Текст книги "Рябиновое солнце"
Автор книги: Станислав Востоков
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Над нами долго летал вертолет. Рубил винтом низкие облака, наполнял тревожным гудением небо. Вдруг он стал снижаться и сел на маленьком поле за оврагом. Увидев это, я выбежал со двора. Следом, повязывая на ходу косынку, торопилась Анна Петровна.
На поле уже собрались все соседи. Перед ними стоял вертолет и какой-то незнакомый человек в пиджаке. Увидев его, я понял, что будут неприятности. Хорошие люди редко надевают пиджаки. Разве что Митрич. Хотя какой у него пиджак? На локтях дыры и все пуговицы разные.
– Мы полетали, посмотрели, – сказал незнакомец, – будем вашу деревню сносить.
– Как так? – недоуменно спросил Митрич, покручивая одну из своих разных пуговиц.
– Здесь, – прилетевший широко махнул рукой, – будет построен район Москвы, а вам дадут квартиры в большом доме!
Мы растерянно переглянулись.
– А если я высоты боюсь? – спросила Анна Петровна.
Человек в пиджаке стряхнул с рукава пушинку одуванчика.
– Все боящиеся высоты получат квартиры на первых этажах.
Шофер Сомов показал замасленной тряпкой на козу, которая тоже прибежала посмотреть вертолет.
– А Машку я куда дену?
Прилетевший равнодушно пожал плечами.
– Тут ничем помочь не могу. Рогатый скот планом не предусмотрен.
С этими неприятными словами он развернулся и пошел назад. Несколько секунд вся деревня молча смотрела ему в спину.
– Когда начнете-то? – крикнул косарь Ковригин.
– В самое ближайшее время!
Дверь вертолета закрылась, и лопасти закрутились, гоня по траве широкие мягкие волны.
– Еще пиджак надел! – хмуро проворчал Сомов.
Машина тем временем поднялась, развернулась рылом к Москве и поплыла прочь, словно огромная летающая рыба.
Посмотрев на Анну Петровну, я увидел, что она плачет, вытирая слезы скомканной косынкой.
Самое ближайшее время растянулось на несколько месяцев. Все лето мы складывали и увязывали вещи, готовясь к большому переезду.
Была уже середина сентября, когда Митрич принес неожиданные новости. Во дворе он прошел между закутанными в клеенку, готовыми к отъезду шкафами и сел на стул.
– На магазине объявление повесили, – сказал он, как обычно крутя пуговицу. – Снос деревни откладывается.
– Почему? – удивился я.
– Москве с другой стороны землю дали. Сначала ее застраивать будут.
Мы посмотрели в сторону поля, за которым поднималась серая, неуютная Москва.
– И как там люди живут? – покачала головой Анна Петровна. – Шум, дым…
Митрич пожал плечами.
– Привыкли. Они уже, наверно, нормальным воздухом дышать не могут.
Еще немного поговорив о деревенских делах, он встал.
– Значит, остаемся? – спросила Анна Петровна.
– Остаемся! – твердо сказал Митрич.
Иногда по утрам случается сильный грай. Вороны перелетают с дерева на дерево, дерутся и о чем-то спорят.
Мы выходим из домов и сердито смотрим в небо, где к этому времени уже не остается ни одной вороны. А рядом ходят недовольные петухи, которым и кричать-то в такое утро незачем.
У Митрича сохла герань, и он стоял возле окна, размышляя, выкинуть ее или пока погодить? Вдруг в дверь постучали.
Почесывая затылок, Митрич вышел на крыльцо. Снаружи никого не было.
– Ты в дверь стучала? – крикнул он Анне Петровне, которая возилась за забором.
– Как, интересно, я могла стучать, когда я у себя?
– Кто же тогда?
– Может, показалось?
Митрич снова почесал голову.
– В нашем возрасте это вполне возможно, – согласился он и вернулся к герани.
Все-таки ее надо было выбрасывать. Только он снял с подоконника горшок, как в дверь снова стукнули.
С геранью в руках Митрич вышел на крыльцо. Там по-прежнему было пусто. На всякий случай он заглянул за угол.
– Слышь, опять стучали!
Анна Петровна испуганно огляделась. Что за невидимка завелся в деревне?
– Давай-ка я спрячусь. А ты последи за дверью.
– Ладно, – согласилась Анна Петровна.
Едва Митрич скрылся в доме, с березы слетел дятел. Он несколько раз ударил в дверь клювом, потом услышал шаги в сенях и вернулся на дерево.
– Ну? – спросил Митрич, выходя. – Видела?
– Видела! Видела! Дятел!
Тут же дятел застучал на вершине березы.
– Во дела! И чего ему от моей двери нужно?
– Так она же у тебя совсем старая. Вот там кто-нибудь и завелся. Ты бы ее покрасил.
– Шы! Шы! – Митрич махнул на дятла геранью.
Но тот деловито прыгал по дереву и никуда улетать не собирался.
– Слышь, Петровна, погляди за дверью. А я в магазин за краской сбегаю.
– Вот еще! У меня суп на плите стоит. Мне за ним глядеть надо.
Митрич огорченно поставил герань на крыльцо, схватил сумку и побежал в магазин.
Там не было никого, кроме продавца Тимофеева. Правда, и краска была только одна – темно-коричневая.
– Ну и цвет! – сказал Митрич. – А нет ничего повеселее?
– Бери, бери, – ответил Тимофеев, – а то и этого не будет.
Вернувшись домой, Митрич увидел, что герань и крыльцо забросаны щепками, а дверь продолблена насквозь. Выругав на все корки дятла, он нашел подходящую деревяшку и вколотил в дыру. А потом стряхнул с крыльца щепки и принялся красить дверь в неприятный темно-коричневый цвет.
По небу плыло круглое облако. У высокого дерева оно остановилось и стало похоже на большое, белое яблоко. Но все-таки это было облако, поэтому, повисев немного на ветвях, оно двинулось дальше.
А навстречу ему плыло красное яблоко солнца.
В нашем дворе растет рябина. Я ее хорошо вижу в окно. И рябина тоже много чего видит. Летом она видит воробьев и синиц, осенью – дроздов, а зимой – снегирей и свиристелей.
Весь год видит рябина что-нибудь новенькое. И мне показывает. Через окошко.
Почти в каждом дворе в нашей деревне жила собака. Не было ее только у продавца Тимофеева. Но в конце концов и он решил особачиться. В выходной, когда магазин не работал, Тимофеев поехал в Москву на рынок и купил пса самого подозрительного вида.
– Это что за порода? – спросила Анна Петровна, когда продавец вел свою покупку мимо нашего двора.
– Какая там порода! – махнул рукой Тимофеев. – А зовут его Балбес.
– Ну ничего. Может, охранник хороший.
Продавец только пожал плечами.
– Поживем – увидим.
И увидели мы очень скоро. В ту же ночь, когда вся деревня спала крепким сном, Балбес вдруг начал страшно выть и провыл до самого утра.
Утром Анна Петровна побежала к Тимофееву ругаться.
– Ты зачем собаку мучаешь?
– Как это мучаю? – обиженно ответил он.
– Страшно! – сказала Анна Петровна.
– И пальцем не трогал.
– Тогда, может быть, у нее чего-нибудь болит?
– Да ничего у него не болит: вон, только что миску супа съел.
– Смотри, – пригрозила Анна Петровна, – не перестанешь мучить – жалобу напишу!
В следующие несколько дней история повторялась: ночью Балбес выл, а утром к Тимофееву кто-нибудь приходил ругаться. Продавец уже чуть не плакал.
– Ты бы вернул ее хозяину, – посоветовал Митрич. – Это же просто собака Баскервилей какая-то!
– Да где ж я теперь этого хозяина найду?
– Тогда хотя бы к ветеринару своди. А то у нашей деревни из-за нее формируется хронический недосып.
Делать Тимофееву было нечего. Хотя день считался не выходным, он запер магазин, взял Балбеса на поводок и повез на электричке в город. Вернулись они только вечером.
– Ну что? – спросил Митрич.
– Врач сказал, что он здоров, – хмуро ответил Тимофеев. – Только у него есть один дефект.
– Какой?
– Дефект речи. Он лаять не умеет, а вместо этого воет. И ничего с этим не сделаешь.
– Надо же! – удивился Митрич. – Ну ладно, пусть живет. Может, привыкнем.
Узнав про дефективность Балбеса, все стали его жалеть и приносили продавцу для него что-нибудь вкусное. И к ночному вою действительно стали понемногу привыкать, потому что знали – это не Тимофеев собаку мучает, а просто она так лает.
А потом случилось вот что. Через три месяца, ночью, в магазин, который находился с другой стороны дома продавца, забрались два человека. Балбес первый почуял неладное и принюхался. А потом так страшно завыл, что даже привыкшие к нему жители деревни перепугались. А уж не знакомые с ним воры вовсе едва с ума не сошли. В ужасе они побросали утюги с ведрами и бежали.
С тех пор Балбеса в деревне зауважали и стали носить ему еще больше всякой еды. А приехавший по поводу неудачного ограбления милиционер сказал, что это у пса не дефект, а необычная способность и попросил Тимофеева продать Балбеса.
– Ну уж нет! – ответил Тимофеев.
И был, конечно, прав, потому что во всем мире больше нет собаки с таким необычным дефектом. С дефектом речи.
– Осенью ветер сдувает с деревьев листья и ворон. Долго они вперемешку носятся в небе. Но потом вороны возвращаются на деревья, а листья падают на крыши и перекопанные к зиме грядки.
Неуютно воронам на голых ветках. Но улетать с другими птицами они не хотят. Слишком привыкли к этим местам. Знают тут каждое дерево, каждую печную трубу, где можно греться длинной, холодной зимой.
«Во дворе трава, на траве дрова», – подумал я, подходя с топором к стопке поленьев.
Правда, трава наша уже пожелтела, потому что на дворе стояла осень. По ночам лужи затягивались льдом, и я решил, что пора рубить дрова.
Поначалу дело шло хорошо. А потом попалось сучковатое полено, которое кряхтело, трещало, но колоться не хотело. Я тоже кряхтел, однако уступать не собирался. Наконец я решил передохнуть и стал смотреть в небо, потому что в землю глядеть уже надоело.
И тут я увидел ворону. Она то поднималась к облакам, то ныряла к земле, то выкручивала над крышами фигуры. Я поначалу не понимал, чего ворона делает. А потом увидел, что она играет с сухим листком: поднимет его, выпустит из клюва и ловит.
– Чего ты, милый, вдруг дрова не колешь? – На крыльцо вышла Анна Петровна в стареньком пальто.
– А вон, – я ткнул топором в небо, – на ворону смотрю.
Анна Петровна приставила ладонь ко лбу.
– С голоду, наверное, листья жрет.
– Не, – говорю, – играет.
– Ишь! – удивилась Анна Петровна. – Прямо как моя Мурка! Ладно, пойду в магазин. А ты бы все-таки дрова доколол.
Стал я все-таки дрова докалывать, но нет-нет да и посматривал в небо. Уж больно интересная попалась ворона!
Поленья подходили к концу, когда она бросила свой истрепанный лист. Я поднял воронью игрушку и подкинул повыше. Кружась и переворачиваясь, лист полетел к земле.
– Ты что же опять дрова не колешь?
В калитку вошла Анна Петровна с полной сумкой.
– Так я уже наколол, сейчас буду увязывать.
– Увязывай, милый, увязывай. Мы не вороны, чтобы все время играть.
Увязал я дрова, сложил в сарай, а потом снова поднял дырявый лист.
Посмотрел я на него и решил, что такому листу самое место в книге. И написал про него рассказ. Вот этот самый.
В воздухе летают желтые и красные листья. Они похожи на стаю бабочек. Так и кажется, что вот-вот сядут на цветы: флоксы и гладиолусы. Только цветов давно уже нет, потому что сейчас поздняя осень. И, покружив в небе, «бабочки» опускаются на черную землю, которую совсем скоро покроет белый снег.
Мы с Митричем шли от автобусной остановки с полными сумками. На полпути мы решили передохнуть и поставили их на землю. Митрич зябко поежился.
– Снегом пахнет!
Я пожал плечами.
– Ничего не чувствую.
– Пахнет, пахнет, – кивнул Митрич. – Есть в воздухе некое снежное ощущение.
Отдохнув, мы подняли сумки и пошли дальше.
А к вечеру и правда выпал первый снег. Я зачерпнул его ладонью и понюхал. Он пах печным дымом, холодом и опавшими листьями.
Вечером Анна Петровна принесла из магазина пакет с селедкой.
Утром приходим на кухню – а селедки нет.
Вышли во двор. Глядим, в снегу под окном появилась неровная дорожка и птичьи следы.
– Вороны утащили, – говорю.
Пошли мы по этой дорожке. Смотрим, возле калитки вороньи следы превратились в кошачьи.
– Тут у них какой-то кот селедку отобрал. Они пытались его отогнать, да не сумели.
Вышли на улицу. У колодца кошачий след сворачивал в сторону, а рядом снег продавили собачьи лапы.
– Здесь кот какую-то собаку увидел и рыбу бросил.
Недалеко от магазина к собачьим лапам прибавились следы сапог, которые исчезали за калиткой Тимофеева.
Посмотрев через забор, мы увидели и самого продавца.
– Доброе утро, – сказала Анна Петровна, – ты пакета с селедкой не видал?
– Так это ваш? – удивился Тимофеев. – Я его у Балбеса отнял. – Он кивнул на конуру. – Там еще полрыбы осталось. Возьмете?
Посмотрели мы на изжеванный пакет и решили, что брать его, конечно, не будем.
– Одного не пойму, – сказал продавец, – как этот разбойник к вам на кухню залез?
Тут я объяснил Тимофееву, что случилось на самом деле.
– Ну детектив! – усмехнулся он. – Ладно, Петровна, пойдем, я тебе другую селедку дам.
Они пошли в магазин, и Анна Петровна вернулась с новым пакетом рыбы.
А Тимофеев потом еще долго смеялся. Он назвал эту историю круговоротом селедки в природе.
Если с улицы доносится тонкий, еле слышный присвист, это значит, что наступила настоящая зима.
Он говорит о том, что без шапки уже из дома не выйдешь, что мир за окном покрыт снегом и льдом. И еще он, конечно, говорит о том, что к нам во двор прилетели снегири!
Летом рябины почти незаметно. Так, мелкие листья, желтые ягодки. Но чем меньше светит солнце, тем ярче становится рябина. Наконец, зимой, когда мир снизу белый, а сверху серый, она загорается в полную силу.
И если в иной день разойдутся тучи, то вспыхнет над нами сразу два солнца. Небесное и земное. Рябиновое.
Зимой повесил я на яблоньку дырявую железную банку и насыпал в нее семечек.
Первыми у кормушки появились синицы. За ними прилетела стайка воробьев. Сначала передрались из-за того, кому первому залезть в банку, а потом выяснилось, что семечки они не любят.
Через несколько дней я увидел на яблоньке снегирей. Они неторопливо клевали зерно и соседям старались не мешать.
К концу недели под банкой начали собираться вороны: подбирали то, что обронили другие птицы. Пробовали добраться до кормушки, да не вышло: тонкие ветви не выдерживали вороньей тяжести.
А к исходу зимы на яблоньку прилетел ястреб. Интересовался он, конечно, не семечками, а синицами. Но на него тут же с громким карканьем налетели вороны.
Увидев, как они гонят ястреба к лесу, Митрич сказал:
– Вороны – наша противовоздушная оборона!
Зимним утром я проснулся от странного звука. Казалось, за окном переливаются тысячи хрустальных колокольчиков. Я побыстрее оделся, прихватил куртку и выбежал наружу. А на крыльце я от удивления долго не мог попасть в рукав и бесполезно махал ладонью.
За ночь нашу обычную деревню подменили хрустальной. Под солнцем блестели ледяные трубы, искрились стеклянные ели, а прямо передо мной поднималась высокая хрустальная береза. Ее ветви еле заметно качались и тихо звенели.
Однако, надев наконец куртку, я подумал, что подменить за ночь целую деревню трудновато. Тут дело в другом. Несколько дней стояла оттепель, а ночью прошел дождь, который сразу же прихватил мороз. Вот наша деревня и стала хрустальной.
– Сколько лет живу, а такого не видела! – из окна во двор глядела Анна Петровна.
– Красиво-то как, а?!
– Красиво-то красиво, да только плохо.
– Почему?
– Деревья могут не выдержать такой красоты. Больно тяжела.
Анна Петровна оказалась права.
Через неделю поднялся сильный ветер, и в деревне начался такой треск, хоть уши сеном затыкай.
– Вот тебе и красота! – говорила Анна Петровна и все волновалась за нашу березу.
Однако старое дерево выстояло. Весной, когда сошел лед, оно выпрямило ствол, поднялось в прежний рост.
– Но теперь даже летом, когда я гляжу на его зеленые ветви, мне слышится тонкий, хрустальный звон.
В конце зимы я поглядел на календарь.
– Скоро весна!
– Не так уж и скоро, – ответила Анна Петровна.
– Почему? – Я показал на стену. – По календарю через два дня.
– А у меня свой календарь.
– Какой?
– Идем-ка.
Вышли мы во двор, и Анна Петровна кивнула на огромную сосульку, которая висела на углу дома.
– Вот мой календарь! Точнее не бывает.
Сосульку эту я, конечно, видел не в первый раз. Она появилась в начале декабря и росла с каждым днем. Наливалась водой в оттепели, крепла во время морозов. А к концу февраля выросла настолько, что я видел в ней свое отражение в полный рост и полдвора в придачу.
– Как она упадет, так считай настоящая весна и пришла.
Перестал я тогда смотреть на бумажный календарь и начал следить за ледяным. А сосулька эта скоро падать действительно не собиралась. Она еще больше месяца провисела на согнувшемся от ее тяжести карнизе.
Наконец утром в начале апреля под окном раздался громкий треск. Выбежав на крыльцо, я увидел, что наш ледяной календарь разлетелся в осколки и в каждом горит яркое весеннее солнце.
Первыми весной зеленеют березы. За ними – рябины, вишни и яблони. Последним листья выпускает большой дуб. Зато они сразу закрывают полнеба. А уж как осенью сбросит листья, так вся деревня выходит с граблями.
Но мы любим наш дуб. Он – самый старый житель деревни.
В мае распускаются тюльпаны, цветут яблони. Их пыльца носится по двору, словно живое золото. Она покрывает дом, сарай и нас с Анной Петровной. К вечеру мы становимся похожи на двух больших пчел.
Анна Петровна стирает пыльцу с лица и смеется:
– Май – золотое время!
У одних наших соседей есть Кузя, а у других – Барсик. И есть между ними невыясненные отношения.
Выясняют они их в нашем огороде. Происходит это по ночам и очень громко. Тогда из конуры с лаем вылетает Чернушка и начинает выяснять отношения уже с котами.
А я в такие ночи лежу и думаю, что лучше бы они не выясняли отношения, а налаживали. Только котам этого гордость не позволит.
С утра на березе у дома трещала сойка. Как начала, так и остановиться не может. Анна Петровна и полотенцем на нее махала, и лопатой – ничего не помогает.
– А что, – говорю, – погода хорошая, солнышко светит. Чего ей не потрещать?
– Когда погода хорошая, надо не трещать, а песни петь.
– Так сойки ведь по-другому не умеют.
– Эх! Вот я раньше пела! – вздохнула Анна Петровна.
– Когда это «раньше»?
– Хор у нас тут был деревенский. Из таких же старух, как я. Да только они поумирали все. Одна я осталась – солистка.
– Чего же вы никогда не поете?
– Не могу. Как запою, вспомню своих подруг и плакать начинаю.
Анна Петровна снова посмотрела на сойку.
– Ладно, пусть трещит. Может, у нее на всем белом свете тоже больше никого нет.
Вздохнула она еще раз и пошла на кухню.
А сойка так и трещала на березе до самого вечера. Но я все-таки думаю, пела.
Когда погода хорошая, старшеклассник Вася Хлебушкин выпускает своих голубей.
Подолгу они кружат над избами, то улетая к Москве, то снова возвращаясь. В такие дни жители деревни часто смотрят в небо, забыв про свои огороды.
И вроде бы никакого большого смысла в этом летании нет. А все-таки есть.
Вася говорит:
– Корова дает молоко, курица – яйца, а голубь – красоту!
И мы с ним, конечно, согласны.
В середине лета наступила сильная засуха. От жары с крыш текла смола, а на грядках сохла картошка. Я поливал огород из колодца, но это плохо помогало.
– Нет, – думаю, – одним ведром тут ничего не сделаешь.
И пошел за вторым к Ковригину.
– Привет, – говорю. – Дай ведро.
– Не дам.
– Почему?
– Потому что незачем. Скоро дождь будет. Ты на небо-то сегодня глядел?
Посмотрел я вверх и увидел, что там собираются тучи, похожие на серую, всклокоченную вату.
– Заходи, все равно домой не успеешь.
Серой ваты в небе становилось все больше, она затыкала голубые просветы и вскоре целиком накрыла деревню. Ненадолго стало тихо-тихо. А потом по листьям зашелестел дождь.
Костя вскипятил воды, и стали мы чай пить. Пробовали разговаривать, да ничего не выходит. Дождь так стучит по крыше, что нам друг друга не слышно. Костя говорит – я плечами пожимаю, я говорю – он ничего не поймет. Стали мы тогда просто в окно глядеть. И удивительно! Вроде в дожде ничего интересного нет, а смотреть на него можно долго. Не то что в телевизор.
Наконец закончился дождь, и вышли мы во двор.
– Глянь! – говорит Костя.
– Чего?
Я поднял голову и увидел две радуги. Одну большую, в полнеба, а под ней другую, поменьше.
– Надо же! – удивился Костя. – Такой сильный дождь, что сразу две радуги вылезло!
– Ну, вот что, не дал ты мне ведро, тогда давай корзину.
– Зачем?
– После такого дождя грибов должно быть много.
– Погоди! Я с тобой!
Взяли мы корзины и пошли по лужам в лес. А над нами сияли две радуги.
