Текст книги "Айла и счастливый финал"
Автор книги: Стефани Перкинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Стефани Перкинс
Айла и счастливый финал
Stephanie Perkins
Isla And The Happily Ever After
© 2014 by Stephanie Perkins. All rights reserved
© Медведь О. М., перевод на русский язык, 2019
© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2019
* * *
Джарроду, моему лучшему другу и настоящей любви
Глава 1
Уже полночь, мне душно, и, вероятно, викодин[1]1
«Викодин» – сильнодействующее обезболивающее с наркотическим эффектом.
[Закрыть] все еще дурманит мой мозг, но я уверена, что этот парень – да-да, именно этот, – это он.
Он.
Его поза мне уже хорошо знакома: сгорбленные плечи, склоненная вправо голова, нос, зависший в сантиметре от кончика ручки. Сосредоточенный вид. Меня охватывает нервная эйфория, отчего сердце начинает биться быстрее. Он так близко – всего через два стола – и сидит лицом ко мне.
В кафе тихо. В воздухе разливается сладковато-горький аромат кофе. Три года вожделения проносятся перед моим мысленным взором, и имя срывается с губ вопреки моему желанию:
– Джош!
Он вскидывает голову. И долго, очень долго смотрит на меня. А потом… моргает.
– Айла?
– Ты знаешь мое имя? И даже правильно его произносишь!
Многие зовут меня Исла, но я Айла[2]2
Имя главной героини Isla можно произнести и как Исла, и как Айла.
[Закрыть]. Как «айланд» – остров, только без последних букв. Я расплываюсь в улыбке, которая тут же исчезает.
Джош осматривается, будто кого-то ищет, а затем осторожно опускает ручку:
– Хм… да. Мы частенько сидели рядом на уроках.
– Да, на пяти уроках из двенадцати, на которые мы ходили вместе.
Он немного помолчал, а потом медленно произнес:
– Точно…
Снова пауза.
– Что для вас? – Парень, похожий на покрытого пирсингом Авраама Линкольна, швыряет на стол ламинированный листок с меню.
Я бросаю на официанта быстрый взгляд. На его беджике значится «Эйб».
– Что-нибудь легкое, как пюре, – бросаю я.
Эйб нервно чешет подбородок – такие неясные заказы его явно раздражают.
– Но никакого томатного супа, шоколадного пудинга или яблочного пюре с малиной. Это я уже ела сегодня, – быстро добавляю я.
– А… – На лице Эйба мелькает понимание. – Вы болеете.
– Нет.
Парень снова хмурится:
– Как скажете. – Эйб подхватывает меню. – Может, вы аллергик? Еврейка? Вегетарианка?
– Что? – Я немного смущаюсь под градом вопросов.
– Сейчас посмотрю на кухне. – Официант шагает прочь.
Мой взгляд возвращается к Джошуа, который все еще наблюдает за мной. Затем он смотрит на свой блокнот для рисунков, вновь поднимает взгляд, а потом снова смотрит вниз. Будто не может решить, продолжаем ли мы беседу. Я тоже опускаю взгляд. Меня все сильнее мучает мысль: стоит мне продолжить разговор, и завтра же я об этом горько пожалею.
Но… Удержаться я не в силах. Когда он рядом, сделать это попросту невозможно. И я решительно вскидываю голову. Мое сердце пускается в бешеный пляс, когда я с упоением рассматриваю его. Его длинный, красивый нос. Худые, но сильные руки. Его бледную кожу, которая слегка потемнела от летнего солнца, черную татуировку, выглядывающую из-под рукава футболки.
Джошуа Уассирштейн. Моя любовь к нему безгранична и причиняет поистине невыносимую боль.
Он снова поднимает голову, и я краснею. Румянец – вечное проклятие рыжеволосых. И словами не передать, как я благодарна Джошуа, когда он прокашливается и заговаривает первым:
– Тебе не кажется это странным? Ну… что мы никогда до этого не сталкивались.
Я тут же подхватываю тему:
– Ты часто сюда приходишь?
– Ну… – Он крутит ручку. – Я имел в виду город. Ты же живешь в Верхнем Вест-Сайде, но я никогда тебя там не встречал.
Сердце пропускает удар. Я знала, где он живет, но не думала, что он знает, где живу я. Мы учимся в Американской школе в Париже, но каникулы проводим на Манхэттене. Все знают, что Джош живет на острове, потому что его отец сенатор Соединенных Штатов. Но почему-то никто не помнит, что я тоже здесь живу.
– Я не так часто выбираюсь в люди, – выпаливаю я. – И сюда пришла лишь потому, что проголодалась, а дома пустой холодильник.
После этой фразы я перебираюсь на свободный стул напротив Джошуа. Мой медальон в виде компаса ударяется о столешницу.
– Утром мне удалили зуб мудрости, и, хоть я и приняла лекарство, зубы все равно ломит, поэтому я и заказала что-нибудь легкое.
Джош впервые расплывается в улыбке.
Тут же я вспоминаю о том, что получила хорошее воспитание, и, как пай-девочка, счастливо улыбаюсь ему в ответ, не обращая внимания на боль.
– Обезболивающее… Это все объясняет, – тянет он.
– Вот дерьмо! – Я закидываю ногу на ногу, ударяясь при этом коленной чашечкой о ножку стола. – Я веду себя как слабоумная?
Джощ усмехается от удивления. Люди всегда так ведут себя, потому что не ожидают услышать слово «дерьмо» от миниатюрной девушки с тихим и милым голосом.
– Скорее просто не так, как всегда, – отвечает он. – Вот и все.
– Знаешь, я очень хочу есть и спать, но заснуть не могу. Должно быть, это из-за лекарства. Поэтому я и пришла сюда.
Джош снова смеется:
– Я проходил через это прошлым летом. Завтра тебе станет лучше.
– Обещаешь? – с надеждой спрашиваю я.
– Ну, вообще-то не завтра… Но дня через два точно все пройдет.
Наши улыбки постепенно гаснут, над столиком повисает напряженное молчание. Мы редко общались в школе и никогда за ее пределами. Я слишком застенчивая, а он – слишком скрытный. К тому же Джош целую вечность встречался с одной девушкой.
Встречался.
Они расстались в прошлом месяце, как раз перед ее выпускным. А нас с Джошуа еще ожидает последний учебный год. Мне бы хотелось верить, что он внезапно проявит ко мне интерес, но… не ничего не получается. Его бывшая – решительная и прямолинейная. Полная моя противоположность. И сейчас я с удивлением ловлю себя на том, что хочу продолжать разговор во что бы то ни стало, несмотря на охватившие меня страх и чувство беспричинного стыда. Чуть дрожащей рукой я показываю на его блокнот:
– Над чем работаешь?
Он сдвигает руку, скрывавшую портрет парня, похожего на молодого Авраама Линкольна.
– Я просто… валял дурака.
– Это же наш официант! – радостно восклицаю я и снова широко улыбаюсь.
Он немного застенчиво убирает руку и пожимает плечами:
– А еще вон та пара в углу.
Разве мы здесь не одни?
Я осматриваюсь и замечаю в дальнем углу мужчину и женщину средних лет, которые вместе читают «Голос Гринвич-Виллидж»[3]3
«Голос Гринвич-Виллидж» – нью-йоркский еженедельник, освещающий события культурной жизни города.
[Закрыть]. Больше здесь никого нет, так что, пожалуй, я не окончательно потеряла связь с реальностью. Хотя со мной явно происходит что-то странное, потому что я поворачиваюсь к Джошу и храбро спрашиваю:
– Можно посмотреть?
О господи! Поверить не могу, что я это спросила. Мне всегда хотелось заглянуть в его альбомы и блокноты, всегда хотелось подержать один из них в руках. Джош – самый талантливый художник в нашей школе. Он многое умеет, но его настоящая страсть – комиксы. И я слышала, как он говорил, что рисует комикс о своей жизни.
Автобиография. Дневник. Какие секреты он хочет раскрыть? Мне нравятся наброски, которые Джош быстро рисует на полях тетрадей, картины, сохнущие в школьной студии, скетчи, которые он оставляет на дверях своих друзей. У него есть свой неповторимый стиль, мрачный, причудливый и изящный одновременно. При этом линии он всегда ведет чертовски аккуратно. Однако многие считают, что Джошуа слишком много выделывается, потому что он все время витает в облаках, прогуливает уроки и не выполняет домашние задания. Однако, когда я смотрю на его рисунки, я понимаю, как же ошибаются все эти люди.
Мне бы хотелось, чтобы он посмотрел на меня так, как смотрит на своих случайных моделей. Чтобы увидел, что скрывается за моей застенчивостью, так же как я разглядела что-то большее за его маской богатенького бездельника.
Щеки снова краснеют – на мгновение мне кажется, что Джош может прочитать мои мысли. Тем более что я понимаю – он внимательно рассматривает меня. Неужели он посчитал мой вопрос наглым? На его лице отражается беспокойство, и я хмурюсь. Джош кивком показывает на стол. Его блокнот уже лежит передо мной.
Я смеюсь. И он тоже, явно пытаясь скрыть замешательство.
Передо мной лежат его последние работы. Я потрясена. На одной странице я вижу лицо официанта, который со скучающим видом смотрит в сторону. Кажется, что даже серьги в его носу, бровях и ушах излучают скуку и раздражение. На другой странице Джош идеально изобразил пару средних лет – на лицах мужчины и женщины застыло хмурое выражение, они явно уже устали друг от друга.
Я очень осторожно прикасаюсь к чистому уголку блокнота, чтобы доказать себе: происходящее реально. Когда я наконец заговариваю, в моем голосе слышится благоговение:
– Они потрясающие. На других страницах тоже портреты?
Джош закрывает блокнот и придвигает его к себе. От частого использования корешок слегка потрескался, а обложку украшает синяя наклейка в форме Америки с двумя словами: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ». Не знаю, что это значит, но мне нравится.
– Спасибо. – Он еще раз улыбается. – Дальше всякая ерунда, но да, в основном, портреты.
– А у тебя есть разрешение? – вдруг спрашиваю я.
Он хмурится:
– Разрешение на что?
– Ну, тебе не нужно разрешение всех этих людей, которых ты рисуешь?
– Разрешение на то, чтобы нарисовать портрет? – удивленно спрашивает он. Я киваю, и он продолжает: – Нет. Я же рисую для себя. Да и блокнот этот не самый лучший. Видишь? Страницы никак не вырвать.
– Ты часто рисуешь незнакомцев?
– Конечно. – Он указательным пальцем притягивает к себе за ручку чашку кофе. Я замечаю возле ногтя пятно от черных чернил. – Чтобы в чем-то преуспеть, надо много тренироваться.
– Хочешь потренироваться на мне? – вдруг спрашиваю я.
Щеки Джошуа розовеют, и в этот момент Эйб с грохотом ставит на стол две тарелки.
– Куриный бульон и чизкейк, – говорит официант. – Больше ничего нет.
– Merci[4]4
Спасибо (фр.).
[Закрыть], – благодарю я.
– De nada[5]5
Не за что (исп.).
[Закрыть]. – Эйб закатывает глаза и уходит.
– Что не так с этим парнем? – спрашиваю я, осторожно откусывая чизкейк. – О господи, как вкусно… – тут же бормочу я с набитым ртом. – Хочешь кусочек?
– Мм… нет, спасибо. – Джош, похоже, смущен. – Кажется, ты проголодалась.
Да, я проголодалась, а потому жадно съедаю чизкейк до последней крошки.
– Так ты живешь неподалеку? – спрашивает он через какое-то время.
Я сглатываю:
– В паре минут ходьбы отсюда.
– Я тоже. Только мне идти минут десять…
Наверное, я выгляжу удивленной, потому что он продолжает:
– Знаю. Это странно, да?
– Это круто. – Я осторожно всасываю с ложки бульон – открывать рот широко по-прежнему больно. – О господи! И это очень вкусно.
Он еще с минуту молча наблюдает за мной.
– Так… ты говорила серьезно? Ты не против, если я нарисую тебя?
– Конечно, это будет здорово. – Я люблю тебя!!! – Что мне делать?
– Не нервничай. Просто продолжай есть.
– Ха! Ты нарисуешь меня во время еды. Жующую, словно лошадь… Нет. Словно свинья. Ведь правильнее в этом случае сказать свинья? Или все-таки лошадь?
Джош с улыбкой качает головой. Затем открывает блокнот на новой странице и поднимает голову. Наши взгляды встречаются. И я теряю дар речи.
У него удивительно ясные, лучистые светло-карие глаза.
Я добавляю это в мой внутренний список «Факты о Джошуа». Раньше мне его глаза казались то зелеными, то карими. Теперь я знаю почему.
Они ореховые. У Джошуа ореховые глаза.
Я погружаюсь в глубину его взгляда, меня окутывает приятное тепло. Скрип его ручки смешивается с пронзительными нотами фолк-музыки, льющейся из колонок. Эта комбинация отражает тоску, смятение, муку и любовь, царящие в моей душе. Снаружи вспыхивают молниями грозовые тучи. Дождь с ветром настолько гармонично дополняют мотив песни, что я невольно начинаю напевать. И тут голова ударяется об оконное стекло…
Я испуганно выпрямляюсь. Передо мной пустая тарелка и миска.
– Сколько я уже здесь сижу? – испуганно спрашиваю я.
– Достаточно долго. – Джош улыбается. – Лекарства помогли, да?
Я издаю слабый стон:
– Скажи, что у меня не текли слюни во сне.
– Никаких слюней. Ты выглядишь счастливой, – улыбается Джош.
– Это потому что я счастлива, – просто говорю я.
Потому что… так и есть. Я прикрываю глаза.
– Айла, – шепчет Джош. – Пора идти.
Я поднимаю голову со стола. Когда я успела ее опустить?
– «Кисмет» закрывается, – продолжает он.
– Что такое «Кисмет»? – не понимаю я.
– Судьба, – отвечает он.
– Что? – Я по-настоящему растеряна и совсем не понимаю, о чем мы говорим.
– Это название кафе, в котором мы сидим, – терпеливо объясняет Джош.
– Ох! Хорошо.
Я выхожу за парнем на улицу, на город уже опустилась ночь. Дождь все еще идет. Капли воды большие и теплые. Я прикрываю голову руками, а Джош засовывает блокнот под футболку. Я мельком замечаю его живот. О господи! Как же я хочу к нему прикоснуться!
– Так бы и съела, – невольно вырывается у меня.
Он снова удивляется:
– Что?
– Мм… – бессвязно бормочу я.
Уголки его губ приподнимаются в улыбке. Мне так хочется поцеловать их!
– Ладно, чудачка. – Парень качает головой. – Куда идти?
– Куда идти до чего? – Похоже, я окончательно решила выставить себя круглой дурой.
– До твоего дома, конечно. – Джош спокоен и терпелив.
– Ты идешь ко мне в гости? – Я не могу скрыть восторг.
– Я провожу тебя домой. Уже поздно. И льет дождь.
– Ох, как мило с твоей стороны, – говорю я. – Ты милый.
На мокром асфальте отражаются вспышки желтого сигнала светофора. Я указываю путь, и мы бежим по Амстердам-авеню. Дождь льет все сильнее.
– Нам туда! – кричу я, и мы ныряем под строительные леса, тянущиеся вдоль дороги. Стук тяжелых дождевых капель об алюминиевые перекрытия напоминает звон автомата для игры в пинбол.
– Айла, подожди! – кричит Джош.
Но уже слишком поздно.
Зачастую строительные леса помогают укрыться от непогоды, но в местах соединения балок остаются просветы между помостами, куда стекает вся вода. Попав под такой водопад, промокаешь насквозь. Вот я и промокла. Насквозь. Волосы тут же облепляют лицо, сарафан – тело, а ноги хлюпают в сандалиях.
– Ха-ха! – натужно смеюсь я.
– Ты в порядке? – Джош ныряет под леса, уклоняется от водопада и оказывается рядом.
Я смеюсь все сильнее и сильнее. Хватаюсь за живот.
– Болит… рот… от смеха. Мой рот. Рот и живот. И рот…
Он тоже смеется, но как-то нервно. Я замечаю, как Джош резко переводит взгляд на мое лицо, и понимаю, что он смотрел на кое-что другое. Моя улыбка становится шире. Спасибо тебе, гроза!
Джош переступает с ноги на ногу, будто ему неудобно.
– Мы почти пришли, да?
Я показываю на ряд остроконечных крыш, высящихся над улицей.
– Второй дом отсюда. Тот, что с медно-зелеными окнами и черепичной крышей.
– Я как-то рисовал эти дома. – Глаза Джошуа расширяются от переполняющих его чувств. – Они прекрасны.
Наша квартира находится в одном из этих домов, выстроенных в конце девятнадцатого века во фламандском стиле. В городе не так много районов, похожих на наш, районов, где жители выращивают цветы на верандах, не боясь, что их сорвут прохожие.
– Маман они тоже нравятся. Ей нравятся красивые вещи. Она француженка. Вот почему я учусь в нашей школе.
Я умолкаю, когда Джош подводит меня к двери, вокруг которой, цепляясь за стену, ползут розовые розы. Мой дом. Он убирает руку с моей поясницы, и только тут я понимаю, что все это время он прикасался ко мне.
– Merci, – говорю я.
– Не за что.
– Спасибо, – повторяю я.
– Derien[6]6
Не за что (фр.).
[Закрыть], – не отстает он.
В воздухе витает тяжелый аромат омытых дождем роз. Под взглядом застывшего на дорожке, словно статуя, Джошуа я проскальзываю в двери. Его темные волосы намокли, как и мои. С носа стекает ручеек. Одной рукой парень прижимает к груди блокнот, спрятанный под мокрой футболкой.
– Спасибо, – снова говорю я.
Он повышает голос, чтобы я услышала его сквозь стеклянную дверь:
– Отдохни немного, чудачка. Сладких снов.
– Сладких… – повторяю я за ним. – Снов…
Глава 2
О господи, какого черта я творила вчера вечером?!!
Глава 3
– И все как в тумане. Не помню ни слова из нашего разговора. Но он, судя по всему, проводил меня домой, потому что понимал: я не в себе и точно попаду под колеса.
Курт Дональд Кобейн Бэйкон – мой лучший друг – продолжает пялиться в потолок.
– Так, значит, Джош заплатил за твою еду?
Какое-то время я раздумываю над этим заявлением, пока мы с Куртом лежим рядышком на моей кровати. Неосознанно я тянусь к его футболке и с силой сминаю ее полу.
– Перестань. – Его голос всегда звучит несколько грубовато, однако он никогда никого не хочет обидеть, и я это знаю.
Я убираю руку и тут же прижимаю ее к щеке – десна болит еще сильнее, чем вчера, и, похоже, еще больше опухла. Не выдержав, я издаю протяжный стон.
– Ты сказала, он разбудил тебя, а затем вы ушли из кафе, – говорит Курт. – А значит, он оплатил твой счет.
– Знаю. Знаю, – соглашаюсь я.
С этими словами я слезаю с кровати, хватаю сумочку, переворачиваю ее вверх дном и яростно трясу.
– Ты его не найдешь, – говорит Курт.
На ковер плюхается моя любимая книга в мягкой обложке. В ней рассказывается о трагедии, произошедшей с альпинистами при восхождении на Эверест. Вываливаются и катятся в разные стороны ручки, помады и четвертаки. За ними летят пустая упаковка из-под бумажных платочков, солнечные очки, смятый флаер из новой пекарни. Ничего. Я трясу сильнее. Все равно ничего. Проверяю кошелек, хотя уже знаю, что там точно нет чека из кафе.
– Я же говорил, – заключает Курт.
– Надо извиниться за то, что вела себя как лунатик. Надо вернуть ему деньги.
– Вернуть деньги кому? – раздается вдруг девичий голос.
Я резко поворачиваю голову и вижу младшую сестру, Хэтти, которая пристально разглядывает меня. Она, скрестив руки, прислонилась к дверному косяку и чуть согнулась, но все равно она выше меня. В прошлом году Хэтти не только обогнала меня в росте, но и превзошла меня в учебе.
– Я знаю, чем ты занималась прошлой ночью, – говорит она. – Знаю, что ты улизнула.
– Я не улизнула. Просто вышла прогуляться на несколько часов, – ворчливо отвечаю я.
– Но мама и папа этого не знают, – парирует Хэтти.
Я не отвечаю, и сестра улыбается. Она выглядит такой довольной, словно домашняя кошка, наевшаяся сметаны и улегшаяся под батарей. Сразу понятно – она ни о чем не расскажет родителям. По крайней мере, сразу. Обладая такой ценной информацией, сестра прибережет ее, чтобы использовать в своих целях. Хэтти поднимает с пола мой кошелек и бросает его в мою сумочку. А потом молча разворачивается и уходит.
Отшвырнув сумочку, я забираюсь на кровать и обеими руками хватаю Курта за руку.
– Ты должен пойти со мной. – Мой голос звучит умоляюще. – В кафе. Сегодня.
– Думаешь, Джош там часто бывает? – хмурится Курт, и на его лице появляется привычная угрюмая гримаса.
– Вполне возможно.
У меня нет причин так думать. Мне просто этого чертовски хочется.
– Пожалуйста, я должна объясниться, – продолжаю я уламывать друга.
Курт пожимает плечами:
– Тогда надо выбрать правильный путь.
Курт всегда был слишком дотошным и, куда бы ни шел, всегда старался заранее проложить маршрут, даже если собирается в кафе на соседней улице. Эти маршруты он называет «правильный путь» и не включает в них общественный транспорт, людные перекрестки или улицы, на которых расположены магазины «Аберкромби и Фитч», в которых всегда орет препротивная музыка и удушающе пахнет благовониями.
Мой друг еще в шесть лет увлекся картографией, когда увидел на столе сестры Всемирный атлас, который она использовала как пресс для какого-то своего очередного школьного проекта. Книга полностью захватила воображение маленького Курта, и с тех пор он прочитал ее от корки до корки должно быть миллион раз, запомнив все названия, очертания стран и континентов и расстояния. В детстве мы частенько валялись на полу и рисовали свои собственные карты. У Курта получались аккуратные, подробные и соразмерные карты нашего района, у меня – острова, отдаленно напоминающие Англию, а от названий веяло глубокой древностью. Мои карты покрывали густые леса, похожие на паутину реки, и горы с покрытыми снегом вершинами. Вокруг островов виднелись треугольные плавники акул и изогнутые шеи морских чудовищ. Курта моя фантазия сводила с ума, он не понимал, почему я не хочу нарисовать что-то реальное.
Мы с Куртом знакомы уже целую вечность. Наши мамы на протяжении многих лет были лучшими подругами – две француженки, живущие в Нью-Йорке, – поэтому Курт всегда был рядом. Мы ходили в одну школу на Манхэттене, а теперь вместе учимся в старшей школе в Париже. Курт на тринадцать месяцев младше меня, поэтому один год мы провели врозь, когда он учился в восьмом, а я уже в девятом классе. И мы не очень любим вспоминать то время.
Я сдуваю с лица прядь его светлых волос.
– Ты не думаешь… – начинаю я.
– Подумай, тебе придется закончить это предложение. – Курт внимательно посмотрел на меня.
– Просто… Понимаешь, мы с Джошуа разговаривали. И я помню, что чувствовала себя счастливой. Как думаешь, может, прошлый вечер был… не каким-то досадным недоразумением, а… В общем, вдруг моя жизнь вчера круто изменилась?
Курт снова нахмурился:
– В каком смысле изменилась?
Мой друг не особо догадлив. И хоть я осознаю, что мои чувства к Джошуа для него не секрет, но все равно медлю, прежде чем произнести это вслух. У меня появилась надежда, крохотная, ничтожная, но все же… И мне страшно сглазить это эфемерное счастье, упустить свой шанс.
– У нас начнутся отношения. Понимаешь?
– Судьбы не существует. – Друг пренебрежительно выдыхает. – Так что внеси прошлый вечер в список досадных недоразумений. Давненько с тобой такого не происходило, – добавляет он.
– Почти год, – вздыхаю я. – Прямо как по расписанию.
Раз в год мне давался шанс пообщаться с Джошуа, но каждый раз ничего хорошего из этого не выходило. Когда мы учились в девятом классе, Джош увидел, как я читаю в кафе Жоанна Сфара[7]7
Жоанн Сфар (англ. Joann Sfar) – французский режиссер, сценарист, продюсер, актер, художник комиксов.
[Закрыть]. Он безумно обрадовался, что кто-то еще интересуется европейскими комиксами, и пристал ко мне с расспросами, ошеломив меня своим напором. Я просто молча пялилась на парня, разинув от удивления рот. В итоге он как-то странно посмотрел на меня и ушел.
В десятом классе учитель английского поставил меня в пару с Джошуа, чтобы мы написали статью для вымышленной газеты. Тогда я слишком перенервничала, отчего постоянно стучала ручкой по столу. И в конце концов та вылетела из рук прямо в лоб Джошу.
В одиннадцатом я наткнулась на Джошуа, когда тот целовался с подружкой в лифте. И это происходило даже не в школе, а в BHV, огромном торговом центре. Я пробормотала приветствие, дождалась, когда закроются двери, и отправилась к лестнице.
– Но, – упорствую я, – сейчас у меня есть причина поговорить с ним. Тебе не кажется, что это может к чему-то привести?
– Конечно, ты это чувствуешь. Зачем мыслить логично? Чувство – вот что управляет поступками людей. К черту разум!
– Прекрати. – Я стараюсь выглядеть обиженной. – Ты не можешь притвориться, что понимаешь меня? Хотя бы на секунду?
– Не вижу смысла в притворстве.
– Ладно, считай, что я сейчас просто дурачилась, – говорю я, не в силах в очередной раз объяснять Курту очевидные для меня вещи.
Друг недовольно морщится:
– Принято к сведению.
– Слушай, я все понимаю… – Я снова прижимаюсь к его боку. – Я говорю какие-то глупости, я не могу объяснить свои ощущения с точки зрения логики, но… Думаю, Джош сегодня будет в кафе. Думаю, мы увидим его.
* * *
– Пока ты не спросила, я сразу скажу «нет». – Курт перешел к делу прямо с порога, решительно войдя в мою новую комнату в общежитии и тут же запнувшись об открытый чемодан. – Я не видел его.
С момента нашего разговора о чувствах и предчувствиях прошло уже три месяца.
– Я и не собиралась спрашивать, – решительно отвечаю я, стараясь выглядеть максимально равнодушной.
Хотя это не так.
Последний уголек моей надежды все еще теплится, хотя и еле-еле. Все лето огонь, охвативший меня в тот дождливый вечер, постепенно угасал и сейчас пламя уже едва различимо. Это даже не надежда, а какой-то призрак надежды. Курт был прав, люди не всегда поступают логично или предсказуемо. И уж точно они редко стараются угодить другим. В полночь Джош так и не появился в кафе, его не было и на следующую ночь. И через день. В течение двух недель я заглядывала туда в разное время – и ничего. Мои счастливые воспоминания блекли день ото дня, я же постепенно возвращалась в реальность. Я больше не слышала музыки, что играла в тот вечер. Не чувствовала капель дождя на своем лице. Я даже ни разу не столкнулась с тем официантом, Эй-бом.
В конце концов мне стало казаться, что я выдумала ту ночь.
Я решила поискать Джошуа в Интернете. Нашла адрес его электронной почты в прошлогоднем школьном справочнике, но, когда я попыталась отправить ему неформальное, этакое дружеское письмо-извинение, на сочинение которого я потратила целых четыре часа, сервер тут же проинформировал меня, что такого адреса больше не существует.
Тогда я полезла в социальные сети. Но и там мало чего добилась. Вообще-то я нигде не зарегистрирована: мне всегда казалось, что в сетях все лишь соревнуются друг с другом за популярность. Я же могла только похвастаться своими недостатками. В соцсетях я раз за разом находила лишь одну черно-белую фотографию Джошуа, на которой тот стоит на берегу Сены и угрюмо смотрит вдаль. Признаюсь, я видела ее и прежде. Она уже несколько месяцев стояла в его профиле. Но я не стала подписываться на его страницы, посчитав такую навязчивость слишком жалкой.
И после этого я сделала то, что клялась себе никогда не делать: погуглила его домашний адрес. Уверена, волны моего стыда ощущались даже за пределами штата. Но именно этот заключительный шаг в преследовании привел меня к информации, которую я искала все это время. На сайте отца Джошуа я наткнулась на фотографию, на которой мой любимый вместе с родителями выходит из аэропорта в Вашингтоне. Снимок сделали через два дня после нашей встречи в «Кисмет», ниже сообщалось, что сенатор и его семья проведут в столице все лето. Отец Джошуа на фото выглядел величественным и самодовольным. Ребекка Уассирштейн махала в камеру, сверкая профессиональной белозубой улыбкой.
А что же их сын?
Джош следовал за родителями, опустив голову и сжимая в руке блокнот. Я щелкнула на фотографию, чтобы увеличить ее, и заметила синюю наклейку в форме Америки.
Я там. Мой портрет в этом блокноте.
Я так и не увидела законченный рисунок. Интересно, что он рассказал бы обо мне случайному собеседнику? Да и вообще, смотрел ли Джош на рисунок после того вечера или просто перелистнул страницу? Меня все лето мучил этот вопрос.
И вот теперь Курт крутит ручку моей двери, возвращая меня обратно в реальность.
– Она болтается. Нужно починить ее, – в конце концов заявляет он.
– Сколько бы ты ни старался, ничего не меняется, – невпопад отвечаю я.
Друг нахмурился:
– О чем ты? Дверь комнаты, где ты жила в прошлом году, запиралась нормально.
– Забудь.
Я вздыхаю. Три месяца – долгий срок. Вся моя смелость улетучилась, и ее место заняли привычные уже мне стеснительность и страх. Даже если бы Курт увидел Джошуа в коридоре, я бы не вышла из комнаты.
Навалившись на дверь, Курт дождался характерного щелчка и плюхается ко мне на кровать.
– Двери должны запираться. И я не должен с такой легкостью сюда входить, – ворчливо заявил он.
– И все равно… – начала было я.
– Продолжаю это делать, – с усмешкой закончил он.
– Хотя это странно, да? – В моем голосе по-прежнему слышится благоговение, которое зародилось во мне в тот самый миг, как я вселилась в комнату. – Помнишь, кто здесь жил раньше?
– Ну, такое совпадение статистически маловероятно. Но не исключено.
За долгие годы я научилась игнорировать способность Курта разбивать надежды и уничтожать очарование момента, а потому я не обращаю внимания на его ответ. Ведь несмотря на лето, полное разочарований, несмотря на возврат на исходные позиции, я, Айла Мартин, теперь живу в комнате, которую в прошлом году занимал Джошуа Уассирштейн.
Это были его стены. Его потолок. А те черные жирные пятна на плинтусах и прямо над розеткой? Наверное, их оставил он. Остаток года я буду смотреть на ту же улицу в то же самое окно, что и он. Буду сидеть на его стуле, мыться в его душе и спать на его кровати.
Его кровать!
Я вожу пальцем по швам пледа. На нем вышита карта Манхэттена. Когда я живу на Манхэттене, я сплю под пледом с вышитой картой Парижа. Но под этим одеялом и этими простынями находится священное место, которое когда-то принадлежало Джошуа. Здесь он видел сны. И я хочу, чтобы это что-то да значило.
Дверь распахивается.
– У меня комната больше, – говорит Хэтти. – Эта похожа на тюремную камеру.
Да, надо будет починить замок.
– Это правда, – говорит Курт, потому что комнаты во дворце Ламберт размером с гардеробные. – Но сколько девчонок живет с тобой? Две? Три?
Моя сестра только начинает учиться в АШП – Американской школе в Париже. Когда я перешла в девятый класс, наша старшая сестра Джен училась здесь последний год. Сейчас настала моя очередь стать выпускницей, а малышка Хэтти уже девятиклассница. Она будет жить в другом общежитии на этой же улице. Ученики в Гривуа живут по несколько человек в комнате, находятся под постоянным контролем и соблюдают комендантский час. А здесь, в Ламберт, мы живем в собственных комнатах, за порядком следит всего один смотритель, и поэтому у нас значительно больше свободы.
Хэтти сердито смотрит на Курта:
– По крайней мере, мне не нужно прятаться от своих соседей.
– Ах ты, мерзавка! – вспыхивает он.
В прошлом году, когда я жила здесь, а Курт – в Гривуа, он спал в моей кровати чаще, чем в своей, потому что не мог найти общий язык с соседями. Но я не возражала. Мы с детства не раз спали в одной кровати, но с Куртом нас всегда связывала только дружба. Мы не укладываемся в стереотип «он мой лучший друг, но мы тайно любим друг друга». Если быть честной, то любовные отношения с Куртом я бы посчитала инцестом.
Хэтти щурится.
– Все уже собрались в лобби, чтобы отправиться на ужин. – Сестра говорит о наших родителях. – Поторопитесь.
Хэтти с силой хлопает дверью, которая тут же открывается снова.
Я нехотя слезаю с кровати.
– Жаль, что родители не отправили ее в пансион в Бельгии. Там тоже говорят на французском, – ворчу я.
Курт садится:
– Это же шутка, правда?
Так и есть. Моим родителям важно, чтобы мы с сестрами вместе проучились несколько лет во Франции. Мы живем на две страны. Получили начальное образование в Соединенных Штатах, а потом нас всех отправили в старшую школу во Францию. Но куда ехать дальше – выбирать уже нам. Джен выбрала колледж Смит в Массачусетсе. Я пока не определилась, где хотела бы жить. Меня одновременно привлекают парижская Сорбонна и нью-йоркский Колумбийский университет.
Курт накидывает на голову капюшон своей любимой темно-серой толстовки, хотя на улице тепло. Я хватаю ключи от комнаты, и мы уходим. Другу приходится обеими руками с силой дернуть дверь, чтобы она наконец-то закрылась.
