Текст книги "Реванш ситцевой кошки"

Автор книги: Степан Чэпмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Степан Чэпмен
Реванш ситцевой кошки

Хоть сам я там не был, не скрою от вас

Китайского блюдца правдивый рассказ.

Юджин Филд

Когда уроки у Черепашки закончились, они со Змейкой отправились бродить по улицам, мимо витрин модных магазинов. Они просто обожали глазеть на прохожих. Разнообразие мягких игрушек, населявших Плюшевый город, приводило их в восторг. Змейка делала в уме заметки о каждом, кого они встречали по пути.

Вязаная обезьянка в грубых армейских ботинках. Изящная балерина с целлофановыми крылышками и в ярко-розовой пачке. Паук в белой кружевной шляпке, а с ним муха в бархатных бриджах. Король в горностаевой накидке и короне из золотой фольги, толкающий перед собой инвалидную коляску с беззубым тигром. Маленький зеленый человечек, ведущий на поводке какую-то хреновину с пропеллером вместо головы. Воин-индеец в головном уборе из орлиных перьев и одноглазый пират с деревянной ногой. Вот так жизнь в этом Плюшевом городе – все равно что парад Четвертого июля, только круглый год без перерыва!

Высоко в ясном небе медленно ползла сверкающая чешуйка солнца. Ну и классное же местечко! Змейка просто нарадоваться не могла, что ей посчастливилось попасть сюда после смерти.

Черепашка и Змейка шли по тротуару, лавируя между вешалками с уцененной кукольной одеждой. На дворе стоял июль 1931 года, к тому же была пятница; вовсю светило солнце. От тележек уличных торговцев плыл аромат жареных сосисок и горячих соленых кренделей. На Заплаточной улице, между Колыбельным проездом и Вельветин-стрит, друзья миновали несколько витрин, полных подержанных рук и ног, а потом прошли по переулкам, вдоль маленьких ремонтных ателье, гастрономов и глазных магазинчиков.

На углу Ясельного проспекта и Атласной улицы они свернули и зашагали на восток, к трехэтажным жилым домам, в одном из которых жил со своей мамой Черепашка. С виду их дом ничем особенным не отличался – только немного грязи на облупившихся стенах да вывеска «Не кантовать!». Черепашка и Змейка нырнули в тенистый проулок между корпусами. Змейка гоняла по земле пустую бутылку кончиком зеленого плюшевого хвоста. Черепашка подкидывал в воздух кусочки гравия и старался попасть по ним деревянной рейкой.

У кого-то наверху, на третьем этаже, граммофон играл свинг. Три женских голоса выводили в унисон: «Собака из хлопка сказала «гав-гав», ей кошка из ситца ответила «мяф!», и вскоре пустились по дому кружиться лоскутья, обрывки – и хлопка, и ситца».

– Как думаешь, Плюшевый город входит в Соединенные Штаты? – спросила Змейка.

– Понятия не имею, – ответил Черепашка.

– Я спрашивала народ, откуда кто родом. Похоже, все сплошь из Америки.

– А как насчет китаезов?

– Китаезов я ни одного не знаю. – Тут она услышала, как на втором этаже вопит мистер О'Гризли. – Гляди-ка, чокнутый медведь опять разговаривает сам с собой. Пошли, пошпионим за ним?

Черепашка и Змейка кубарем скатились по пожарной лестнице и, затаив дыхание, согнулись в три погибели за кухонным окном. Заглянув в это окно поверх подоконника, они увидали в дверном проеме кусочек логова Тедди. Медведь слонялся вперед-назад, размахивал руками и изливал душу окружающим его стенам. Друзья не успели толком рассмотреть его, но зато прекрасно слышали каждое слово.

– Спорим, он расколотит что-нибудь из мебели? – прошептал Черепашка.

– Спорим, он расколотит башку своей старухе, – сказала Змейка. Каждая собака в округе была наслышана о Тедди и Эдне и об их так называемых стычках.

Тедди О'Гризли жил в убогой душной квартирке на втором этаже. Сейчас он, облаченный в кальсоны, майку и носки, сидел в кресле и слушал по радио футбольный матч. А кроме того, опустошал миску с попкорном и управлялся с бутылками холодного пива. Настенные часы пробили четыре.

В лохматой коричневой голове Тедди, глубоко в его помятых вельветовых мозгах ворочалась обида на жену, Эдну Маккролл. Эдна работала хирургической медсестрой в крупной городской больнице. И это никуда не годилось. Ей следовало бы сидеть дома и заботиться о своем муже. Проклятая депрессия все перевернула вверх тормашками. В довершение всего, нынче Эдна еще и опаздывала. Тедди чувствовал, что на него вот-вот накатит. А этой сучке, конечно, было наплевать.

Тедди уже больше года сидел без работы, благодаря чему имел массу времени на размышления о своих брачных узах. Он выключил приемник и снова принялся бродить из стороны в сторону, в ярости пиная ногами ковер и бормоча себе под нос. Он охотно наподдал бы и мебели, но не мог позволить себе так распускаться. Мужчина все-таки должен держать себя в руках. Скажем, когда учишь уму-разуму свою старуху, ты ведь сдерживаешься, чтобы не наставить ей синяков на физиономии. Если, конечно, синяки не входят в твои планы.

Он вспоминал лицо Эдны. Это чопорное целлулоидное лицо, дерзкий черный нос, широко расставленные пластмассовые глазки с маленькими синими зрачками, которые дребезжали и перекатывались внутри, когда он тряс ее за плечи. Однажды он выплеснул ей в лицо горячий кофе – и поделом. Может, сегодня он размозжит ей лапу этой вот хрустальной пепельницей. А если та шлюха, что живет над ними, снова вызовет полицейских псов, то он и ей морду разукрасит как следует.

Тем временем под раковиной в ванной комнате Клык, хомячок Тедди, протискивал упитанное шелушащееся тельце между прутьями своей клетки. Клык был мстительной тварью с кривыми зубами и зловонным дыханием. Он на кончиках когтей прокрался в кухню, держась под прикрытием мебели так, чтобы незаметно приблизиться к Неженке. Неженка, попугаиха Эдны, влачила жалкое существование на насесте возле холодильника и коротала дни, предаваясь одному из трех своих излюбленных развлечений: глодала желтым плюшевым клювом собственные желтые плюшевые когти, вытягивала из крыльев слабо закрепленные ворсинки или в бесплодном вожделении елозила по жердочке насеста.

Заметив хомяка, Неженка разразилась бранью и принялась метаться по своей жердочке. Клык вскарабкался по подпорке насеста и сомкнул челюсти на ее хвосте, но тут же сорвался вниз и шлепнулся головой об линолеум. Неженка слабо заверещала, баюкая пострадавший хвост.

Тедди запустил в кухню тапком. Тапок врезался в насест. Неженка обратилась было в бегство, но ее попытка вылететь на волю прямо сквозь потолок, испещренный пятнами от протечек, закончилась лобовым столкновением. Клык, визжа от бешенства, носился туда-обратно вдоль плинтусов. Тедди хихикал в своем кресле. «Давай, малыш, задай ей перцу. Должны же и у тебя быть радости в жизни». Цепляясь за грязные обои, хомяк немного подтянулся и снова соскользнул на пол. Он был безнадежен.

Тедди подался в сторону кухни. Он совершенно точно слышал детские голоса. Он отшвырнул миску с попкорном, ворвался на кухню и высунул голову в окно. Парочка рептилий улепетывала вниз по пожарной лестнице.

– А ну брысь отсюда! – заорал им Тедди. – Вам что, больше заняться нечем?

– Не твое дело! – огрызнулся Черепашка.

– На себя посмотри, пивное брюхо! – добавила Змейка.

Тедди обрушил им вслед горшок с геранью. Горшок разлетелся на куски на тротуаре. Черепашка и Змейка удирали прочь по Атласной улице.

Тедди облокотился на подоконник. Над его головой, из распахнутого окна учительницы танцев с третьего этажа, плыла музыка. Граммофон играл свинг – что-то вроде «Биг-бэнда Лорда Кальмареса» с вокалом сестер Гофер. «Китайское блюдце вздохнуло с тоской: «Что делать, как нам их разнять, боже мой!» Но кошка с собакой из хлопка и ситца, сцепившись, не могут уже расцепиться. И пусть им обоим приходится туго, когтями, зубами терзают друг друга».

Тедди вернулся в свою берлогу и бросил злобный взгляд на потолок. Никчемная потаскуха, крутит свою дребедень чуть ли не круглые сутки. Ни стыда, ни совести. Он включил радио, чтобы заглушить доносящиеся сверху звуки.

Он с ненавистью посмотрел на кухонный стул. Будь его воля, он с наслаждением разнес бы его вдребезги, чтобы хоть чуть-чуть унять боль в сердце. Но Тедди был не из тех медведей, что заводятся с пол-оборота. Он был полон решимости допить свое пиво и дождаться прихода Эдны.

Тем временем мимо недавно обанкротившегося обувного магазинчика не спеша двигался плюшевый осьминог цвета лаванды. Он полз на восток, перебирая чувствительными щупальцами и что-то тихонько шептал.

Когда Т.Б. доставлял или забирал груз, он всегда шел пешком. Он ни разу не садился в автобус, а о такси не желал даже и думать. В такси тебя того и гляди ограбят, а Т.Б., будучи довольно субтильным малым, никогда не славился умением постоять за себя. Нет, он всегда шел пешком, и притом каждый раз другой дорогой. Так было спокойнее. Он предпочитал не рисковать.

Несмотря на теплую погоду, Т.Б. шел в пальто. Портфель, который он нес в китайскую прачечную в Ист-сайде, был битком набит игрушечными банкнотами. Деньги эти не принадлежали Т.Б., а прачечная вовсе не была прачечной.

Деньги принадлежали Малышу Винсу Оцелоту. Прачечная служила прикрытием для Бойцовой Рыбки – новой криминальной группировки, которая контролировала все виды теневого бизнеса, связанного с железной дорогой. Ребята из Синдиката называли членов Бойцовой Рыбки Китаезами.

Т.Б. Оборотман был чрезвычайно нервным осьминогом, выполнявшим очень нервную работу для крайне нервной публики. Пачки наличных денег, шарики черного опиума и еще маленькие свертки, о содержимом которых он не знал и знать не хотел… Он был регулярной курьерской службой Синдиката, и штат этой службы состоял из одного-единственного моллюска. Но он никогда не воображал о себе лишнего. Есть млекопитающие – а есть все остальные. И точка. Синдикат обеспечил ему твердый заработок и позаботился о том, чтобы его не беспокоила полиция. Прочие неприятности, которые могли подстерегать его в Плюшевом городе, оставались его личной заботой.

Пару кварталов назад за ним увязались двое ребятишек. Лягушата? Ящерки? В общем, какая-то зелень. Он не обращал на них внимания, и вскоре они отстали. Он прошел под эстакадой железной дороги на Баюбайном проспекте и пополз на запад по Кнопочной, тихой индустриальной улочке, мимо заводов и фабрик, где производили стеклянное мороженое, сыр и масло из ластиков и консервы из фольги. До прачечной на Плисовой улице он добрался в самом начале шестого. Внутри не было ни души, кроме маленькой желтой акулы, скучавшей за пустым прилавком.

Акула проводила Т.Б. обратно на улицу, потом через боковую дверь и черный ход, вниз по узким ступенькам – в недра опиумного притона. Воздух здесь был спертым, а потолок низким. Но натертые воском полы блестели, а посетители были предусмотрительно отгорожены друг от друга ширмами. Все это напоминало Т.Б. интерьер спального вагона в поезде дальнего следования.

Как много раз прежде, акула провела его вверх по лестнице, в ярко освещенную комнату, где за длинным лакированным столом сидели морские окуни с китайскими косичками и в вязаных жакетах кули, – щелкая костяшками счетов, они пересчитывали игрушечные деньги. За их работой наблюдал старый иссохший скат с усами доктора Фу Манчу [1]1
   Фу Манчу – злодей-китаец из романов Сакса Ромера (1883—1959) и их экранизаций. Считался одной из акул лондонского преступного мира, противником Шерлока Холмса.


[Закрыть] и с сигарой во рту, одетый в элегантную, высоко подпоясанную блузу из сизовато-серого шелка.

– Мистер Чо, – поприветствовал его Т.Б.

Скат в ответ лишь холодно взглянул на него и едва заметно кивнул. Т.Б. бережно поставил на стол портфель с деньгами.

Как правило, после этого один из бухгалтеров открывал кейс и считал купюры. Затем другой бухгалтер клал на место денег нечто размером с грейпфрут, тщательно упакованное в оберточную бумагу. В этих свертках, по-видимому, были шарики опиума. Т.Б. никогда не заглядывал в них.

Но сейчас, против обыкновения, никто не шевельнулся. Щелканье счетов смолкло. Тишина в комнате стала пугающей.

– Мистер Чо? – заговорил Т.Б. – Разве вы не хотите пересчитать деньги?

– Не годится, – ответил мистер Чо. – Этот деньги не годится. Мы не принимать плата.

T.Б. чуть плотнее сжал свернутые кольцами щупальца.

– Вы думаете, это фальшивые деньги? Да вы взгляните на них.

– Твой деньги не годится. Ты не годится. Убирать деньги.

– Вы не успели подготовить товар? Хотите перенести поставку на другой день? Я надеюсь, вы не отказываетесь от сделки?

– Сделка отлично. Другая неделя, делать как всегда. Эта неделя нет.

– Пожалуйста, мистер Чо, объясните мне, в чем дело. Будет еще лучше, если вы позвоните Малышу Винсу и обсудите это с ним. Он предпочитает, чтобы о таких вещах его предупреждали заранее.

– Нет говорить Винс. Нет говорить ты. Уходить.

Две крупных акулы, подпиравшие стену в самом темном углу комнаты, придвинулись ближе к Т.Б. Он понял намек и поспешно схватил свой кейс двумя передними щупальцами.

– Не думаю, что это понравится Малышу Винсу, – сказал он. А потом спустился по лестнице, тонущей в клубах густого дыма. Уходя, он слышал, как морские окуни смеются за его спиной.

Т.Б. вышел из прачечной, нервничая вдвое сильнее, чем прежде. Теперь ему предстояло вернуться в Вест-сайд, но вместо черной дури принести обратно бабки. Обмен не состоялся, и Винс, маленький скупердяй, запросто мог не заплатить ему на этой неделе. А ведь Т.Б. занимался этим вовсе не из бескорыстной любви к пешим прогулкам, черт бы все побрал!

На Подкидном проспекте, возле входа в метро, он притормозил у газетного киоска. Достал из кармана десятицентовик, но, протягивая монету газетчику, толстому пожилому моржу с усами, случайно выронил ее. Т.Б. наклонился, чтобы подобрать монету с земли; его щупальца дрожали. Господи, ну и денек… Когда он выпрямился, морж обеими руками держался за живот, а сквозь его заляпанный чернилами фартук выплескивались яркие алые ленты – словно транспаранты на профсоюзной демонстрации. Проклятье! Кто-то прострелил бедняге брюхо! Т.Б. одним прыжком развернулся, выхватывая из кобуры свой верный маленький «дерринджер».

И сразу же заметил лося с парабеллумом. Тот стоял прямо через дорогу и даже не прятался – видно, не ожидал ответного удара. Он успел пальнуть еще раз, прежде чем Т.Б. взял его на мушку. Пуля прошила Т.Б. пальто и распорола ему бок. Он выстрелил, но промахнулся, вдребезги расколотив окно ювелирной лавки. Завыла сирена охранной сигнализации. Лось бросился наутек. Т.Б. мог бы достать его выстрелом в спину, но вокруг было слишком много народу.

Т.Б. сунул свою пушку обратно под пальто и, шатаясь, спустился в метро. Ему повезло – поезд, идущий в западную часть города, как раз стоял у платформы. Т.Б. проскользнул в вагон и поезд тронулся. Рана на боку почти не беспокоила его, только слегка саднила, но он знал, что это ненадолго. Пока он еще держится на щупальцах, нужно вернуть деньги Винсу. А потом можно будет и дырку заштопать.

Бессильно повиснув на поручне, Т.Б. размышлял о лосе. С какой стати этот странный тип пытался убить его средь бела дня? Очевидно, из-за денег. Но у кого хватило бы ума покуситься на деньги, принадлежащие Винсу Оцелоту? Винс, как-никак, один из главных ребят Босса Мандрила. Конечно, о пешке вроде Т.Б. никто особенно горевать не станет, но вот перебежать дорогу Синдикату – это уже не шутки. Может, это какой-нибудь приезжий, который пока не в курсе дела? Но откуда приезжему знать, что в портфеле были деньги? Ерунда какая-то. Просто ум заходит за разум. Ладно, сейчас важнее другое. Отдать Винсу его деньги, пока с ними больше ничего не случилось.

Лампы в вагоне моргнули. Поезд замедлил ход и, вздрогнув, остановился между станциями. Ну и что на этот раз? Опять атака монстров? Очень вовремя. Вот теперь день окончательно удался.

Черепашка и Змейка сидели на полу в подъезде, привалившись спиной к покрытому известкой бетону. Черепашка пристроился под почтовыми ящиками. Змейка свернулась под столом, на котором почтальон оставлял рекламные проспекты. Черепашка разглядывал свои лапы. Змейка разглядывала свой хвост.

– Хочешь, сыграем в парчизи[2]2
   Парчизи (parcheesi) – настольная игра на крестообразной доске, напоминающая игру в кости.


[Закрыть]? – предложила Змейка.

– Не-а.

– Хочешь поглядеть, как рабочие чинят дорогу?

Черепашка поковырял в клюве когтем мизинца.

– Не-а.

– Хочешь, возьмем твой бинокль и залезем на крышу? Может, увидим грузовые доки возле причала. Или собаку с кошкой.

– С чего это мы должны их увидеть? Еще даже не стемнело.

– Нынче полнолуние.

– И что с того?

– Они любят драться на равнине, когда луна надута как следует.

– Но еще не стемнело.

– А луна уже взошла.

– Взошла она, как же.

– Выйди на улицу и сам увидишь. И небо вот-вот потемнеет.

– Ну да, как бы не так.

– Так ты идешь за биноклем или нет? Ау, Черепашка?

– Мне и без того есть чем заняться. – Черепашка со вздохом встал, давая Змейке понять, что делает ей огромное одолжение. – Ладно уж, так и быть. Сейчас принесу.

Он поднялся к себе в квартиру. Змейка осталась ждать в подъезде. Мать Черепашки была невысокого мнения о Змейке, так что та старалась лишний раз не попадаться ей на глаза.

Когда Черепашка вернулся, на шее у него болтался бинокль, а зеленый плюшевый клюв был измазан в сахарной пудре.

– Может, они подерутся прямо рядом с городом, – мечтательно сказал он. – Помнишь, как в тот раз, когда они сшибли силосную башню на станции?

– Да, это было круто, – согласилась Змейка. Они бросились к лестнице, ведущей на крышу. И как раз когда они взбирались по ступенькам, включилась тревожная сирена гражданской обороны. Черепашка и Змейка посмотрели друг на друга, не веря своей удаче.

– Монстры приближаются! – заорал Черепашка. Он одолел остаток лестницы, прыгая через три ступеньки, а Змейка, запыхавшись, всползла за ним. Он подбежал к восточному краю крыши и навел бинокль на подножие Теремковых гор, откуда брали свое начало бесплодные земли. Но, к сожалению, вид загораживали многочисленные здания из коричневого картона.

Змейка, разинув рот, смотрела на небо. Над пустошью двигалось к западу огромное облако, искусно сделанное из куска серого войлока.

– Закрой пасть, – сказал Черепашка. – А то муха залетит.

– Ничего не имею против хорошей вкусной мухи, – усмехнувшись, ответила Змейка. Черепашка шутя заехал ей кулаком по шее. – Ой-ой-ой, как больно-то, – сказала она.

Черепашка протянул ей бинокль.

Змейка взглянула на запад, поверх беспокойного моря крыш, водонапорных башен и вентиляционных коробов. Потом поймала в фокус знакомые очертания центра города. Вот смотровая площадка Глотай-стейк-билдинг. Вот шпиль Крепдешинового собора. Вот три потока машин, выезжающих из города, сливаются в одну реку на Игольчатой эстакаде. Вот купол Мохерового стадиона. Вон развевается флаг на здании Пижамного музея. И все это медленно погружается в зеленоватые сумерки, пока сияющая чешуйка солнца у Змейки за спиной клонится к закату.

Черепашка вырвал у нее бинокль.

– Ну, где они? – сердито спросил он. – Я ничего не вижу.

Змейка снова посмотрела вверх. Прямо на ее глазах Потолок мира сбрасывал свою дневную одежду из выцветшего голубого шелка. Слегка собираясь по краям, голубая ткань сползала к западу, повинуясь невидимым рукам – твердым морщинистым рукам Прачки, живущей под Столешницей мира. И по мере того как Прачка стягивала дневные небеса, чтобы как следует отстирать их, взгляду открывалось ночное небо, усыпанное разноцветными блестками звезд. Змейку всегда поражало, как причудливо устроен мир. Просто потрясающе – особенно все эти живописные виды. Скажем, удивительный контраст между сиянием звезд и грязным желтым светом, который всю ночь напролет сочится из пор спящего города.

Внезапно асфальтово-серое брюхо сгустившихся туч пронзила оловянная вилка молнии. Откуда-то издалека раздался грохот невидимого барабана.

– Вон они! – вскричал Черепашка. – Вон собака и кошка, я вижу их!

Мутная дождевая пелена занавесила склоны горы, а на бесплодные земли легла облачная тень. Вместе с ней через равнину двинулись еще две огромные фигуры – они были такими же массивными и медлительными, как тени облаков, но перемещались рывками, зигзагами, а порой описывали круги. Та, что побольше, преследовала меньшую.

Это был гончий пес, сшитый из хлопковой ткани в оранжево-белую клетку. От кончика носа до кончика хвоста он был такого же размера, как поезд подземки. Он ухмылялся на бегу. Его зубы, сделанные из обувных кнопок цвета слоновой кости, мерцали сквозь зеленоватый сумрак и морось дождя. Из его пасти свисали и колыхались на ветру серебристые ленты слюны. Длинный войлочный язык слизывал с чудовищной клетчатой морды последние ошметки алой ленты. Черные стеклянные глаза горели диким, голодным огнем. Он весь день гнался за кошкой. Ее алая кровь была восхитительной на вкус. Он не мог дождаться, когда отведает кошачьей плоти.

Полдела уже было сделано – пес сумел выгнать кошку на пустошь. Здесь, в бесплодных землях, он легко мог настичь ее. Теперь ему ничего не стоило одержать верх. Только бы она не успела добраться до картонного городка, населенного маленьким народцем. Ведь даже в карликовом городе слишком много укромных уголков, где может спрятаться кошка.

Лиловой в крапинку кошке удалось немного оторваться от погони. Ее перламутровые когти впивались в твердый грунт равнины, оставляя в нем глубокие следы. Она обернулась и почувствовала тошноту при виде рваной раны на задней лапе. Треугольный клок пестрого ситца был вырван из полотна и болтался на ниточке. Еще один такой укус – и она просто истечет лентами. Она тоскливо взвыла и побежала чуть-чуть быстрее. Но она была гораздо меньше собаки – размером всего лишь с грузовой автомобиль, – и не могла долго удерживать такой темп.

Когда пес догнал ее, она с шипением развернулась к нему и вцепилась когтями в его черный вельветовый нос. Из прорехи тут же полетел гусиный пух, который, словно метель, закружился вокруг. Взвизгнув, пес отпрянул, а потом с хмурым видом ощупал дыру у себя на носу.

– Какой ты красавчик, – сказала кошка.

Пес вскинул голову.

– Ну и пусть.

– Я думала, тебе понравится.

– Какая ты умная! – восхитился пес.

– Это верно, – ответила кошка.

– Ну так что… Давай?

– Чур ты первый.

– Думаю, я должен дать тебе фору.

– Может, и должен, – согласилась она.

И вот двое чудищ снова бешеным вихрем промчались по бесплодным землям. Кошка огромными прыжками неслась на запад, по направлению к городу. По всей восточной границе заводских окраин Плюшевого города шотландцы-дозорные в своих клетчатых сторожевых башнях нажали на красные аварийные кнопки, чтобы включить сирену тревоги. Сирены пронзительно завыли, словно призрачные плакальщицы-баньши. Из Глотай-стейк-билдинг вырвались лучи прожекторов, которые заплясали по равнине, бросая причудливые отблески на камни и заросли полыни.

Сестра Маккролл тщательно вымыла лапы и натянута стерильные перчатки из латекса. Она очень волновалась. Не каждый день приходилось ассистировать такому выдающемуся детскому хирургу, как доктор Ондатр. Да и сама по себе сегодняшняя операция тоже была явлением необычайным. Пациентка, новорожденная кенгуру, появилась на свет с двумя головами. Доктор Ондатр должен был попытаться исправить это, «не жертвуя жизнеспособностью». Иными словами, он собирался отрезать одну из голов малышки, и притом так, чтобы не убить ее. Хотя на самом деле убить тряпичную игрушку, даже детеныша, было довольно трудно. Такие мелочи, как легкие или почки, регенерировали в течение нескольких дней.

Эдна зашла в операционную – спиной вперед, чтобы не дотронуться перчатками до вращающихся створок двери. Она проверила подносы с инструментами и убедилась, что все на месте. Доктор Ондатр совещался с анестезиологом, доктором Устрицером. Хотя кондиционеры были включены, на лбу у доктора Ондатра уже появились бисеринки испарины. Он всегда ужасно потел. Эдна отмотала еще немного марли и нарезала ее на полоски.

В операционную ввезли каталку с новорожденной. Ей дали наркоз. Доктор Ондатр начал ампутацию с того, что сделал надрез на деформированной левой глотке маленькой пациентки. Кислородная маска еле слышно шипела. Ярко светили лампы.

– Как по-вашему, – спросил доктор Ондатр у сестры Фазанни, – эта артерия шелковая или атласная? Я хочу, чтобы лигатура была такой же.

Сестра Фазанни наклонилась поближе.

– Похоже, она прорезинена.

– Радиация? – спросил доктор Устрицер.

– Кто знает, – сказал доктор Ондатр. – Здесь вообще никому не следовало бы рожать детей. А эти идиоты еще и надышались моющего раствора.

Да, это было бесспорно. Считалось, что дети попадают в Плюшевый город из мира вещей. Каждое утро за стенами больницы находили несколько новых игрушек в плетеных корзинах. Но с тех пор как гигантские монстры начали драться вблизи от города, медики все чаще наблюдали такие необычные состояния, как беременность. Ходили слухи, что система водоснабжения уже заражена «радиацией монстров».

Малышка чувствовала себя прекрасно, но анатомия ее шеи, похоже, преподносила доктору Ондатру все новые сюрпризы.

– Отсос, – отрывисто бросал он сестре Фазанни. – Вот сюда… Теперь дайте… э… э… Нет, вот это. Сюда! И уберите с моих глаз эту бечевку для воздушного змея. А когда я прошу отсос, это значит, что мне, черт возьми, нужен именно отсос!

– Простите, доктор.

Медсестра делала все, что могла. Но чем дольше хирург отрезал и сшивал, тем больше тоненьких алых лент выплескивалось из белых хлопковых мускулов.

Сестра Маккролл быстрым движением вытерла пот со лба доктора Ондатра. Даже через ткань маски она почувствовала, как напряжены его сдвинутые брови. «Спасибо, сестра Маккролл», – сказал он. Он помнил, как ее зовут. Интересно, подумала Эдна, уж не нравлюсь ли я ему. Она вспомнила, как он украдкой поглядывал на ее грудь как-то раз, когда они вместе обедали в столовой.

Тем временем дела на столе шли все хуже. Малышка постепенно начинала выходить из наркоза, однако пробуждение грозило ей болевым шоком.

– Я ведь предупреждал вас, что нужно надеть маски на обе головы, – выговаривал хирург доктору Устрицеру. – Но нет, вам непременно надо было сделать по-своему.

Тем временем у медсестер возникли серьезные трудности с шейными зажимами. Пациентка теряла много лент.

Вдруг сестра Фазанни, взвизгнув от отвращения, отскочила от стола.

– В чем дело? – спросил доктор Ондатр. – Что еще стряслось?

Она ткнула указательным когтем в сторону пушистого бежевого брюшка кенгуренка.

– Там что-то ползает!

Теперь отскочил и доктор:

– У нее что, клопы? Это клопы?

Эдна наклонилась над малышкой, пристально глядя на нее через очки в проволочной оправе, и сказала:

– Это крошечные кенгуру.

Доктор Ондатр сдернул с лица маску.

– Что?!

– У нее роды, – сказала Эдна. – Она рожает детенышей. Они ползут к ее сумке.

Доктор Ондатр изменился в лице, а его хвост начал судорожно подергиваться, стуча по плиткам пола.

– Новорожденный детеныш рожает других детенышей?

Эдна кивнула:

– Должно быть, это какая-то мутация.

– И что прикажете с ними делать? – ворчливо спросила сестра Фазанни. – Они выглядят вполне жизнеспособными.

– С меня хватит! – вскричал доктор Ондатр. Он сорвал с лап перчатки и, швырнув их на пол, выскочил из операционной. Доктор Устрицер посмотрел на медсестер. Медсестры смотрели на него.

– Кто же доведет операцию до конца? – спросила сестра Фазанни.

– Ох, черт, – сказал анестезиолог. – Ладно, я сделаю. Тут любой мог бы справиться. Осталось ведь только зашить.

В эту минуту из динамика на стене раздался голос мисс Зебры: «Экстренный телефонный вызов для сестры Маккролл. Семнадцатая линия». Мисс Зебра работала телефонисткой на больничном коммутаторе.

– Я ненадолго, – сказала Эдна. Сняв перчатки, она не спеша прошла по бледно-зеленому коридору к стене, на которой висел телефонный аппарат. Разумеется, звонил Тедди. Интересно, подумала она, что за неотложное дело он выдумал. Вероятно, кончилось пиво. Она сняла трубку.

– Тедди, ну зачем ты звонишь мне на работу? Мы ведь договаривались. Я приду тогда, когда приду. Ты слушаешь радио? По всему городу объявлена монстр-тревога. Народ стекается в подземные убежища. Так что просто возьми себя в руки, Тедди. Наш мир полон опасностей, и ты в нем не один.

Эдна нажала на рычаг. Она чувствовала спокойствие и уверенность. Главным образом, уверенность в том, что Тедди не преминет нынче же вечером выбить из нее всю эту дурь. Разумеется, так он и сделает. Это так же верно, как то, что за днем всегда следует ночь.

– Ты как? – замедлив шаг, спросила ее санитарка Флокс, которая несла по коридору охапку чистого белья.

– Жить буду, – ответила Эдна.

Т.Б. из последних сил взбирался по ступенькам станции метро «Полдничный проспект». В толпе игрушек, спешащих в монстроубежища, ему приходилось прокладывать себе путь против течения. Но Т.Б. не было никакого дела до гигантских монстров. Его волновало только одно: отдать Винсу портфель прежде, чем он свалится в обморок. Наконец он поднялся на улицу. Теперь до бара Винса было рукой подать – всего один квартал к северу от метро. Т.Б. пополз туда, оставляя на тротуаре длинный шлейф из алых лент.

Он промокнул носовым платком свою бородавчатую голову цвета лаванды и подсушил присоски на трех или четырех щупальцах. Проковылял мимо ломбарда, магазина грампластинок и булочной. Во всех окнах виднелись вывески: «Закрыто по случаю атаки монстров».

В баре ошивалась обычная для этого места сомнительная публика – сборище млекопитающих невысокого пошиба, дымящих папиросами и лакающих низкопробное пойло. У стойки бармена пили коктейли из виски с лимоном Джерри Ленивец и Эрни Коала. Рико Мангусто и Иветта Соболь сидели в отдельной кабинке, за столом, заваленным пепельницами, зубными протезами, а также бокалами и бутылками из-под виски. В зале для бильярда лениво катали шары два безработных оленя.

Т.Б. залез на табурет и привалился к барной стойке. Вязаная обезьянка Тереза подмигнула ему:

– Чего тебе налить, Т.Б.?

– Не сейчас, крошка-мартышка. Я просто решил немножко расслабить ноги.

– Да уж, ног у тебя хватает.

– Мне надо потолковать с Винсом.

– Он там, у себя. Дорогу ты знаешь.

Дорогу он знал прекрасно.

Т.Б. прохромал через весь бар и пополз по коридору, мимо автомата с папиросами и двери в уборную. Гарри О’Мул остановил его, чтобы обыскать. Гарри был личным телохранителем Малыша Винса. Он отбирал у Т.Б. его «дерринджер», но никогда даже не прикасался к портфелю.

В комнате Винса, как всегда, шла неспешная игра в покер, в которой сам он, как всегда, не принимал участия. Он бочком сидел за круглым столом, просматривая какие-то гроссбухи со своим бухгалтером, аистом Поки Марабу. За третьим столом в одиночестве коротала время, потягивая «буравчик» [3]3
  Коктейль из виски, джина или водки с соком лайма.


[Закрыть], подружка Винса – кукла, которую все почему-то звали Цыпочкой. (Хотя она была вовсе не цыпленком, а куклой).

Цыпочка была настоящей красоткой. Ее волосы, огненно-красные, как пожарная машина, конечно, были крашеными, но смотрелись они шикарно. Одета она была в облегающее серебристо-голубое вечернее платье, туго натянутые чулки в сеточку и туфельки на шпильках.