Текст книги "Не от мира сего"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

11

Но утром нового дня всегда появляются новые заботы, которые откуда-то лезут сами, как трава весной. И все срочные. Сначала вызвал прокурор, который ввёл правило, чтобы каждый работник раз в неделю рассказывал о своём житье-бытье. Сегодня оказался день Рябинина. Потом пришёл гражданин, которого он вызывал давно, а тот лишь вчера приехал из командировки. Затем прибежала Маша Гвоздикина и попросила проверить курсовую работу о причинной связи. После неё сразу же позвонила Демидова и сообщила, что вечером партсобрание. Потом пришёл работник милиции за статистической карточкой, которую Рябинин должен был отправить неделю назад. Звонили с обувной фабрики и просили прочесть лекцию о новых законах… Звонили из жилищной конторы и спрашивали, можно ли подобрать статью квартиросъёмщику, который держит трёх собак и всех лохматых.

Только в двенадцать часов Рябинин пододвинул к себе телефон. Он не знал, сколько человек входит в съёмочную группу, и решил начать с поиска режиссёра.

Телестудия оказалась сложным современным предприятием. Он долго плутал по телефонам творческих объединений, редакций и каких-то хозяйственных отделов. Наконец любезный девичий голосок переспросил:

– «Труженицы хрустальной колбы»? Да, по нашей редакции. Режиссёр Макридин.

– Как ему позвонить?

– А он в командировке. Снимает фильм о Байкале.

– Ну-у-у…

Остановиться Рябинин не мог – он был весь в этом деле. Но жизнь вмешивалась в его расчёты. Видимо, он так сказал «Ну-у-у», что девушка добавила:

– Знаете, по-моему, он уже приехал, но в студии пока не возникал. Позвоните домой.

Она назвала номер телефона. Только положив трубку, Рябинин подумал, что не мешало бы спросить его имя-отчество. Он мог узнать у неё и состав всей группы. Но тогда пришлось бы представляться, они бы узнали про звонок из прокуратуры, приготовились бы к вызову, всё обсудили бы… Он предпочитал внезапность.

Рябинин набрал номер телефона квартиры Макридина.

– Слушаю, – ответила женщина.

– Здравствуйте. Видимо, я говорю с Макридиной…

– Вы говорите с Самсоненко.

Рука дёрнулась и придавила рычаг аппарата. Но это сделал не он: это рефлекс сунулся вперёд него. Мало ли Самсоненко в городе! Да и ошибиться мог, не тот номер крутанул.

Второй раз кружочки вертел аккуратно, выверяя каждую цифру.

– Слушаю, – сказал тот же голос, словно пропущенный через металлическую трубу.

– Мне нужен Макридин.

В трубке стало тихо. Мало ли в городе Самсоненко…

– Да-да, – дадакнул приятный мужской баритон.

– Здравствуйте. С вами говорит следователь прокуратуры Рябинин.

– Я вас знаю, – перебил Макридин.

– Откуда?

– Мне про вас рассказывала жена.

– Какая жена? – спросил Рябинин, хотя спрашивать было уже ни к чему.

– Самсоненко, заведующая лабораторией. К вам зайти?

– Да.

– Через час буду.

Рябинин положил трубку. Он сразу устал. Какая-то бессильная истома легла на тело, будто он отстоял смену в забое или сошёл с марафонской дистанции. И вместе с этой физической опустошённостью пришла обида – ни на кого и ни на что. Но тем сильнее обида, когда не на кого обижаться.

Он уже знал, что Макридин тот, кто ему нужен. Знал по ряду признаков: его женой оказалась Самсоненко, они давно всё обсудили, режиссёр ждал его вызова… И говорил таким голоском, который хоть мажь на хлеб вместо варенья. Это голос виноватого. И Самсоненко всё знала – вот почему замерла на допросе её рука с сигаретой. Теперь съёмочная группа не нужна.

Рита Виленская искала в людях необыкновенное. А вот как просто: муж снял фильм о жене, а заодно прокрутил роман, как киномеханик прокручивает любовный фильм. Но, может быть, Рябинин не прав? Можно ли судить этого режиссёра поступком Виленской? И можно ли судить, не зная человека. Вдруг к нему войдёт обаятельная, незаурядная личность, и Рябинин поймёт увлечение Виленской, и вся эта история глянется совсем иначе…

Но ему почему-то не хотелось видеть режиссёра.

12

Ровно через час, как и было обещано, в кабинет вошёл высокий гибкий человек. Он улыбнулся и благожелательно протянул руку:

– Макридин к вашим услугам.

Видимо, от того ветерка, который вбежал вместе с режиссёром, карандаш покатился по листу бумаги и упал на пол. Поэтому Рябинин не смог пожать протянутую руку – он полез под стол за карандашом. Когда распрямился, руки уже не было, но Макридин ещё улыбался.

– Садитесь, – предложил следователь.

Режиссёр сел, расстегнул куртку из матово-жёлтой мягкой кожи. Рябинин точно не знал, но, кажется, эту кожу сдирают с молодых оленят. Из-под куртки сразу вышмыгнул широкий галстук-трапеция в крупную рыжую кляксу по белому полю. Верхняя пуговица перво-снежной рубашки была расстёгнута.

– Разрешите закурить?

– Пожалуйста.

Макридин достал ослепительную коробочку сигарет, которых Рябинин никогда не видел, и легонько бросил на стол перед собой, как игрок бросает карту. Затем щёлкнул по её краю крепким полированным ногтем. Из коробочки выскочила ровно одна тонкая длинная сигарета – Рябинину даже показалось, что у неё есть талия. Макридин взял сигарету двумя пальцами, описал ею дугу над столом, поднёс ко рту и прищемил углами больших, набухших губ. Зажигалка появилась в руке сама, из воздуха, из рукава оленьей куртки – хромированный параллелепипед без единой помарки. Он щёлкнул им, откинулся на спинку стула и пустил над своей головой грибок дыма. Тот вроде бы попахивал коньяком.

Знакомые Рябинина, неглупые, образованные люди, часто упрекали его за скоропалительные суждения о людях. Да и коллеги иногда упрекали. И он никак не мог убедить в достоверности своих оценок – не было ни цифр, ни расчётов.

Он не знал, что Макридин за работник, как ведёт себя в коллективе и какой в семье. Но он уже знал о нём главное, самую суть, из которой вытекал и работник, и товарищ по работе, и семьянин. Правда, доказать это Рябинин не мог.

– Я недавно приехал с Байкала, – сообщил режиссёр. – Снимал интересный фильм.

– О чём же?

– Очень красивый фильм.

Макридин откинул головой нежидкие седеющие волосы, вдохновенно вскинул руку и провёл ею в пространстве, показывая незримый фильм:

– Представляете? Байкал! И могучая природа! Скалы, сосны, кристальная вода – и всё в солнце и воздухе. Это будет гимн свету, гимн прекрасному, гимн оптимизму…

Да знает ли он, зачем его вызвали? И знает ли про смерть Виленской?

– Расскажите, какие у вас были отношения с Виленской, – мрачновато перебил Рябинин.

Режиссёр споткнулся на очередном «гимне» и опустил парящую руку.

– Скрывать ничего не собираюсь. Когда я снимал хроникальную ленту «Труженицы хрустальной колбы»…

Макридин иронично улыбнулся, приглашая улыбнуться и следователя такому дурацкому названию фильма.

– …то, откровенно говоря, увлёкся Ритой Виленской. Она довольно тонко понимала искусство кино, чувствовала поэзию, стиль. И была прекрасной помощницей, консультировала по специальным вопросам. Мы как-то сблизились.

– Встречались только на работе?

– Нет, встречались и в иных местах. Разумеется, это не афишировали.

– Виленская знала, что Самсоненко ваша жена?

– Нет, этого в институте никто не знал.

– Ну, а жена про Виленскую знала?

– Видите ли, она понимает, что я человек творческий. На лёгкий флирт смотрит сквозь пальцы.

– Ну, а у вас с Виленской был лёгкий флирт?

– Не совсем. Я ею увлёкся.

Ни чёрта ты не увлёкся, подумал Рябинин. Разве так говорят про увлечение?..

– От врачей и следователей ничего не скрывают, – улыбнулся Макридин той улыбкой, когда надеются на мужское понимание. – Духовная близость у нас, так сказать, переросла в физическую.

– Жена и про это знала?

Впервые Макридин немного помолчал.

– Мы с ней на эту тему не говорили.

– Ну, и во что это потом всё выросло?

Режиссёр не замечал грубоватых вопросов. Они ему были нужны не больше, чем телевизору переключатель программ, – только поверни ручку, а уж говорить и показывать он будет самозабвенно, никого и ничего не замечая.

– Видите ли, Рита подкупала только с первого взгляда. Потом я заметил, что мир она ощущает розовато-усложнённым. Но, боже мой, жизнь и так сложна! Она хотела видеть во мне какого-то романтического героя в пурпуровом плаще. Какого-то современного Дон-Кихота. Согласитесь, глупо. В ней была старомодность наших бабушек. Упаси бог прийти к ней после пары фужеров сухого вина или поцеловать на улице…

– Зачем? – перебил Рябинин.

– Что – «зачем»?

– Зачем целоваться на улице?

– Бывают же порывы. В общем, мы с ней расстались.

– Я не понял: вы любили её?

– Что такое любовь, товарищ Рябинин?! Человечество существует тысячелетия, и до сих пор этого никто не знает.

– Вы тоже не знаете? – усмехнулся Рябинин.

– Я считаю, что любовь – это сублимация сексуальных потребностей.

– Ага, – кивнул Рябинин, – красиво и научно.

Макридин не сомневался в единомыслии следователя. Он считал, что все мужчины состоят в заговоре против женщин. Но Рябинин состоял в других заговорах.

– Она вам писала?

– Да, было одно письмо на Байкал.

Режиссёр даже не пытался скрывать. Нет, это была не честность, это была убеждённость в своей непогрешимости.

– Где оно?

– Где ж оно… Теперь не помню…

Впервые за весь допрос Макридин не улыбался. Он вдруг начал долго и тщательно застёгивать пуговицу на рубашке, словно только сейчас почувствовал свободный ворот. И перестал смотреть на следователя, потому что при застёгивании верхней пуговицы удобнее всё-таки глядеть в потолок. Оказывается, он пытался скрывать. Почему же всё рассказывал, а тут засмущался?..

Ну конечно. На редкость примитивно. В основе человеческой подлости всегда лежит примитивность. Ах Рита Виленская! Осуждая её за самоубийство, он всё-таки мог понять ранимую душу, которая не перетерпела своей страшной минуты. Но вот почему она полюбила этого человека в куртке из ласковой кожи, содранной с оленёнка, он понять не мог.

– Нет, вы помните, где письмо, – убеждённо заверил Рябинин.

– Товарищ следователь, ну куда девают письма?! Где-нибудь валяется. Может быть, в рабочем костюме…

– И вы сможете его принести?

Макридин потянулся рукой к вороту.

– Рубашка уже застёгнута, – сообщил Рябинин.

Тогда режиссёр передумал и полез за сигаретой.

Теперь он закурил без позы, как человек, которому просто хочется курить.

– Принести не могу. Его нашла жена.

– Нет, не нашла! Вы ей сами дали.

– Да? – приятно удивился Макридин прозорливости следователя. – Действительно, кажется, отдал.

– Зачем же?

– Как вам объяснить… Уж очень это письмо было художественно написано. Конечно, не без сентиментальности, не без парадоксов. Но были стиль и душа. Прямо Татьяна к Онегину. Поймите, я человек творческий и мне захотелось поделиться с женой, как делятся хорошей книгой.

– Куда Самсоненко дела письмо?

– Не знаю.

– Знаете, – певуче сказал Рябинин, – И я знаю. Она его отдала Виленской.

– Да? – опять приятно удивился Макридин.

– А зачем?

– Прочла мораль, что нехорошо приставать к мужчинам. Но я жену за эту акцию порицаю, – спохватился он.

– Ах, вы порицаете…

Сразу после этой «морали» Виленская сожгла своё письмо, которое как бумеранг вернулось к ней, полоснув по сердцу. Больше неясностей не было. Следствие закончено. Режиссёру осталось подписать протокол. Он получался короткий: если Рябинин волновался, то никогда хорошей записи не выходило.

– Мы не ханжи, – заметил Макридин, расписываясь под текстом. – У всех бывают романы. Надеюсь, она покончила не из-за любви?

– Нет, не из-за любви, – убеждённо ответил Рябинин. – С любовью она уже справилась. Виленская покончила с собой из-за вашего предательства.

Макридин смотрел на следователя, обидчиво сложив сочные губы. Этого он не ожидал. Видимо, он привык, чтобы его понимали. Ну а тех, которые не понимают, можно всегда избежать. Кроме следователя.

– По-моему, – нравоучительно сказал режиссёр, – слово «предательство» в этой истории неуместно.

– Почему же? – Рябинин удивился, теперь пришла его очередь удивляться, – Сначала вы предали жену. Потом предали любовь. А потом предали Виленскую.

– Слово «предать» относится к Родине, – уточнил Макридин.

– Нет уж! – отрезал Рябинин и встал. В начавшемся разговоре сидеть он уже не мог. Вскочил и режиссёр, расплескав полы своей широкой куртки.

– Нет уж, – повторил Рябинин. – Предатели ни с того ни с сего не получаются. Они сначала предают жён, детей, работу, товарищей… А потом Родину. Родина-то и состоит из наших друзей и близких, из нас с вами, из любви, из верности. Лично я бы вам никогда и ничего не доверил.

– В моих действиях нет состава преступления! – повысил голос Макридин, вспомнив про закон. Он уже проконсультировался.

– К сожалению, в кодексе не хватает статьи. Одной, но самой главной. Я бы её внёс под номером один. Статья номер один – о человеческой подлости.

– Жена предупреждала, что вы человек неделикатный.

– Смотря с кем, – сказал Рябинин, сдерживая бесцельную злость.

И вдруг Макридин улыбнулся – посреди словесного боя и ярости улыбнулся своей младенчески-обаятельной улыбкой, безотказно действующей на людей. Рябинин даже умолк.

– Надеюсь, эта история на моей работе не отразится? – спросил он из-под улыбки.

Вот ради чего улыбался. И ни разу не пожалел Виленскую, хотя бы ради вежливости. Рябинин попытался принять безразличный вид – это помогало сдерживаться.

– А то вот так влипнешь в историю из-за человека не от мира сего, – разъяснил режиссёр.

– Она от мира сего, Макридин. От нашего. Это вы не от сего мира, а ещё от старого, от уходящего.

Но режиссёр не слушал. Его не интересовало мнение следователя. Он беспокоился за своё место в студии.

– На работе не отразится? – переспросил он.

– Обязательно отразится! – звонко сказал Рябинин, да, пожалуй, уже и крикнул, подступая к режиссёру. – Я завтра же поеду на студию и сообщу начальству. Я соберу ваш коллектив и всё расскажу ему. Я пойду в газету и покажу дело корреспонденту… Я напишу представление в Москву, в комитет по телевидению. Я всюду пойду, Макридин! Потому что вам нельзя снимать воздушное, солнечное, оптимистичное… Вы не только хрустальные колбы перебьёте – вы людей-то на своём пути…

Видимо, Рябинин упорно наступал на него грудью и голосом. Макридинская улыбка пропала – только остались растянутые губы, застывшие, как резина на морозе. Глаза пожелтели: от ярости ли, от коричневого ли сейфа, к которому загнал его следователь…

Макридин нащупал сзади дверь. Его ловкое тело только полыхнуло в проёме жёлтым светом и пропало. Но в проёме мелькнуло и чьё-то лицо.

Рябинин взялся за виски и вышел в коридор.

У паровой батареи стояла Шурочка. Теперь она не плакала, но глаза у неё так и остались красными. Без белого халата она казалась ещё меньше.

– Устали? – спросила Шурочка.

– Немножко.

И он впервые за этот день улыбнулся.