ – молодец! Увидал я этого хулигана за городом. Обломанный палками прохожих, истерзанный, безобразный алоэ расцвел большим огнистым цветком.

Как будто хулиган, голый, избитый, остановился у ворот огорода и улыбнулся!

Улыбнулся так ярко, так хорошо, что весь стал красивым!

– Молодец, Алоэ! Цвети! Ты хорош и растерзанный! Твой цветок поет, звенит! Какое нам дело до выхоленных цветов, богатых садов! Цвети, выгнанный, оборванный, цвети, обломанный.

Стоило ехать на юг, стоило спешить, чтобы видеть, как ты ярко, громко цветешь!

* * *

В 1907 году, уезжая с Новой Земли, взял камешек и сказал:

– Новая Земля, этот камень брошу в Большой канал в Венеции. Не попал в Венецию. Камень был в Иерусалиме, у Мертвого моря, у прудов Соломона, в Хевроне. В Хеврон и Вильгельма не пустили. Я был к великому испугу каймакама (градоправителя). Оный дал переводчика, двух телохранителей. Камень был на пирамиде Хеопса, в Колизее, был в Афинах. Но не в Венеции. Обмануть Новую Землю? Оттолкнуть прижавшуюся к руке вольную птицу? Тогда и Солнце не обнимет!

С хорошим человеком послал камень, заказал сказать:

– Новая Земля! Не довез, возьми!..

Вспомнил случай на базаре в Архангельске. Торговля шла тихо, день не базарный. Две торговки ругались без сердитости, просто не о чем было разговор вести… Одна назвала другу – барыня! Ох! Обруганная вскочила, она от обиды просто задыхалась! – Врешь, врешь! Всю жизнь была честной женщиной!

Ни одного дня не была барыней!!! Ах! Хотелось поблагодарить торговку. А было это лет пятьдесят с гаком тому назад! У нас бар и чинов не считали людьми (!) У них души нет…

* * *

Середка сыта – концы играют, руки машут, ноги пляшут, язык песенки поет.

Семь человек – печка.

Горница с улицей не спорница: на улице мороз, в горнице поморозница.

* * *

Кинь кроху на лес, пойдешь и найдешь.

У скупа не у нета.

Меня скупым не зовут, а смогу ли напомнить новое? Встретилась старуха, спрашивает: – Што тебя не видать: ни в сноп, ни в горсть?

Спросил старика: – Што долго не заходил? – Заделья не было.

Пришел помор – капитан один. – Что жена не пришла? – Не выторопилась.

Ох, Петр да свет Васильевич! Не возьми в обиду, что поговорки кое-какие и идут кое-как. К слову, к месту бегут, выстраиваются… На поклон легки, на слово скоры, хороводы ведут, словами узор плетут. Только успевай записывай: откуда берут, куда кладут! Так и сказки: сижу пишу. Вдруг радио: ГОВОРИТ МОСКВА! Кто говорит: лучше этого слова и нет. А, знать, пора спать.

А бывало и так, что сказка не отпустит! Ежели я в бабкиной юбке с двумя самоварами полетел на Луну? Никакой остановки! Надо долететь, поглядеть и домой воротиться!

Часто бывает и так: легко пишется, да не легко печатается.

Выкинули «Уйма в город на свадьбу пошла». Нельзя «Соборна колокольня взамуж за пожарну каланчу пошла». Возмутились антирелигиозники. Колокола звонят.

Выкинули «Лётно пиво» – борьба с алкоголем. А я спиртного и не пью. (Вот как встречу 2000 год – выпью только виноградного). В Риме я хлестал! За обедом литр!

И цена ему была 8 к. Это было недавно – в 1907 году. Извините, Вы-то не запомнили. Без сказки «Лётно пиво» нет пояснения, как девки в гал вылетели!

Сказывали небывальщину-послыхальщину: по поднебесью медведь летит. Летят от нас на самолетах бурые, и белые. Разлетаются по зверинцам.

Мнится мне и сказать охота другу неслыхальщину: по поднебесью Землю пашут, снопами машут, на Землю урожай складывают.

Петр Васильевич, голубчик. Не думайте, что я того -заговариваюсь…

Нельзя класть запрет мысли. Пусть летит, вьется. Говорят: человек не может придумать, чего не может быть. Если моя баба на радии в гости летала, а это правда, даже в печати обсказано, хотя и с моих слов, а сказано – значит, правда.

Очень захотелось увидать Вас на фото. Это, м.б., и не очень трудно для Вас.

Выступал я в доме офицеров. Один полковник в месте, не очень удобном для перехода, подхватил меня заботливо, ласково. Я оглянулся. У детины спина – хоть рожь молоти! Шарнул, что силы моей было! Полковник обрадовался, жмет руку: – Спасибо за внимание.

На книжке этому милому человеку я написал: – "За Вашей широкой спиной, за спиной Советской Армии хорошо работникам труда, работникам искусств! " Крепко Вас обнимаю, Петр Васильевич!

Не очень протестуйте, мне приятно мысленно Вас обнять. Мой портрет в книжке. Мой рост – как у Наполеона. В 1812 году мы с ним мерились в Москве. Что я ему сказал, в книжке написано.

Ст. Писахов

* * *