Текст книги "Кембрийская глина"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Назовите вашу фамилию, – потребовал прокурор.

– Это жена Юханова, – догадался Рябинин.

– Я пришла сама, – встрепенулась Ковалёва.

– Вы поздно пришли, – холодно ответил следователь.

– Она допрошена? – поинтересовался прокурор.

– Механик жил отдельно, брак не зарегистрирован. Кстати, где Юханов сейчас?

Ковалёва глубоко вздохнула и окончательно обмякла:

– Сбежал. Забрал деньги и сбежал.

Рябинин допросил Ковалёву, которая сразу призналась, что поставила Юханову печать в паспорт. И тут же начала плакать, словно наконец прорвались все накопленные слёзы. Сквозь эти всхлипы Рябинин всё-таки понял главное…

Перед ним сидела одна из тех женщин, которые добровольно становятся тенью мужчины, полностью теряя своё лицо. У Рябинина не поворачивался язык назвать это любовью.

Механик жил на два дома: в своей холостяцкой квартире и у неё. О делах он не говорил. Если спрашивала, то глядел так, что она замолкала. Или уходил, хлопнув дверью. Зачем ему понадобилась печать пивзавода в паспорте – она не знала. Ковалёва даже не знала место его основной работы. Потом дошёл слух, что на маслобазе крупная недостача. А потом Юханов спрятал у неё чемодан с деньгами. Тогда она стала ходить в прокуратуру. Сейчас было некогда разбираться, какова степень её соучастия в краже, – это потом. Он отпустил Ковалёву и теперь ждал проектанта маслобазы, который давно был на пенсии. Рябинин рассматривал пожелтевшие чертежи. Никакого маслопровода в них не было. Не провёл же его механик специально?

Когда привезли старого инженера, Рябинин извинился перед ним за то, что потревожил. Пенсионеру было за семьдесят. Он удивлённо сел перед следователем и долго смотрел на чертежи. Потом заулыбался и радостно глянул на Рябинина:

– Давненько это было.

– Давно, – согласился следователь.

– А что, взорвалось? Или сгорело? – тут же забеспокоился старый инженер.

– Нет, – тоже улыбнулся Рябинин. – Просто я хочу, чтобы вы растолковали мне чертёж.

Старик внимательно разглядывал следователя, светясь белым бескровным лицом. Он был в том философском возрасте, когда человек уже ничего не боится. Но всё-таки лёгкое напряжение в нём чувствовалось. Инженер перевёл взгляд на чертёж, недоумевая, что тут нужно растолковывать.

Он надел очки и смотрел долго и тихо, поникнув над ватманом. Рябинин даже подумал, не уснул ли тот с открытыми глазами. Следователь несколько раз кашлянул. Инженер снял очки.

– Давненько это было, – повторил он.

– Всё ли нанесено на чертёж? – осторожно спросил Рябинин.

Вопроса про маслопровод он пока не задавал – это был бы наводящий вопрос. Инженер опять надел очки и принялся рассматривать чертёж. Он только пожёвывал губами. Рябинин терпеливо ждал, понимая, что старику вспоминать было трудно.

Вдруг тот как-то побежал глазами по краю чертежа и обежал его весь, описав взглядом прямоугольник. Потом отставил бумагу дальше, пытаясь что-то понять издали. Его губы опять зажевали, словно он хотел ими ухватить мысль, которая никак не ухватывалась.

– Что? – спросил Рябинин, не выдержав.

– Нет-нет, просто так.

Следователь уже видел, что не «просто так» – инженер что-то вспомнил, но стал поспешно объяснять технические подробности баковой ёмкости маслопроводов и насосов. Он водил по линиям, и Рябинин терпеливо следил за его карандашом. Наконец, побегав по чертежу, карандаш устало замер.

– Прошу рассказать то, о чём вы вспомнили, – мягко попросил следователь. – Это очень важно.

Инженер помолчал, вздохнул и начал медленно рассказывать, изредка заходясь кашлем:

– Это была, в некотором смысле, позорная история, в которой вроде бы оказался виновным я. Неприятно вспоминать. Сначала планировали подвозить масло по воде и закачивать в баки. Я спроектировал, маслопровод проложили. Оказалось – мелководье. Баржи с грузом не могут подойти. Пришлось вести железнодорожную ветку. А маслопровод списали в убытки.

– Фактически куда он делся? – спросил Рябинин.

– Никуда. – Инженер пожал плечами. – Так и остался в земле. У нас это называется консервацией.

– А пользоваться им можно?

– Элементарно. Открыл задвижку в баке – и пожалуйста.

Рябинин помолчал: действительно, всё было элементарно. Масло само текло в руки – в нечестные руки: бери вёдра и черпай.

– Скажите, – задал последний вопрос Рябинин, – при проверке системы маслопроводов, скажем, инвентаризационной комиссией или технической комиссией… Неужели нельзя было обнаружить эту трубу?

– Конечно, можно. – Он подумал и добавил: – Я уже старый человек и скажу вам откровенно: инвентаризация на маслобазах трудоёмка. Вот и халтурят, делают формально. А этот маслопровод забыт. Кроме меня, никто и не помнит. Да и я-то забыл. Впрочем, один человек о нём должен знать обязательно.

– Механик?

– Механик.

* * *

На следующий день Рябинин пришёл в прокуратуру рано. Как всегда в ожидании какого-нибудь события, он плохо спал ночь – всё думал об этом «масляном» деле. Часов с пяти сон превратился в забытьё. Так и лежал до восьми, покачиваясь на волнах дремоты. Уже не думал, да и о чём теперь думать – оставалось только ждать Петельникова.

Сейчас Рябинин ждал его звонка, ждал, абсолютно ничего не делая, посматривая в окно и листая «Социалистическую законность». Он даже читать не мог. Такое состояние наступало обычно к концу дела. Он удивлялся, откуда организм знал, когда оно кончится. Вот сейчас не осталось сил ни капли – только на последний допрос. Но будь дело нераскрытым, тянись ещё месяц – и силы бы нашлись.

В кабинет вошёл Юрков. Последние дни они почти не виделись.

– Поздравляю, – буркнул Юрков и тяжело сел напротив. – А мне за арест Топтунова – выговор. Строгий.

Рябинин молчал. Утешать он не мог. И не хотел. Юрков потёр щёку, и Рябинин заметил, что тот не брит. Или брит, но кое-как – кустиками. На подтянутого Юркова это было непохоже.

– Переживёшь, – наконец промямлил Рябинин.

Юрков вздохнул и глухо сказал, разглядывая пол:

– Ухожу. Рапорт уже написал.

– Куда?

– Всё туда же, – усмехнулся он. – Как говорят в кадрах, «в народное хозяйство».

– Обиделся? – зло спросил Рябинин.

Юрков промолчал – только криво дёрнулась верхняя губа.

– А зря обиделся. Выговор влепили правильно. Ты человека незаконно арестовал. Ошибся? Ошибся. Я тебя пойму, прокурор тебя поймёт. Но люди не поймут.

– Вот поэтому и надо уходить, – вставил Юрков.

Рябинин знал его много лет. Юрков любил следствие, себя не щадил, пропадал в прокуратуре дни и ночи, провёл много трудных дел и получил не одну благодарность. А теперь допустил ошибку, простительную для человека и непростительную для следователя.

– Нужно сделать вывод, – мягко сказал Рябинин.

– Какой, Сергей?

У Юркова это вырвалось так искренне, что Рябинин уже его жалел.

– Толя… Мне кажется, ты перепутал, вернее, слил два понятия: «следователь сомневается» и «следователь подозревает». Мы должны всегда сомневаться, но мы не должны всегда подозревать. Как это ни парадоксально, но следователь может работать только тогда, когда он верит людям. Я изобличил механика, знаешь, почему?

Потому что поверил Топтунову, Кривощапову, сторожу, рабочим. Не поверь им – и не было бы дела. Запутался бы.

Юрков слушал, слушал, насупившись, но внимательно. Он сейчас кое-что переоценивал. В таких случаях требуется только участие да умное слово.

Без стука вошёл Петельников и молча протянул им руку.

– Ну, ладно, – сказал Юрков, поднимаясь.

– Так что мы ещё поработаем, – заключил Рябинин и, как только закрылась за ним дверь, спросил инспектора: – Что такой весёлый?

– Топтунов пришёл в себя.

Рябинин понял, что он тоже улыбается.

– А чего разодет? С танцев?

Петельников был в своём лучшем костюме.

– Да, ночку поплясал. Под хорошую музыку – неплохо, – улыбнулся он.

– Всё этот… шейк? Или казачок? Что теперь танцуют?

– Нет, Сергей Георгиевич, танцевал танцы попроще. Краковяк да барыню.

– Познакомился с кем?

– А как же! Для того танцы и придуманы.

– Может, новых знакомых мне представишь?

– С удовольствием. Собирайся, надо проехаться.

– Ну?!

– Можно бы, конечно, тебе и не ехать, но хочется сделать сюрприз. У меня на улице «Волга».

Если Петельников считал, что лучше проехаться, то надо проехаться. Только нечего было прельщать «Волгой» – за тайной Рябинин поехал бы и на лошади. На всякий случай он захватил портфель с протоколами, потому что встречи следователя отличаются от нормальных встреч тем, что иногда их приходится оформлять документально.

Машина сорвалась с места. За рулём сидел Петельников. Рябинин знал, что сейчас начнётся виртуозная езда с обгонами, с превышениями скорости и визгом тормозов на поворотах. Как её называл инспектор – спортивная. Однажды лично начальник райотдела внутренних дел отобрал у него права.

– Будешь лихачить, пересяду на трамвай, – предупредил Рябинин.

– Для лихости у меня сегодня маловато сил, – признался инспектор.

Он был чисто выбрит, но лёгкая синева под глазами и какая-то едва заметная серость на щеках делали лицо несвежим. И всё время щурился, словно его слепили встречные фары. Эти ночные «танцы» даром не проходят. Рябинин не раз замечал, что не спали они синхронно: если инспектор выходил на след, то у следователя начиналась бессонница.

Машина долго ползла по центру – тут и при желании акселератором не поработаешь. Миновав главные улицы, Петельников поехал быстрее. Рябинин думал, что они спешат на маслобазу, но машина пересекала город в другом направлении. Спрашивать он не хотел.

– Надеюсь, Сергей Георгиевич, едем на последнюю встречу, – сказал инспектор. – И точка. Конец.

– Мне ещё вести следствие, – заметил Рябинин.

– Это будет уже тихое следствие.

– Уголовному розыску следствие всегда кажется тихим, – буркнул Рябинин.

– А всё-таки мы ловко с тобой управились, а?

– Нет, Вадим, не ловко.

– Почему? – Инспектор даже отпустил глазами улицу. – Преступник-то у меня на крючке.

– А Топтунов у нас где?

– Ну, Сергей Георгиевич… Розыск и следствие похожи на бой. А в боях бывают и раненые, и даже убитые.

– Бывают, – согласился Рябинин. – Но моя вина ещё и в том, что я увлёкся одной версией – Кривощаповым.

Машина уже бежала по тихим улицам. Старые дома сменились высоченными двенадцатиэтажными башнями, пошли окраины. Центр города оставался неповторимо старомодным, историческим, и люди берегли его. Поэтому вся новая архитектура окружала город высокой зубчатокаменной грядой, которая официально именовалась сухим словом «жилмассив». В новых районах было полно света, простора и тишины. Дома стояли друг от друга далеко, они утопали бы в зелени, не будь такими высокими. По панелям шли редкие прохожие, и не было заторного потока машин, который так раздражал в центре.

Инспектор ехал по широкому проспекту, не собираясь останавливаться. Рябинин не спрашивал. Он любил в машине расслабиться, ни о чём не думать, отдаваясь прелести движения. Струя летнего ветра полосовала правую щёку из бокового окна, и совсем было бы хорошо, не кури Петельников. Дым почему-то метался по машине сине-белёсыми лентами и никак не мог вырваться на проспект, к зелени и синему небу.

Двенадцатиэтажные дома кончились. Город оборвался сразу, как это бывает с новостройками. Машина вырвалась на шоссе. Рябинин понял, что путь предстоит не близкий. Он начал дремать…

Через час они въехали в низкорослый посёлок. Это был райцентр, население которого почти всё работало в городе, тратя на дорогу немало времени.

– Едем дальше? – спросил Рябинин.

– Приехали.

Петельников долго колесил по узким зелёным улочкам. Машину покачивало на буграх. Рябинин одной рукой вцепился в сиденье, а другой – в очки, которые тряски никак не выносили.

Наконец инспектор остановил «Волгу» на берегу небольшой речки у продуктового магазина. Рябинин помнил эту речку по карте – она впадала в озеро.

Они вышли. Петельников кивнул на продовольственный магазин:

– Сергей Георгиевич, сигарет надо купить. Зайдём.

Они поднялись в магазин, довольно-таки крупный для посёлка. Человек пять стояло в очереди, да монтёр копался в проводке. Пахло варёной картошкой и свежим деревом, может, поэтому большой приземистый зал выглядел как-то не по-магазинному.

Они подошли к продавцу, который отпускал сливочное масло.

– А подсолнечное есть? – вдруг громко спросил Петельников.

– Сколько хотите, – сразу сказал продавец и оторвался от жёлтого бруска.

Перед Рябининым за прилавком в белом халате стоял механик Юханов.

Видимо, кровь бросилась в лицо следователю и продавцу одновременно. Юханов немо смотрел из своих прорезей-щёлочек, не в силах оторвать нож от липкого куска. Широкое лицо всё багровело, пока не сделалось синюшно-малиновым. Затем краска вдруг схлынула, и кожа вмиг сделалась жёлтой и тусклой.

Рябинин ожидал увидеть его, но только не здесь и не в такой роли. Он сжимал повлажневшую ручку портфеля и думал в эти немые секунды, почему же он сразу не догадался и не разглядел эти узкие полоски – не разглядел их ненасытного блеска. У него вдруг вспыхнуло непреодолимое желание схватить двухкилограммовую гирю и бить в это широкое и жёлтое лицо до тех пор, пока из него не посыплются десятки и пятёрки.

Юханов не шевелился, вперившись взглядом в нежданных посетителей. Молчала очередь, ничего не понимая.

Подошёл монтёр, который оказался инспектором Леденцовым. Он проворно шмыгнул за прилавок и ловко вытащил нож из рук продавца-механика.

– Значит, подсолнечного масла сколько хотите? – переспросил Петельников.

– Может, завернёте пятьдесят тонн? – горько усмехнулся Рябинин.

– Да он их давно продал, – ответил за Юханова Петельников, – это товар ходкий. Неплохо устроился, а? В магазине один. Сам себе хозяин. Ночью у люка загрузится и по озеру к самому магазину утром доставит.

– Чёрт с ним, с маслом, – громко сказал Рябинин. – Дело наживное. А вот что будет с Топтуновым?

– Тут, надо думать, и денежки с вещичками, – сказал Леденцов, вытаскивая из-под прилавка два чемодана. – Хотел маслица допродать – да на самолёт. Вот ненасытный-то!

Петельников шагнул за прилавок. Они с Леденцовым начали осторожно снимать с Юханова белый хрустящий халат, словно хотели показать всем, что там, под халатом, внутри…