Текст книги "Поток (СИ)"

Автор книги: Сонуф Ал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

 ...Белая звезда поднимается ввысь. Прозрачные лучи летнего солнца вычерчивают в небе косую тень: тысячи кельвинов в выхлопе неуловимо меняют свойства воздуха. До стартового стола Алдан-1 – половина Сибири, глухой рокот двигателей нам не услышать, но даже в молчаливом скольжении укрощенной стихии видится что-то величественное и символичное.

   Мы на набережной, за нашими спинами – прошлые жизни и аркологии Нового Звездного, перед нами – суровая красота Байкала и черная пропасть будущего, где нас ждут пояса Ван Аллена, силы Ньютона, эффект Кориолиса и... звезды. Мы верим в себя – и смеемся в лицо всему, что отделяет нас от вожделенного компенсационного кресла. Мы – будущее всего человечества, сыны Земли, пасынки Вселенной.

   Нам шестнадцать лет.

   – Смотрите, еще один!

   Изящный пальчик метит куда-то в горизонт, в маленькую неяркую звездочку, медленно восстающую над небосклоном. Мы заворожено следим за ее полетом и – что таить? – кидаем украдкой восхищенные взгляды на хрупкую фигурку Алиситы, единственной девушки в нашем наборе. А она смотрит восторженно в бездонный горизонт, и холодный ветер с озера играет ее тонкими черными локонами. Всего через несколько дней она обрежет волосы почти «под ноль», но это будет потом, а пока она кажется нам богиней в неясном свете прохладного утра, лучами своей красоты подчеркивающей наше величие.

   – Скоро мы будем там.

   Маленький Макото улыбается – впервые со дня приезда. Этот сосредоточенный, пунктуальный японец навсегда запомнится мне этой улыбкой – редкой, как зимнее солнце, но удивительно открытой, искренней.

   – Если не вылетим.

   Огюст – крепкий, смуглый, с лукавым прищуром. Единственный мой соотечественник – он врежется в память неукротимым нравом, какой-то неистовой жаждой жизни и редкой среди нас самоиронией. Ему не суждено будет подняться к звездам: нервный срыв, болезнь и профнепригодность. Он уйдет из Нового Звездного пешком, ссутулившись, с одним рюкзаком за плечами – будто тень себя самого.

   – Нас ждут звезды...

   Алисита оборачивается, и мы замечаем сверкающие капельки в уголках ее глаз – в первый и в последний раз. Почему-то это завораживает.

   – Работа нас ждет, – бурчит рослый техасец Сэм, – до седьмого пота. Говорят, и в иллюминатор-то не выглянешь – вахта по шестнадцать часов. А до звезд – все одно не достанешь...

   Алисита наклоняет голову, улыбается обезоруживающе и вдруг треплет рыжие волосы Сэма, заставляя парня залиться краской. Мы смеемся, нам легко. Мир вокруг кажется ближе и ярче.

   – Как вы не поймете... – в голосе Алиситы есть что-то чарующее, – ведь это... это вечность. Бесконечность. Пусть мы исчезнем, но... будем жить. Всегда, всюду. Наши слова, подхваченные солнечным ветром, пролетят сквозь галактики – до самых границ Вселенной. Нас услышат другие миры и возможно кто-то, когда-то... ответит.

   – Космос это тьма. Там ничего нет, кроме иллюзий.

   Мы оборачиваемся – Антон. Высокий, худой, с богатой черной шевелюрой, которую он вечно забывает расчесывать. Сильный, молчаливый и мрачный – конченый реалист и стоик, решающий любую, даже самую сложную проблему с невозмутимым упорством. Холодный и неприветливый, как и его земля, он станет лучшим другом всем нам. А сейчас стоит у перил и сжимает руками логарифмическую линейку – свой «карманный компьютер» и талисман. Мы будем смеяться поначалу, но он станет лучшим из нас и докажет всему Звездному, а потом – и всей Солнечной, что на Земле еще не рождалось лучшего пилота.

   Алисита подходит к нему, заглядывает в глаза. Они стоят друг против друга: высоченный, точно стесняющийся собственного роста Антон – сибирский хищник, ours russe, и миниатюрная девушка с сияющих пуэрториканских берегов – прекрасная и терпкая, как дикий мед. Наверное, уже сейчас мы все понимаем: через пять лет, на балу в Кремлевском дворце в честь первого и последнего интернационального выпуска Нового Звездного, они будут держаться за руки. Это предопределено и не важно, готовы ли мы это признать.

   А пока – она бросает беззлобно «дурак» и щиплет Антона за нос, заставляя того краснеть. Мы смеемся, нам хорошо. Впереди – вся жизнь, светлое, прекрасное будущее.

   Мы наслаждаемся последним днем старой жизни – и последним днем мечты.

   * * *

   Во время вербовки они говорят: ты же будешь элитой элит, живым богом, пионером космоса! Ты – оплот человечества, двигатель прогресса, небожитель. Да, они богаты на слащавую риторику и громкие эпитеты, а многочисленные нули внизу контракта лишь убеждают тебя в собственной исключительности.

   Увы, вербовщики ласкательством и красноречием обольщают сердца простодушных. Все твое величие сводится к дензнакам, а романтика растворяется в серых буднях. За пределами атмосферы тебя ждут тесные кубрики, тошнотворные центрифуги и месяцы, а порой и годы рутины. Поддавшись уговорам, вступив на эту стезю, ты навсегда вычеркнешь себя из жизни: не заведешь семью, не посадишь дерево и сына родишь разве что от дорогой проститутки. Оставь, мой друг, надежду: плата за право сесть в компенсационное кресло пилота – вся жизнь. Возможно, когда-нибудь будет иначе, но мы живем и умираем там и тогда, где придется.

   Нас раскидывают сразу после выпуска – кого куда. В основном, наших разбирают орбитальные линии, кое-кого пристраивают на лунные базы – развозить взрывоопасные грузы и важных персон. Макото попадает штурманом на экспериментальный парусник и дважды облетает на своем утлом суденышке всю Солнечную. Сэм идет в научный корпус – сначала на Фобос, потом – во внешние миры. Мы с Алисией садимся в пилотские кресла контейнеровозов: она – на шестисоттонный «Альсион», таскающий грузы между Ганимедом и Землей, я – на восьмисоттонную «Ахею», курсирующую между спутниками Сатурна. И лишь неугомонный Антон идет в патруль – смесь полиции и службы спасения, последнюю иллюзорную надежду терпящих бедствие. Увы, но чаще они лишь собирают трупы: время и расстояния в космосе не совместимы с жизнью. Скотская работа, но Антон выбирает сам – это в его природе.

   Я работаю – день за днем, неделю за неделей. Мой налет растет неприлично быстро: я почти постоянно в космосе. Через полтора года и десятки рейсов я получаю предложение вести другой корабль, «Навсикаю», на дальний фронтир, к Плутону. Никто не решается – слишком долго, слишком сложно, я – принимаю вызов. Через двадцать два месяца наступает час моего триумфа: человек впервые достигает самой дальней из «старых планет». Я улетаю из космической тьмы, чтобы через три года и восемь месяцев вернуться вновь: я открываю новый путь, и вслед за мной сквозь миллиарды километров пустоты спешат все новые и новые корабли. Еще через двадцать два месяца я возвращаюсь на орбиту Сатурна, где случайно встречаю Сэма – их станция прибыла к Энцеладу. И от него узнаю страшные вести.

   Шестью месяцами ранее поступает сигнал бедствия с «Аякса», корабля-разведчика на орбите Титана. Патрульный «Скиф» приходит на помощь, но топлива, чтобы вытащить терпящий бедствие корабль из колодца, недостаточно. Антон выходит в открытый космос, чтобы отстыковать жилой отсек, но шлюзовая камера оказывается повреждена и запечатана намертво. И тогда этот чертов русский лезет в лабораторию и оттуда, через узкий служебный ход, сквозь разрушенный и разгерметизированный отсек телескопа добирается до шлюза изнутри и подрывает аварийные пиропатроны.

   Без скафандра.

   Сорок футов. Сорок чертовых футов в космическом вакууме без всякой защиты. Сколько он так парил? Десять? Двадцать секунд? Антон ослеп, у него радиационные ожоги и барические повреждения внутренних органов, он стал инвалидом, но спас тринадцать человеческих жизней. На Земле он герой, о нем говорят в новостях по всей планете, но вряд ли во всей Солнечной есть сила, способная ему помочь. Его увозят на Землю, но медики говорят, что это бесполезно: одиннадцатимесячный полет ему не пережить. А если его не убьют раны и время – я не знаю, переживет ли он то, что настигнет его на Земле.

   Через три месяца после спасения экипажа «Аякса» гибнет Алисита.

   Никто точно не знает, что происходит, но двигатель «Алсиона» выходит на нештатный режим работы и через пять с половиной минут взрывается. Официальная версия утверждает, что экипаж погибает мгновенно, но техники на «Схерии» говорят: через тридцать минут после взрыва была трансляция через мегаваттный передатчик на низкой орбите. Я уверен: это Алисита. Она говорит почти семь минут, но среди четырехсот миллионов приемников в Солнечной не находится ни одного, записывающего трансляционную волну.

   Последние слова Алиситы слышат лишь звезды.

   Через сорок часов останки «Альсиона» сгорают в верхних слоях атмосферы Юпитера. Алисита, наша маленькая звездочка, наш сияющий талисман, гаснет навсегда.

   Напряжение последних лет накладывается на шок и стресс. Мне плохо. Я надираюсь до беспамятства и срываю рейс. Ругань, штрафы и дикая, чудовищная неустойка – но мне все равно. Я не могу протрезветь: осознавая утрату, теряю способность дышать. На третьи сутки меня находит Сэм, бьет по морде и полощет под холодной водой. Потом долго проповедует о смысле бытия, и я, черт возьми, проникаюсь его словами. Через неделю я снова могу дышать – боль притупляется, уступая место глубокой депрессии. Медики запрещают мне летать, но компании и правительство не желают нести убытки. Через десять дней я, обколотый антидепрессантами, вновь в кресле пилота, выполняю очередной рейс.

   Так проходит два месяца. Потом, на транзите к Энцеладу, мы получаем сигнал с научной станции Сэма: неполадки со спускаемым аппаратом. Я холодею и вызываю старого друга: он на чертовом спутнике, внезапное извержение повредило спускаемый модуль, и он с командой не сможет вернуться назад. Он просит, чтобы я не волновался – ничего уже не исправить, кислорода у них на полчаса. Я же знаю, что так бывает – это ведь космос. Он говорит со мной все оставшееся время – до самого конца. Странно, но когда он отключается, я не испытываю ничего – во мне образуется бездонная пустота, которую нечем заполнить.

   Меня отстраняют, и рейс заканчивает автоматика. Сразу по возвращении на «Схерию» я подаю рапорт о списании.

   Я – Николя Дюжарден, выпускник интернациональной космической программы Нового Звездного, Герой Земли, первый человек на фронтире. Я – невротик и психопат, боюсь и ненавижу космос: в нем нет ничего, кроме иллюзий.

   Мне тридцать лет.

   * * *

   За окном – дождливый весенний день. Двадцать один год с того дня, как мы стояли на набережной Нового Звездного. Молодые герои, властители мира – для нас не существовало преград. Кажется, это было не со мной – с кем-то другим, в чьей-то чужой жизни. А я... всего лишь тень, прожигаю ненавистный выходной, пялясь в древний телевизор. Смотреть нечего – единственный канал, осколок прошлого: прогресс делает ненужными самые разнообразные вещи, мало заботясь о том, сколь много мы связываем с ними. И вместе с этими мелочами уходим мы сами – превращаемся в живые ископаемые, немые реликты. Смысл вымывается из жизни, как кальций из костей. Все меняется слишком быстро, и ты сам – как одноразовый пакет, годный лишь на путешествие из супермаркета домой.

   В огромном обитаемом мире, протянувшемся от фотосферных станций до пояса Койпера, я не мог найти себе места.

   ...Тусклое сияние органических кристаллов рисует мне высоколобый лик какого-то ученого мужа. Нахрапистая журналистка пытается выжать его, как гнилой лимон, но он держит удар. Пытаюсь вслушаться в слова, что-то понять – выходит скверно.

   – ...объяснить нашим зрителям суть вашего открытия?

   – Оно не мое. Не я создал общую и специальную теории относительности и предложил решение четырехмерной интерпретации пространства-времени для СТО. Не мной создано теоретическое решение уравнений ОТО, позволяющее, в теории, путешествовать через пространство со сколь угодно большой скоростью и не мною описано явление квантовых потоков в пространстве Минковского. Моя научная группа лишь связала все это воедино.

   – Говоря, что уравнения метрики этих... потоков, невероятно сложны. Расскажете подробнее?

   – Попытаюсь. Представьте, что всю жизнь живете в цветущей долине. В ее центре есть озеро и пахотные участки – это Земля. Вы живете, растите детей и в один прекрасный день начинаете расширять свои пахоты на всю долину – нашу Солнечную систему. Но со всех сторон она окружена неприступными скалами Теории Относительности. Для того чтобы перебраться через них, потребуется не одна человеческая жизнь. Вы не можете себе этого позволить. И вот так вы живете и вдруг... находите работающий фуникулер.

   – Хотите сказать, что эти... потоки – созданы инопланетными цивилизациями?

   Ученый не может скрыть улыбки.

   – Это... маловероятно.

   – Правда ли, что вам не известна природа этих... потоков?

   – Правда, что наши знания лежат в области математики – знания абстрактного. В настоящее время эффект описан достаточно полно, однако причина его возникновения пока не просчитана.

   – Правда ли, что вы собираетесь отправить экспедицию к одной из ближайших звезд? Так сказать, прокатиться на фуникулере?

   Ученый опять усмехается.

   – Это бы было очень смело. Нет, увы, проект такой сложности потребует слишком больших затрат. Людских, финансовых. Но если даже нам удастся решить все технические проблемы... Вы ведь не просто поедете на фуникулере: дело в том, что на нем нет кресел. Вам необходимо взять длинный-длинный крюк, подпрыгнуть и зацепиться за трос. А когда вас поднимет на вершину, вы окажетесь там с пустыми руками. И новый крюк вам придется мастерить из подручных материалов...

   – Хотите сказать, что это путь в один конец?

   – На текущем уровне техники – да. Чтобы было понятнее, прибегнем к еще одной метафоре. Современный космический корабль – это своеобразный автобус, в котором бак с топливом занимает большую часть салона. Но в нашем гипотетическом путешествии нам потребуется столько топлива, что либо бак будет в миллионы раз больше корабля, либо мы никуда не доберемся... в разумные сроки. С Потоком все иначе. Мы можем взять с собой самый минимум топлива для маневров, получив остальное из самой окружающей среды. Проблема в том, что для старта нам понадобится огромный стартер – отсутствующий в конечной точке.

   Я выключаю телевизор.

   Путешествие к звездам. Мы все мечтали об этом, но на крутой лестнице в небо ты рано или поздно упираешься лишь в разрисованный потолок.

   Космос – это разбитые мечты. Такова жизнь, mes amis.

   Я медленно погружаюсь в тяжелую дрему, где вновь стою на набережной в Новом Звездном, вжимаюсь под перегрузками в компенсационное кресло, слышу голоса друзей в эфире. Они говорят со мной – Алисита, Сэм и другие, а я не способен расслышать их слов. И проклинаю себя, и космос, и Бога, и дьявола. Корабль трясет, и я понимаю, что двигатели вышли на нештатный режим. Молча, безо всякой паники выполняю все процедуры, но тряска не утихает, и я слышу голос...

   – Николя! Просыпайся, старик!

   Я с трудом открываю глаза и не могу понять, проснулся или нет: из глубин памяти ко мне приходит знакомое лицо.

   Надо мной склонился Огюст.

   Он изменился, конечно, но огонек в глазах все тот же. Высок, статен, худощав. Мундир ВВС сидит, как на параде, а погоны дивизионного генерала лишь подчеркивают абсурдную в моем жилище помпезность.

   – Ну и рожа у тебя, – констатирует старый друг.

   Ищет, где бы присесть. Не найдя – стряхивает беспардонно вещи со стула, разворачивает спинкой вперед, громоздится сверху. Пристраивает на колене перчатки и фуражку с высокой кокардой, достает из позолоченного портсигара вишневую «Кордову» и, вдохнув аромат, прикуривает от старомодной бензиновой зажигалки. Да-да, un vieil ami, ты светишься властью, и мир вращается вокруг тебя. Просто де Голль.

   Пауза между нами затягивается – я не знаю, о чем говорить. Дежурное «как дела» прозвучит нелепо – ответ на вопрос очевиден, а больше ничего не идет в голову.

   – Николя, – Огюсту надоедает молчание, – мы не виделись двадцать три года и нам, наверное, есть что обсудить. Но сейчас это подождет. Это прозвучит излишне пафосно и, возможно, абсурдно, но у меня к тебе дело государственной важности. Но сначала один вопрос: ты что-нибудь слышал о теории Потока и межзвездных путешествиях?

   – Прямо утром по телеку.

   Огюст оборачивается, окидывает мою органокристаллическую панель критическим взглядом.

   – Где ты нашел эту рухлядь? На помойке что ли?

   – Да.

   Огюст захлопывает рот и долго не находит, что ответить.

   – Ладно, – точно договорившись с самим собой, продолжает он, – в общем... что думаешь?

   – Толстолобики говорят, что сейчас все это фантастика. Генераторы Казимира размерами с футбольное поле, релятивистские скорости, синтезные реакторы на тераватты... Короче, дорого и глупо. Если кто и возьмется, то не ближайшие лет двести.

   – А что... что, если я скажу тебе, что все эти генераторы, реакторы и прочий... хайтек уже давно работают? Что программа развивается, а испытания завершены несколько лет назад?

   Наверное, в этом месте я должен изобразить живейшее удивление, но как-то не выходит. Моя реакция, а вернее – ее отсутствие, обескураживают Огюста.

   – Мог бы для приличия что-нибудь сказать. Например «ого, ребята, да вы гении!» или «ну нифига же себе, да эти парни собираются лететь к звездам!».

   – Вау, – борясь со скукой, отвечаю я.

   Огюст вздыхает.

   – Ладно, – мой друг, кажется, разочарован, – начну по порядку. Ты, конечно, помнишь «Огигию» – ведь это ты «заложил первый камень». За десять лет на месте маленького аванпоста на орбите Харона выросла самая крупная международная станция во всей Солнечной. Научно-исследовательский и производственный комплекс с дедвейтом в двести семьдесят шесть тысяч метрических тонн. Вместо одного крупного мы создали цепочку мелких генераторов Казимира протяженностью в сто тридцать тысяч километров. Первое испытание состоялось шесть лет назад, мы забросили платформу на двести сорок астрономических единиц, это расстояние она преодолела чуть более чем за две с половиной секунды, то есть нам удалось превысить скорость света в сорок семь тысяч раз.

   Огюст тушит сигариллу и продолжает:

   – С тех пор нами произведено свыше пятисот запусков. Последние четыре года каждые четверо суток мы отправляем двухсоттонный грузовой модуль к Ипсилон Тау Кита. Мы готовим экспансию в дальний космос.

   Огюст улыбается – почему-то от этой улыбки мне становится не по себе.

   – Мы, то есть Международная Аэрокосмическая Организация, планируем пилотируемый полет на двенадцать световых лет. Большинством голосов Генеральная Ассамблея МАКО утвердила план, по которому менее чем через пять лет мы впервые в истории отправим человека за пределы Солнечной.

   – И причем здесь я?

   – Мы хотим, чтобы ты командовал экспедицией.

   А вот теперь мне смешно – до слез.

   – Ты шутишь? – спрашиваю я, вытирая глаза, – Посмотри на меня. Я семь лет не садился в кресло пилота. Я – невротик, я с антидепрессантов не слезаю. Я боюсь космоса, Огюст. Я никакой не герой, я просто списанный пилот-дальнобойщик с посттравматическим синдромом. В конечном счете, к моменту экспедиции мне будет уже за сорок – предпенсионный возраст.

   Но мой друг серьезен.

   – Николя, то, что я тебе сейчас расскажу – между нами. Это никто не озвучивает, но все понимают. После эпохи Гагарина, Леонова и Армстронга наша страна стала третьей космической державой планеты, но со времен Миттерана мы неуклонно катимся вниз. Посмотри, что происходит в мире. Что есть у нас? Телескопы «Тиссеран» и «Делиль» да шахты во внешних мирах? Что толку, если за последние пятьдесят лет мы не построили ни одного космического корабля?

   Огюст снова достает сигариллу, но не закуривает, а лишь крутит меж пальцев.

   – Мне неприятно об этом говорить, Николя, но мы проигрываем битву за космос. Нас вытесняют даже из тех областей, где мы традиционно были сильны, как никто другой. Японские спутники геологоразведки, бразильские зонды, иранские одноместные корабли... Еще десять-пятнадцать лет – и мы распрощаемся со статусом космической державы. Это будет катастрофа, Николя.

   – Мы все знали, что так будет. Мы уже тридцать лет не можем построить транзитный космодром. Как мы должны конкурировать с теми, кто запускает на орбиту грузы десятками тысяч тонн?

   – И что ты предлагаешь? – усмехается Огюст, – вырыть шахту для «атомной пушки» под Марселем? Нас «зеленые» с говном съедят.

   – Упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их. Мой дед воевал в Алжире и Мали, – я чувствую легкое раздражение, – за сырье для передовой французской атомной энергетики, а мы зарыли собственное будущее, чтобы заткнуть глотки экологам-импотентам. На кого нам теперь обижаться?

   – Все не так просто, Николя.

   – Конечно, все еще проще! Правда в том, что ma chére France вообще не нужен космос и тем более не нужна экспансия за фронтир. Ей нужно выжить. Так что если вы хотите покорить звезды – пошлите роботов, они справятся лучше.

   Странно, меня переполняет глухое раздражение – давно не бывало.

   – Сколько людей сейчас в космосе? Пять сотен? А зачем? Почему эту работу не делают роботы? Мы оба знаем ответ: прикладное решение парадокса Моравека, при котором обезьяна в скафандре, приставленная к оборудованию за миллиарды, обходится дешевле бионических роботов. И, да: пропаганда. 'Пионеры космоса' и прочая чушь для дураков – развертывание очередной автоматической шахты с таким пафосом не обставишь, а снимать в павильоне больше не выходит. Так что лучше похороним еще пару пустых гробов – жертвенность плебсу тоже по вкусу. Мы не герои, мы – расходный материал, картинка с агитационного плаката по сходной цене. Ширма для бессмысленности бытия.

   – Николя. Ты герой Франции, герой всего человечества.

   – Почему я?

   – Потому что ты «последний великий француз». Тебя ведь так называют? У нас никого больше нет, Николя, ты единственный из французов, кто ходил на фронтир и единственный, кто забирался дальше орбиты Марса. Ты нужен Франции. Ты нужен Родине, Николя.

   – 'Доброе имя лучше большого богатства, и добрая слава лучше серебра и золота'... Как я мог забыть?

   – Ты – астропилот.

   – Я ассенизатор с почасовой оплатой. Не громко и не торжественно, зато по существу.

   – Ты лучший пилот Солнечной.

   – Это неправда. Даже когда я мог летать – был тот, кто лучше меня.

   – Да, я знаю, – кивает Огюст.

   Подходит к двери, выглядывает и зовет по имени. Меня бросает в дрожь: я не верю собственным глазам, но он реален. Заходит, пересекает комнату, встает напротив меня. Худой и жилистый, высокий и сильный, с побитой сединой, но все еще пышной шевелюрой и с неизменной НЛ-10 в руках. Я забываю, как дышать, а он стоит напротив, улыбается грустно и смотрит в глаза.

   – Здравствуй, дружище.

   Я уже знаю, что соглашусь.

   * * *

   ...Кажется, я спал все эти годы и вот в один прекрасный миг проснулся, чтобы снова уйти от ненавистных мне улиц родной Земли. Мне делают две операции – на глазах и позвоночнике, и уже через месяц я приступаю к тренировкам. Результаты повторного обследования оказываются удовлетворительными и меня зачисляют капитаном «Ариадны» – нового корабля-разведчика, отправляющегося в звездную бездну. Вскоре мы уже парим сквозь бесконечную пустоту космических трасс, пробираясь к самой периферии Солнечной. На путешествие уходит почти три года – ничтожный срок, но за это время я снова учусь жить и дышать. К концу нашего вояжа к Плутону я вновь почти люблю космос – давно забытое чувство.

   Со мной пара молодых инженеров – им едва за двадцать пять, они все на нервах, как молодые скакуны перед забегом. За три года они так и не смиряются с мыслью о предстоящем путешествии – и чем ближе дата старта, тем больше они волнуются. Связываются с Землей, штудируют учебники. Молодежь.

   Со мной Макото – старый добрый Макото, преданный сын своего народа. Он – настоящий герой своей страны, в его родной Йокогаме в его честь воздвигли монумент, его семья почитается, едва ли не как императорская. Он не может отступить: как настоящий самурай, он принимает вызов судьбы и смело шагает в неизвестность.

   Со мной Антон – загадочный русский с непростой судьбой. Он вынес все: смертельные раны, долгую реабилитацию, смерть Алиситы. Он лечился два года, но в конце сдал все экзамены и получил допуск к полетам. Он спас еще немало жизней – упрямый, упорный, несгибаемый. Стойкий оловянный солдатик борющейся со всей Вселенной.

   Я не понимаю, зачем он здесь. Да, он лучший пилот Солнечной, и мне не стыдно признать это. Но он всегда был из той породы людей, что сами, добровольно выбирают труд столь же тяжкий, сколь и важный. Он никогда не стремился к славе, не искал любви и уважения, он просто делал работу – упорно, профессионально, с полной отдачей. И вдруг, узнав о межзвездной миссии – сам вызвался добровольцем. Его не хотели брать – возраст, травмы, – но он прошел через все круги ада с присущим ему упорством и... добился своего. Теперь он поведет «Ариадну» к далекой звезде – зачем? Почему? Мне все равно: я рад, что именно он занимает пилотское кресло.

   Мы прибываем на «Огигию» за три месяца до старта. Каждый из нас за время пути овладел дополнительной специальностью: по прибытии на место нам предстоит собрать из присланных заранее модулей новую Зону Перехода, чтобы вернуться назад. Нетривиальная задача, но мы верим в успех. Иное просто невозможно: оказавшись за двенадцать световых лет от дома, мы будем предоставлены сами себе.

   Время летит с неукротимой быстротой. Три месяца растворяются в прошлом, и вот я спускаюсь по узкой трубе шлюзовой камеры в кабину «Ариадны». Последняя проверка систем занимает сутки, тогда же включается таймер обратного отсчета. За тридцать минут до старта, нам включают запись торжественной речи генерального Секретаря Ассамблеи МАКО, звучит гимн Организации, затем – национальные гимны. Я с трудом пережевываю весь этот пафос. Наконец, все приготовления закончены, я передаю управление Антону. Макото дает курс, я отсчитываю последние мгновения до старта и, бросив традиционное русское «поехали!», Антон дает команду на старт.

   Расстыковка и ускорение. Сначала – с помощью ракетных ускорителей первой ступени, потом – с помощью фотонного луча с фотосферной станции. Долгие часы набора расчетной скорости, вход в пространственный тоннель генераторов Казимира, построение каверны из экзотической материи, несколько секунд тряски, последнее пожелание удачи и... тишина.

   Расправив чудовищные крылья воронки Бассарда, «Ариадна» встает на Поток.

   * * *

   ...Холодный свет чужого солнца. Тау Кита кажется ничтожной с орбиты Ипсилона – так выглядит Солнце откуда-нибудь с Тритона, но мы в «обитаемой зоне». Пепельно-серая планета печально проплывает внизу – за три месяца мы так и не нашли ничего интересного. Впрочем, нас это не беспокоит: исследовать чужую звездную систему будут те, кто придет за нами. Мы не ученые, мы – чернорабочие, строящие дорогу сквозь время.

   Тяжелая работа по десять-двенадцать часов. Двое из нас постоянно находятся в открытом космосе – работают на грузовых стрелах. Остальные – координируют действия почти трех тысяч автоматических грузовых модулей, скользящих вокруг Ипсилона по стационарной орбите.

   Жизнь превращается в череду трудовых будней. Адреналин и, что таить – нескрываемое ликование первых часов у чужого мира растворяются в серых рабочих неделях. Мы трудимся для следующих поколений – тех, кто придет следом за нами, назовут первопроходцами. Их ждут невероятные открытия и вечная слава, а мы... Мы – следопыты, распутывающие нить Ариадны, авантюристы-смертники, идущие против законов природы. За нами – вся мощь человечества, против нас – сам порядок вещей.

   Неплохой расклад.

   Макото расцветает, точно сакура весной – кажется, в моем маленьком друге все эти годы спал великий организатор. Через две недели я уже передаю ему руководство сборкой «Калипсо» – первого форпоста человечества за пределами Солнечной. Японец радуется, как ребенок: кажется, он действительно чувствует себя небожителем. Я завидую ему: как ни стараюсь, не могу пробудить в себе восторг первых дней в Новом Звездном. Наверное, я просто сгнил изнутри – говорят, так бывает.

   Ему в противовес, Антон с каждым днем все больше замыкается в себе. Он по-прежнему работает за двоих – молча и педантично, но становится необщительным, неуловимо отдаляется от остальных членов экипажа. Почти не разговаривает и мало спит. Я часто застаю его в общем отсеке – нашей комнате отдыха, столовой и спортзале. Он что-то без конца считает на своей линейке, пишет на доске для записей уравнения, но стирает все, стоит лишь кому-нибудь появиться. День за днем Антон становится скрытным, и это пугает меня.

   Тягостные мысли и недобрые предчувствия лишают меня сна. Пару раз я пробую поговорить со старым другом, но он уходит от разговора, и это лишь подстегивает мою паранойю. Дни растворяют в себе хандру и страхи, но ночами я лежу в темноте кубрика и не могу уснуть. Когда же мне все-таки удается – странные кошмары преследуют меня.

   Наверное, именно потому, когда в одну из ночей звучит сигнал интеркома и захлебывающийся словами голос Макото сообщает, что Антон пропал, я не удивляюсь. Я холодно и отрешенно расспрашиваю штурмана и выясняю, что моего пилота нет на корабле. Я не медлю. Забираю из сейфа тазер и спускаюсь вниз, к шлюзовым камерам. Привычно облачаюсь в скафандр и покидаю «Ариадну».

   ...В первичном операционном комплексе «Калипсо» холодно, но можно дышать. Это – первый достроенный отсек, здесь собраны все коммуникации, необходимые станции для управления вратами в иные миры. Я скидываю скафандр и, приготовив на всякий случай оружие, вплываю в главный зал.

   Он здесь – сидит перед главным пультом и вслушивается в тихое шипение панорамных приемников. Кажется, не замечает меня. Я поднимаюсь вверх, вжимаюсь в стену, открываю рот, чтобы окликнуть, но слова замирают в горле: сквозь потрескивание и шелест тысяч помех я слышу голос.

   – ...Алисия Мендес, личный номер сто-сорок два-пятнадцать-тридцать восемь, первый пилот, борт пятнадцать ноль один «Альсион»...

   Долгая, невозможно долгая пауза.

   – Антон... Я знаю, ты слышишь...

   Она говорит. Через время, пространство и свет, с другой стороны звездной бездны, я слышу голос далекой звезды, голос давно мертвой девушки. Она обращается к Антону и говорит, говорит, говорит – все семь минут. Такие важные слова, так и не сказанные когда-то. Прощается и просит беречь всех нас – оперившихся птенцов Нового Звездного. И говорит ему три последних слова – самых важных. Тишина. Шелест помех. Бесконечность звезд – голос Алисии растворяется в пустоте.