Текст книги "12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа"

Автор книги: Соломон Нортап

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава VIII

Затруднения Форда – Продажа Тайбитсу – Движимое имущество под заклад – Плантация госпожи Форд на Байю-Бёф – Ее описание – Зять Форда, Питер Таннер – Встреча с Элизой – Она по-прежнему оплакивает своих детей – Чапин, надсмотрщик Форда – Злоупотребления Тайбитса – Бочонок гвоздей – Первая схватка с Тайбитсом – Его поражение и наказание – Попытка повесить меня – Вмешательство и речь Чапина – Отъезд Тайбитса, Кука и Рэмси – Лоусон и бурый мул – Послание в «Сосновые Леса»

К несчастью, денежные дела Уильяма Форда запутались. Тяжкий приговор был вынесен против него вследствие того, что он поручился за своего брата, Франклина Форда, жившего на Ред-Ривер выше Александрии, который не сумел выполнить свои денежные обязательства. Кроме того, хозяин задолжал Джону Тайбитсу значительную сумму за его услуги по строительству лесопилки на Индейском ручье, а также зерновой мельницы, и ткацкой, и других построек на плантации в Байю-Бёф, пока еще не оконченных. И вот, чтобы выполнить все эти требования, требовалось продать 18 рабов, и меня в том числе. Семнадцать из них, включая Сэма и Гарри, купил Питер Комптон – плантатор, тоже живший на Ред-Ривер.

Я был продан Тайбитсу – несомненно, из-за моих плотницких навыков. Это произошло зимой 1842 года. Сделка по продаже меня Фриманом Форду, как я удостоверился по записям в общественном архиве Нового Орлеана по своем возвращении, была датирована 23 июня 1841 года. Когда меня продали Тайбитсу, договорная цена моя превысила сумму долга, и Форд взял на остаток закладную ссуду на движимое имущество в 400 долларов. Как покажет дальнейшее, я обязан этой закладной своей жизнью.

Я попрощался с добрыми друзьями на вырубке и отбыл вместе с моим новым хозяином, Тайбитсом. Мы отправились на плантацию на Байю-Бёф, расположенную в 27 милях от «Сосновых Лесов», чтобы завершить неоконченный контракт. Байю-Бёф – ленивая, извилистая протока – один из тех стоячих водоемов, столь обычных в этих местах, берущих начало от Ред-Ривер. Она протянулась от точки неподалеку от Александрии в юго-восточном направлении и на всем своем извилистом пути составляет более 50 миль по протяженности. Обширные хлопковые и сахарные плантации обрамляют оба ее берега, простираясь до самых границ непроходимых трясин. Там полным-полно аллигаторов, из-за которых местным свиньям и беспечным детишкам рабов небезопасно бегать по илистым берегам. На одном из изгибов этого речного рукава, недалеко от Чейнивиля, располагалась плантация мадам Форд – а на противоположной стороне жил ее брат, Питер Таннер, видный землевладелец.

По прибытии на Байю-Бёф я имел удовольствие встретить Элизу, с которой не виделся несколько месяцев. Она не угодила миссис Форд, поскольку больше была занята размышлениями о своих печалях, чем хлопотами по дому, и, как следствие, ее отослали работать в полях на плантации. Она стала хрупкой, исхудала и по-прежнему горевала о своих детях. Она все спрашивала меня, не забыл ли я их, множество раз допытывалась, помню ли я, какой красавицей была ее Эмили, как любил ее Рэндалл, – и вслух задавалась вопросами, живы ли они еще и где могут оказаться ее милые крошки. Элиза превратилась в сущую тростинку из-за неизбывной скорби. Ее сутулая фигура и впалые щеки слишком ясно указывали, что она уже почти достигла конца своего утомительного пути.

Надсмотрщиком Форда на этой плантации был некий мистер Чапин – добродушный уроженец Пенсильвании. Плантация находилась в его исключительном ведении. Как и остальные, Чапин невысоко ставил Тайбитса (и этот факт, вкупе с закладной на 400 долларов, впоследствии стал для меня большой удачей).

Теперь я был принужден трудиться изо всех сил. С первого луча рассвета до поздней ночи мне не было позволено ни мгновения праздности.Как бы дело ни шло, угодить Тайбитсу было невозможно. Он непрестанно сыпал проклятиями и жаловался. Он ни разу не сказал мне доброго слова. Я был его верным рабом и немало зарабатывал для него каждый день – и все же каждый вечер возвращался в свою хижину, сгибаясь под грузом оскорблений и обидных эпитетов.

Мы завершили строительство зерновой мельницы, кухни и прочего и уже занимались сооружением ткацкой, когда я совершил проступок, в этом штате караемый смертью. То была моя первая схватка с Тайбитсом. Ткацкая, которую мы возводили, стояла во фруктовом саду в нескольких ро́дах [36] 36
  Род – американская мера длины, равная 4,86 м.


[Закрыть]от дома Чапина, или «большого дома», как его называли. Однажды вечером, проработав до тех пор, пока не сделалось слишком темно, чтобы видеть собственные руки, я получил от Тайбитса приказ подняться утром спозаранку, взять у Чапина бочонок гвоздей и начать прибивать доски обшивки.

Я вернулся в хижину крайне усталый и, приготовив себе ужин из бекона и кукурузной лепешки и поболтав немного с Элизой, которая занимала ту же хижину вместе с Лоусоном, его женой Мэри и рабом по имени Бристоль, улегся на земляной пол, даже не помышляя о тех страданиях, которые ожидали меня поутру. Еще до зари я стоял на веранде «большого дома», ожидая появления надсмотрщика Чапина. Будить его ото сна и излагать ему мое дело показалось бы мне непростительной наглостью. Наконец он вышел. Сняв шляпу, я сообщил ему, что мастер Тайбитс велел мне попросить у него бочонок гвоздей. Зайдя в кладовую, он выкатил бочонок, одновременно сказав, что, если Тайбитсу нужен другой размер, он постарается их добыть, но пока я могу пользоваться этими. Затем, вскочив на лошадь, которая уже стояла оседланная и взнузданная у дверей, он поскакал в поля, куда еще до него ушли рабы. А я подхватил бочонок на плечо и пошел к ткацкой, где вскрыл у бочонка дно и начал прибивать доски обшивки.

Когда начал разгораться день, Тайбитс вышел из дома и двинулся к тому месту, где я трудился в поте лица. В это утро он казался еще мрачнее и угрюмеее обычного. Он был моим хозяином, наделенным законным правом на мою плоть и кровь, и мог проявлять в отношении меня любую тираническую власть, к какой побуждала его злобная натура. Но не было такого закона, который помешал бы мне глядеть на него с сильнейшим отвращением. Я презирал его повадки и его тупость. Я как раз вернулся к бочонку за очередной порцией гвоздей, когда он подошел к ткацкой.

– Кажется, я велел тебе начать прибивать обшивку этим утром, – заметил он.

– Да, господин, и я как раз этим занимаюсь, – ответил я.

– Где же? – спросил он.

– На другой стороне, – был мой ответ.

Он обошел здание с другой стороны и некоторое время изучал мою работу, что-то придирчиво бормоча себе под нос.

– Разве я не велел тебе вчера вечером взять бочонок гвоздей у Чапина? – вновь спросил он.

– Да, господин, я так и сделал; и надсмотрщик сказал, что достанет для вас гвозди другого размера, если они вам понадобятся, когда вернется с поля.

Тайбитс подошел к бочонку, мгновение смотрел на его содержимое, а затем в ярости пнул его. Набросившись на меня с неожиданной злобой, он воскликнул:

– Черт тебя подери! Я-то думал, что ты хоть что-то смекаешь!

Я рискнул ответить:

– Я старался сделать так, как вы мне сказали, господин. Я не хотел ничего плохого. Надсмотрщик сказал…

Но он перебил меня таким потоком проклятий, что я не смог закончить предложение. Под конец он бегом бросился к дому и, зайдя на веранду, схватил один из кнутов надсмотрщика. У этого кнута была короткая деревянная рукоять в кожаной оплетке, со свинцовым утяжелителем на толстом конце. Ремень плети был около трех футов в длину и сделан из плетеной сыромятной кожи.

Поначалу я струхнул, и первым моим побуждением было бежать. В доме и службах не осталось никого, кроме Рейчел, кухарки и жены Чапина – и ни одной из них не было видно. Все остальные были в поле. Я знал, что он намерен высечь меня, и это был первый раз, когда кто-то пытался это сделать с момента моего прибытия в Авойель. Более того, я чувствовал, что служил ему верой и правдой – что я не повинен ни в каком зле и заслуживаю похвалы, а не наказания. Мой страх превратился в гнев, и, прежде чем он добрался до меня, я твердо решил, что не дам себя высечь, пусть даже это будет вопрос жизни или смерти. Размахивая кнутом над головой и держа его за тонкий конец кнутовища, он подобрался ко мне и со злобной усмешкой велел раздеться.

– Господин Тайбитс, – проговорил я, смело глядя ему в лицо, – я не стану этого делать.

Я собирался сказать еще что-то в свое оправдание, но он с сосредоточенной злобой набросился на меня, схватил за горло одной рукой и поднял кнут другой, собираясь ударить. Однако прежде чем удар на меня обрушился, я поймал Тайбитса за ворот сюртука и притянул к себе. Наклонившись, я подхватил его за лодыжку и оттолкнул другой рукой – он упал на землю. Обхватив одной рукой его ногу и прижав ее к своей груди, так что его голова и плечи едва касались земли, я поставил ногу ему на шею. Он был полностью в моей власти. Кровь во мне кипела. Казалось, она бежит по моим венам подобно пламени. В припадке своего безумия я выхватил у него из руки кнут. Он боролся изо всех сил; клялся, что я не доживу до завтрашнего дня и что он вырвет мне сердце.Но его усилия, как и его угрозы, были одинаково бесплодны. Не знаю, сколько раз я его ударил. Один удар за другим сыпались быстро и тяжко на его извивающееся тело. Наконец он закричал – завопил, что его убивают, – и вот уже тиран и богохульник взмолился ради Бога о милосердии. Но тот, кто ни к кому и никогда не проявлял милосердия, его и не получил. Жесткая рукоять кнута гуляла по его телу до тех пор, пока у меня не заболела рука.

Вплоть до этого времени я был слишком занят, чтобы озираться по сторонам. Прервавшись на мгновение, я увидел миссис Чапин, которая выглядывала из окна, и Рейчел, стоявшую на пороге кухни. Их лица выражали крайнее волнение и тревогу. Вопли Тайбитса достигли поля. Чапин спешил к нам, погоняя коня во всю прыть. Я нанес Тайбитсу еще один или два удара, затем оттолкнул его от себя таким точным пинком, что он покатился по земле.

Поднявшись на ноги и вытряхивая пыль из волос, он стоял, глядя на меня, бледный от ярости. Мы молча уставились друг на друга. Ни слова не было произнесено до тех пор, пока к нам галопом не подскакал Чапин.

– Что происходит? – воскликнул он.

– Господин Тайбитс хочет высечь меня за то, что я воспользовался гвоздями, которые вы мне дали, – ответил я.

– А что не так с этими гвоздями? – спросил он, поворачиваясь к Тайбитсу.

Тайбитс ответил в том смысле, что они были слишком велики. Впрочем, вопрос Чапина не очень занимал его, и он по-прежнему не сводил с меня злобного взгляда своих змеиных глаз.

– Я здесь надсмотрщик, – начал Чапин. – Я велел Платту взять их и использовать, и, если они неподходящего размера, я привез бы вам другие, вернувшись с поля. Это не его вина. Кроме того, я буду давать вам такие гвозди, какие сочту нужным. Надеюсь, это вы понимаете, мистер Тайбитс.

Тайбитс не ответил, но, скрипя зубами и потрясая кулаком, поклялся, что получит удовлетворение и что он этого так не оставит. Он пошел прочь, а надсмотрщик отправился за ним, и, когда они вошли в дом, Чапин не переставая говорил ему что-то приглушенным тоном, сопровождая свою речь сдержанными жестами.

Я оставался там, где был, раздумывая, что лучше – бежать или ожидать результата, каков бы он ни был. Через некоторое время Тайбитс вышел из дома и, оседлав свою лошадь – единственную собственность, которая у него была помимо меня, – поскакал прочь по дороге в Чейнивиль.

Когда он скрылся, вышел Чапин, явно взволнованный, и велел мне не двигаться с места и ни в коем случае не пытаться покинуть плантацию. Затем он направился к кухне, вызвал оттуда Рейчел и некоторое время беседовал с ней. На обратном пути он вновь со всей серьезностью велел мне не бежать, прибавив, что мой хозяин Тайбитс – негодяй; что уехал он с недобрыми намерениями и как бы еще до наступления ночи не случилось беды. Но в любом случае – и он на этом настаивал – я не должен двигаться с места.

Пока я стоял там, меня терзали несказанные мучения. Я сознавал, что подверг самого себя немыслимому наказанию. Реакция, которая последовала за отчаянной вспышкой гнева, вызвала самые болезненные чувства сожаления. Не имеющий друзей, беспомощный раб – что мог я сделать, что мог я сказать, чтобы хоть как-то оправдать совершенный мною омерзительный поступок, мое возмущение против оскорблений и поношения со стороны белого человека? Я пытался молиться – я пытался умолить Отца нашего Небесного поддержать меня в моей крайней нужде, но эмоции глушили слова, и я смог лишь уронить голову на руки и заплакать. По меньшей мере час оставался я в таком положении, находя облегчение только в слезах, а потом, подняв голову, увидел Тайбитса в сопровождении двух всадников, скачущих вдоль берега реки. Они въехали во двор, спешились и приблизились ко мне с большими кнутами, а еще один из них нес с собой моток веревки.

– Скрести руки, – скомандовал Тайбитс, присовокупив к этим словам такое вызывающее дрожь богохульное выражение, которое непристойно здесь повторить.

– Вам нет нужды связывать меня, господин Тайбитс, я готов последовать за вами куда угодно, – проговорил я.

Один из его спутников сделал шаг вперед, поклявшись, что, если я окажу хоть малейшее сопротивление, он проломит мне голову – он разорвет меня пополам – он перережет мою черную глотку – и прочие угрозы в том же духе. Видя, что любая настойчивость совершенно бессмысленна, я скрестил руки, смиренно подчинившись любому намерению, какое могло быть у них в отношении меня. И Тайбитс связал мне запястья, что было силы затянув их веревкой. Точно так же он связал мои лодыжки. Тем временем остальные двое завели веревку мне за локти, пропустив ее поперек спины, и крепко привязали. Я был совершенно не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Из оставшегося куска веревки Тайбитс связал неуклюжую петлю и набросил ее мне на шею.

– Ну, что, – поинтересовался один из спутников Тайбитса, – где мы повесим этого ниггера?

Один из них предложил для этой цели длинный сук, уходивший вбок от ствола персикового дерева, неподалеку от того места, где мы стояли. Его приятель запротестовал, утверждая, что тот сук обломится, и предложил другую ветку. Наконец они сошлись на последней.

Чапин спасает Соломона от повешения

За все время, что они так беседовали и вязали меня, я не издал ни звука. Надсмотрщик Чапин, пока разворачивалась вся эта сцена, быстро шагал взад и вперед по веранде. Рейчел плакала у кухонного порога, а миссис Чапин продолжала смотреть из окна. Надежда умерла в моем сердце. Верно, час мой пробил. Я никогда не увижу света грядущего дня, никогда не увижу лиц своих детей – не исполнятся сладкие чаяния, которые я лелеял с такой любовью. Настал час, когда мне предстоит бороться с ужасными муками смерти. Никто не будет плакать по мне, никто не отомстит за меня. Вскоре тело мое будет гнить в этой далекой земле, а может быть, будет брошено скользким рептилиям, которыми изобилуют местные болотистые воды! Слезы покатились по моим щекам, но стали лишь еще одним поводом для оскорбительных реплик моих палачей.

Вскоре, когда они подтаскивали меня к дереву, Чапин, который ненадолго исчез с веранды, вышел из дома и направился к нам. Он держал по пистолету в каждой руке и заговорил твердым, решительным голосом, сказав, насколько я в состоянии вспомнить, примерно следующее:

– Джентльмены, мне нужно сказать вам несколько слов. И лучше бы вы их выслушали. Любой, кто сдвинет этого раба хоть на фут с того места, где он стоит, – все равно что мертвец. Прежде всего, бой не заслуживает такого обращения. Это позор – убивать его подобным образом. Я никогда не встречал более верного боя, чем Платт. Ты, Тайбитс – ты один во всем виноват. Ты сущий негодяй, и я это знаю, и ты в полной мере заслуживаешь той порки, которую получил. Кроме того, я служу надсмотрщиком на этой плантации семь лет, и в отсутствие Уильяма Форда я тут хозяин. Мой долг – защищать его интересы, и этот долг я собираюсь исполнить. Ты человек безответственный – дрянь человек. У Форда закладная на Платта в четыре сотни долларов. Если ты повесишь Платта, Форд лишится своих денег. До тех пор, пока закладная не погашена, ты не имеешь права отнимать у Платта жизнь. Да ты в любом случае не имеешь права ее отнимать. Для белого человека тоже есть закон, как и для раба. Ты ничем не лучше убийцы.

А что касается вас, – продолжал он, обращаясь к помощникам Тайбитса Куку и Рэмси, паре надсмотрщиков с соседних плантаций, – что касается вас – убирайтесь вон. Если вам хоть сколько-нибудь дорога ваша собственная безопасность, говорю вам, убирайтесь.

Кук и Рэмси без лишних слов вскочили на своих коней и поскакали прочь. Через пару минут Тайбитс, очевидно охваченный страхом и благоговением перед решительным тоном Чапина, тоже потихоньку убрался, подобно трусу, каковым он и был, и, оседлав свою лошадь, последовал за своими приятелями.

Я остался там, где стоял, все еще связанный, с веревкой, наброшенной на шею. Как только все они ускакали, Чапин позвал Рейчел и велел ей бежать в поле и сказать Лоусону, чтобы тот незамедлительно поспешил к дому и привел с собой бурого мула, которого весьма ценили за его необыкновенную прыть. Вскоре паренек явился.

– Лоусон, – сказал Чапин, – ты должен поехать в «Сосновые Леса». Скажи хозяину Форду, чтобы немедленно ехал сюда – что медлить нельзя ни секунды. Скажи ему, что Платта пытаются убить. А теперь поспеши, бой. Будь в «Сосновых Лесах» к полудню, даже если загонишь мула.

Чапин ушел в дом и выписал пропуск. Когда он вернулся, Лоусон уже ждал у порога, усевшись верхом на своего мула. Получив пропуск, он от души стегнул животное плеткой; мул метнулся прочь со двора, завернув за угол, поскакал вдоль реки быстрым галопом и скрылся из глаз за время меньшее, чем понадобилось мне, чтобы описать эту сцену.

Глава IX

Жаркое солнце – По-прежнему связан – Веревка врезается в плоть – Растерянность Чапина – Размышления – Рейчел и чашка воды – Страдания усиливаются – Горечь неволи – Прибытие Форда – Он перерезает веревки и снимает петлю с моей шеи – Сборище рабов в хижине Элизы – Их доброта – Рейчел пересказывает события дня – Лоусон развлекает своих спутников рассказом о скачке – Опасения Чапина в связи с Тайбитсом – Нанят к Питеру Таннеру – Питер объясняет Священное Писание – Колодки для рабов

Когда солнце в тот день приблизилось к зениту, стало невыносимо жарко. Его горячие лучи иссушали землю, она обжигала ступни, ступавшие по ней. На мне не было ни куртки, ни шляпы, я стоял с непокрытой головой, беззащитный перед его палящим пламенем. Крупные капли пота стекали по моему лицу, пропитывая скудную одежду, которая на мне оставалась. За изгородью, совсем рядом, персиковые деревья отбрасывали свою прохладную приятную тень на траву. Я бы с радостью отдал долгий год рабского служения за возможность обменять ту раскаленную духовку, в которой стоял, на возможность усесться под ветвями деревьев.Но я по-прежнему был связан, на шее у меня по-прежнему болталась веревка, и стоял я на том же месте, где меня оставили Тайбитс и его приятели. Я не сдвинулся ни на дюйм, так крепко я был связан. Возможность прислониться к стене ткацкой была бы для меня настоящей роскошью. Но мне невозможно было до нее добраться, хоть и разделяло нас расстояние менее чем в двадцать футов [37] 37
  6 м.


[Закрыть]. Мне хотелось лечь, но я знал, что тогда больше не поднимусь: земля пылает жаром и лишь добавит неудобств моему положению. Если бы я только мог хотя бы чуть-чуть изменить позу, это было бы для меня невыразимым облегчением. Но жаркие лучи южного солнца, которые весь долгий день палили мою непокрытую голову, не производили и половины страданий, которые я ощущал из-за того, что у меня болели конечности. Мои кисти и лодыжки, а также связки на руках и ногах начали вздуваться, и веревки уже тонули в распухшей плоти.

Весь день Чапин расхаживал взад и вперед по веранде, но ни разу не приблизился ко мне. Похоже, он пребывал в состоянии величайшей растерянности, взглядывал то на меня, то на дорогу, словно ожидая в любой момент чьего-то прибытия. Он не уехал в поля, как было у него заведено. По его поведению казалось, что он ожидал возвращения Тайбитса с более многочисленной и лучше вооруженной помощью, чтобы возобновить ссору, и было вполне очевидно, что он приготовился защищать мою жизнь любой ценой. Почему он не освободил меня – почему он заставил меня страдать от мучений весь этот долгий утомительный день – я так и не узнал. Уверен, что не из-за недостатка сочувствия. Вероятно, он хотел, чтобы Форд увидел веревку на моей шее и то, как жестоко я был связан; возможно, его действия в отношении чужой собственности, на которую он не имел никаких законных прав, были бы нарушением, которое подвергло бы его самого законному наказанию. Почему Тайбитс отсутствовал весь день – это тоже было для меня тайной, которую я так и не сумел разгадать. Он прекрасно знал, что Чапин не причинит ему вреда, если только он не будет упорствовать в своих замыслах против меня. Впоследствии Лоусон рассказал мне, что, когда он скакал вдоль плантации Джона Дэвида Чейни, он видел этих троих, и они повернулись и провожали его взглядами, пока он не проехал мимо. Думаю, Тайбитс предположил, что Лоусон был послан надсмотрщиком Чапином предупредить соседних плантаторов и призвать их к нему на помощь. Вследствие этого он, несомненно, действовал по принципу «главное достоинство храбрости – благоразумие» [38] 38
  У. Шекспир, «Генрих IV», ч. I, акт V, сцена IV.


[Закрыть]и держался подальше.

Но какой бы мотив ни управлял сим трусливым и злобным тираном, это не имеет значения. Я по-прежнему продолжал стоять на полуденном солнце, стеная от боли. С самого рассвета во рту у меня не было ни крошки. Я постепенно слабел от боли, жажды и голода. Только однажды в самый жаркий момент дня Рейчел, наполовину испуганная тем, что поступает вопреки желаниям надсмотрщика, отважилась подойти ко мне и поднесла чашку с водой к моим губам. Это смиренное создание так и не услышало, да и не смогло бы понять, если бы услышало, те благословения, которые я посылал ей за этот волшебный напиток. Она лишь промолвила: «О, Платт, как мне тебя жаль», – а потом поспешила к своим кухонным заботам.

Никогда еще солнце не двигалось по небесам так медленно, никогда оно еще не изливало вниз такие яростные и огненные лучи, как в тот день. По крайней мере, так казалось мне. Каковы были мои рассуждения – бесчисленные мысли, которые толпились тогда в моем рассеянном уме, – я даже не пытаюсь выразить. Однако могу сказать, что за целый долгий мучительный день я ни разу не помыслил о том, что южный раб – накормленный, одетый, наказываемый и защищаемый его хозяином – счастливее, чем свободный цветной гражданин Севера. Эта мысль у меня ни разу не возникла. Хотя найдутся многие, даже и в северных штатах, благодушные и благонамеренные люди, которые объявят мое мнение ошибочным и всерьез примутся подкреплять это утверждение аргументами. О-о, им не довелось испить, как мне, из горькой чаши рабства.

Прямо перед закатом сердце в моей груди прыгнуло от беспредельной радости, когда Форд на полном скаку влетел во двор; конь его был покрыт пеной. Чапин встретил его у порога, и Форд, кратко переговорив с ним, подошел прямо ко мне.

– Бедняга Платт, скверно же ты выглядишь, – вот единственные слова, которые слетели с его уст.

– Слава богу, – проговорил я, – слава богу, господин Форд, что вы наконец приехали.

Вытащив из кармана нож, он раздраженно перерезал веревку вокруг моих запястий, рук и лодыжек и снял петлю с шеи. Я попытался сделать шаг, но зашатался, точно пьяный, и опустился на землю.

Форд сразу же вернулся в дом, вновь оставив меня одного. Когда он дошел до веранды, прискакали Тайбитс и два его приятеля. Последовал долгий разговор. Я слышал звуки их голосов, мягкий тон Форда, смешивавшийся с сердитыми репликами Тайбитса, но так и не смог разобрать, о чем они говорили. Наконец троица вновь уехала, явно не очень довольная.

Я попытался поднять молоток, желая показать Форду, что готов и полон желания трудиться, продолжив работу над ткацкой, но он выпал из моей онемевшей руки. В сумерках я добрался до хижины и лег на пол. Я чувствовал себя совершенно больным – все тело у меня болело и распухло, малейшее движение причиняло мучительные страдания. Вскоре пришли с поля работники. Рейчел, войдя в хижину после Лоусона, рассказала им, что случилось. Элиза и Мэри сварили мне кусок бекона, но аппетита у меня не было. Затем они поджарили кукурузной муки и сварили кофе. Это было единственное, что я мог принять внутрь. Элиза утешала меня и была весьма добра. Вскоре уже всю хижину заполонили невольники. Они обступили меня, задавая множество вопросов о конфликте с Тайбитсом, случившемся этим утром – и о подробностях событий дня. Затем в разговор вступила Рейчел и своим простым языком повторила все заново, в особых красках расписав пинок, после которого Тайбитс покатился по земле, – при этом вся толпа разразилась неудержимым хихиканьем. Потом она описала, как вышел из дома Чапин со своими пистолетами, и как хозяин Форд перерезал веревки ножом, и как он при этом сердился.

К этому времени воротился Лоусон и порадовал всех присутствующих отчетом о своей поездке в «Сосновые Леса». Он рассказал, как бурый мул нес его на себе «быстрее молнии», как он ошеломил всех, пролетая мимо, как хозяин Форд сразу же пустился в путь (он говорил, что Платт хороший ниггер и что они не должны его убивать). И Лоусон завершил свой рассказ весьма сильными выражениями в том духе, что не было на всем свете другого человека, который мог бы создать такую вселенскую сенсацию на дороге или совершить такой чудесный подвиг, достойный Джона Джилпина [39] 39
  Главный герой поэмы Коупера «Увлекательная история Джона Джилпина» (1783) – торговец полотном, который, взобравшись на одолженную лошадь, не сумел удержать ее и был унесен в неведомое путешествие. – Прим. перев.


[Закрыть], какой совершил он в тот день верхом на буром муле.

Эти добрые создания на все лады выражали мне свое сочувствие: говорили, что Тайбитс – злобный, жестокий человек, и надеялись, что «масса Форд» [40] 40
  Масса (англ. искаж от master – хозяин, господин) – обращение невольников к хозяину.


[Закрыть]снова заберет меня к себе. Так они и проводили время, обсуждая новости, болтая, вновь и вновь проговаривая подробности этого волнующего дела, пока в хижиину вдруг не явился Чапин и не позвал меня.

– Платт, – сказал он, – сегодня будешь спать на полу в большом доме; возьми с собой одеяло.

Я поднялся быстро, насколько мог, взял в руки одеяло и последовал за ним. По пути он сообщил мне, что не удивится, если Тайбитс явится снова еще до утра – что он намерен убить меня – и что он, Чапин, не собирается предоставлять Тайбитсу возможность сделать это без свидетелей. Даже если бы Тайбитс всадил мне нож в сердце в присутствии сотни рабов, ни один из них по законам Луизианы не мог бы свидетельствовать против него в суде.Меня положили на полу в «большом доме» – первый и последний раз досталось мне такое роскошное место отдохновения за все двенадцать лет моего рабства – и я попытался уснуть. Около полуночи залаяла собака. Чапин поднялся, выглянул в окно, но ничего не увидел. Через некоторое время пес умолк. Возвращаясь в свою комнату, Чапин сказал мне:

– Полагаю, Платт, этот мерзавец рыщет где-то неподалеку. Если пес снова залает, а я буду спать, разбуди меня.

Я пообещал так и сделать. По прошествии часа или чуть больше пес снова залаял, побежав к воротам, потом метнулся обратно, все это время не прекращая яростно лаять.

Чапин вскочил с постели, не дожидаясь, пока его позовут. На этот раз он вышел на веранду и оставался там значительное время. Однако по-прежнему никого не было видно, и пес вернулся в свою конуру. За всю ночь нас больше не потревожили. Сильная боль, которую я испытывал, и страх перед надвигающейся опасностью совсем не дали мне отдохнуть. Действительно ли Тайбитс возвращался в ту ночь на плантацию, стремясь найти возможность отомстить мне, – это, вероятно, тайна, известная ему одному. Однако я был уверен тогда, как уверен и сейчас, что он там был. Во всяком случае, он обладал всеми задатками убийцы – трусил перед словами храброго человека, но был готов поразить свою беспомощную или ничего не подозревающую жертву в спину, как мне представился впоследствии случай узнать.

Когда занялось утро, я поднялся, больной и усталый, практически не отдохнув. Тем не менее, съев завтрак, который Мэри и Элиза приготовили для меня в хижине, я пошел к ткацкой и занялся трудами нового дня. У Чапина, да и в обычаях надсмотрщиков вообще, было заведено сразу же после утреннего подъема садиться на лошадь, уже оседланную и взнузданную для него (этим всегда занимался кто-то из невольников), и ехать в поле. Однако этим утром он подошел к ткацкой, спрашивая, не видел ли я где-нибудь Тайбитса. Получив отрицательный ответ, он заметил, что что-то с этим парнем не так – дурная у него кровь – и я должен хорошенько остерегаться его, иначе однажды он нанесет мне удар тогда, когда я буду меньше всего этого ожидать.

Как раз когда он говорил это, приехал Тайбитс, спешился и вошел в дом. Я не боялся его, пока Форд и Чапин были рядом, но они не могли сопровождать меня неотступно.

О, какой тяжестью теперь навалилось на меня рабство. Я должен тяжко трудиться день за днем, сносить оскорбления, язвительность и насмешки, спать на земле, питаться самой грубой пищей и, мало того, быть рабом кровожадного негодяя, которого отныне и впредь мне предстояло страшиться и опасаться. Почему, почему я не умер в юности – до того, как Господь дал мне детей, которых я любил и ради которых жил? Сколько несчастий, страданий и печали это предотвратило бы. Я вздыхал по свободе; но цепь рабства оплела меня, и ее невозможно было сбросить. Я мог лишь с завистью глядеть на север и думать о тысячах миль, которые простирались между мной и землей свободы, тысячах миль, непреодолимых для чернокожего даже свободного человека.

Спустя полчаса Тайбитс подошел к ткацкой, пристально посмотрел на меня, затем вернулся, не произнеся ни слова. Бо́льшую часть времени до полудня он просидел на веранде, читая газету и беседуя с Фордом. После обеда Форд вернулся в «Сосновые Леса», и я с искренним сожалением провожал взглядом его отъезд с плантации.

Еще один раз за весь этот день Тайбитс подошел по мне, отдал какое-то распоряжение и вновь отошел.

За неделю ткацкая была окончена – за это время Тайбитс ни слова не сказал о том, как надобно ее строить, – а после сообщил мне, что отдал меня внаем Питеру Таннеру, для работы под началом плотника по имени Майерс. Это объявление было воспринято мною с благодарностью и удовлетворением, поскольку мне казалось желанным любое место, которое избавило бы меня от его ненавистного присутствия.

Питер Таннер, как читатель уже знает, жил на противоположном берегу и был братом госпожи Форд. Он – один из самых богатых плантаторов на Байю-Бёф, и ему принадлежит огромное число рабов.