Текст книги "Без вести пропавшие"

Автор книги: Станислав Олейник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Скажи спасибо Махмуду. Это он встал на твою защиту, когда тебя хотели пристрелить моджахеды.

– А кто такой, Махмуд? – Николай вопросительно посмотрел на Рашида.

– Махмуд, это внук старейшины кишлака. Он рассказал, что ты мог его убить, но не сделал этого.

Теперь Николай вспомнил этого мальчишку, и внутренне содрогнулся, вспомнив детали этой встречи.

– Теперь все мне понятно, – кивнул он головой и, посмотрев внимательно на собеседника, спросил:

– Рашид, откуда ты так хорошо знаешь русский язык? Ты что, учился в Советском Союзе?

– И не просто учился, а и родился, и жил там всю жизнь. – Рашид весело рассмеялся. – Тебе, наверное, интересно знать, как я оказался здесь? Хорошо, попробую рассказать…

Он отрезал кусок мяса, неспеша отправил его в рот, затем вытер его рукавом халата и неторопливо продолжил:

– Я незаконнорожденный сын советского офицера. Родился в Таджикистане, в приграничном с Афганистаном кишлаке. Рядом была погранзастава, где и проходил службу мой отец. Там он и соблазнил мою мать. А когда узнал, что она беременна, трусливо сбежал, попросив у начальства перевода. Отец матери, мой дед, узнав о позоре дочери, хотел ее убить, но, пожалел и выдал замуж за нищего слабоумного Акбара. Ему тогда было немногим более сорока, а маме всего семнадцать. А когда я родился, все были удивлены – как у такого никчемного юродивого, может родиться такой здоровый мальчик. Но, посчитав, что это воля Аллаха, все пересуды закончили.

Видимо отец у меня был умным, и я унаследовал его гены. Школу я закончил в Душанбе, куда переехала моя мать после смерти отчима, с золотой медалью. Потом учеба в университете на филологическом факультете. А потом советские войска вошли в Афганистан. И я, как лейтенант запаса, был призван на два года, и отправлен на эту войну. Прошло какое-то время, и я понял, что героем на этой войне быть нельзя. Задача была дожить до дембеля. Через полгода у меня заканчивался двухгодичный срок службы. Но очередной бой с моджахедами все перечеркнул. Когда во взводе в живых кроме меня остался только один тяжелораненый сержант, я решил, что все… Амба… Вот так я и оказался у моджахедов. Заранее я к этому не готовился, как-то само получилось. Умирать уж очень не хотелось…

– А теперь, ты бессмертным стал, что ли? – усмехнулся Николай.

– Нет, конечно, – качнул головой Рашид, – но если это случится, то меня будут считать настоящим интернационалистом, который бескорыстно сражался за чужую свободу, а не за великодержавные интересы.

– И что же ты совершил, чтобы тебя моджахеды посчитали героем? – язвительно поинтересовался Николай.

– Видишь ли, я уже давно полевой командир, и у меня в подчинении, по нашим меркам около взвода моджахедов. Например, недавно мы разгромили два советских поста на дорогах. А сейчас вот, автоколонну….

– И тебе никого не было жалко? – тихо спросил Николай. – Их ведь тоже призывали, как тебя, куда ж им было деваться – то?

– В Америке, те, кто не желал идти на войну во Вьетнаме, сжигали повестки, – глухо ответил Рашид, и, пряча глаза, отрезал и отправил в рот очередной кусочек мяса.

– Ты, наверное, и мне решил предложить стать настоящим интернационалистом? – задумчиво жуя лепешку, осторожно поинтересовался Николай.

– А это уж тебе решать, да и подлечиться сначала надо, – Рашид усмехнулся, продолжая жевать мясо.

– А если откажусь…

– Отправим за кордон, – невозмутимо ответил Рашид. – А если нет, шариатский суд решит, что делать с поджигателем кишлаков и убийцей детей и стариков…

Тогда у него не было с собой никаких документов. Одет он был в афганку, на погончиках которой не было никаких знаков различия. Мустафа, контрразведчик, который его допрашивал после памятного разговора с Рашидом, все допытывался, кто он по воинскому званию. На тот период Николаю уже исполнилось двадцать шесть лет, и контрразведчик никак не мог поверить, что этот высокий, крепкий, спортивного вида человек не офицер, и даже не прапорщик, а простой гражданский водитель.

– Ты уже больше месяца с нами, Абдурахмон, сказал ему однажды Мустафа, – я видел, что ты изучаешь нас, но и мы изучали тебя. Мы проверили через своих людей, ту часть, к которой, как ты говоришь, был приписан. Но там никаких сведений о тебе нет. Может ты разведчик, и у тебя офицерское звание. Кто ты? Старший лейтенант? Капитан? Может и имя у тебя другое?

– Нет, Мустафа, – ответил тогда Николай, – то, что я рассказал тебе о себе, правда.

Позднее, когда он оказался высоко в горах, в семейном лагере моджахедов, с ним пожелал переговорить даже сам Ахмад Шах. По русски он говорил безукоризненно. Спросив откуда родом, чем занимался в Афганистане, он, окинув его фигуру оценивающим взглядом, поинтересовался, какими видами спорта тот занимался. Николай честно ответил, что увлекается восточным единоборством. Ахмат Шах понимающе кивнул головой и без предисловий предложил Николаю пойти к нему в личную охрану. Тот отказался, и уже месяц спустя, оказался здесь, в этом лагере.

Жалеет ли он, что отказался от предложения самого Ахмад Шаха. Конечно, нет. И хотя он жил в семейном лагере моджахедов около полугода и имел возможность свободного перемещения, всегда чувствовал, что за ним ведется негласное наблюдение. Возникали ли у него мысли о побеге. Да, возникали и довольно часто. Но он был реалистом и видел, что одному это не под силу, тем более, что лагерь находился высоко в горах, и дойти до него и выйти из него, можно было только по одной горной тропе, которая всегда была под усиленной охраной моджахедов.

Николай оказался способным к изучению афганского языка, в основном это были, дари и фарси, и уже через пару месяцев довольно бегло говорил на том и другом. А старейшина лагеря, мулла Саттикула, взялся его учить основным принципам шариата. Отказаться Николай не мог. Это вызвало бы у окружающих подозрение. Он отпустил бороду и усы, одет был в афганскую одежду, и практически ничем не отличался от обыкновенного афганца.

Читая, теперь уже самостоятельно, Коран, он стал ловить себя на том, что больше и больше начинает верить истинам этой полуторатысячелетней мудрости. Но заложенное в нем советское воспитание, пионерское, а потом и комсомольское прошлое, помимо его воли, останавливало его.

Дни тянулись томительно. Имея возможность свободного перемещения по лагерю, он постепенно познакомился со стариками, живущими здесь со своими семьями и детьми, с молодыми моджахедами, периодически появляющимися в лагере, чтобы повидаться со своими близкими. Часто виделся он и со своим «крестником» Махмудом.

Общаясь с этими людьми, Николай все больше погружался в их житейский быт, узнавал их нравы и обычаи, и постепенно начал осознавать, какой страшной трагедией обернулась война для афганцев. Ему становились известными факты, когда старший брат был командиром роты правительственных войск, а младший – полевым командиром моджахедов, когда дети воевали против отца. Много он узнал и о героическом прошлом афганского народа, о котором не найдешь и слова ни в одном учебнике по истории…. Например, все, даже дети, с гордостью говорят о победах афганского народа над английскими колонизаторами в ХІХ веке и начале XX века. В 1839–1842 годах был разбит 16-тысячный отряд колонизаторов. По преданиям корпус был вырезан в ночное время. Спасся тогда только один человек. В 1880 году у местечка Майванд, англичане снова потерпели поражение. Тогда была уничтожена бригада колонизаторов. И самая жестокая битва произошла в 1919 году, когда 60-тысячная афганская армия, разбила наголову 160-тысячную армию англичан.

И чем больше Николай узнавал об Афганистане, его народе, тем чаще стал задумываться, зачем, такая великая держава, как СССР, находится здесь.

Однажды с ним снова пожелал встретиться мулла.

– Ты уже довольно долго живешь в нашем лагере, Абдурахмон, и рана твоя уже зажила, и я хотел бы испытать тебя – примешь ли ты Ислам? Николай от неожиданности растерялся. Сразу на память пришла мать, которая перекрестила его перед самым отъездом, и подарила крестик. Он и сейчас был на его груди. Моджахеды, к его удивлению, проявили благородство и оставили его. Николай не знал, что и ответить. С одной стороны он был христианин, а если посмотреть с другой стороны – атеист…

– Можешь подумать, Абдурахмон, – понимающе качнул седой бородой мулла.

Но Николай уже решил. Он твердо сказал «нет».

Отказ принять мусульманскую веру и отказ идти в телохранители к Ахмад Шаху, и предопределило его дальнейшую судьбу. Вскоре он был переправлен в Пакистан, и доставлен в учебно-тренировочный лагерь моджахедов.

По прибытии в лагерь, в котором было уже около десятка советских военнопленных, администрация, в лице Рахматулло и его заместителя Абдурахмона, к Николаю отнеслись довольно настороженно. Видимо сыграло свою роль его знакомство с самим Ахмад Шахом, о чем вероятно рассказали им доставившие пленного моджахеды. Рахматулло лично побеседовал с Николаем, посетовал, что тот отказался принять Ислам, и был очень удивлен его отказом от очень выгодного предложения, о котором мечтает большинство моджахедов – стать личным телохранителем самого Ахмад шаха Масуда. В заключении высказал надежду, что Абдурахмон пересмотрит свои взгляды на Ислам, и станет правоверным мусульманином.

Его заместитель Абдурахмон, возненавидел его сразу. Сначала он возмутился, что у пленного такое же имя, как у него.

– Хотел бы я знать, какой ишак наградил тебя таким благородным именем, – прохрипел он с яростью, бросая оценивающий взгляд на атлетическую фигуру своего тезки – шурави.

– А ты спроси у своего начальника Рахматулло, – нагло улыбаясь, ответил Николай, – и незабудь в точности повторить свой вопрос.

От неожиданности Абдурахмон не нашелся что ответить. Он привык, что его имя наводит страх на всех пленных, а тут такой наглый ответ. Поняв, что, назвав ишаком того, кто дал такое же имя, как у него, пленному, он совершил ошибку, Абдурахмон, чтобы как-то скрыть свое замешательство, резко перевел разговор на порядки в лагере и ответственности за их нарушение. Отпуская Николая, он мысленно дал себе слово поставить на место этого наглого шурави, и сделать его послушным, как овечку. Абдурахмон и представить себе не мог, что он не только не исполнит задуманного, но и потерпит вскоре от этого пленного шурави, довольно впечатлительное и унизительное поражение…

Неисправность, хотя и работали при одной керосиновой лампе, устранили быстро. Помогал ему пленный афганский лейтенант Голь Мохаммад, или просто, Моммад. Генератор несколько раз чихнул, затарахтел с перебоями, снова чихнул и, наконец, заработал в густом ровном режиме. Николай включил рубильник, и тусклый свет идущий от привязанной к потолку небольшой покрытой густой пылью лампочки, осветил помещение.

Выждав какое-то мгновение, он с наглой ухмылкой подошел к Саиду и попросил две сигареты:

– За работу, – коротко бросил он, и нагло уставился в пышущую ненавистью багровую рожу охранника.

Саид в растерянности посмотрел на своего начальника, явно не зная, что предпринять. Абдурахмон скривился, и в знак согласия кивнул головой.

Николай, подмигнув Моммаду, который, зная, что его друг не курит, с удивлением смотрел за его действиями, спрятал сигареты в карман шаровар, и, убрав улыбку, вопросительно посмотрел на Абдурахмона.

Абдурахмон подошел к работающему генератору, и с важным, ничего не понимающим, видом, осмотрел его со всех сторон, затем, переведя взгляд на Николая, процедил сквозь зубы:

– Оба до утра останетесь здесь. Будете дежурить. И Аллах свидетель, – Абдурахмон закатил глаза к потолку, – если эта машина снова остановится, я живьем сдеру с вас ваши вшивые шкуры.

– А ты не боишься, что мы сбежим, оставляя нас одних? – бросил вслед уходящим Николай, явно желая проверить, оставит Абдурахмон с ними охранника, или нет.

– Не боюсь, – не оборачиваясь, со злобой ответил тот. – Охранник будет снаружи, и если что-то будет не так, он пристрелит вас, как паршивых баранов.

Зная Абдурахмона, Николай понял, тот не шутит.

Покосившись на закрывшуюся за моджахедами дверь, он подошел к Моммаду, и полуобняв за плечи, протянул тому доставшиеся ему от Саида, сигареты.

– Вот, дружище, забирай. Я их попросил только ради тебя.

Моммад растроганно улыбнулся, дрожащей рукой взял сигареты. Одну аккуратно заложил за отворот нуристанки, вторую прикурил от непотушенной еще керосиновой лампы. С наслаждением затянувшись, он устало опустился на корточки около стены, и прикрыл глаза. Рядом примостился Николай. Он вытянул уставшие ноги, и прислонился спиной к прохладной стене. Оба молчали. Каждый думал о чем-то своем.

Голь Мохаммад хорошо помнит свое знакомство с этим шурави. Тогда в камеру, в которой он находился, привели новичка. Перед пленными предстал высокий, физически крепкий, с прямым взглядом, довольно симпатичный человек. Короткая черная бородка делала его похожим на Мефистополя. Подождав, пока закроется за охранником дверь, он улыбнулся широкой располагающей к себе улыбкой и, поздоровавшись, пожелал всем здоровья. Все слова приветствия и пожелания прозвучали сначала на фарси, потом на дари. И никто тогда и подумать не мог, что этот человек, шурави. Содержались в тюрьмах и тогда, да и сейчас, практически все вместе. И шурави, и афганцы. А поскольку все были одеты в афганскую национальную одежду, и у всех советских пленных были мусульманские имена, а многие из них знали в совершенстве, и фарси и дари, отличить их от пуштуна, или нуристанца, было практически невозможно. О выходцах же среднеазиатских республик, и говорить было нечего. Их этнических земляков в Афганистане было довольно много.

Никто никогда не слышал настоящего имени этого человека. Позднее, когда Моммад познакомился с ним ближе, тот представился Николаем. А тогда, когда он назвался Абдурахмоном, все были в шоке. В лагере был только один Абдурахмон-начальник охраны лагеря, и поэтому восприняли это представление за неудачную шутку. Поверили только утром, когда новичка охранник назвал Абдурахмоном.

А вскоре о нем заговорили все. И пленные, и моджахеды. Он скрывал от всех, что владеет приемами восточных единоборств. Но, поскольку умение это требует ежедневных тренировок, он и решил легализоваться. В целом же преследовалась и другая цель. Но об этом знали всего несколько человек, и среди них он, Моммад.

Все произошло на одном из складов стрелкового оружия. Тогда убирали смазку с поступивших на склад автоматов «Калашникова» китайского производства. Проходя мимо одного из охранников, он неожиданно предложил тому разбить ногой на потолке электрическую лампочку. Или, хотя бы, просто достать ее рукой. Тот, как ни старался, ничего сделать не мог. И не удивительно – лампочка висела на высоте двух с половиной метров.

Тогда Николай присел на корточки, сжался, словно пружина, и вдруг, резко выпрямившись, в мощном прыжке сшиб ногой лампочку. Со всего лагеря сбежались моджахеды. Пришел и начальник охраны Абдурахмон. По просьбе моджахедов Николай повторил трюк с лампочкой.

Пленные аплодировали, а моджахеды угрюмо молчали. Вот тогда Абдурахмон, испугавшись, что этот опасный шурави может сбежать, или, принести другие неприятности, приказал заковать его в кандалы. Не даваясь, Николай дрался профессионально. Он раскидывал охранников, как котят. Ухитрялся дать сдачи даже тогда, когда ему заковали в кандалы и руки и ноги. Пять охранников с трудом скрутили взбунтовавшегося Николая и бросили его в карцер. И только по истечении двух дней Абдурахмон освободил своего тезку, а еще через день, вынужден был снять с него кандалы.

Все случилось тогда для всех довольно неожиданно. В результате словесной перепалки между двумя Абдурахмонами, в которой начальник охраны обозвал Николая дохлым ишаком, тот неожиданно предложил обидчику померяться силами, с условием, если он победит, то шурави получат право сыграть с моджахедами в футбол. Если нет, то он готов носить кандалы и далее.

Разговор слышали, как моджахеды, так и пленные, поэтому Абдурахмон вынужден был согласиться.

Схватка была короткой. Николай бросил начальника охраны через себя с такой силой, что тот даже заплакал, не столько от боли, сколько от стыда. Все пленные, и шурави и афганцы свистели и прыгали от восторга, как дети.

Абдурахмон оттолкнулся от песка, поднялся на ноги и, вытирая кровь и слезы с лица, спросил с ненавистью:

– А кто мне даст слово, что вы не разбежитесь во время матча?

– Сами не разбежитесь, – по-русски ответил Николай, и нагло улыбаясь, добавил на фарси, что это в их планы пока не входит.

Футбольный матч состоялся в воскресенье, ровно через две недели после состоявшегося уговора. Болеть за свою команду собрались почти все моджахеды: и постоянный состав, и курсанты. За пленных болеть было не кому, кроме узбека Азида, которого не взяли в команду (он не умел играть в футбол), и Исломуттдина, уроженца одной из закавказских республик, который не захотел выступать против моджахедов.

Перед матчем Николай собрал команду. Обступив его кружком, все с напряжением ждали, что он им скажет. Николай обвел всех тяжелым взглядом и тихо произнес: «Ребята, надо сделать все, чтобы победить духов. – Затем, немного помолчав, добавил. – В 41-м футболисты киевского «Динамо» победили футбольную команду фашистов. И мы должны доказать, что достойны памяти этих героев. Может быть и про нас, когда-нибудь также вспомнят».

И вдруг, широко улыбнулся. – Чего носы повесили, хлопцы?! Живы будем, не помрем! Веселее, веселее смотреть! Вот так! – обнял он за плечи улыбающихся Виктора и Кольку Федорова, и обведя всех веселым взглядом, спросил: «Победим?».

– Конечно, победим! – засветились уверенными улыбками ребята и, построившись, побежали на свисток судьи к центру футбольного поля.

И хотя могло показаться, чтопроизнесенные им перед командой слова наполнены пафосом, Николай произнес их совершенно искренне. Да иначе быть и не могло – все они были точно в таком же положении, как те герои, и это обращение к ним, было, как никогда, кстати.

И они победили. Победили, не смотря на то, что в отличие от пышущих здоровьем моджахедов, были измождены. Не смотря на то, что не имели возможности тренироваться, как их противники, которые играли в футбол почти каждый вечер. Они победили с разгромным счетом 7:2! Четыре мяча в ворота моджахедов забил Николай, он же Абдурахмон.

Победители радовались как дети. Со слезами на глазах они поздравляли друг друга с победой.

Выслушав Абдурахмона, выдавшего идею футбольного матча с пленными шурави, как свою, Раббани дал разрешение на его проведение. Он был уверен, что победа моджахедов, в которой он не сомневался, поднимет их моральный дух в борьбе с неверными. Когда же стало известно о поражении их команды, он пообещал отправить Абдурахмона рядовым моджахедом в Афганистан.

После этого случая, условия содержания советских пленных были резко ужесточены. За малейший проступок было одно наказание – ночь в глубокой яме – зиндане, в которой было поколено жидкой грязи. Создавалось такое впечатление, что Абдурахмон боится, что пленные договорятся между собой, и совершат побег. А вот тогда его точно отправят в Афганистан. И он делал все, чтобы не допустить этого…

Николаю было известно, что его друг занимается уборкой служебных помещений коменданта лагеря Мушаррафа и его заместителя Рахматулло. И как только появлялась возможность, Моммад всегда делился с ним полученной там информацией.

Выкурив половину сигареты, Моммад осторожно положил окурок за отворот нуристанки, туда, где уже лежала одна из подаренных ему сигарет, и посмотрел на впавшего в дрему друга.

В это состояние Николай впал сразу, как только оказался сидящим на полу рядом с Моммадом. Давали знать тревоги последних дней, и, практически, бессонные ночи. Усталость свинцовой тяжестью наполнила тело, и тянуло в сон. Это случалось всегда, как только он начинал расслабляться. Почувствовав на себе взгляд, он собрал всю свою волю, встряхнул головой и, как ни в чем, ни бывало, улыбнулся Моммаду.

– Вот что, Николай, – без предисловий начал тот. – Вчера слышал разговор Рахматулло с Абдурахмоном. Речь шла о патронах к «Кашниковым», которые должны поступить на склад. Помнишь, протирали автоматы? Вот как раз к ним.

– Значит все-таки скоро выпуск – Николай знал, что после выпуска моджахеды получали вооружение, и только потом осуществлялась их отправка в Афганистан. – Как твои ребята, не подведут? – Он положил руку на плечо товарища.

– Нет, – Моммад посмотрел в глаза Николаю. – Хотя тем, кому я доверяю как себе, не так уж много. Ты бы лучше к своим шурави присмотрелся. Не нравится кое-кто из них. Я тебе уже говорил об этом.

– Да, ты прав, дружище, – вздохнул Николай, – думаешь, я не понимаю, почему нас на ночлег определяют каждый вечер по новым тюрьмам? – Все понимаю, дорогой мой рафик Моммад, все понимаю…. Я знаю, кто стучит Абдурахмону, но пока трогать их нельзя. Пусть стучит….Уберешь, найдут другого. Потом снова вычисляй. Ты думаешь, я всем доверяю? Нет. Верю, как себе, только троим.

– Ты мне вот, что скажи. Когда Мушарраф бывает в лагере? Я за все время, что здесь, видел его лишь пару раз. Насколько мне известно, комендант лагеря он.

Моммад бросив на Николая пристальный взгляд, задумался.

– Чего молчишь? Думаешь, хочу шлепнуть его? – усмехнулся Николай.

– Нет, не думаю, Коля. Ты же не самоубийца. Тем более майор всего лишь маленькая пешка. Думаю, когда удобнее тебе его перехватить. Ты хочешь выдвинуть ему наши требования? Так?

– Да именно так. Эта Торн, когда была здесь, обещала сообщить о нас Красному Кресту. Но видишь, время прошло, а вокруг нас как была тишина, так и есть. Я один раз прорвался к Рахматулло, да ты же знаешь, – Николай покосился на друга, – все ему выложил. Тот обещал передать своему начальству, и все. Тишина. Единственно, чем он меня успокоил, – сказал, чтобы я молил аллаха, что оказался в этом лагере, а не в лагере Хекматиара.

– Что верно, то верно, – горько усмехнулся Моммад. – В лагерях Хекматиара пленные долго не задерживаются. У них там два пути: или с моджахедами против неверных, или к всевышнему, – он поднял глаза к потолку. – А насчет Мушаррафа… – как только он появится в лагере, сразу дам тебе знать.

Рано утром, когда стало известно, что неисправность на линии устранена, они заглушили дизель, и их увели. И что было удивительно – Абдурахмон разрешил им до обеда отдохнуть, правда, в разных камерах.

Моммад в камере был один. Всех пленных уже давно увели на строительство стены.

Он долго ворочался на лежанке, и никак не мог заснуть. Мысли роились в его уставшем мозгу, унося его в не так уже далекое прошлое…

В плен он попал под Шиндантом, хотя и контуженным, но довольно глупо. Сдали его моджахедам его же подчиненные, которые перебежали на их сторону. Пять человек. Ударили чем-то тяжелым по голове, и все…. Очнулся уже в лагере Аманулло Шаха, одного из полевых командиров Ахмад шаха Масуда. На удивление, его не били. Предложили воевать против неверных. Он отказался. Тогда его просто отправили в этот лагерь.

А ведь так все хорошо тогда начиналось…. Он в тот день помогал отцу в автомастерской. Хотя город только просыпался, они уже закатывали под навес очередную, пригнанную для ремонта, автомашину. И вдруг сигнал грузовика, протяжный, басовитый. Это друг Моммада, Салех, уже год, работавший кучи (шофером) на богатого автовладельца Фатеха.

– Случилось! Случилось! – Кричит он, высунувшись из кабины. – Революция!

… Было обычное утро трудового Кабула. Толкали впереди себя тяжелые, груженые тележки хазарейцы, прибивали пыль водой из чайников около своих мастерских портные и сапожники, женщины, спрятавшие свои лица под паранджу, замачивали ковры в мутной воде одноименной реки Кабул.

– Ты что, пошутил насчет революции? – Моммад подбежал к Салеху.

– Нет, Моммад, сейчас не до шуток…. Поехали к танкистам…

Моммад знал, что старший брат Салеха танкист, большой начальник и ему льстило, что он сейчас увидит его.

– Постой, постой, ты куда, Моммад?… А машина? – Отец в растерянности смотрел на убегающего сына.

– Дочиним после революции! – вместо Моммада со смехом ответил Салех, отпуская сцепление.

Они приехали в танковую бригаду, которая дислоцировалась в Пули – Чурхи, вовремя. Салеха тут знали, и пропустили обоих беспрепятственно. Митинг начался в 9 часов утра. Перед танкистами выступал рафик Аслан Ватанджар, один из лидеров революции. Его сообщение о начале революции танкистами было встречено с ликованием.

Оба остались в бригаде. Брат Салеха, начальник штаба бригады, определил обоих подвозить к танкам со склада боеприпасы. И уже, через час, бригада вышла за пределы городка и маршем пошла в сторону Кабула. Над городом кружатся самолеты и вертолеты…

Моммад сел, прислонившись к холодной стене камеры. Ему вдруг показалось, что он явственно слышит сообщение «Радио Афганистана»…

«Радио Афганистан», находящееся пол полным контролем революции, сообщает: «Время – 18 ч.00 м. Восставшими взят президентский дворец. Дауд пытался оказать отчаянное сопротивление и тяжело ранил офицера, который предложил Дауду сдаться в плен. Разгневанные революционные солдаты расстреляли врага народа Мохаммеда Дауда»… «Время – 19 ч.00 м. Ура! «Радио Афганистан» сообщает своему народу, всему миру, о победе революции!»… Этот день 7 саура 1357 года(27 апреля 1978 года) запомнился ему на всю жизнь…

Моммад зажал уши, и снова откинулся на лежанку. Сон не шел. Всплывали новые и новые воспоминания…

… Вот он курсант Ташкентского военного училища, где проходит учебу с такими же, как он, молодыми афганцами. Он с удивлением узнает, что в этой советской республике, простой мусульманин имеет право на бесплатное образование, медицинское обеспечение, получение жилья. Для детей бесплатные детские садики. Здесь нет бездомных, нищих, безработных. Нет беспризорных детей, как у них, в Афганистане.

И вот, когда Афганистан решил построить такое же свободное общество, как в соседней стране, началась война.

В 1979 году, как и все простые афганцы, он с благодарностью воспринял приход советских войск, чтобы помочь им защитить Апрельскую революцию, открывшую простым людям путь в счастливое будущее…

Разве мог он, сын простого ремесленника, что будет офицером такого элитного подразделения, как «коммандос»? Конечно, нет.

Дом отца стоял у подножия выжженной, мрачной вершины. С его плоской крыши хорошо, как на ладони, был виден Кабул. Моммад и сейчас, с закрытыми глазами видит эту панораму – широкий проспект Майванд, площадь Спинзар, утопающие в зелени белоснежные виллы богатых людей. Усмехается, и снова перед ним эта гора, у подножия которой один к одному лепятся обыкновенные глиняные дома… Скорее гнезда, а не дома, в которых ютится многосемейная кабульская беднота. А рядом, даже трудно в это поверить, обыкновенные, выдолбленные в горе киркой и лопатой норы, где и живут люди вместе со скорпионами, блохами и змеями. Это уже потом, после революции, многие семьи этого Гарлема получили квартиры в Новом микрорайоне города. Получила квартиру тогда и семья отца.

И, кажется, еще совсем недавно у него, босоного, в грязной порванной одежде, мальчишки, была несбыточная мечта стать шофером – кучи.

Моммад помогал тогда отцу, работавшему на одного очень богатого автовладельца. Из индустриально развитых стран в Афганистан всегда поступают автомобили. Легковые автомобили иногда перекрашивали в желтый цвет под такси, а грузовики хозяин требовал переоборудовать на сугубо афганский лад.

Универсальным транспортным средством в Афганистане всегда был и остается верблюд. Это животное издревле считается не только транспортным средством. Он еще и друг, и не просто друг, а надежная опора, да и вообще, как известно – живое существо.

И вот, когда в стране появился автотранспорт, суеверные афганцы посчитали, что и машина, которая в какой-то степени заменила верблюда, тоже имеет душу. А раз так, то и она является другом, и поэтому ее нужно оживить.

Машина обрастает огромным кузовом, на стенках которого появляются живописные виды Мекки, водные пейзажи, крылатые кони, фантастические птицы. В кабине, где только можно, развешиваются разные бляшки, мониста, флажки с изречениями из Корана, и точно такие же кисточки, какими украшаются верблюды. А над ветровым стеклом, с внешней стороны, рисуются от сглаза два больших ока.

И чтобы стать водителем именно такой машины, Моммад, за определенную плату, становится учеником. Обучение было два года. И не простых два года. Без преувеличения можно сказать – опасных два года.

Дело все в том, что ученик сидит не в кабине, как это принято в других странах. Он висит, в прямом смысле этого слова, на заднем бампере. Только так, по мнению шоферов-кучи можно научиться смотреть в глаза опасности, без страха заглядывать в глубокие пропасти, стойко переносить и жару, и холод, а если нужно, то и спасть машину…

Учебу Моммад не успел закончить. Произошла революция. Он вступает в демократический союз молодежи Афганистана.

Ему тогда повезло – он был грамотным. Отец отдавал часть заработанных денег мулле, и тот учил мальчишку грамоте. А когда пришла новая власть, правительство начало борьбу с безграмотностью. И Моммад, владевший уже письмом, чтением и азами математики, придя в ликбез, сразу сдал экзамен на аттестат зрелости.

От демократического союза молодежи Афганистана его, как активиста, посылают на учебу в военное училище в СССР, в город Ташкент. А после завершения учебы и возвращения на родину, он получает назначение на должность командира взвода бригады «коммандос»…

…Самым ярким днем в своей жизни Моммад считает день празднования первой годовщины Апрельской революции…. Когда ему становится очень тяжело, он всегда вспоминает этот день. Вот и сейчас…. Закроет глаза и видит площадь Чаман…. Трибуны заполнены праздничным народом. На центральной трибуне Бабрак Кармаль…. Кругом красный кумач, цветы, счастливые улыбающиеся лица. По площади проходят парадные расчеты войск, техника, проносятся истребители. А затем народные гуляния. Особенно красиво было в тот самый вечер…. Мириады разноцветных лампочек горят на фасадах зданий, над тротуарами, в кронах деревьев. В воздухе зажигались и гасли гейзеры фейверков, громыхал артиллерийский салют. По небу метались яркие лучи прожекторов. А на следующий день – снова бой…

Почему-то на память приходит знаменитый кабульский базар. Настоящее людское море, пестрое, шумное. И никто там не молчит, все говорят разом, друг друга перебивают, торгуются, ругаются, зазывают к себе в лавку. Женщин здесь не услышишь. Не их дело вести серьезные сделки, шататься по базарам. А вот мальчуганов – грязных, сопливых, ноги в цыпках, на теле лохмотья, в компании которых частенько приходилось бывать и Моммаду – много. Случалось, что и он с чайником или кувшином предлагал прохожим за одну афгани кружку холодной воды. Сколько раз приходилось с лотком на шее вертеться чуть ли не юлой в этой разноголосой толпе, предлагая, где сигареты, а где спички, а если попадаются европейцы – то и презервативы. Он с улыбкой вспомнил, как они толпой цеплялись к прохожим, хватали за полы халатов, толкали в нос всякую рухлядь, умоляя взять во имя аллаха, чтобы спасти от смерти голодного сироту…