Текст книги "Покаяние"

Автор книги: Станислав Белковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

XV

Кочубей (в красном костюме), Анфиса.

АНФИСА. Здравствуйте, Игорь Тамерланович. Меня зовут Ноэми.

КОЧУБЕЙ. Но-э-ми… Какое чудное имя. Я, пожалуй, жалею, что ни одну из трех своих дочерей не назвал Ноэми. А как пишется – Наэми или Ноэми?

Пауза.

АНФИСА. Под настроение. Можно и так, и так.

КОЧУБЕЙ. Понятно. Вы переводчик, Ноэми?

АНФИСА. Я должна вам переводить. Пять недель. Во время вашей поездки в Штаты.

КОЧУБЕЙ. Пять недель, говорите. Да, пять недель.

Полушепотом.

За пять недель можно провести экономические реформы в какой-нибудь среднекрупной стране. Полностью. Под ключ. Вы работаете у Бориса, Ноэми?

АНФИСА. Я стажёр. Я еще учусь. В университете. На четвертом курсе.

КОЧУБЕЙ. В университете? Интересно. Вот когда я был молод, как вы сейчас, точнее, когда я был юн, когда вы сейчас, в Москве был один университет. Или, нет два – обычный университет и Лумумба. Обычные люди учились в обычном университете, а цветные – в Лумумбе. А я правда, учился в МИМО. И никто не мог сказать, обычный я человек или цветной.

АНФИСА. Мне говорили, что вы очень яркий человек.

КОЧУБЕЙ. Кто вам это говорил?

АНФИСА. Мой папа.

КОЧУБЕЙ. Он разве знает меня?

АНФИСА. Он вас по телевизору видел. Когда вам вручали эту… как-то на Н…

КОЧУБЕЙ. Что мне вручали на Н?

АНФИСА. Нобелевскую премию. Вот.

КОЧУБЕЙ. Мне разве вручали Нобелевскую премию?

Пауза.

Ах, да. Ну конечно. Как же я забыл. Нобелевскую – значит Нобелевскую. Вот память ни к черту стала. Надо хоть гараж отремонтировать, пока Нобелевская не кончилась. Мне уже 55 лет, Ноэми. В этом возрасте память слабеет. Особенно у мужчин пастозного телосложения. Я знаю, что это неприлично спрашивать, но в вашем возрасте можно: а вам сколько лет?

АНФИСА. Двадцать один год.

КОЧУБЕЙ. Двадцать один год. Какое счастливое число. Когда мне было 21, как вам сейчас, я жил с родителями в квартире на Больших Каменщиках и больше всего мечтал об отдельном жилье. Куда можно пригласить однокурсников. И распить портвейн «Три семерки». Или пять звездочек. Или это коньяк три семерки, а портвейн – пять звездочек. А знаете, был еще такой Слнчев бряг…

АНФИСА. Мне папа рассказывал.

КОЧУБЕЙ. А где работает ваш папа, Ноэми?

АНФИСА. Он тоже переводчик, как я.

КОЧУБЕЙ. А, значит у вас это фамильное. Семейственное что ли. Вы должны хорошо говорить по-английски, наверное.

АНФИСА. Меня папа с детства научал. Мы жили далеко отсюда. В Гондурасе. Там все говорили по-английски, и мне легко было учиться.

КОЧУБЕЙ. Значит, Ноэми, ваш папа был переводчиком в Гондурасе. А разве там говорят по-английски?

АНФИСА. Нормальные люди – нет. Они – по-гондурасски. А индейцы там, таксисты, прислуга – все по-английски.

КОЧУБЕЙ. Вот ведь что. Гондурас точно можно было бы отреформировать за пять недель. И мне бы поставили памятник. На главной площади Гондураса. Из чистого золота. Молодожёны бы фотографировались на фоне этого памятника. А раз в год, в день независимости Гондураса, мимо памятника шел бы военный парад. А в России так не выходит. Золота много, особенно за полярным кругом. Но ставить мне памятник никто не спешит. И парады идут куда-то совсем в другую сторону. Вот ведь как бывает, Ноэми.

АНФИСА. А еще мои сокурсники говорят, что вы гений.

КОЧУБЕЙ. Как они об этом узнали?

АНФИСА. Ну…

КОЧУБЕЙ. Вот и я говорю. Неглубокая проработка вопроса. Тема раскрыта поверхностно. Я бы вашим сокурсникам за такого гения поставил три балла.

АНФИСА. Но вы точно гений. Это же видно.

КОЧУБЕЙ. Спасибо, Ноэми. Спасибо. Вы действительно очень добры ко мне. К старому, в сущности, человеку. Но я – бывший гений. Я раньше был гением. Когда сидел с Африкан Иванычем за одним обеденным столом в «Правде». Или с Борис Николаичем с общей бутылкой в Барвихе. Когда в президиумах всяких сидел. А потом меня уволили. Из гениев. Сказали, послужил гением – освободи место другому. Товарищу освободи, так сказать.

АНФИСА. Разве из гениев можно уволить?

КОЧУБЕЙ. Можно, Ноэми. Можно. Это и есть мое главное ноу-хау. Я сейчас пишу книгу. Скажу вам по большому секрету. Не сдавайте меня ни в коем случае. Я сейчас пишу книгу о том, как увольнять из гениев. С точным описанием всей технологии. Вы знаете, что такое ноу-хау?

АНФИСА. Ой, это, по-моему, диски пятого поколения. Вот. Как хай-энд, только круче гораздо.

КОЧУБЕЙ. Вот-вот. Только круче гораздо. Это даже круче, чем Нобелевская премия. Когда я выпущу книгу про как увольнять из гениев, все сразу смогут мною гордиться. Особенно жена моя.

АНФИСА. Жена?

КОЧУБЕЙ. Да, жена. А что?

АНФИСА. Ее сейчас нет?

КОЧУБЕЙ. Она сейчас есть. Только не здесь. Она поехала на выставку больших полосатых бабочек. В Гондурасе есть большие полосатые бабочки?

АНФИСА. Ой, там есть все. Но я же еще маленькая там была. Бабочек не видела чего-то. Но они там точно есть. Мне папа говорил. Что даже на ночь выключают кондиционеры, чтобы в них не залетела большая бабочка.

КОЧУБЕЙ. А вот в России нет больших полосатых бабочек. И знаете, почему?

АНФИСА. Нет.

КОЧУБЕЙ. Потому, что в России очень холодно. И полярная ночь. Три четверти года – сплошная тьма. Темно, как в кино, когда реклама уже закончилась, а фильм еще не начинался. Бабочки же не будут жить в таких условиях. Они же не люди, правда.

АНФИСА. Не люди. Очень смешно.

КОЧУБЕЙ. И я думаю, что смешно. Поэтому у нас в России есть только мертвые бабочки. И мой друг, Боря Толь, устраивает их выставки. Чтобы мы все видели, какие существа окружали бы нас, если б у нас тут было тепло и круглые сутки – полярный день.

АНФИСА. Ваша жена скоро приедет?

КОЧУБЕЙ. Вы хотите с ней познакомиться? Неизвестно. Бабочек же много. И всех надо рассмотреть. Часа через три. Может быть, четыре. Я только проснулся и немного плохо соображаю. Сейчас сколько времени?

АНФИСА. Половина восьмого. Можно, я поправлю ваши очки. Они так идут к этому красному костюму.

КОЧУБЕЙ. Поправьте, о боже. Мы должны с вами тренироваться говорить по-английски?

АНФИСА. Да, мы должны тренироваться. Но можем пока по-русски. Начинать по-русски.

КОЧУБЕЙ. Я, как вы, Ноэми, с детства учил английский. Но не очень удачно. То есть учил-то удачно, а вот выучил – не очень. Однажды приехал в Вашингтон просить денег – не для себя, а для бюджета страны – и прямо с порога сказал: дир лэдиз энд джентлменз. С «з» на конце. Как джаз. Ззззз… Представляете?

АНФИСА. С американцами так и надо. Построже с ними надо. А то они очень наглые. Чуть что – кладут ноги на стол.

КОЧУБЕЙ. Может быть. Но американцы меня и так понимают. Они хорошо читают по моим губам. Так что издавать звуки мне уже и необязательно. Открыл губы – и пошёл…

АНФИСА. Как хорошо вы сказали – открыл губы! Вы любите танцевать?

КОЧУБЕЙ. С чего вы взяли?

АНФИСА. У вас глаза человека, который любит танцевать.

КОЧУБЕЙ. О, спасибо, Ноэми. Я из танцев знаю только два слова. Два очень красивых слова – пасадобль и хабанера. Но что значат эти слова, я не знаю. Думаю, что когда хорошее настроение и все получается, – это пасадобль. А когда хреново всё – хабанера.

АНФИСА. Ой, я обожаю хабанеру! Хотите, станцуем? Как раз в таком красном костюме надо танцевать хабанеру.

КОЧУБЕЙ. Да что, я не умею танцевать. Да что вы. Да что вы…

АНФИСА. Не отбрыкивайтесь. Все вы прекрасно умеете. Что вы отбрыкиваетесь, как второкурсник. Спокойно…

КОЧУБЕЙ. Я… я… честное слово, хабанера… Может, лучше пасадобль?

АНФИСА. Я вам сделаю, как лучше.

Танцуют.

Удаляются в темноту.

XVI

Гоцлибердан.

ГОЦЛИБЕРДАН. О, хабанера! Какие еще в жизни остаются слова! Когда великий русский народ, итить его в душу богоносец, поднимет нас всех на вилы, меня не поднимут. Меня возьмут ди-джеем в дом престарелых. Я буду ставить им на виниле хабанеру и пасадобль. А потом. Потом всё сгорит. Весь винил. Все старики. Останется только пепел. Первоклассный деревянный пепел наших богоносных широт. И еще – я. Я останусь. Потому что хороший ди-джей – всегда в цене. Хабанера!

Танцует.

XVII

Кочубей, Анфиса.

АНФИСА. Вы давно не пробовали, мой босс?

КОЧУБЕЙ. Признаться, давно. Все не до того было. Старую книжку заканчивал. Потом отсыпался. Да, а Марфуши до сих пор нет… Двенадцатый час уже. Разве бабочки не заканчиваются к полуночи?

АНФИСА. Марфуша – это ваша домработница?

К: Что вы, Ноэми. Марфуша – это моя жена. Ее зовут Мария. Но дома я привык называть ее Марфа. Так повелось. Она откликается.

АНФИСА. Когда вы сказали «она откликается», мне вспомнилось про собак. Смешно. Это собаки откликаются на клички.

Пристально.

КОЧУБЕЙ. Собаки меня тоже интересуют. У меня было 12 собак. На даче. Когда я работал премьер-министром. Верней – заместителем. Их всех расстреляли.

АНФИСА. Как? Кто расстрелял? Вы шутите?

КОЧУБЕЙ. Разве я умею шутить, моя шикарная танцовщица? Их расстреляли агенты КГБ. Вы знаете, что была такая организация – КГБ?

АНФИСА. Мне что-то папа рассказывал. Но я точно…

КОЧУБЕЙ. Теперь ее уже нет. А тогда она была – вовсю. И КГБ приставил ко мне охрану. Специально, чтобы охрана раздражала меня. И мешала таким макаром делать либеральные реформы.

АНФИСА. Чем таким мешала?

КОЧУБЕЙ. Таким макаром.

АНФИСА. А что это – макар? Я не слышала.

КОЧУБЕЙ. Макар, ну… это сложно объяснить… я занимаюсь этим всю жизнь.

АНФИСА. Я постараюсь понять.

КОЧУБЕЙ. Макар бывает очень разный. Иногда он – как маузер. То есть как пистолет для внутреннего употребления. А иногда – как злой дух. Вы понимаете?

АНФИСА. Макар – это такой злой дух? Который выходит из болота?

КОЧУБЕЙ. Как вы догадались? Вы…

АНФИСА. А мне рассказывали в Гондурасе. Когда я маленькая была. Надо было бояться болотного злого духа. И я боялась. Как все.

КОЧУБЕЙ. Да, в Гондурасе живут мудрые люди… Я бы их отреформировал за пять недель. Ну, за шесть – максимум. Максимум за шесть, вы понимаете?!

АНФИСА. Вы такой гениальный, что хватило бы и трех. Максимум четырех.

КОЧУБЕЙ. Вы думаете? Вам видней, вы жили в Гондурасе. Я – нет. Хотя я-то с детства мечтал об Ирландии. Тут пяти недель бы уже не хватило. Ирландия даже слишком неприступная. Как вечная мерзлота. Особенно если мерзлота – из шоколада. Так, пытаешься укусить – и только сможешь, что отморозить зубы. Ничего больше. Я в юности читал книгу «Улисс», и влюбился в Ирландию. Точнее, в город Дублин. Вы читали книгу «Улисс»?

АНФИСА. Разве это можно читать?

КОЧУБЕЙ. В моей юности казалось, что можно.

АНФИСА. Это же была дискотека такая. Дискотека Улисса. У нас, на Аэропорте. На ЦСКА, где вещевой рынок. Я тогда еще в третьем классе училась. Родители запрещали мне подходить ко входу. Но мы с девчонками все равно подходили.

КОЧУБЕЙ. Дискотека Улисса. А что с ней потом стало?

АНФИСА. Ой, ее закрыли. Там, кажется, убили кого-то.

КОЧУБЕЙ. Хорошая была дискотека. Но всё равно – это же был филиал. А главная дискотека Улисса размещалась в городе Дублине. В Ирландии. Такое большое здание. С колоннами, как дворец культуры. И над ним всегда идут облака в четыре яруса. Как ребёнок навстречу маме. Это такие стихи. Поэт Корней Чуковский. Вы не читали?

АНФИСА. Корней Цековский? Ужасно смешное имя. Я ничего не слышала. Он был, наверно, очень давно.

КОЧУБЕЙ. Очень. Вас еще не было на свете, моя дорогая Ноэми. Кстати, а откуда такое красивое имя? Вы же родились в позднем совке, при перестройке. Тогда любили другие имена.

АНФИСА. Ну…

Пауза.

Мне говорили, кажется, что так назывался какой-то научный институт. Где мог работать мой папа. Но я точно не знаю.

КОЧУБЕЙ. Поразительно. А я так любил Дублин, что хотел поехать послом в Ирландию. Первым послом свободной России. Ваш папа не был послом?

АНФИСА. Кажется, нет. Но тогда вы должны хорошо знать ирландский язык.

КОЧУБЕЙ. Я его не знал. Я хотел только уехать в Дублин, чтобы удержать мою жену. Марию, она же Марфа. Или наоборот. Марфу, она же Мария. В Москве бы я ее не удержал. Но я стал премьер-министром, я… и мы остались в Москве.

АНФИСА. Мне всегда была ужасно интересно, как человек становится премьер-министром.

КОЧУБЕЙ. Почему интересно?

АНФИСА. Ну это же страшно круто – премьер-министр. Вот мне сокурсники сказали – есть такой Путин, премьер-министр. Он ужасно сексуальный. И голова уложена – просто волосок к волоску. Как у иностранцев. В гостинице «Марриотт Аврора».

КОЧУБЕЙ. Всё было очень буднично. Меня назначил президент Ельцин. Вынул из сейфа бланк указа, стряхнул паутину, взял перьевую ручку – и привет. Вы слышали о таком человеке – президент Ельцин?

АНФИСА. Я слышала, что он был все время пьяный, и его никогда нельзя было увидеть.

КОЧУБЕЙ. Разве это препятствие? Я вот тоже все время пьяный, но вы же меня видите. По крайней мере, видели.

АНФИСА. Вы не пьяный. Вы трезвый. От вас не пахнет. Я чувствую. У меня хорошие нервы в ноздрях.

КОЧУБЕЙ. Совсем ничем не пахну? Это уже сюжет другого романа.

АНФИСА. Нет, то есть, чем-то пахнете. Аромат какой-то есть, парфюм то есть… Это, мне кажется, новый сосновый Баленсиага. Или Хьюго Босс. Но скорее Баленсиага. Вы же не будете душиться Боссом?

КОЧУБЕЙ. Почему бы мне не подушиться Боссом, дорогая?

АНФИСА. Слишком дешево. Не для премьер-министра.

КОЧУБЕЙ. Ну, я же бывший премьер-министр. Сейчас там, как вы сказали, сексуальный мачо, волосок к волоску. И Нобелевскую премию почти проели.

АНФИСА. Как вы сказал – проели? Смешно.

КОЧУБЕЙ. Что смешного?

АНФИСА. Я прямо представила себе, как вы сидите за столом со своими друзьями и едите эту Нобелевскую премию. Прямо руками, как пиццу.

КОЧУБЕЙ. Да, руками. Проесть что бы то ни было можно только руками. Запомните это, Ноэми. Едет моя жена. Я слышу звуки ее выхлопных труб. Нам надо прощаться. До встречи в Америке, дорогая.

АНФИСА. До встречи, любимый премьер-министр.

Хихикает.

Раскланиваются.

XVIII

Кочубей, Толь.

ТОЛЬ. Спасибо, Игорь, что нашёл время.

КОЧУБЕЙ. Разве я нашёл время? Это оно нашло меня. А я сидел и ждал в редакции «Правды».

ТОЛЬ. Ты все со своим юмором.

КОЧУБЕЙ. Нет, с юмором – это ты. Ты хочешь сказать, что в Больших Сумерках у меня мало времени? Я могу его резать и употреблять под водочку, как брауншвейгскую колбасу. Это ты у нас страшно занят. Корпорация вечной жизни – страшно сказать.

ТОЛЬ. По правде сказать, хлопот много. Особенно в последнее время. Завтра начинается Конгресс вечной жизни. Представляем нашу новую суперразработку. Вечное средство от головной боли.

КОЧУБЕЙ. Каким образом? Маузер?

ТОЛЬ. Нет. Обычная таблетка анальгина, после обработки пучком бозонов Хиггса. Предотвращает головную боль сразу на 24 года вперёд. Австралийская разработка. Но новое лекарство запатентовали мы. Мы, а не австралийцы. Назвали «анатоль» – анальгин плюс моя фамилия. Немного неделикатно, но выхода не было.

КОЧУБЕЙ. Значит, выпил – и 24 года голова не болит?

ТОЛЬ. Пропил курс из 12 таблеток – и 24 года не болит. Все правильно.

КОЧУБЕЙ. Пропил?

ТОЛЬ. Пропил – значит выпил. В смысле выпил.

КОЧУБЕЙ. А таблетки-то дорогие?

ТОЛЬ. Пока да. Курс – шесть тыщ долларов. Но дешевле не получается. Очень дорогие бозоны Хиггса. Их приходится завозить. Из Австралии. Есть еще гвинейские бозоны, они подешевле, но для фармакологии не годятся. Качество не то. Мы боремся, чтобы обнулили пошлину на бозоны, но Минфин, собака, сопротивляется.

КОЧУБЕЙ. Собака? Ты сказал – собака?

ТОЛЬ. Да, а что. Собака сопротивляется. Мы вложили в этот проект почти ярд, Игорь.

КОЧУБЕЙ. Миллиард долларов?!

ТОЛЬ. Да, а что тут удивительного? Одних бозонов нужно было тысяч десять. А цена на австралийские, да еще со скидкой, – сорок тысяч. За штуку. Вот уже четыреста миллионов. А потом – оборудование. Технология. Нужно было поднять наше производство анальгина, чтоб было где брать исходные таблетки. Много мороки всякой. Но это окупится. За восемь лет, но окупится.

КОЧУБЕЙ. Если б у нашего правительства был тогда лишний миллиард долларов, народ бы нас полюбил. Ты помнишь наше правительство, Боренька?

ТОЛЬ. Только его и вспоминаю. Последняя светлая полоса в жизни.

КОЧУБЕЙ. Не говори. А таблетки на 24 года – это разве не светлая полоса? Кстати, если ты думаешь, что я что-нибудь знаю про этот… как ты сказал… бозон Фикса? Помню только была частушка: как не установить летящего бозона, так не остановить какого-то Кобзона. Помнишь, было такое? «Вокруг смеха»?

ТОЛЬ. Честно говоря… Хочешь, я тебе справку пришлю?

КОЧУБЕЙ. Да зачем мне справка, Боря! Мне даже медицинская справка уже не нужна.

ТОЛЬ. Такого юмора я не принимаю.

КОЧУБЕЙ. Так что же – полная гарантия на 24 года? Что голова ни разу не заболит?

ТОЛЬ. Полная – не заболит.

КОЧУБЕЙ. А если все-таки заболит?

ТОЛЬ. Приносишь справку… Прости за неудачный каламбур, приносишь справку от врача с печатью и получаешь все деньги назад.

КОЧУБЕЙ. Значит, шесть тысяч долларов за курс?

ТОЛЬ. Шесть тысяч за 12 таблеток и индивидуальное назначение.

КОЧУБЕЙ. Слушай, слушай… А если пациент умрёт, не прожив 24 года? Его потомки смогут получить разницу?

ТОЛЬ. Ха-ха… Мы до сих пор об этом не думали. Действительно: если клиент не проживёт 24 года? Здесь же чертова туча маркетинговых возможностей! Я всегда говорил, Игорь, что у тебя самая светлая голова в России.

КОЧУБЕЙ. Постой… Хочешь, я стану рекламным лицом твоего анатоля?

ТОЛЬ. Что это значит?

КОЧУБЕЙ. Ну давай, я заплачу шесть тысяч за курс, у меня навсегда перестанет болеть голова, а потом я умру. Вы вернете разницу моим наследникам, и анатоль прогремит на весь мир.

ТОЛЬ. Что за несусветные глупости ты говоришь!

КОЧУБЕЙ. Никакие не глупости. Я точно знаю, что в обозримом будущем умру. По-твоему, почему я это знаю?

ТОЛЬ. Почему?

КОЧУБЕЙ. Потому, Боренька, что все люди смертны.

ТОЛЬ. Это тебе твой священник сказал?

Пауза.

КОЧУБЕЙ. А что? Ты что-то имеешь против отца Гавриила?

ТОЛЬ. Это так теперь называется. «Отец Гавриил»! Как будто генерал-полковник какой-то. Тебе не кажется, что всё это похоже на плохой анекдот?

КОЧУБЕЙ. Это всегда так называлось. И что именно здесь похоже на анекдот, господин президент вечной жизни?

ТОЛЬ. Ты помнишь, Боря, как 18 лет назад в интервью «Гардиан» ты сказал, что ты – агностик?

КОЧУБЕЙ. Или помню, или не помню. Но что с того?

ТОЛЬ. Нет, ты помнишь. У тебя с памятью все в порядке.

КОЧУБЕЙ. Гораздо лучше было бы без неё. Послушай меня, Боря. Никакой вечной жизни с памятью не бывает. Ты не там ищешь.

ТОЛЬ. Я там ищу. Когда ты сказал, что ты агностик, тебе рукоплескал весь мир. Ты стал кумиром интеллигенции на 20 лет вперёд.

КОЧУБЕЙ. Почему не на 24, как анальгин? Прости, как анатоль?

ТОЛЬ. Я ненавижу этот твой юмор! Теперь человек пятьсот по всей Москве судачат, что премьер-министр Кочубей связался с каким-то грязным попом! Что они сидят и пьют целыми днями в Жирафьей Канавке!

КОЧУБЕЙ. Кто это – они?

ТОЛЬ. Они – это вы. Вы, Игорь. Ты с твоим генерал-полковником. Ты понимаешь, как это небезопасно для нашей всеобщей репутации?

КОЧУБЕЙ. Почему всеобщей? Ведь ты не сидишь в Жирафьей Канавке. И Гоц не сидит. И профессор Дедушкин не сидит. И…

ТОЛЬ. Твоя репутация – это наша репутация, Игорь. Ты – наш лидер, наш мозг. Мы признали это один раз и навсегда. 18 лет назад. Даже 20 лет назад, еще в лаборатории марксистско-ленинского анализа. И все, что происходит с тобой, сразу отражается на нас. Больше того: ты – основатель русского либерализма. И эта история со священником… Ты понимаешь, я думаю. Я не должен тебе разжевывать. Ты слишком умен, чтобы я тебе разжевывал.

КОЧУБЕЙ. Ты думаешь, было бы лучше, если мы с отцом Гавриилом встречались бы в ресторане «Метрополь»? Или в баре GQ? И кстати, я никакой не основатель русского либерализма. У меня недавно был профессор, он все объяснил: либерализм основали они с полковником Несговоровым. Кажется, в 83-м году. Да, когда профессору было 50 лет – это 83-й. Значит, в 83-м.

ТОЛЬ. С каким полковником?

КОЧУБЕЙ. С полковником КГБ. Которому он заложил своего зятя. Юру Кравченко. Председателя христианско-демократического союза. Между прочим. Я читал его дневники.

ТОЛЬ. Подожди, Игорь. Я сейчас окончательно запутаюсь. Какой-то зять, какие-то дневники. При чем здесь вообще профессор? Я скажу тебе жестче: история с попом превращает нас всех в посмешище! Это несерьезно, понимаешь?! А мы можем позволить себе всё, но только не быть несерьёзными!

КОЧУБЕЙ. А профессор, когда приезжал, сказал, что отец Гавриил – агент ФСБ. И передал мне пачку бумаг, которые это подтверждают. Это ты изготовил такие бумаги, Боря?

ТОЛЬ. Ты сам-то слышишь, что говоришь?

КОЧУБЕЙ. А что? Ты разве разучился изготавливать бумаги? Это же куда проще, чем вечный анальгин.

ТОЛЬ. То, что Сирин – агент ФСБ с якутских времён, это сто процентов. Каждая собака знает!..

КОЧУБЕЙ. Собака. Ты сказал-таки – собака.

ТОЛЬ. Но дело не в этом. Подожди. Мы не должны говорить в таком тоне. Мы сначала должны успокоиться.

КОЧУБЕЙ. Я практически спокоен, Боренька.

ТОЛЬ. Вот и отлично. Я тоже спокоен. Я хотел тебе сказать. В общем, я общался с Женевьев Пеги…

КОЧУБЕЙ. Вы знакомы с Женевьев?

ТОЛЬ. Конечно, она брала у меня интервью. Не один раз.

КОЧУБЕЙ. А кто кому позвонил? Ты ей или она тебе?

ТОЛЬ. По правде сказать, не отследил. Пресс-служба соединила.

КОЧУБЕЙ. Да. Я верю. И что?

ТОЛЬ. Женевьев мне пересказала содержание вашей встречи. Которая была накануне. В кондитерской дома Соломона.

КОЧУБЕЙ. На Патриарших?

ТОЛЬ. На Патриарших.

КОЧУБЕЙ. Этой встречи не было на Патриарших. Мы сначала там договорились, но потом…

ТОЛЬ. Что потом?

Раскаты зимнего грома.

КОЧУБЕЙ. Потом перенесли в Кофейню Трех Китов, в центр «Атриум». Около Курского вокзала.

ТОЛЬ. Значит, это было возле Курского вокзала. Какая разница? К чему ты это сейчас вообще?

КОЧУБЕЙ. Мне забавно, что ты знал о планах встречи на Патриарших. Она так подробно тебе рассказывала?

ТОЛЬ. Нет. Не знаю… Кажется, она сказала, что вы встречались на Патриарших. Или она перепутала. Она же плохо ориентируется в городе.

КОЧУБЕЙ. Она живет здесь двенадцать лет. Прекрасный водитель. Однажды везла меня с новогодней вечеринки французских журналистов. На своем маленьком «Ситроене». Двухдверном. Или трехдверном, я не знаю, как это точно называется. Мой драндулет с охраной ехал следом, а мы с ней – в маленьком «Ситроене». Она отвозила меня ко мне домой, в город. В квартиру на Малом Потемкинском. Была метель. Мы доехали за 15 минут. Пятнадцать минут!

ТОЛЬ. Хорошо. Может, это я что-то перепутал. Хотя я никогда ничего не путаю. Не путаю и не забываю. Но дело не в этом…

КОЧУБЕЙ. В этом. В этом.

ТОЛЬ. По словам Женевьев, ты хочешь рассказать ей о каких-то семнадцати ошибках наших либеральных реформ.

КОЧУБЕЙ. Не совсем так. Почти, но не совсем. Я хочу рассказать о 27 ошибках либеральных реформаторов. Со мной во главе. О моих ошибках, Боренька. О моих собственных ошибках.

ТОЛЬ. Твои ошибки – это наши ошибки. Игорь.

КОЧУБЕЙ. Хорошо. Пусть так. Я буду говорить об этих ошибках, как о своих.

ТОЛЬ. А ты мне можешь сказать, зачем вообще все это нужно, Игорь? Во-первых…

КОЧУБЕЙ. Во-первых, у нас ошибок не бывает? Я все-таки изучил тебя, Боренька. За столько лет изучил. Экономику не изучил, Россию не изучил, а тебя – да.

ТОЛЬ. Во-первых, я не знаю, черт возьми, бывают ли у нас ошибки. Может, когда по-японски говорим, и бывают. Но в те годы серьезных ошибок у нас не было. А если какие-то и были, то они – ничто по сравнению с результатами. С достижениями. Мы создали русскую свободу, Игорь, пойми! Мы сделали так, что коммунизм снова стал невозможен. Снова.

КОЧУБЕЙ. Ты думаешь?

ТОЛЬ. Я не думаю, я знаю. А во-вторых, ты же понимаешь, какой ущерб все это нанесет.

КОЧУБЕЙ. Какой ущерб?

ТОЛЬ. Когда о мифических наших ошибках пишут всякие маргинальные мудаки типа Белковского, это никому не интересно. Никто не обращает внимания. Обычное бормотание себе под нос. Но если б ошибках скажешь ты… Ты хоть представляешь себе, как они поднимут голову?

КОЧУБЕЙ. Кто поднимет?

ТОЛЬ. Они все. Кагэбэшники, коммунисты. Начнутся репрессии против либералов. Нет – против всех свободных людей. Против каждого, кто ощущает себя свободным. Кто покупает чёрную икру, не посоветовавшись с женой, и ездит отдыхать в Турцию. Ты же великий пророк либерализма, Игорь! Неужели ты не видишь, что они сделают со всеми нами, если мы начнем говорить о наших ошибках! Ты думаешь, это благородно?! А о крови, которой будет оплачено такое благородство, ты не думаешь?!.

КОЧУБЕЙ. Не кипятись, Боренька. По-твоему, коммунисты и кагэбэшники еще существуют?

ТОЛЬ. Их две трети страны, Игорь! Нет, их три четверти. Четыре пятых! Семь восьмых! Они только и ждут, чтобы мы оступились. И если сам Кочубей, сам Игорь Тамерланович, бесстрашный лидер реформ, начнет говорить об ошибках – они выползут из своей берлоги. Что мы будем делать тогда?

КОЧУБЕЙ. Они что, все сидят в одной берлоге?

ТОЛЬ. Ты знаешь. Я всегда ценил твой юмор, но я терпеть не могу твою иронию. Извини за резкость. У тебя нет иронического таланта.

КОЧУБЕЙ. Да, у пророков по части иронии всегда было не очень. Это мне отец Гавриил рассказал.

ТОЛЬ. Это он подбивает тебя признать 27 ошибок?

КОЧУБЕЙ. Нет, это я его подбиваю.

ТОЛЬ. Понятно.

КОЧУБЕЙ. И в Жирафьей Канавке мы ничего не пьем. Будь уверен, Боренька. Святой отец вообще не пьет.

ТОЛЬ. Еще не хватало, чтобы он курил марихуану. И чтобы ты вместе с ним. И кто-то заснял это на камеру. Да, забыл тебя спросить: почему 27 ошибок? С чего двадцать семь-то?

КОЧУБЕЙ. По числу тысяч рублей.

ТОЛЬ. Каких еще тысяч рублей?

Пауза.

КОЧУБЕЙ. Разве Пол не оставил этого?

ТОЛЬ. Что-что? Ты стал говорить как-то непонятно, Игорь. Может, тебе пока перебраться в Москву, на Малый Потемкинский? По крайней мере, до Америки.

КОЧУБЕЙ. Какой Америки? Почему Америки?

ТОЛЬ. Как до какой Америки? 12 января ты вылетаешь в Нью-Йорк. 15-го Гарри Поттер, бывший председатель Федеральной резервной системы, дает в твою честь прием в «Уолдорф-Астории». Тебе, я надеюсь, передали график.

КОЧУБЕЙ. Я не поеду в Америку, Боренька.

ТОЛЬ. Как?

КОЧУБЕЙ. Я не знаю, передали ли мне график. Но у меня запланировано очень важно дело на это время. Я должен быть на Валааме, с монахами.

ТОЛЬ. Ты знаешь, мне кто-то намекал что-то про монахов. Но я, по правде сказать, думал, что это утка. Что ты не можешь всерьез говорить о Валааме. Тебя что, не устраивают условия поездки в Америку? Ты хочешь об этом поговорить?

КОЧУБЕЙ. Боренька, условия меня устраивают. Меня не устраивает сама поездка. Я должен быть на Валааме. А Гарри Поттер может устроить прием в честь кого-то другого. Не так ли? Например, в честь тебя. И самолёт к тому же твой. Зачем же тебе сажать в самолёт кого-то другого? Сел – и полетел. К тому – они уже забыли, как я выгляжу. Многие подумают, что ты – это я и есть.

Дневные часы.

ТОЛЬ. Я не понимаю, Игорь. Ты на что-то обижен. Мы обидели тебя? Ты обижен на Кремль? Почему ты так себя ведешь, я не могу понять?! Американцы ждут тебя. Ажиотаж бешеный. Настоящий бум. Я всех просил способствовать этой поездке. МИД стоит на ушах. Посольство полирует галифе. Уже красные дорожки стирают. А ты мне несешь какую-то ересь про Валаам. Я не верю в Валаам, Игорь. Здесь что-то другое. Ты всегда был здравомыслящим человеком. Ты не можешь уважать этого оборванца Сирина с его бреднями. Ты просто за что-то крепко обиделся на нас. На нашу команду. И, как человек деликатный, боишься сказать открытым текстом.

КОЧУБЕЙ. Как же я могу бояться? Я же бесстрашный реформатор, как вы все утверждаете.

ТОЛЬ. Прости, прости. Я неправильно сказал. Не «боишься». Это не так. Ты просто не хочешь делать нам больно. И потому устраиваешь такой театр, с позволения сказать. Чтобы мы все поняли, а ты нам как бы ничего и не сказал. Игорь! Давай мы признаем одну ошибку. Ошибку перед тобой. Мы сделаем все, как ты хочешь. И ты вернешься в нормальную жизнь. Не надо ни попов, ни водки, ни 27 ошибок. Ни Валаама. Я тебя очень прошу. От имени всех. Тебя же все любят.

КОЧУБЕЙ. Профессор Дедушкин мне прислал социологический опрос. Там сказано, что 67 % россиян меня вовсе даже не любят.

ТОЛЬ. О, Господи! То есть я хотел сказать: чёрт побери профессора с его опросами! Нашел что присылать. Лучше бы прислал букет роз твоей жене. А 33 %, которые любят – они что, Игорь, на дороге валяются?

КОЧУБЕЙ. Нет. На дорогах валяются совсем другие люди. Вот я намедни шёл мимо Курского вокзала.

ТОЛЬ. Где ты шёл?!

КОЧУБЕЙ. У Курского вокзала. Навстречу – два бомжа. Еле-еле на ногах стоят. Но говорят – громко. И один – другому: шо ты, мол, трендишь, шо воровать не умеешь. Научишься! Я вот водку раньше пить не умел – так научился!

ТОЛЬ. Прости, позволь тебя спросить: а что ты делал на Курском вокзале? Как ты там вообще оказался?!

КОЧУБЕЙ. Пошёл погулять. После встречи с Женевьев. Я ж тебе говорил, что встреча была не на Патриарших.

ТОЛЬ. Я надеюсь, ты с охраной пошёл? Но у тебя всего два охранника, этого слишком мало для Курского вокзала!

КОЧУБЕЙ. Я сбежал от охранников. Обманул их и сбежал. Скрылся.

ТОЛЬ. А вот уже совсем не смешно, Игорь. Извини, это хуже Валаама. Ты понимаешь, какому риску себя подвергаешь? А если бы бомжи набросились на тебя? А если…

КОЧУБЕЙ. Бомжи были слишком пьяны. Им хотелось украсть денег на водку. А не нападать на незапамятного премьер-министра России.

ТОЛЬ. Боюсь, дело принимает серьезный оборот.

КОЧУБЕЙ. Ничего страшного. Все идет в порядке вещей. Как и должно быть. Теперь боишься ты, а не я?

ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Игорь Тамерланыч, вам чайку подать?

КОЧУБЕЙ. Подайте воды, Светочка. Минеральной без газа. Борис Алексеичу и мне.

Пауза.

Или наоборот. Мне и Борис Алексеичу.

Темнота.

Или тьма – как оно получается.