Текст книги "Рассказ "Рупь делов""

Автор книги: Станислав Китайский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

«Размечтался! – упрекнул себя Андрей. – Может, еще и Шурку на воз захочешь?»

Он выплюнул окурок и взглянул на двор и на избу уже по-другому: сколько за них могут дать денег.

«Ерунду дадут, – подумал он, – рублей триста, ну – четыреста, За корову сотен пять. С моими тысячи полторы наберется. А что в городе купишь за полторы тысячи – зимовьюшку какую-нибудь. За такую там надо выложить не меньше четырех-пяти...»

И вдруг он понял, что ему не хочется продавать эту избу и вообще не хочется возвращаться в город, он даже лазейку придумал – должен кто-то из детей с матерью жить, – но тут же одернул себя и, шагнув на крыльцо, требовательно постучал в сенную дверь.

– Чичас, – отозвалась через минутку мать еще где-то на пороге. – Кого несет тамыка? Ты, Андрюха, че ль?

Андрей подивился: как это она узнает без голоса, кто стучит? – и бодро ответил:

– Я, мама.

Мать открыла, и он вошел в избу. В прихожей тускло светилась запыленная лампочка (мать боится лишний раз прикасаться к ней), горько пахло капустой – прикрытая чистым полотенцем, стояла в углу еще не вытащенная бочка. На столе красовался самовар, погнутый, но блестящий, стоял недопитый стакан постного чаю – ужинала Андреевна.

Андрей разделся, повесил на крючок у двери телогрейку рядом с такой же, материной, вспомнил, что раньше здесь трудно было найти свободный от одежки гвоздь, и вздохнул.

Мать принялась растапливать печку, слазила в подпол, достала соленых огурцов, миску картошки и нераспечатанную бутылку – врала, видать, Прасковья, что гуляла Анисья Андреевна.

Вспомнив Прасковью и ее брехню, Андрей вроде как чужими глазами посмотрел на мать и увидел, что она действительно уже старая, и что спина у нее дугой, и руки длинные, ниже колен, и впервые подумал о ней не просто как о матери – существе неизменном, неподвластном ни времени, ни болезням, ни смерти, – а просто как о женщине, прожившей долгую безмужнюю жизнь, и ему стало жаль ее новой, незнакомой жалью.

– Ко мне тутыка учителя просились на фатеру, – говорила между делом мать, – дак я не пустила. Приедете, думаю, то и переночевать негде... Внучка-то не остывала ишшо?

– Здорова, – сказал Андрей, глядя, как в печке выплясывал, разгораясь, огонь.

– А Нинка ниче?

– Ниче.

– Ну, и слава богу... Ты выпей стаканчик. В сапогах-то не больно жарко ездить. Хлеб вот у меня черствый. Как привезут из районной пекарни, так хоть во врага им запускай, поди, машины там его стряпают. А из Иркутска хороший хлеб! Оно запаху того нету, что у домашней ковриги, но мягкий, пышный. А самим стряпать – у нас никто не стряпат, муки нету... Ты не слыхал там в городе – правда, нет ли? – директора нашего совхозного будто снимать будут. Говорят, овсы убрать не успели, под снег ушли, так он их как зеленку списал.

– За это не снимут.

– Так все одно по одному, – возразила мать. – Пшеница ишшо, гектаров триста, че ли. Вся Стрелка – сколь там было?

– Двести десять, – сказал Андрей.

– Ну, вот и все прикрыто. Снимут должно...

– Ну и пусть снимают, тебе-то какая печаль? Мало ли поснимали их? – с непонятной злостью ответил Андрей.

– Не, этот ниче мужик. Вон пенсии мне прибавил. Двадцать о полтиной теперь получаю. На хлеб, на сахар хватает.

– Он тут ни при чем. Это государство прибавило. А ему до фонаря.

– Да я так, к слову. О чем нам тут ишшо говореть? Ниче мы боле не знам... На Седьмо ждала, ждала вас, а вы не приехали. Конфетов внучке купила, пряничков взяла. Так Валькины мальчонки по три раза на дню прибегали – хулиганы, не приведи господи! – все вытаскали. Кого теперь ей пошлю?.. Соскучилась я за ей. Хоть бери да к вам в город езжай.

– Ну и приехала бы. Чего не приехать? – сказал Андрей, поворачивая к матери настороженное лицо.

– И то... Только куды поедешь?

Это было сказано так, что становилось понятно: с невесткой ей не жить, и он, Андрей, ломоть отрезанный. Она поняла, что не надо было его вот так сразу огорчать, и добавила:

– Дом не на кого оставить. Корова, курицы... Да я и раньше, бывало, съезжу на базар, так после этого города три дня больна. Как вы там живете – не знаю. Народищу кругом, машины эти смердят, все бегом, бегом. Я вон выйду на огород, гляну на бор, и сердце успокоится. Никуда мне боле не надо... А ты бы мог внучку-то привезти. Вдругорядь непременно привези.

Мать бегала от печки к столу, налаживала ужин и не видела, кивнул Андрей на ее слова или просто так просидел. Когда она, вытирая о цветастый передник длинные узловатые пальцы, взглянула на него, он прикуривал папиросу. Стаканчик перед ним стоял полный и еда не тронута.

«Насупился, – ласково проворчала Андреевна про себя. – Вылитый отец! Тот тоже никогда в рюмке радости не искал. Уважала его деревня. И этого могла бы зауважать...»

– Наших кого видел? – спросила она.

– Видел, – ответил он после глубокой затяжки. – Многих видел... Не знаешь, избу никто не собирается продавать?

«Это что же, – торопилась сообразить Андревна, – к чему это он? Ежели покупать, так это ни к чему – вон какая избища, а если продавать – так как же это?»

– Не слыхала, – сказала она, – не слыхала. А купить спрашивают. Пенсионеры больше, которые с севера. Там они молодыми поспевают. И сюда. Деревня-то – Кавказов не надо! Самое человеческое место. И город опять же рядышком! рупь – и там, рупь – и здесь...

Она еще говорила какие-то слова, но и сама их не слышала, а в голове крутилась и виделась летняя дорога по желтым взгоркам – если в город, то сизая, тревожная, а если сюда, то солнышко, солнышко и живые хлеба...