Текст книги "Закон Авогадро (СИ)"

Автор книги: Сонуф Ал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Ал Сонуф
Закон Авогадро

– Что происходит, когда ты собрался девку трахнуть, а у тебя не встал?

Корбан не умеет останавливаться: такова его природа. Раскрепощение, наркотики и красотки – "live fast, die young" в чистом, дистиллированном виде. В конечном счете, это привело его к тому, к чему привело – закономерный финал. Впрочем, Корбан не в обиде: как часть Семьи, на недостаток выпивки, спидов и секса жаловаться не приходится, а все остальное его не волнует.

– Что? – спрашиваю я.

Ответ очевиден, но Корбану нравится, когда его слушают.

– Тебе реклама средства для потенции по роже хлещет, – ухмыляется он, – а если стоит, как у молодого – гондоны, смазку или удлинитель члена предложит. И это проблема, знаешь ли: живешь всю жизнь за брандмауэром, так как сраные коммивояжеры каждую секунду пытаются тебя поиметь.

Я пожимаю плечами, ставлю стакан на исцарапанную временем стойку бара, поднимаю глаза к транспондерам, обманывающим чувства клейким слоем дополненной реальности, быстро выгружаю блоком все новости за последний час и снова включаю брэндмауэр.

– Ты разве не видишь проблемы? – Корбан озадачен моей реакцией, – Наш мир превратился в информационную свалку! Во вселенной, где у материальных вещей больше нет никакой ценности, продать можно лишь информацию, и контекстные роботы тебе в очко заглянут, чтоб по сокращениям ануса понять, какая потребительская мыслишка прямо сейчас в твоей черепушке мечется...

Я в ответ лишь снова разочарующе пожимаю плечами.

– Не забывай, малыш: для Тэйгана человеческое сознание – такой же мусор, как контекстная реклама.

Доктор Верховен как всегда точна в суждениях.

– Это так, – соглашаюсь я, прихлебывая натуральный шотландский скотч.

– Знаете, с этим трудно... смириться, – включается в беседу лорд Гилрой.

– Отчего же? – отзываюсь я, глядя на неоновый свет сквозь кубики синтетического льда в стакане, – Сознание человека – редкое и рудиментарное явление. Тупик. Все развитые цивилизации либо отказываются от сознания, либо не имели его изначально. И это закономерно: для эволюции важен лишь интеллект.

– Мне всегда казалось, что сознание – неотделимая часть интеллекта, – лорд Гилрой старается выразить мысль максимально отвлеченно, но я знаю: ему претят мои слова.

– Это распространенная ошибка, типовое когнитивное искажение. Человек от природы не готов признать систему разума, отличную от собственной. Однако если смотреть отвлеченно, в высшей умственной деятельности сознание излишне.

– Тогда как вы это делаете? – лорд Гилрой почти готов смириться.

Отвечает доктор Верховен:

– Это "китайская комната". У Тэйгана есть алгоритмы ситуативных реакций, выработанные анализом большого объема статистических данных. Он собирает информацию об объективных параметрах окружающей среды, после чего перебирает возможные реакции, основываясь на статистике. При этом понимать, что именно он делает, совершенно необязательно, так как его интересует не семантика, а изменение тех самых объективных параметров окружающей среды.

– Но это же не разум. Это имитация.

– Почему? – доктор Верховен снисходительна, – Это вопрос чистой философии: если заменить потерянную ногу протезом, то будет ли ходьба на нем ходьбой или имитацией ходьбы?

– Это больше похоже на софистику, – возражает лорд Гилрой.

– Отнюдь, – доктор и не думает уступать, – проблематика "китайской комнаты", в конечном счете, упирается не в синергетику "разума", а исключительно в восприятие наблюдателя. В теории, нас интересует, разумен ли, в нашем понимании, испытуемый, дающий вразумительные, на наш взгляд, ответы. Однако фактически значение имеет лишь то, готовы ли мы признать его разумным на основании этих ответов.

– То есть это – некая форма теста Тьюринга? – предполагает Гилрой.

– Можно сказать и так, – соглашается Верховен, – если отвлечься от философии, окажется, что значение имеет лишь то, готов ли наблюдатель признать разумом систему, проходящую тест при условии, что ему неизвестно, знает ли она на самом деле семантику ответов.

– А Тейгану все это зачем? – Корбана этот диалог явно запутал.

– Это механизм приспособления к окружающей среде, – отвечаю я, снова прихлебывая полувековой "Гленфиддих", – если вынужден жить в муравейнике, будет лучше не выделяться среди муравьев.

– Ох и сравнения у тебя, – кажется, мои слова обидели Корбана.

Я не хочу отвечать. Одним глотком допиваю скотч, жестом прошу повторить и, пока лысеющий бармен тянется на дальнюю полку за позеленевшей бутылкой, поворачиваюсь и, упираясь локтями в стойку, окидываю взглядом заведение. Массивные, почерневшие от времени деревянные балки, стены из известняка, дубовые капители с имитирующими живое пламя фонарями. Винтажная мебель "под старину", коллажи из эмблем старых спортивных клубов в неглубоких нишах, вешалка с котелком, пальто и тростью у окна. Запах дерева, тонкий аромат солода и привкус горького табака – старая-добрая Англия. Ну, или как ее представляют в наш век.

Паб нашел Гилрой – у потомка шотландских землевладельцев нюх на такие места. Заведение не дорогое – очень дорогое, но Гилрой – часть Семьи и деньги в данном случае не играют роли.

– Ваш скотч, сэр!

– Благодарю, – через плечо киваю я.

В заведении удивительно многолюдно: на Калдарии завтра стартует Суперкубок и хозяин предусмотрительно выкупил лицензию, собрав под каменными сводами винтажного паба истинных ценителей хорошей игры. Народ потягивает "Гиннес", делает ставки и разогревает себя просмотром игр региональных чемпионатов – идиллия.

Внезапный укол сознания, входящий вызов. Вздохнув, открываю канал по войс-протоколу.

– Где она, ублюдок?!

Морщусь: чувство отвратительное, точно металлом по стеклу.

– Кто?

– Не прикидывайся, – рычит голос в канале, – моя дочь! Ты совратил ее, тварь!

– Как часто вы занимаетесь сексом? – спрашиваю я, пригубив скотч.

– Что? – собеседник, видимо, сбит с толку.

– Я задал простой вопрос – на него можно дать простой ответ. Это не сложно.

Инициатива перехвачена.

– Пару раз в месяц, – ему не нужно, но он отвечает: просто не понимает, что выбора нет.

– А я два-три раза в день, – спокойным, будничным голосом сообщаю я, – и, как правило, с разными партнершами. Я не запоминаю имен, так что больше конкретики.

Наверное, не стоит дерзить, но звонок столь неуместен, что взывает легкое раздражение: одна из тех вещей, что мне, увы, пока не подвластны.

– Мириам, – голос в канале становится каким-то глухим, – она сбежала... от мужа, от семьи.

– Рост пять футов восемь дюймов, – вспоминаю я, – блондинка, прямые волосы, голубые глаза, родинка над верхней губой, между лопаток – татуировка-штрих код?

– Да! – ревет разгневанный отец – Что ты сделал с ней, ублюдок?!

– Ничего, – отзываюсь я, вглядываясь в тусклый блеск кубиков льда на дне бокала, – просто убрал то, что сделал с ней ты. Химическая и программная коррекция поведения – легкая замена воспитанию и отличный способ сделать из ребенка безмозглую марионетку. Чтобы ты знал, – встаю и иду к освободившемуся столику в углу, – она всю жизнь ненавидела тебя за то, что ты сделал.

– Это... это не твое дело! – цедит сквозь зубы мой собеседник, – ты трус и подлец – немедленно приезжай: я сверну тебе шею!

– Не приеду, – садясь в глубокое, обшитое зеленым бархатом кресло, отказываюсь я.

– Почему?! – кажется, он готов задушить меня прямо через канал.

– Потому что я трус и подлец.

Звучит издевательски. Мой оппонент несколько секунд тяжело дышит на другом конце канала и внезапно связь обрывается. Пожимаю плечами: почти разочарован – внутренне был готов к долгой и безблагодатной беседе о смысле жизни с заочно ненавидящим меня человеком. Что ж, он сэкономил мне массу времени.

Я успеваю повторить заказ, а после и вовсе забрать оставшуюся бутылку, прежде чем вызов звучит вновь.

– Ты там, сукин сын? – голос все тот же, но гнева в нем поубавилось; что ж, уже неплохо.

– Я никуда не спешу, – откидываясь в кресле, говорю я.

– И это очень плохо... для тебя, – с последними словами прорывается ненависть, – ты знаешь, кто я?

– Мне все равно.

– Это пока, ублюдок, – он усмехается нервно, – я знаю: ты еще на Антиохе – включи ка новости.

Вздыхаю, открываю местный новостной канал – и удивленно вскидываю брови: с главной ленты на меня смотрит знакомое лицо – то самое, что буквально пару часов назад я видел в зеркале. Следом – потоки данных: имена, контакты, места пребывания, а чуть ниже – строка о награде в полмиллиона федералис. И – гарантийная печать генерал-губернатора Вильямса.

Выключаю новости. Что ж, теперь я знаю, кто мой собеседник.

– Ну что, – в голосе генерала – нескрываемое злорадство, – теперь понял, с кем связался?

– Вы знаете, что это... не вполне законно? – задаю я риторический вопрос.

– На Антиохе – я закон. До скорой встречи, говнюк.

Он отключается. Я вздыхаю и доливаю в полупустой бокал скотча.

– Вы умеете наживать врагов, Тэйган, – укоряет лорд Гилрой.

– Не стоило злить такого человека, – поддерживает его доктор Верховен.

– Да уж, влип ты конкретно, мужик, – усмехается Корбан.

Не знаю, как объяснить им, что мне плевать.

* * *

– ...Нужно эвакуироваться, – заключает Гилрой, – попробуем податься к докерам – если повезет, нас не узнают.

– Глупость, – Верховен как всегда спокойна и рассудительна, – каждая камера, каждый сканер на улице настроены на Тэйгана. Мы и полусотни шагов не сделаем, как его схватят.

– А что вы предлагаете? – признает поражение Гилрой.

– Ничего, – отвечаю я, болтая лениво бокал со скотчем.

– Вас это, конечно, не беспокоит, Тэйган, – в словах Верховен чувствуется укор, – но для нас проброс – испытание.

– Во-во, – встревает Корбан, – подумай о Семье, мужик.

Пожимаю плечами, делаю глоток скотча.

– Это несправедливо, – с тоской замечает Корбан.

Он не уточняет, но все понимают, к чему он это.

– Справедливости не существует, – констатирую я.

Можно быть и снисходительнее, но я предпочитаю горькую правду сладкой лжи: это вырывает людей из зоны комфорта, но в то же время не дает им ложных надежд и, в конечном счете, бережет от разочарований.

– Для тебя – может быть, – Корбан пытается приправить слова каплями ехидства.

– Справедливость – категория гипостазирования, – снова прихлебывая скотч, спокойно возражаю я, – дефект восприятия объективной действительности через призму сознания, опыта и поведенческих шаблонов.

– Я вот все думаю: а тебе с нами не скучно, не? – мои слова обижают Корбана.

– Нет.

Зал за спиной взрывается радостным ором: кажется, местные фавориты только что вкатили соперникам гол. Это несколько мешает – обрезаю воспринимаемый звуковой спектр, приглушая крики.

– Вы только посмотрите, кто у нас здесь!

Они смыкают мир с трех сторон – один сзади, один – по правую руку, отрезая путь к побегу, один – прямо передо мной. Вздыхаю, ставлю стакан на стол, поднимаю глаза. Визави – громадный бугай с лицом породистого мастифа. Кулачищи-молоты, шея три фута в обхват, грудь как кабина локомотива – такие ребята могут танк перекусить.

Машинально провожу анализ – у него холецистит и поверхностная язва, правый коленный сустав замен титановым протезом. Аневризма – не жилец, хоть и не знает об этом.

– Я присяду?

Он чувствует себя хозяином положения – пусть так. Делаю приглашающий жест – громила опускается напротив, кивает подельнику за моим плечом.

– Обыщи его.

Тот шарит по моей одежде – приподнимаю руки, чтобы ему было удобнее. Наконец, в левом нагрудном кармане, обнаруживает мой значок.

– Оружия нет.

Значок – круглая пластина из никеля, покрытая пластичным металлом три дюйма диаметром, летит на стол. Главарь подхватывает его, крутит в руках.

– Ты не слишком-то хорошо скрываешься для самого разыскиваемого человека на Антиохе.

– Я вынужден жить под надзором своих врагов, – пожимаю плечами, забираю стакан и допиваю залпом, – точно в концентрационном лагере размером с Вселенную. Так что прятаться просто не имеет смысла.

– Хм... ну, сейчас ты явно перешел дорожку не тому человеку, – гигант напротив ухмыляется недобро, – что ты такого сделал, что старик любой ценой хочет свернуть тебе шею?

– Трахнул его дочь.

Громила присвистывает.

– Мужик, да ты суицидник! Впрочем, это не моя проблема, а твоя. Сам понимаешь: пятьсот кусков – большой приз, ничего личного.

Отмахиваюсь небрежно.

– Без проблем.

– Что это? – громила потрясает значком.

– Проще показать.

Протягиваю руку, стоящий справа от меня подельник откидывает полу пиджака, обнажая рукоять пистолета в кобуре быстрого доступа.

– Это не оружие, – успокаиваю я.

И касаюсь холодной поверхности.

Отзываясь прикосновению, пластичный металл растекается по никелевому основанию, формируя знакомое изображение – десятилучевая звезда в двойном кольце. Поверх, по внешнему кольцу – автоматически переведенная на местный язык надпись "Всемирная Коллегия Хазангар", снизу, более мелким шрифтом – "Высший Совет юстиции, Международный следственный Комитет". Поверх звезды, чуть выше центра – мое имя, а дальше крупными литерами должность – "звездный маршал".

Громила резко отбрасывает значок от себя, вскакивает поспешно, пятится, выставив руки в успокаивающем жесте.

– Мужик, мужик, мы не в курсе! – он продолжает пятиться, – Мы не знали, врубаешь?!

– Все нормально, – доливая скотч, успокаиваю я.

– Все нормально, да, мужик? – он точно не слышит меня, – Без претензий, да?

– Идите уже, – отмахиваюсь я, снова откидываясь в кресле.

Они уходят поспешно, "по стеночке", стараясь держать максимальную дистанцию. Удивительно сообразительные ребята – жаль, на генерал-губернатора мой значок вряд ли произведёт такое же впечатление.

Вздохнув, делаю пару глотков, вслушиваюсь в гомон толпы за спиной. Не глядя забираю значок и прячу во внутреннем кармане. Ощупываю помещение, цепляюсь за яркое пятно и, очертив мысленно, оборачиваюсь через спинку кресла...

– О-хо-хо, мужик, – стонет Корбан, – да как так-то?! Даже я не был таким бабником!

Он сам понимает, что в этом нет ничего плохого.

* * *

...Ее зовут Мишель – вымышленное имя для вымышленной судьбы. Дурманящий коктейль кровей хань, уйгуров и восточных славян – редкое, но невероятное сочетание, точно от всех народов природа взяла все лучшее, создав изумительной красоты произведение искусства. В хмельном полумраке паба она выделяется, точно дикий ночной цветок. Высокая, изящная, с безупречными манерами, разбавленными легким привкусом разврата, подчеркнуто женственная в карминовом удлиненном ципао с традиционным орнаментом. Изящные ножки в кружевных чулках манят сквозь вызывающе глубокий разрез платья, тонкие запястья в широких браслетах из золотого кружева, приковывают взгляд. Длинные пальцы с безупречным маникюром с карпами кои, осторожная, безупречно вписывающаяся в стиль татуировка из-под браслета – маленькая изумрудная змейка, точно следящая за мной рубиновым глазком. Прическа а-ля шиньон, скрепленная несколькими тонкими шпильками с резными головками и подвесками из самоцветов, царственная линия шеи, горделивый профиль... блестяще. Она ловит взгляд, улыбается едва заметно, я делаю приглашающий жест и уже через минуту наслаждаюсь ее осторожной и в то же время – манящей улыбкой.

Мы беседуем о том, о чем обычно беседуют взрослые люди, познавшие себя и свои желания. Наш разговор неспешен, почти медитативен, наполнен полунамеками и полувзглядами. Никаких острых тем, никаких столкновений взглядов – как неспешный танец для двоих. И уже через полчаса она – на моих коленях, закусывает коктейль вишенкой с моих рук, уворачивается от поцелуя и шепчет на ухо приглашение к себе.

– Нет.

Звучит, как пощечина. Мишель отстраняется, силится скрыть досаду и удивление – тщетно.

– Я... расстроила тебя? – она пытается вернуть беседу в интимное русло.

– Нет. Просто не люблю меркантильных женщин, видящих во мне лишь инструмент для улучшения своего материального положения.

Мишель встает с моих колен, отходит на шаг, оборачивается, возвращается, садится на край стола, наклоняется, закинув ножку на ножку – выглядит аппетитно.

Увы: механизм соблазнения у меня работает избирательно.

– О чем ты?

– Ты охотник за головами, – спокойно поясняю я, – не очень опытный, но дерзкий. Эти ребята, – киваю через плечо, – никогда не нападут на меня открыто. Побоятся: меня и того, что стоит за мной. Но если тебе удастся нейтрализовать меня – твою добычу тут же отберут. Так что нужно как-то уединиться со мной, чтобы призовые деньги достались тебе. Увы: ты, конечно, настоящая красавица, но я не имею желания помогать тебе в этом начинании.

Я салютую ей скотчем. Уголки красивых губ вздрагивают едва заметно.

– Какой же ты садист! – ухмыляется Корбан, – Она же сейчас заплачет!

Мишель наклоняется, проводит рукой по груди, плечу и тут же упирает в мою яремную вену отравленные иглы из спрятанного в браслете самострела.

– Ты пойдешь со мной. Сейчас.

– Нет, – спокойно отзываюсь я, отпивая скотч, – не хочу.

– Я убью тебя!

– Не можешь: потеряешь приз. К тому же, – ставлю стакан на стол, – я в настроении... продолжить знакомство.

Она не успевает ничего понять: неуловимым движением выворачиваю ей руку, привлекаю к себе – внезапно мы оказываемся гораздо ближе, чем ей бы хотелось. Бессмысленная попытка вырваться: она тут же понимает, что я намного сильнее, чем кажется. Красавица зло поджимает губы.

– Пусти...

– Нет. Это я заберу.

Одним движением снимаю с ее запястья браслет с самострелом и бросаю за кресло. Моя рука скользит дальше, лаская ее тело – она ловит мои пальцы, пытается оттолкнуть – тщетно.

– Я закричу! – сквозь зубы цедит Мишель.

– Не закричишь: тебе нужны деньги за мою голову, а не внимание этих господ.

Моя рука скользит по ее талии, бедру – Мишель все так же пытается мне помешать. Глупо: я уже захватил ее внимание, просеял, точно песок сквозь пальцы, разум. Учащение пульса, сухость во рту, гормональный выброс. Возбуждение коры головного мозга – обрывки образов, пугающие развратные мысли, характерные ощущения в организме... Я заставляю ее хотеть меня, искусственно вызывая влечение: это не сложно – я симпатичен ей, моя сила пугает ее и сбивает с толку, так что нужно лишь надавить чуть-чуть. Ее сознание ослаблено, а ее тело не способно даже ощутить воздействие.

Хватка моих пальцев становится сильнее – ей все труднее сопротивляться. Моя рука гладит ее колено и скользит между бедер.

– Нет...

Ее голос дрожит. Я пользуюсь моментом, целую красавицу в шею и тут же подхватываю зубами кожу. Она отвлекается, чуть расслабляет бедра и я, нащупав скрытую кобуру, вынимаю маленький "Дэрринджер", отправляя следом за смертоносным браслетом.

– Пистолет тебе не понадобится, – успокаиваю я.

Аккуратно беру пальцами ее красивый подбородок, поворачиваю к себе, заглядываю в глаза – в них смятение, страх и отблеск желания. Наши губы соприкасаются, рождая чувственный, горячий поцелуй – она никогда не признается, но страстно желает этого. Мои пальцы скользят по ее волосам, нащупывают рукояти замаскированных под шпильки стилетов и, вынув так, чтобы не испортить прическу, отправляют за кресло и их.

Она чуть-чуть отстраняется, дышит тяжело, но больше не пытается вырваться.

– Прошу.... Отпусти.... Пожалуйста.

– Нет.

Моя рука продолжает нагло и бесстыдно изучать ее тело – сжимает грудь сквозь платье, гладит живот и бедро, скользит к колену и далее – к изящной лодыжке. Спускается вниз мимо пятки по пятидюймовому каблучку и, нажав на невидимую клавишу, извлекает из набойки отравленную иглу.

Игла летит за кресло – Мишель беззащитна.

– Что... ты такое? – едва слышно шепчет она.

– Я – Тэйган.

Это – правда и это ничего не значит для нее. Я привлекаю ее к себе – Мишель больше не сопротивляется, напротив – обнимает за плечи, запускает пальцы в волосы, манит к себе. Я целую ее шею, провожу языком по горлу до самого подбородка и она, до боли сжав мое тело, еда сдерживает готовый вырваться крик.

– Я... убью тебя, – сквозь крупную дрожь возбуждения, обещает красавица.

– Меня нельзя убить, – с несвойственной мне прямотой отвечаю я, – по крайней мере, вашей науке способ неизвестен.

– Ты... что, бессмертный?

– Я неуничтожимый.

Я снова целую ее, ласкаю руками и языком – Мишель все сильнее теряет способность мыслить связно. Сжимает пальцами мою плоть, прижимается всем телом, отвечая на ласки и вдруг – сжимает с силой бедра, выгибается в моих руках, содрогается, зажимая руками рот...

– Охренеть, – прямо заявляет Корбан.

– Тэйган, – доктор Верховен с трудом сдерживает чувства, – то, что вы делаете с женщинами... отвратительно.

Я не делаю ничего, что не делала бы Семья, доктор.

– Да ладно, – вступается за меня Корбан, – она с вами явно не согласна: это ж как надо бабу завести, чтобы она на одной прелюдии кончила?

– Вы что, не понимаете? – возмущение доктора прорывается наружу, – Он же просто манипулирует ей, как марионеткой! Вызывает нужные ему чувства, точно тумблером щелкая!

– Доктор, – Корбан явно удивлен, – вы как в первый день с Тэйганом: да он со всеми людьми так, он же не умеет иначе.

Да, сейчас малыш прав.

– Знаю, – уже спокойнее отвечает доктор, – но, знаете: я – женщина и мне это претит...

– Тэйган аморален, – без всяких чувств констатирует лорд Гилрой, – как вы сами сказали когда-то, семантика человеческих эмоций и чувств ему недоступна – он просто делает то, что считает логичным, основываясь на объективных предпосылках и нашем опыте.

– Разврат девочки...

– Она хотела его убить.

Лорд как никогда прав.

...Мишель ослабла – влажное дыхание, влажная кожа, крупная дрожь. Она обессилила и больше даже не пытается сопротивляться.

– Пожалуйста... не здесь... – в отчаянии просит она.

Я заглядываю ей в глаза, ухмыляюсь недобро.

– Ты некогда не делала этого на людях? А вдруг тебе понравится?

В ее взгляде – почти сакральный ужас.

– Умоляю... пожалуйста... не делай этого...

Не буду – того, что я уже сделал, вполне достаточно. Хочу сказать что-нибудь подобающее моменту, что-нибудь достаточно циничное и в то же время – не обидное, но не успеваю: ширма человеческого сознания осыпается, точно аппликация, разбитая пониманием опасности.

Мгновенный отзыв всех образов, стимуляция выброса адреналина – не очистит, но поможет справиться с отравившим кровь гормональным коктейлем. Мишель обдает холодом – словно из омута вынырнула.

– Уходи! – мои слова звучат резко, точно пощечина.

– Что?!

Она не понимает. Рывком поднимаюсь вместе с ней, ставлю на ноги.

– Беги! Спасайся!

Поздно. Серебристый цилиндр с пивную банку размером залетает в паб, ударяется о стену и катится нам под ноги. Успеваю вздохнуть, обернуться и, схватив Мишель, сгруппироваться, закрыв собственным телом.

Электромагнитный выброс и сверкающие дуги молний срывают с паба липкий слой дополненной реальности, превращая помещение в единообразное, сложенное и типовых омни-блоков пространство. Свет гаснет – мы валимся на пол: увы, тело меня не слушается. Вместе с нами, падают все посетители, замирает автоматизированный податчик, до того маскировавшийся под бармена, застывают кварцевые часы над входом. Мир гаснет – к сожалению, потратив время на спасение Мишель, я не успел защититься.

Что ж, в таком состоянии сделать я почти ничего не могу, так что, удостоверившись, что Мишель хоть и без сознания, но не пострадала, я отключаюсь...

* * *

Мы в кабинете у генерал-губернатора.

Как и в разгромленном пабе, здесь преобладает винтаж "под старину" – дубовый стол, дубовые перекрытия потолка, дубовые капители и колонны. Жаркий камин, мягкий ковер, трофеи по стенам – идиллия.

Вокруг полно народу – трое личных телохранителей Вильямса, капитан планетарной полиции в сопровождении бойца в штурмовой силовой броне и пары простых автоматчиков, двое наемников – тех самых, что закидали английский паб плазменными гранатами: лысый темнокожий верзила в черных очках и стриженная невпопад худая баба с лицом наркоманки. Слева, на таком же стуле, как и я, с так же сцепленными наручниками руками – Мишель. Ну, и сам Вильямс.

Генерал-губернатор – коренастый лысый человек в летах, – глядит угрюмо, но без раздражения. Я сижу напротив, прикованный к железному стулу и смотрю ему в глаза.

Пауза затягивается.

Наконец, Вильямс встает, подходит, смотрит полминуты сверху вниз. Затем наклоняется и коротко, без отмаха, бьет в солнечное сплетение.

Я купирую боль, но приходится подыграть старику.

– Что, больше не смешно, мудило? – шипит он.

– Если вы разобрались, я хочу наши деньги, – хриплым голосом заявляет стриженная наемница, – вы обещали пятьсот штук за этого, а мы еще и его бабу приперли.

– Я не с ним! – огрызается Мишель, – И это я его повязала! Бабки мои!

– Расскажи-расскажи, шлюха, – вставляет чернокожий верзила, – весь паб видел, как ты терлась с ним.

– Кстати, можно заберу ее с собой? – стриженная опускается на колено рядом с Мишель, привлекает к себе и, ничтоже сумняшеся, облизывает девушке щеку.

Мишель пытается отстраниться, по ее лицу проскальзывает гримаса отвращения.

– Отпустите ее, она ни причем, – для меня наступает момент побыть рыцарем, – и, кстати: деньги действительно ее – если бы не она, эти уважаемые господа никогда не схватили бы меня.

– Закрой пасть, гондон, – отрезает чернокожий.

– Никуда она не пойдет, – фыркнув, отрезает Вильямс, протягивая руки к огню камина, – ты тут ничего не решаешь... Знаешь, почему ты до сих пор жив?

– Конечно. Тебе нужно знать, где твоя дочь.

Вильямс оборачивается через плечо и не может скрыть удивления. Но быстро справляется с собой.

– Да. Именно. Знаю, что на вас, уродов инопланетных, химия не действует, так что придется добиваться признания по старинке. Так что... у нас впереди долгая ночь. Да, ты, наверное, думаешь, что я очень плохой человек...

– Нет. Я так не думаю.

Я окончательно сбиваю генерал-губернатора с толку. Он оборачивается, смотрит глаза в глаза – очень, очень напрасно.

– Не бывает плохих и хороших людей, – объясняю я, захватывая внимание людей вокруг, точно гравитация черной дыры – материю, – добро и зло – это категории гипостазирования, не существующие вне восприятия людей. Больше того, количество "добра" и "зла" в людях – величина постоянная и не зависящая от них самих. Все дело в условиях эксперимента. Это что-то вроде Закона Авогадро для человеческих душ: в идеальных условиях, количество "зла", "добра" и всего остального в людях одинаково.

– Что ты несешь... – морщится Вильямс.

– Вы заблуждаетесь, – продолжаю я, пропуская его слова, – вы привыкли считать, что у вас есть "свобода воли", что вы что-то решаете, творите "добро" или "зло". Можете творить, можете не творить. Увы вам, это не так: то, как вы поступите, заложено в вас объективно и от ваших желаний не зависит. Именно поэтому вы – предельно предсказуемы.

Вильямс морщится, поворачивается к одному из телохранителей.

– Сейчас ты попросишь у него пистолет, чтобы прострелить мне колено, – генерал-губернатор оборачивается; в его взгляде – смесь изумления и раздражения, – это вполне очевидно: в такой ситуации, человек с твоим характером и опытом, всегда поступает именно так. Это настолько очевидно, что даже скучно. Увы: ваше сознание – просто мусор. Вас легко описать, легко предугадать, вами легко манипулировать.

Ответом мне служит лишь тишина.

– Тебе конец, – после долгой паузы, выдавливает из себя Вильямс.

– Нет. Вы не можете ничего решить, а я – могу. Предлагаю пари, – он хочет меня убить, но еще не знает, что неизбежно согласится, – ты возьмешь пистолет, я досчитаю до трех, и если после этого ты прострелишь мне колено – я скажу тебе, где твоя дочь.

– А если нет? – ухмыляется Вильямс.

– Тогда я отправлю всех этих замечательных людей в нокаут, освобожу свою спутницу и покину сие негостеприимное место. А ты заплатишь ей, – кивок в сторону Мишель, – как и обещал.

Вильямс смотрит на меня пару секунд, потом поворачивается к охраннику, щелкает пальцами.

– Пистолет.

Тот без слов передает оружие, и генерал-губернатор наставляет ствол на меня.

– Валяй.

– Раз.

Генерал ухмыляется.

– Два.

Присутствующие боязливо поеживаются. Вильямс ухмыляется еще шире.

– Три.

Тишина. Ничего не происходит. Вильямс стоит напротив, наставив на меня оружие – присутствующие переглядываются с непониманием.

– Вот так.

Я скидываю наручники, встаю, снимаю одним движением затвор с пистолета генерала и с разворота, с размахом, вгоняю в забрало шлема одного из полисменов.

Мир лопается вскриками и пальбой – тщетно: я вновь владею своим телом, скидываю шелуху сознания и начинаю играть, точно кошка с мышкой. Выбиваю магазины из приемников и вынимаю патроны из патронников, бестелесной тенью перемещаюсь к гиганту в экзоскелете и, пройдя через многомерное пространство, перебиваю гидравлическую линию. Бронированная масса падает вперед, погребая бойца собственным весом, а я успеваю расстегнуть бронежилет полисмена, закинуть на голову и привязать к ремню брюк. Попутно сбиваю с ног верзилу, меняю метрику пространства и, переместив его к потолку, оставляю на откуп всемирному тяготению. Наемник не успевает с грохотом упасть на пол, а я уже выбрасываю с балкона в бассейн, протащив прямо сквозь стены, телохранителей Вильямса и, вернувшись, завершаю стреляющей невпопад наемницей – ухватив ее за майку-алкоголичку, просто прохожу сквозь сложенную из омни-блоков колонну. Глухой удар о композиты – и стриженная падает навзничь, широко раскину руки.

Три с четвертью секунды – все противники лежат на полу, постанывая и матерясь. И только Вильямс так и стоит, застыв с половиной пистолета в руке. Вокруг – лишь сложенные из омни-блоков конструкции да топологические имитаторы: дополненная реальность рассыпалась, как песчаный замок под ударом волн – когда я приоткрываю изолированный сейф человеческой оболочки, выпуская в мир протуберанцы своей истинной сущности, полупроводники превращаются в проводники, уничтожая любую электронику.

Вздыхаю, подхожу к Мишель и, расстегнув наручники, помогаю подняться.

– Ты в порядке?

– Да, – она кивает растерянно, – боже, как ты это сделал?!

Я лишь передергиваю плечами.

– Они живы?

– Да. Я никогда не убиваю без необходимости.

Подхожу к генерал-губернатору, шарю по карманам и нахожу отобранный перед допросом значок – мою единственную ценность. Улыбаюсь, прячу металлический диск в пиджаке, но не успеваю обернуться – резко, со звоном, ударяет выстрел.

Падаю на простреленное колено, поднимаю взгляд – Мишель стоит в паре шагов, целясь в меня подрагивающими руками.

– Зачем?

– Он заплатит, – облизнувшись нервно, отвечает она, – прости, пожалуйста.... Но мне очень, очень нужны эти деньги!

– Ты не понимаешь, девочка...

Щелкает курок и в лицо мне ударяет тьма...

* * *