Текст книги "Причем здесь Тургенев? (СИ)"

Автор книги: Станислав Кочетков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Кочетков Станислав Владимирович
Причем здесь Тургенев?

Причем здесь Тургенев?

(Анонс)

И тут на меня упала шпала!

И тут я вспомнил всё...

Я всегда считал, что самое страшное – читать описания природы у Тургенева. Этот бесконечно правильный, выхолощенный, почти кастрированный невыразительный язык, при всей точности определений и выражений, вызывают у меня абсолютное отторжение, до тошноты и головной боли. Даже полстраницы «Бежина Луга» действуют лучше всякого снотворного. Но не так давно я узнал, что гораздо страшнее – писать мемуары за олигархов.

Когда-то, еще в студенческие и послестуденческие времена, пописывал я в газетёнке «Трактиръ Дюка Билли». Газетёнка по сути своей постоянно эквилибрировала между агентством жареных новостей и абсолютно жёлтой прессой, а числящиеся в хозяевах издательства местные недо-олигархи, происходящие с хуторов и местечек Бильдюкского района Бердянской области в слободской Украине, чаще высказывали претензии и ценные указания, чем платили деньги.

Но газетёнка достаточно бойко продавалась, и даже в Киеве, и поэтому за любое интригующее и выразительное словцо всегда очень неплохо платила – особенно учитывая, что по условиям редакции, пишущие отказывались от своих авторских прав. Так и мои борзописания неоднократно появлялись на страницах «Трактира» под подписью главреда «Трактирщiкъ».

Но потом в сборнике научных работ нашего университета опубликовали мою статью по сравнительно-историческому языкознанию «О взаимосвязи длительности произношения заднеязычных фрикативных с религиозной традицией в ногайско-хазарских диалектах национальных меньшинств восточного приазовья и северного причерноморья» (хотя для многих в научных кругах принадлежность берендеев и черных клобуков к хазарской ветви языковой традиции вопрос спорный) – и меня пригласили преподавать в религиозном лицее. Заведение было закрытым, почти кастовым, среди лицеистов не было ни одного православного, а среди их родителей – ни одного беднее гривневого миллионера, всё началось с дресс-кода, а закончилось очень солидным семейным обликом, не сильно подержанным немецким авто, квартирой неподалёку от центра, дачей на побережьи, виндсёрфингом по уикендам и защитой кандидатской диссертации.

Защититься – успел, а получить диплом кандидата – не успел, майдан, АТО, обстрелы – лицеистов с их родителями как волной смыло, работа в лицее закончилась сама по себе, как, впрочем, и любая другая работа.

Можно было бы, вслед за лицеистами, уехать на территорию фашистской Украины – но не мне с моими бурятскими корнями, рязанской внешностью, русским филологическим образованием, антифашистскими взглядами и нежеланием учиться врать и приспосабливаться.

Можно было бы, вслед за многими друзьями, пойти в ополчение – но не с моим плоскостопием, диабетом, гипертонией, 150 кг на метр девяносто и плюс девять на каждом глазу.

Я остался не у дел, а после того, как градами расстреляли наш дачный посёлок, жена с пятилетним сыном на семейном опеле умотали к теще в Житомир – я остался и без семьи. Совсем один.

Начал писать в интернете – неожиданно пришла популярность. А когда количество подписчиков в фейсбуке превысило пять сотен – пошли заказы.

Не могу сказать, что я был доволен ролью литературного негра – но это позволяло мне выжить в условиях войны, причём, по сравнению с доходами не потерявших работу друзей и соседей, я зарабатывал «редко, но метко». И если разложить доходы на «помесячный паёк» – иногда получалось и поболее, чем у окружающих. Причём иногда зарплату доставляли персональным курьером из-за рубежа, и курьер в военную зону стоил чуть ли не дороже, чем те деньги, которые он мне передавал.

И тут такое – написать по нескольким десяткам интервью семейную хронику, причем с конца девятнадцатого до нынешних дней. Причем абсолютно незнакомым людям. Причем за очень хорошие деньги. И это в то время, когда Ангелина наконец-то устала от безденежья и неустроенности жизни в Житомире, разочаровалась и в титульной нации, и в евробезвизе, и в правоте папы с мамой, и в том, что флористика будет востребована при любом правительстве, и захотела вернуться ко мне обратно, причем не только с сыном, но, возможно, и с тестями.

А семейство, о котором предстояло писать, происходило непосредственно из моего родного Бильдюкска – и я никого из них не знал. А заказ пришел, как ни странно, из-за ленточки, с враждебной фашистской Украины, из Киева – в то время, как мои политические взгляды и критические статьи уже давно заслужили отдельную и достаточно стильно оформленную страничку на сайте «Миротворец». А, вдобавок, клиенты попались нудные, капризные, с амбициями, как у Ватикана, а эмоциональностью мороженой камбалы. И, следуя требованиям заказчика, я писал длинные монотонные периоды, и усыпал на каждом пятом предложении...

Дело уже близилось к концу, хронология дошла до конца 80-х годов 20 века, впереди оставался самый смутный период – перестройка, и самый мутный герой – бывший бригадир в шахте, бывший инженер обогатительного завода, бывший эффективный менеджер в разных конторах полубандитствующих олигархов Востока Украины, специалист по извлечению суперприбылей изо всех объектов и событий жизни.

Долго думал, как подать этого унылого богатея так, чтобы по сравнению предками, советскими героями войны и генералами производства его существование не выглядело совершенным провалом – и ну никак не выходило, а по интервью объездивший полмира, работавший на всех известных олигархов и бандитов, восторгающийся вкусом исландских устриц под русскую водку и свежесваренных карибских омаров под чешское бархатное пиво, но о свадебном путешествии говорящий «нормально так погуляли», неточно помнящий дату рождения родной матери, но во времена работы в минтранспорте три раза поставивший на уши всю Жмеринку из-за сбежавшего ящера, путающийся в именах племянников и племянниц, детей родного брата, но страницами рассказывающий об особенностях воспитания и содержания элитных боевых собак, так и не вспомнивший, где именно похоронен его отец, но с точностью до копейки называющий расходы, доходы, прибыль и свои личные заработки на разных фьючерсных торговых аферах и рейдерских наездах 20-летней давности...

Короче, такой специфический тип личности (повторюсь, лично я его не знал, только по интервью) не мог вызвать у меня никакого иного отношения, кроме на выбор между отвращением и омерзением.

Я крутил тему и так, и эдак, пытался подходить то с точки зрения экономической необходимости, то с точки зрения политической сообразности, то с точки зрения наследования традиций, то с точки зрения вынужденности семейными обстоятельствами – нет, всё равно получалось, что герой выбирал самый худший вариант из многих плохих, но самый выгодный для него лично.

Ведь это явный деградант по сравнению с дедом, «бильдюкским генералом», директором ГОК, построившим и развившим не только своё предприятие, но и целый комплекс глубоких рудодобывающих шахт на северо-западе от города, и кучу предприятий в самом городе, от знаменитого пивзавода и сети производственных садиков и больниц до преобразования пединститута в педагогический университет и строительства консервного комплекса, толкнувшего развитие и сельского хозяйства, и рыболовецких колхозов – море-то в 15-20 километрах на юг, а земли – плодороднейший чернозём, знай поливай...

Работа стала, встала пресловутым калёным ломом, забитым в шпалу через очко сортира последнего вагона поезда. И это при том, что сроки сдачи я уже просифонил, то есть и отказаться уже не мог – некогда и некому было перепоручить, и сделать не получалось.

И тогда я вспомнил «трактирные» времена, и решил сам для себя представить, что где-то в этих интервью «зарыта тайна». Какое-то секретное знание, о котором стараются не говорить, но оно не может не прорываться в оговорках, в умолчаниях, в общем строе мысли – когда люди сознательно не говорят о том, о чем думают постоянно, тогда в оговорках обязательно прорвется подсознание...

* * *

Я медленно и аккуратно отодвинул в сторону шпалу, сел и огляделся. Все тело болит, но вроде бы ничего не сломал: царапины, кровоподтёки, но даже крови уже не течёт. Одно стекло в очках треснуло, металлическая заушная дужка погнулась, но резинка вокруг головы очки на месте удержала. Да, знаменитый на всё приазовье белый пробковый колониальный шлем «мечта наглосакса в Африке» приказал долго жить однозначно... Впрочем, так же, как и столь нравившаяся мне летняя белая пиджачная пара с коротким рукавом, подарок жены на 10-летие свадьбы, – ах, как удобно было носить её с майкой-сеточкой: и дресс-код соблюден, в костюме, и совсем не жарко...

А вот белые сандалеты на толстенной рифлёной подошве, макеевского производства, тяжелые, как шахтёрский труд, но надёжные как защита Донбасса, выдержали мое падение в подвал с высоты шести метров! А что это такое сбоку в них...

Мама дорогая! Получается, я не сам с прогнивших балок второго этажа рухнул, получается, что это кто-то снизу из автомата очередь дал, а толстая 40-сантиметровая балка скорость пуль погасила, вот на излёте три в металлическом ранте подошвы у меня и застряли... А мои полтора центнера плюс очередь плюс встряска и привели к перелому балки и падению... Однако...

Сразу стало зябко и неуютно: интересно, сколько я в отключке провалялся, успели те, кто на первом этаже был, уйти, или нет?...

Как-то сразу резко вспотел, затряслись руки, засосало под ложечкой, похолодело в коленках. Стараясь не дышать, аккуратно переполз в угол, в тень под упавшей шпалой и каким-то будуарным трюмо, видевшим времена, если не Луи-Филиппа, то Николашки второго и нэпа с первым коминтерном. А за трюмо оказалась щель, скорее нора, которая вывела мою пыхтящую паровозом тушку через выломанную дверь прямо на лестницу из подвала.

На лестнице я был не один. Впрочем, второй – он тут, судя по всему, уже очень давно был, чуть ли не с 14-го года, потому что основательно промумифицировался: и цветом как таранка, и наощупь ненамного мягче. Я сначала аж дёрнулся, когда в сгустившейся после открытого подвала темноте вполз на что-то, а потом сообразил, на что вполз. Но когда понял, что это за нечто в каске с волчьим крюком и в пробитом насквозь обломком ржавой водопроводной трубы бронежилете с укропрапором, как-то даже успокоился и ободрился: если за три года за этой мразью не пришли ни те, ни наши, если на него не наткнулись ни мародёры, ни пожиратели падали – я в тихом надёжном месте. Особенно учитывая, как сюда попал я, как он, и то, что откуда-то сверху пробивалась несмелая полоска рассвета.

Да, так и есть, тушку так никто и не мародёрил: вон калаш ржавый рядом, вон в подсумках нетронутые магазины, вон в кобуре пистолет (судя по всему, «Стечкин», но я в этом мало понимаю, не больше, чем другие мирные жители пяти народных республик), верх броника приподымает спрятанный за пазухой сверток с хабаром, а вон чуть в стороне и вещмешок, причём довольно плотно набитый.

Неудобно вещмешок лежит, нехорошо: будешь ползти по лестнице вверх – не обползёшь. Впрочем, может, это и хорошо: нужно же понять, что эта фашистская тварь тут мародёрила, а значит, хоть и неприятно, но нужно осмотреть и сверток за пазухой, и вещмешок. Света пока ещё мало, документы не прочитаю, но вот в шмотках наощупь постараюсь разобраться.

Ага, ну понятно, как всегда: на поясе надета сумка-кобурка, в которой куча драгоценностей: часы, серьги, кольца, какие-то брошки, крестики, цепочки, коронки или зубы, ордена и медали, даже золото или серебро в темноте не разберу, размер кулака на два, вес где-то на килограмм, за пазухой – деньги, в основе своей гривни, но есть и доллары, и евро, сумму сейчас не посчитаю, но хороший такой сверток, где-то с голову маленького ребёнка. А в вещмешке...

А в вещмешке какие-то папки, и много их... Причём и застёжка, и размеры, и материал обложки – всё очень напоминает те две папки, которые в самом дальнем углу выгородки-духовки в печке на втором этаже, до которых я хотел дотянуться, когда подо мной балка проломилась. Всё интереснее и интереснее!

Наверху лестницы был приоткрытый люк, стоящий на чугунной цветочной вазе, придавленный упавшим массивным письменным столом, судя по всему, ровесником трюмо в подвале. И где-то рядом, наверное, сразу за столом, полушёпотом переругивались два голоса:

– Ты его хорошо приложил, он точно окочурился?

– Да ты же сам видел, как балку сверху скинули, у него от головы во все стороны куски полетели! – ох, хорош был наглосаксонский колониальный пробковый шлем, хоть и погиб напрочь, но мою дурную голову сохранил!

– А ты бы слазил вниз, проверил!

– Хватит время тянуть, тебе на лестницу лезть! Зачем-то же этот жирдяй в такую глушь поперся?! Не отбрехивайся, давай лестницу ставить! – ой, видно недолго я был в отключке! Совсем недолго!

– Да она короткая!

– Да не бреши, вот сюда – и до остатков балки достали!

– Ага, после того, как ты ее перестрелил, сам на неё лезь! Нужно на стену опирать, но длины не хватает – или я до люка не доберусь!

– Не ной, сейчас вот сюда поставим – дотянется! Давай сюда! – и стол у меня над головой угрожающе заскрипел, просыпался мелкой трухой и пылью.

– Ну, лезь давай!

– А ты удержишь?

– Давай быстрей, сейчас рассветёт – сначала те артой шпулять начнут, потом эти с проверками наедут, а там и комендантский час закончится – время жмёт, спрятаться не успеем! Не ной, до стены доберёшься, я слезу, снизу лестницу держать буду! – и вес на опрокинутом столе ощутимо сместился на ту сторону, которая давила со стороны навесов люка подвала.

И это родило идею, которая дала надежду. Конечно, какое-то время ушло на то, чтобы сползать вниз, отмотать в темноте калаш от таранки трупа нациста, и вернуться обратно, но я успел:

– Ну что там?

– Ой, держи, плохо стою! Тут в глубине что-то, какие-то папки...

– Сейчас снизу лестницу держать стану! – И край стола, давивший на крышку люка со стороны чугунной вазы, даже приподнялся!

И наступило время автомата. Быстро сунул калаша стволом куда-то за вазу, присел на нижней ступеньке, поднырнул задницей под автомат, уперся прикладом где-то в районе лопаток, три раза глубоко вдохнул-выдохнул и на четвёртом вдохе рывком встал – я не помню, говорил ли я, что стрелять не умею?

И всё получилось, как планировалось: калаш был толкачёвым рычагом, люк и край столешницы – полозьями полиспаста, крышка люка откинулась, стол встал на попа, лестница со стола с шумом обрушилась в яму подвала, а потом и стол улетел за ней следом.

В клубах пыли и грязи я смотрелся, наверное, как демон мести в клубах адского дыма. Впрочем, этот эффект портили напавшие на меня чих и кашель. А когда я откашлялся и прочихался, протёр очки и размазал заслезившиеся глаза – увидел: один, худенький и длинный, лежит на той шпале, которую скинули на меня. Нехорошо так лежит, очень даже картинно, как тряпка, повешенная на просушку. Лицом вверх, голова возле сандалет болтается.

А второй, тот, чей шёпот мне показался знакомым, до низа не долетел. Из бетонной плиты торчал штырь арматуры, а за этот штырь зацепился ремнём какой-то странный автомат, со складным прикладом, без мушки и с длинной ребристой трубой на её месте. Труба смотрела в мою сторону, а внизу, раскачиваясь на штыре, ухватившись одной рукой за автомат, а другой за ремень, опутавший шею, болтался Никодимыч – мой сосед по двору, из дома напротив, инвалид с негнущимся коленом и алкоголик, в прошлом хулиган и воровская шпана, а потом ополченец, отбивавший первые укропские танки на блокпосту на песчаном карьере, там же раненый, комиссованный еще в 14-м и с того года пьющий напропалую и постоянно клянчащий на бутылку.

Первое естественное желание вытащить, помочь остановила мысль – а не из этого ли автомата мне балку перебило, не его ли пули в сандалете торчат? И уже совсем другими глазами посмотрел я на то, что болталось снизу.

Впервые рассмотрел я выкатившиеся нынче глаза Никодимыча – на побагровевшем от прилива крови лице они теперь не прятались в щёлочки похмельных век. Разглядел и ухоженные, ровно обстриженные ногти на пальцах вечно грязных рук. Поперёк лица, закрывая рот, сполз дорогущий натовский прибор ночного видения, на поясе, на ремне, болталась мобильная рация, из тех, что рыбаки и пограничники берут в море, и армейская одноствольная ракетница. Он что-то пытался сказать, но недостаток воздуха и ночник мешали разобрать, что он бормочет.

Опираясь на погнутый калаш – я? калаш погнул? ну нифига себе, в жизни про себя такого бы не подумал!, – как маг из «Миров меча и магии», я присел возле штыря арматуры и наклонился к Никодимычу. Между нами оставалось не меньше метра расстояния, так что я не боялся, что он что-то мне сделает. И расслышал: «Что смотришь, москалюга гадская? Добей, сволочь православная!»

Замешкался – мне никогда не приходилось никого убивать, даже курицу. И в этот момент в воздухе завыло, заклокотало, зашуршало – начался укропский обстрел.

Первые взрывы лягли рядом – земля заходила ходуном, штырь арматуры согнулся – и Никодимыч рухнул в подвал. И тут же с верхушки обломков «генеральшиной башни» разом рухнул целый ряд шлакоблоков – и в аккурат на тушку Никодимыча. От удара подпрыгнул и перекувыркнулся в воздухе уже гнутый странный его автомат, кровавые ошметься плеснули на стенки подвала, на трюмо...

Я от разрывов аж сел на землю, потом повалился спиной, пребольно ударившись по недавним синякам о какой-то острый камень. И, не вставая, на четвереньках, рванул к своему «Штирлицу», к 401-му «Москвичу», «тарантайке», «драндулету», «ретрохламу», который достался мне от дедушки, и который я успешно восстанавливал и переделывал на протяжении всей довоенной семейной жизни...

* * *

Ах, как хорошо и вкусно было после такой бурной ночи сначала утоптать три горячих сосиски с, правда, вчерашним, подсохшим городским батоном, запивая все это дело свежайшим мацони, а потом на этот перекус уложить окрошку на квасе с горячим хачапури, запивая турецким кофе! Начальник архива МГБ Олежка Хвалабия, с вечера с удовольствием откушавший со мной 0,75 вискаря и зашлифовавший это местным самогоном, с утра предпочитал грузинскую кухню с небольшими дополнениями. Обожрав, таким образом, районный отдел МГБ (ну надо же мне было чем-то заняться, пока они папки из вещмешка шерстили!), уснуть я не смог: при словах, что там остались ещё минимум две папки, мумия навозовца с 14 года и два странных мародёра, Олег поднял на уши всех, вызвал и ОйВСЁ-шников, и, естественно, войсковую разведку и контрразведку, не говоря про спецназ МГБ.

Вдруг у меня после кофе прыгнуло давление – но и тут я не смог соскочить, рядом со мной на переднем сиденьи «Штирлица» посадили такую ... врача или медсестричку – я ещё не знаю, но то, что она и без всякого кофе у мёртвого давление поднимет... И не только давление – если бы не сынишка, впору бы задуматься, так ли нужна мне жена Ангелина... Впрочем, об этом пока рано, потому что «Штирлиц» второй раз за эти сутки покидает пределы Кишмышенского укрепрайона и переезжает Большую Калку в месте наибольшего разлива, на «большой петле восьмёрки», по полузатопленному железнодорожному мосту.

Во мне борются два разных чувства: с одной стороны «Ой, мама! Как, нет, КАК я тут уже два раза сегодня проезжал, тем более ночью, да тут и рельсы из воды не видны, чуть рулём крутанёшь – и бултых ракам на корм!». С другой стороны, в зеркала заднего вида я злорадно улыбаюсь ОйВСЁ-шникам: воякам что, их БРДМ-ы рядом плывут, а тем, на тяжелых джипах с широкой колеёй на раскачивающемся под водой железнодорожном покрытии...

Но «Штирлиц» ползёт вроде уверенно, узкая колея, высокий клиренс, высокие и узкие колёса 401-го Москвича, реношный дизелёк под капотом, полный привод от Ауди, сзади двое в полной боевой, спереди я и медичка, только пружины с рессорами поскрипывают. Вот и северо-западная окраина города, бесконечный частный сектор, район «7 Ноября»... На улице Крупского осталось 6 домов с крышей из 300 с лишним, в Дворцовом тупике – ни одного из 120, только на Водовозном объезде из семи домов пять с крышей, у одного даже стёкла целые...

Поставил машину в том же месте, что и посреди ночи – все на месте, все как было в начале четвёртого утра, только наглый жирный ворон уже склёвывает ошметья Никодимыча со стены, даже улетать не собирается. И мумия в подвале тоже на месте. Вояки с ОйВСЁ-шниками разбежались, шустрить начали, а меня «вдруг повело» и улёгся я на длинном переднем сиденьи так, что ноги – на улицу в открытую дверь, а голова на коленках медички, Марьяны, которая мне пульс щупает. Лежу, смотрю, тону в её глазах чёрных, глубоких, в ямочках на щеках, в пышных чёрных локонах прямых волос, её тоненькие пальчики мне кудри русые перебирают – ляпота!

Тут открылась задняя дверь, скрипнули рессоры и раздался голос Олега:

– Нет!

– К-как въи нье поньимаййете, этто же частный докьюмент, прайваси, этто нужно вьернуть владелльцам!

– Я ещё раз говорю «Нет!» Частный? Счета в иностранных банках с паролями доступа и восьмизначными суммами – частный? Чей? Смотрим на владельцев: «Длинный», «Жмот», «Старыга» – это что, имена владельцев?

– Нне-эт, но вьедь этто...

– Это клички! Погоняло, позывные, как угодно называйте! Это бандитский капитал, награбленный на нашей земле, вывезенный незаконным образом в западные банки в обход налогов и законов, и принадлежать он должен не бандитам и ворам, а той стране, на чьей земле он награблен! Точка! Разговор окончен! Смотрите по этому поводу статьи нашей Конституции и соответствующие пункты международных соглашений по борьбе с коррупцией! По машинам!

– Олег, а Олег?

– Чего тебе?

– Ну, я знаю, что мне нельзя, но ведь хочется... Ты мне скажи, что, все 78 папок – это всё бандитская черная бухгалтерия? Мы теперь не нищая республика, а богатая страна?

– Скажешь тоже... Не были мы никогда нищими и не будем! Нет, конечно, но то в папках, что не бухгалтерия – оно пострашнее бухгалтерии будет...

– Компромат, да? На всех, начиная с перестройки?

– И в кого ты такая умная зараза, а, жирдяй? Ладно, я тебе этого не говорил, а сам ты можешь о чём угодно догадываться...

– Тогда ещё скажи, зачем ты этих международных уродов с собой брал, если это стране так важно?

– Ой, Сашка... Умный-умный, а иногда такой тупой... Вот скажи мне, когда-нибудь этот район был под укропами?

– Ну, они сюда в июле 14-го входили...

– Входили? На сколько? На час?

– Ну там и часу не было, быстро выбили!

– Вот! И с того времени уже целых три года они сюда лезут, и лезут, и лезут – зачем? Район никакого стратегического значения не имеет, заводов нету, полезных ископаемых нету, связи с городом, кроме моста, нету, весь в низине, то есть любой пупырь вокруг для района – господствующая вершина, все здания разбиты, люди давно эти дома покинули – а они каждый день – каждый! целых три года! – обстреливают его вечером и утром, отправляя по району в среднем один вагон боеприпасов!

Думай, Сашка, 365 дней в году, три года, вагон в день – сколько всё это стоит? А сколько мы тут их народу накрошили, вспомни, на Мечебиловском кладбище из погибших тут, только урны из крематория по 4 на квадратный метр, да площадь сколько квадратных километров? За что они могли такие деньги и такие ресурсы выбрасывать?

– Ты думаешь, всё дело в этих папках? В компромате и счетах с паролями доступа?

– А у меня других вариантов просто нету!

– И зачем тогда ЭТИ здесь? Они ведь, к гадалке не ходи, тут же всё укропам доложат?...

– И что после этого должны сделать укропы?

– Ну, если для них это так страшно и так важно, или попытаться отбить, или, наоборот, попытаться договориться...

– Правильно! Потому пусть стучат! И мы ещё посмотрим, какой из этого стука прок выйдет: денег, конечно, мы им ни копейки не дадим, а вот с компроматом мы ещё очень даже поторгуемся!

– И ещё, Олег, помнишь, я тебе сверток и кобуру отдавал...

– Ну, кобуру твою оформим как найденный клад, ордена и музейно-исторические цацки передашь в музей краеведческий, остальное – тебе.

– А свёрток?

– Сашка, какой свёрток? Да там гривен больше половины купюр, кому такая макулатура нужна, если ты республике этими папками вернул больше миллиарда! Миллиарда, Сашка, и вовсе не гривен!!!

– Так значит...

– Да забирай ты этот свёрток и не порть мне отчетности! Всё, ехать надо, вставай!

– Тогда последнее...

– Ну что ещё?

– А вот этот заказ на мемуары и... А чьё оно все, Олежка?

– С заказом всё совсем непросто, особенно в связи с Никодимычем. Мы его давно подозревали – он один с того блокпоста живой остался, но никакой особой деятельности не было: ну, бухал, ну, попрошайничал, ну, мародёрил по мелочи. Смотри, ты заказ через интернет получил? И наверняка не от родственника генеральши? Потому, с чего ты взял, что эти интервью они действительно для мемуаров давали?

Вот и получается, что тебе дали заказ на мемуары, чтобы ты сам, своей головой докопался до истины, и эти архивы изъял. А чтоб они не попали в наши руки, рядом с тобой крутился Никодимыч, чтоб грохнуть тебя в нужное время и архивы изъять. Боюсь даже предположить, какой по счёту у него был такой заказ, наверняка же ты не первый у него.

А вот чьё оно... Поверь, Сашка, школьной дружбой нашей тебе клянусь, этого тебе лучше не знать. Никогда. И мне бы тоже лучше не знать, но нельзя...