Текст книги "Под знаком 'если'"

Автор книги: Стенли Вейнбаум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Вейнбаум Стенли
Под знаком 'если'

СТЕНЛИ ВЕЙНБАУМ

ПОД ЗНАКОМ "ЕСЛИ"

Перевод с английского А. Циммермана

Как всегда, я жутко опаздывал и потому попросил шофера остановить у автомата, чтобы позвонить дежурному диспетчеру аэровокзала. Разумеется, этого делать не следовало, ибо таким образом я сам лишил себя последнего шанса успеть на лайнер. Диспетчер оказался на редкость любезным. В ответ на свои причитания я услышал;

– Мы задержим вылет на пять минут. Это максимум, что я могу для вас сделать.

Я метнулся к машине, и, с места взяв третью скорость, мы кометой промчались по стальной радуге моста Стейтен-Айленд. У меня была срочная командировка в Москву – уже сегодня, а точнее к двадцати ноль-ноль, я должен был зарегистрироваться на участие в аукционе по продаже подряда на строительство грандиозного Уральского Туннеля.

Правительство настаивало на личном присутствии всех заявителей, но в любом случае фирме следовало бы хорошенько подумать, прежде чем поручать это дело вашему покорному слуге Диксону Уэллсу; тем более что главой фирмы "Н. Дж. Уэллс Корпорейшн" является, так сказать, мой папа. Среди сотрудников фирмы я имел (на мой взгляд, совершенно незаслуженно) репутацию человека, способного опоздать куда угодно и на сколько угодно. Однако это далеко не так. Просто у меня на пути постоянно встают различного рода препятствия, которые и мешают поспевать вовремя. А сам я совершенно ни при чем.

Вот и сейчас меня задержала неожиданная встреча со старым профессором физики. Не мог же я просто сделать ручкой старине Хаскелемо ван Мандерпутцу – как никак в 2014 году, во время учебы в колледже, я слыл у него за любимчика.

На самолет я, конечно же, опоздал. Мы все еще мчались по мосту, когда я услышал рев стартовых двигателей и имперский ракетоплан "Байкал" прогудел над нашими головами, оставляя за собой длинный прерывистый шлейф пламени.

Но мы все-таки заполучили этот контракт. Фирма связалась по телефону со своим агентом в Бейруте, и тот срочно вылетел в Москву. Впрочем, это не спасло моей репутации. Однако я воспрянул духом, когда, развернув вечерний выпуск, вдруг узнал, что, пытаясь обогнуть штормовую зону, "Байкал" слегка отклонился от обычного маршрута, в результате чего задел крылом британский сухогруз на воздушной подушке, и что из пятисот человек пассажиров и экипажа удалось спасти не более ста. Так что я чуть было не стал "безвременно' ушедшим" мистером Уэллсом, точнее – "безвременно улетевшим".

Я договорился со стариком Мандерпутцем встретиться на следующей неделе. Очевидно, он все-таки принял предложение Нью-Иоркского университета возглавить кафедру Новых Направлений в физике и, в частности, в области теории относительности. Старик занял это место по праву: если на Земле еще оставались гении, он, несомненно, был одним из них. Даже сейчас, через восемь лет после окончания колледжа, я помню по его предмету больше, чем по высшей математике и физике газов, не говоря уже о прочих кошмарах, стоявших на тернистом пути студента к диплому инженера. Итак, я зашел к нему во вторник после работы, правда, опоздав при этом на ^ час или два (честно говоря, я совершенно забыл о встрече и спохватился лишь, когда вечер пошел на убыль).

Профeccop читал книгу, и в комнате вокруг него царил обычный беспорядок.

– Гм! – хмыкнул ван Мандерпутц. – Я вижу, время меняет все, кроме привычек. Ты был неплохим студентом. Дик, но я не помню случая, чтобы ты явился в аудиторию раньше середины лекции.

– В то время я посещал еще один курс. Занятия проходили в восточном крыле и кончались поздно, поэтому на ваши у меня постоянно не хватало времени.

– Ну ладно, ладно. Однако пора бы уже научиться успевать, – проворчал старик. Глаза у него вдруг заблестели. – Время? – воскликнул он. – Самое загадочное слово в языке! Ты едва вошел, а мы уже говорим о времени. Всего за одну минуту мы пять раз произнесли это слово. И, как ни странно, прекрасно поняли друг друга, в то время как наука только-только начинает постигать суть этого понятия. Хотя при чем здесь наука? Вернее сказать – я начинаю!

– Вы и наука – синонимы, – ухмыльнулся я, садясь в кресло. – Разве вы не принадлежите к числу физиков с мировым именем?

Он даже фыркнул.

– К числу! Нет, как вам это нравится? А кто же еще из этого числа позвольте узнать?

– Ну... Корвейл, Гастингс, Шримсон.

– Ба! Уж не собираешься ли ты поставить имя ван Мандерпутца на одну доску с этими поденщиками? У меня полные пригоршни великих идей, а эта стая шакалов кормится тем, что подбирает крошки знаний, которые сыплются у меня между пальцев! Вспомни прошлый век. Эйнштейн и де Ситтер – вот имена, достойные встать рядом с именем ван Мандерпутца!.. И то навряд ли, – добавил он, подумав.

Я с интересом посмотрел на него.

– Однако Эйнштейн, кажется, считался великим ученым, заметил я. – В конце концов, он первым связал воедино время и пространство в лабораторных условиях. До него они означали не более чем философские понятия.

– Вовсе нет! – обиженно проскрипел в ответ профессор. Не спорю, может быть, он и разработал какие-то общие наметки, но его логика слишком примитивна – такое впечатление, будто он брел в тумане, в то время как я, Я – ван Мандерпутц, первым из людей ухватил время за хвост, втащил к себе в лабораторию и поставил на нем свой эксперимент!

– В самом деле? А что за эксперимент, если не секрет?

– Какой еще эксперимент можно провести со временем, кроме обычного измерения? – огрызнулся профессор.

– Ну... не знаю. Может быть, путешествовать во времени...

– Именно!

– Вы имеете в виду те машины времени, описаниями которых заполнены наши журналы? Путешествия в прошлое или будущее?

– Прошлое, будущее – все это, тьфу, ерунда! Чтобы понять невозможность подобных путешествий, не требуется утруждать мозги ван Мандерпутца. В свое время Эйнштейн привел на этот счет достаточно доказательств.

– Разве? Однако многие ученые считают это вполне возможным.

– Возможным? И это говоришь мне ты, Диксон Уэллс – человек, который учился у ван Мандерпутца? – Он даже раскраснелся от возмущения, но вскоре успокоился и, уже серьезным менторским тоном, продолжал: – Послушай меня, мой мальчик. Тебе должно быть известно, что, согласно теории относительности Эйнштейна, с изменением скорости движения изменяется скорость течения времени.

– Да.

– Очень хорошо. А сейчас предположим, что великий инженер Диксон Уэллс изобретает машину, которая может передвигаться с очень большой, невероятно большой скоростью, равной девяти десятым скорости света. Ты следишь за ходом моей мысли? Прекрасно. Затем ты заправляешь топливом свою чудо-машину и отправляешься в маленькое увеселительное путешествие в 500 000 миль. Предположим, что с помощью энергии атома ты решаешь эту проблему. Ты стартуешь со скоростью 168000 миль в секунду и перемещаешься в пространстве на расстояние 204 000 миль. При таком ускорении тебя расплющит в лепешку, но это не важно – зато ты получаешь возможность проникнуть в будущее. – Он помолчал немного, на его лице поигрывала насмешливая улыбка. – Ведь так?

– Да.

– И на сколько же ты углубишься в это будущее?

Я задумался.

– Вспомни формулу Эйнштейна! – проскрипел его голос над моим ухом. – Ну так как? Хорошо, я подскажу тебе: на одну секунду! – Он улыбнулся с видом победителя. – Это и есть способ путешествия в будущее. Что касается прошлого... Во-первых, тебе пришлось бы превысить скорость света, для чего немедленно потребуется энергия большая, чем энергия всех бесчисленных лошадиных сил, имеющихся на Земле. Предположим, что великий инженер Диксон Уэллс решает и эту пустяковую задачку, хотя, с другой стороны, представляется весьма сомнительным, чтобы энергия целой Вселенной равнялась пусть бесконечно большому, но все-таки не беспредельному количеству лошадиных сил. Тогда он, используя свои лошадиные силы, разгоняется до скорости 240 000 миль в секунду и путешествует в течение десяти секунд. Таким образом он проникает в прошлое. На сколько?

Я снова замешкался.

– Так я тебе скажу: на одну секунду! – Он вперил в меня торжествующий взгляд. – Выходит, все, что от тебя требуется, – это создать такую машину, и тогда ван Мандерпутцу придется согласиться с возможностью путешествия в будущее... на несколько секунд. Что касается прошлого, я уже объяснил, что для этого не хватит энергии всей Вселенной.

– Но... – запнулся я, – вы сами недавно говорили, что...

– Я ничего не говорил ни о путешествии в будущее, ни о путешествии в прошлое. Я сам только что доказал тебе, что это невозможно. Но одно дело – технологическая неосуществимость проекта, и совершенно другое – теоретическая.

– Как же тогда путешествовать во времени?

– Даже ван Мандерпутц не в состоянии совершить невозможное, – сказал профессор, улыбнувшись. Широкой ладонью он несколько раз похлопал по толстой пачке бумаг на столе рядом с креслом. – Смотри, Дик, вот это наш мир, наша Вселенная. Она имеет три измерения в пространстве и протяженность во времени, – он провел ладонью по верхнему листу и прочертил пальцем по корешку стопки. Но, – внезапно ткнув пальцем прямо в центр верхнего листа, – в своем четвертом измерении наша Вселенная тонка, как этот лист бумаги. Ван Мандерпутц выбирает всегда наиболее короткий, логически выверенный путь. Я не путешествую в прошлое или будущее во времени. Нет. Я путешествую через время, напрямик.

От неожиданности я даже рот разинул.

– Напрямик через время? Как это?

– А что здесь странного? – фыркнул старик. – Впереди нас будущее, позади – прошлое. Миры прошлого и будущего вполне реальны. Вот лучше скажи: какие миры не относятся ни к прошлому, ни к будущему, но лишь к настоящему; и в то же время, не будучи настоящими, они существуют, как бы это выразиться, во времени, параллельном нашему времени?

Я отчаянно замотал головой.

– Идиот! – рявкнул профессор. – Разумеется, условные миры! Миры под знаком "если". В будущем находятся миры, которые только еще наступят, в прошлом – миры, которые уже состоялись, а по обе стороны настоящего существуют миры, которые при определенных условиях могли бы стать реальностью, миры под знаком "если".

– В самом деле? – Я был несколько озадачен.– Вы хотите сказать, что можете предвидеть, что случится, если я, к примеру, сделаю то-то и то-то?

– Вовсе нет! – грубо отрезал он. – Моя машина не занимается предсказаниями и не заглядывает в будущее. Я же сказал – она демонстрирует условные миры. Иными словами, что могло бы произойти, если бы я уже сделал то-то и то-то. Миры сослагательного наклонения.

– Черт возьми! И как же она действует?

– Очень просто – для ван Мандерпутца, разумеется. Я использую поляризованный свет, но поляризованный не в горизонтальной или вертикальной плоскости, а в направлении четвертого измерения. Сделать это проще простого: берешь исландский шпат и помещаешь в зону очень высокого давления, только и всего. А поскольку в направлении четвертого измерения все миры имеют чрезвычайно малую толщину – порядка одной световой волны, – то будь она хоть в одну миллионную долю дюйма, такого давления вполне достаточно. Ну как? Недурное изобретение для удобства путешествий в прошлое или будущее, особенно если припомнить невероятные скорости и немыслимые расстояния?

– Но... реальны ли эти ваши "сослагательные" миры?

– Реальны? А что вообще реально на этом свете? Может быть, они реальны так же, как реально число два, противопоставленное корню квадратному из минус двух, что, кстати, вполне допустимо. Эти миры могли бы существовать в том случае, если бы... Понимаешь?

– Почти. Значит, можно будет увидеть, что стало бы, скажем, с Нью-Йорком, если бы в войне за независимость победу одержала Англия, а не колонии.

– В принципе верно, но ты в машине этого не увидишь. Все дело в психомате Хорстена (кстати, идею он украл у меня). Пользователь машины становится всего лишь частью устройства. Его разум необходим для обрисовки фона, на котором должно развернуться действие. К примеру, если бы Джордж Вашингтон смог воспользоваться моим аппаратом сразу после подписания мира, он увидел бы события. о которых мы никогда не узнаем, поскольку та война обошлась без нашего участия. Точно так же ты не увидишь, что могло бы произойти, если бы я вдруг не изобрел эту штуку, а я могу. Теперь ясно?

– Конечно! Вы хотите сказать, что в основе фона лежит личный опыт пользователя?

– Ты умнеешь прямо на глазах, – усмехнулся профессор. Все правильно. Прибор показывает, что могло бы произойти в течение следующих десяти часов в случае, если бы... Хотя все действие сжато, как в кино, и занимает не более получаса реального времени.

– Должно быть, это безумно интересно.

– Хочешь попробовать? Пожалуйста. Подумай, альтернативу какому своему поетупку ты хотел бы узнать?

– Да... тысячу таких альтернатив! Например, я хочу знать, как сложилась бы моя судьба, если бы я продал акции в 2009 году, а не придержал бы их еще на год. Тогда я стал бы миллионером, причем нажив капитал законным путем. Дело в том, что я немного опоздал с продажей и прогорел.

– Обычное явление, – кивнул ван Мандерпутц. – Пройдем в лабораторию.

Владения профессора занимали значительную часть территории университета. Сначала мы прошли в физический корпус, оттуда он провел меня в лабораторию, сильно напоминавшую ту, что я частенько посещал в свои студенческие годы. Сам прибор – профессор назвал его "есливизор", поскольку тот демонстрировал лишь гипотетические миры – расположился на огромном столе в центре лаборатории. Большая его часть представляла собой обычный психомат Хорстена, но слева таинственно поблескивала цепочка кристаллов исландского шпата – призма для поляризации света, сердце всей установки.

Ван Мандерпутц указал на шлем.

– Надевай, – приказал он.

Я надел шлем и устроился перед экраном психомата. В наше время любому школьнику известно, что представляет из себя психомат Хорстена. Несколько лет назад его принимали за такую же безделицу, как и планшетку для спиритических сеансов. Однако вскоре выяснилось, что это не просто игрушка. Подобно спиритической планшетке, он оказался прекрасным средством активизации памяти. Перед вашими глазами, сменяя друг друга на экране, медленной чередой проходят самые невероятные сочетания неясных разноцветных теней; и, наблюдая за ними, поневоле начинаешь мысленно представлять себе картину действия и связанные с нею обстоятельства – именно то, что необходимо вспомнить. С помощью ручки искателя можно изменять сочетания теней и цветов. Но лишь только вы почувствовали, что случайно созданный образ соответствует нарисованной в вашем мозгу картине, – вперед! Теперь вашему мозгу остается лишь внести в полученное изображение некоторые детали. Для любого другого на экране по-прежнему одни пятна теней и красок, но для вас картина может получиться удивительно правдоподобной. Мне не раз приходилось наблюдать изображения, которые – готов поклясться чем угодно! – почти в точности, во всех деталях совпадали с реальным образом. Должен признаться, это производит сильное впечатление.

Ван Мандерпутц погасил свет, и пляска теней началась.

– Постарайся припомнить какой-нибудь случай из своей жизни, скажем, через полгода после паники на бирже. Поворачивай ручку, пока картинка не прояснится. Сразу после этого я направлю луч есливизора на экран, и больше тебе делать нечего сиди себе и смотри.

Я в точности выполнил указания профессора. Картинки на мгновение появлялись и тут же исчезали. Аппарат издавал слабый шум, похожий на еле слышный человеческий голос, но без ясного изображения на экране разобрать что-либо было невозможно. Лицо у меня то краснело, то бледнело, и вот наконец я увидел. Я увидел себя сидящим в комнате с неясными очертаниями – и все. Отпустив рукоятку, я сделал знак профессору.

Раздался щелчок. Свет слегка померк, затем вдруг усилился. Изображение прояснилось, и на экране появился еще один человек, к моему удивлению, женщина. Я узнал се – это была Уимзи Уайт, бывшая телезвезда и прима-балерина "Телеварьете-09". Она сильно изменилась, но все равно я узнал ее.

Да и как не узнать! Я бегал за ней три года ее шумной и короткой артистической карьеры, длившейся с 2007 по 2010 год, и безуспешно пытался склонить к замужеству; а в это время папаша "Н. Дж." изрыгал на мою голову проклятья, угрожая, что в случае нашего брака завещает все деньги Обществу по освоению пустыни Гоби. Мне кажется, в ее решении повременить с брачной церемонией его угрозы сыграли далеко не последнюю роль. Но когда я получил свою долю имущества и за время рыночного бума довел размер состояния до двух миллионов – вот тогда ее отношение ко мне резко изменилось к лучшему.

Но лишь на время. Весной 2010 года разразился биржевой кризис, и я вновь очутился в полной зависимости от своего отца и его фирмы "Н. Дж. Уэллс Корпорейшн", после чего прежнее расположение ко мне Уимзи Уайт немедленно упало на двенадцать пунктов ниже биржевого курса. В феврале мы совершили помолвку, в апреле уже едва замечали друг друга, а в мае имущество пошло с молотка. Я снова опоздал.

И вот Уимзи передо мной на экране психомата, с уже поплывшей' фигурой, даже отдаленно не напоминавшая ту красотку, чей образ сохранился в моей памяти. Не отрываясь, она сверлила меня враждебным взглядом. Я отвечал ей тем же. Неясный шум сменился отдельными голосами.

– Ты – ничтожество! – бушевала она. – Ты не имеешь права хоронить меня заживо в этой дыре! Я хочу обратно в Нью-Йорк – там теплится хоть какая-то жизнь! Ты опротивел мне со своим гольфом!

– А ты мне со своей идиотской компанией!

– Они хоть живые люди, а ты – труп ходячий! Заграбастал сдуру кучу денег и корчишь из себя невесть что! Тоже мне, консервный король!

– Ну, ты тоже, знаешь ли, не Клеопатра! Эти твои друзья они ухлестывают за тобой только потому, что ты устраиваешь им вечеринки да соришь деньгами направо и налево, заметь моими деньгами.

– Это куда лучше, чем платить за удовольствие погонять на лужайке белые шарики! Тоже мне, нашел занятие!

– В самом деле? Тебе не мешало бы попробовать, Мари (таково было ее настоящее имя). Это пошло бы на пользу твоей фигуре, хотя... боюсь, уже слишком поздно.

От ярости она раскалилась добела. Вообще, эти полчаса оставили у меня в душе неприятный осадок. Не стану вдаваться в подробности, но, честно говоря, я был рад, когда сеанс закончился и на экране снова поплыли ничего не значащие разноцветные облака.

– Уф-ф, – только и сумел я сказать, глядя на ван Мандерпутца, погруженного в чтение.

– Ну как? Понравилось? – с интересом спросил он, отрываясь от книги.

– Пожалуй, тот пройдоха, что выпотрошил тогда мои карманы, оказал мне неоценимую услугу. С этого дня я больше не жалею о прошлом.

– Вот в этом и заключается величайший вклад ван Мандерпутца во всеобщее счастье, – торжественным голосом произнес профессор. – Из всех слов сожаления, когда-либо произнесенных или написанных людьми, самые грустные – "я мог быть счастлив!" Но, благодаря ван Мандерпутцу, отныне истина заключена в словах "могло быть хуже!"

Было далеко за полночь, когда я возвратился домой. На следующее утро я проспал и, естественно, опять опоздал в контору. Отец постоянно выговаривал мне за опоздания, но он явно преувеличивал, заявив однажды, что не было ни одного случая, когда бы я явился на работу вовремя. Похоже, он начисто забыл те дни, когда собственноручно будил меня чуть свет и тащил за собой в офис. Опять же совершенно незачем было насмешничать, вспоминая про мое опоздание на рейс "Байкала". Когда же я весьма корректно напомнил ему о трагической судьбе, ракетоплана, он безжалостно ответил, что попади я на борт вовремя, тот наверняка не опоздал бы с вылетом и, следовательно, избежал бы столкновения с британским сухогрузом. Делать такие намеки с его стороны было не очень-то порядочно; особенно после того, как прошлой весной, с трудом выкроив несколько недель, мы вдвоем удрали в горы поиграть в гольф на альпийских лужайках. Правда, весна в том году выдалась запоздалая, но я здесь совершенно ни при чем.

– Диксон, – сказал в заключение отец, – у тебя нет никакого понятия о времени. Абсолютно никакого.

Тут мне вспомнился разговор с ван Мандерпутцем, и, не удержавшись, я спросил;

– А как у вас насчет этого понятия, сэр?

– У меня есть, – сказал он самым серьезным тоном. – Конечно, есть. – И, подняв указательный палец. с видом оракула возгласил: – Время – деньги!

С людьми, имеющими такие взгляды на жизнь, спорить бессмысленно.

Однако его клеветнические заявления (особенно относительно "Байкала") пробудили во мне некоторое беспокойство. Даже успей я вовремя, вряд ли мое присутствие на борту лайнера помогло бы избежать катастрофы. Меня терзали сомнения – получалось, что я, хотя и косвенно, виновен в гибели четырехсот пассажиров и членов экипажа, а это мне совсем не нравилось.

Конечно, если бы они подождали меня еще минут пять, или я успел бы вовремя, или они вылетели бы согласно расписанию, а не на пять минут позже, или если бы..., если бы...

Если! Я вдруг вспомнил ван Мандерпутца и его есливнзор миры под знаком "если", фатальные, таинственные, существующие бок о бок с реальностью в настоящем времени и все-таки вне его. Где-то, среди бесконечного множества этих призрачных миров, существует один, который может дать мне ответ на вопрос: что случилось бы, если бы я не опоздал на лайнер? Оставалось только позвонить ван Мандерпутцу, чтобы назначить время, и выяснить все раз и навсегда.

Но такое решение далось мне нелегко. Предположим – просто предположим, – что я окажусь виновным; не с точки зрения закона, разумеется, ибо в данном случае для судебного преследования или чего-нибудь в этом роде нет никаких оснований. Я даже не могу нести моральной ответственности за случившееся несчастье – кто мог тогда предположить, что мое присутствие или отсутствие на борту лайнера окажется настолько весомым для решения участи пятисот человек? Откуда я мог знать, в какую сторону – жизни или смерти – дрогнет стрелка весов судьбы? Пет, в любом случае я просто виновен, и все.

И в то же время я не мог оставить все как есть. Муки неизвестности порой причиняют большие страдания, чем угрызения совести.

Я бросился к ближайшему видеофону, набрал номер университета, и через минуту на экране появилось недовольное лицо ван Мандерпутца, которого мой звонок оторвал от утренней лекции.

Я был само проворство и деловитость, когда на следующий вечер торопился на встречу с профессором. И наверняка успел бы вовремя, не вынырни откуда-то сбоку регулировщик, которому непременно захотелось меня оштрафовать, якобы за превышение скорости. И все-таки, открыв дверь и увидев меня, ван Мандерпутц был ошеломлен.

– Ну и дела! – ахнул он. – Мы с тобой чуть было не разминулись. Я как раз собирался в клуб. Никак не ожидал увидеть тебя раньше чем через час. Сегодня ты опоздал всего на несколько минут!

Я пропустил его замечание мимо ушей.

– Профессор, мне нужен ваш есливизор!

– Что? Ах, да. Тебе повезло. Я уже собрался было его разбирать.

– Разбирать? Но зачем?

– Он сделал свое дело – подсказал мне гораздо более интересную идею, а для ее реализации мне понадобится место, которое он сейчас занимает в лаборатории.

– А могу я спросить, что это за идея?

– Можешь. Ты и весь мир, который с огромным интересом ждет ее осуществления, возможно, кое-что уже и знаете, но сейчас ты услышишь о ней из уст самого автора. Я хочу ни больше ни меньше – составить автобиографию самого ван Мандерпутца! – Он выдержал эффектную паузу.

Я разинул рот.

– Собственную автобиографию?

– Вот именно. Человечество, быть может, не сознавая того, жаждет познакомиться с ней. Я опишу в подробностях свою жизнь, свою работу. Я предстану перед миром как человек, несущий ответственность за три долгих года последней войны.

– Вы?

– Я и никто другой. Не будь я тогда субъектом, с потрохами преданным правительству Нидерландов, сохранявшему нейтралитет, не стой я в стороне от событий, то вместо изнурительной трехлетней войны мы сокрушили бы Азию за три месяца. Как показал есливизор, я составил бы компьютерную программу, просчитывающую шансы на победу в каждом бою. Ван Мандерпутц исключил бы элемент случайности в военных действиях. – Он нахмурился: – Однако вернемся к моему проекту. Автобиография ван Мандерпутца! Что ты об этом скажешь?

Я сделал отчаянную попытку собраться с мыслями.

– Ну... в общем... это колоссальная идея! – Я постарался вложить в свои слова как можно больше энтузиазма. – Я непременно куплю себе экземпляр. Пожалуй, даже несколько экземпляров и разошлю их своим друзьям.

– А я сделаю на твоем авторскую надпись, – снисходительно пообещал профессор. – Ей тогда цены не будет. Я напишу что-нибудь соответствующее случаю, что-нибудь вроде "Magniiicus sed поп superbus" – "Великий, но не гордый!" Это даст наиболее верное представление о ван Мандерпутце, который, несмотря на свою гениальность, остается простым, скромным человеком без особых претензий. Ты не согласен?

– Да почему? Вернее не скажешь! Только... профессор, можно мне еще раз воспользоваться есливизором, прежде чем он освободит место, необходимое для воплощения ваших гениальных замыслов?

– А! Ты хочешь узнать что-то еще?

– Да. Помните, в газетах писали о катастрофе лайнера "Байкал"? Я должен был лететь на нем в Москву, но опоздал... – И я рассказал ему все.

– Гм, – хмыкнул он. – Так ты хочешь знать, что могло бы произойти, если бы ты не опоздал к вылету? Что ж, па этот счет есть несколько вариантов. Среди миров под знаком "если" есть один, который мог бы стать реальностью, успей ты вовремя, еще один, в котором корабль задержался бы на более чем пять минут, наконец, тот, в котором ты успел бы к лайнеру за пять минут предоставленной отсрочки вылета. Который именно тебя интересует?

– Последний. – Он показался мне наиболее вероятным. В конце концов, было бы слишком наивно полагать, что Диксон Уэллс сможет когда-нибудь обойтись без опозданий. Что касается второго варианта... они ведь сами не стали меня дожидаться, что в любом случае снимало с меня всякую ответственность.

– Пошли, – буркнул ван Мандерпутц,

Мы миновали физический корпус и, пройдя длинным коридором, вошли в его захламленную лабораторию. Прибор по-прежнему стоял на столе. Я занял место перед психоматом и воззрился на экран. Перед глазами снова поплыли разноцветные тени, и в их изменявшихся формах и сочетаниях цветов я пытался разглядеть подсказку, которая подстегнула бы мою память, натолкнула бы ее на события того памятного утра.

Наконец я увидел то, что хотел: уходящее вдаль слегка выгнутое полотно моста Стейтен-Бридж, с бешеной скоростью мчащееся мне навстречу. Я кивнул ван Мандерпутцу. Послышался щелчок, и есливизор заработал.

На экране появилось выжженное, без единой травинки, стартовое поле. Любопытные вещи происходят с человеком, сидящим перед психоматом: все происходящее на экране он видит глазами созданного им образа. Это придает странный оттенок реальности тому, что на самом деле является лишь результатом работы довольно примитивной игрушки. Я полагаю, что в какой-то мере это можно объяснить самогипнозом.

Я мчался по голой земле к сверкающему серебристыми крыльями ракетоплану, похожему на реактивный снаряд. Стюард у входа раздраженно махнул мне рукой. Я рванул вверх по трапу и влетел в корабль, люк захлопнулся под мое облегченное "уф-ф!" .

– Садитесь! – рявкнул стюард, указывая на свободное место. Я упал в кресло. В ту же минуту от резкого толчка катапульты корпус содрогнулся, и, быстро набирая скорость, корабль устремился в небо. Импульсные двигатели ревели беспрерывно, затем, через какое-то время, их рокот перешел в приглушенное рычание, и я увидел в иллюминатор, как Стейтен-Айленд провалился куда-то вниз и поплыл назад. Гигантская ракета взяла курс на Европу.

– Уф-ф! – снова вырвалось у меня. – Кажется, успел!

Я поймал на себе удивленный взгляд справа. С левой стороны был проход, рассекавший ряды кресел надвое. Итак, я повернул голову и встретился взглядом с глазами – насмешливыми, пытливыми и несколько холодноватыми.

На меня смотрела девушка. Может быть, на самом деле она и не была такой очаровательной, как мне тогда показалось, но не надо забывать, что я смотрел на нее через подернутый дымкой экран психомата. С тех пор я не раз пытался убедить себя в том, что она просто не могла быть такой очаровательной и милой, что все объясняется моей чрезмерной фантазией, услужливо дорисовавшей недостающие детали. Не знаю. Помню лишь, что, совершенно обалдевший, не отрываясь, я разглядывал ее голубые глаза, шелковые каштановые волосы, маленький рот и дерзко вздернутый носик. Девушка слегка покраснела.

– Извините, – быстро сказал я. – Все... так неожиданно.

На борту ракеты, летящей через океан, всегда присутствует некая дружеская атмосфера, между пассажирами, собранными силою обстоятельств на ограниченном пространстве, поневоле возникают короткие отношения. Знакомства между сидящими рядом завязываются сами собой. Достаточно одному, почувствовав взаимное расположение, заговорить – и знакомство состоялось.

Мне кажется, наши предки, жившие лет сто назад, должны были испытывать нечто подобное, когда от правлялись в длительное путешествие по железной дороге. За время поездки вы обретаете новых друзей, и все для того, чтобы потом – в девяти случаях из десяти – никогда больше с ними не встретиться.

Девушка улыбнулась;

– Так вы и есть тот человек, из-за которого нас задержали с вылетом?

Я честно признался ей во всем:

– Похоже, я болен хроническим недостатком времени. Даже часы начинают врать, стоит мне надеть их на руку.

Она рассмеялась:

– Не думаю, чтобы ваша ответственность за все происходящее вокруг простиралась настолько широко.

Она говорила истинную правду! Хотя, с другой стороны, мне всегда казалось невероятно раздутым число гольф-клубов, мальчиков, подносящих игрокам клюшки, и девушек из кордебалета, чей доход в значительной мере зависал от щедрости моего кошелька. Так или иначе, но в присутствии этой голубоглазой девушки мне почему-то не хотелось вдаваться в воспоминания.

Мы разговорились. Выяснилось, что ее зовут Джоанна Колдуэлл и что она летит в Париж. Джоанна была художницей – точнее, надеялась ею стать, а как известно, подлинное вдохновение и настоящее, мастерство можно отыскать лишь в Париже. Ей предстояло пройти годовой курс обучения, и, несмотря на улыбчивый ротик и смеющиеся глаза, чувствовалось, что она настроена очень серьезно. Я также узнал, что ради этой поездки ей пришлось много работать, что она в течение трех лет откладывала деньги, иллюстрируя женский модный журнал, хотя на вид ей можно было дать едва ли больше двадцати одного года. Занятия живописью занимали в ее жизни важнейшее место, и я ее прекрасно понимал. Со мной однажды случилось нечто подобное, когда я не на шутку увлекся теннисом.