Текст книги "Различия в степени вокализованности сонорных и их роль в противопоставлении центральных и периферийных говоров"

Автор книги: Софья Бромлей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

С. В. Бромлей
Различия в степени вокализованности сонорных и их роль в противопоставлении центральных и периферийных говоров

В результате изучения лингвистического ландшафта русского языка, представшего на картах диалектологического атласа русского языка (ДАРЯ), было обнаружено новое важное противопоставление говоров – центральных и периферийных. Впервые эти термины появились в разделе «Диалектное членение русского языка» (авторы К. Ф. Захарова и В. Г. Орлова) в книге «Русская диалектология» (М., 1964 под ред. Р. И. Аванесова и В. Г. Орловой)[1]1
  См. также: Захарова К. Ф., Орлова В. Г. Диалектное членение русского языка. М.: Просвещение, 1970. Далее эту работу сокращенно именуем «Диалектное членение» и цитируем по этому изданию.


[Закрыть]. С тех пор важность этого противопоставлений для исторической диалектологии русского языка вырисовывается все явственнее, перерастая в своем значении рамки одного русского языка.

Большой заслугой авторов «Диалектного членения» было уже само обнаружение этого противопоставления, так как оно не лежало на поверхности, не выступало с той определенностью, как те противопоставления, на которых базируется выделение основных единиц диалектного членения. Нужна была особая зоркость и опытность лингвогеографов, чтобы заметить некую закономерность в том разнообразии ареалов диалектных явлений, наплывающих с севера, запада и юго-запада по направлению к центру, но оставляющих в каждом отдельном случае этот центр свободным, – вернее занятым другим членом междиалектного соответствия, как правило, совпадающим с явлением литературного языка.

Центральные говоры в этом противостоянии характеризуются всегда, так сказать, отрицательно, занимая большую или меньшую территорию в зависимости от того, насколько широко распространены в каждом данном случае (т. е. при каждом междиалектном соответствии) периферийные явления. В минимальном варианте центральные говоры занимают территорию, окружающую Москву, и ближайший к ней северо-восток, являющийся частью говоров Владимиро-Поволожского типа. Максимальный вариант демонстрирует их значительное расширение во всех направлениях: в этом случае они занимают все восточные среднерусские говоры и широкую полосу примыкающих к ним территорий – до подковообразной линии Тотьма—Тихвин—Селигер—Ржев—Калуга—Рязань—Касимов.

Что касается периферийных говоров, то авторы «Диалектного членения» подчеркивают индивидуальный характер распространения каждого из явлений этой группы и то, что ни одно из них не распространено на всей периферии. Они лишь в целом, в своей совокупности, занимают всю территорию периферии.

Важно подчеркнуть и вытекающую отсюда ареальную характеристику явлений центра: имея свою собственную территорию, куда не заходят явления, свойственные периферии, явления центра в то же время как бы пронизывают периферию, господствуя на отдельных ее частях или выступая на ней в качестве сосуществующего (факультативного) варианта, наряду с вариантом периферийным.

Авторы «Диалектного членения» детально описывают своеобразие ареальных отношений, совокупностью которых представлено выявленное ими дихотомическое членение русских говоров (см. «Диалектное членение» §13). Это описание может служить образцом научного анализа сложного лингвистического ландшафта, позволившего обнаружить новые и очень важные для истории языка закономерности[2]2
  Можно лишь поспорить с утверждением авторов «Диалектного членения», что «отношения, образующиеся между говорами центра и периферии, не имеют характера соотносительности» (с. 61). Думается, что как раз только наличие соотносительности является минимальным и необходимым условием, которое и дало возможность для выделения двух (соотносительных!) типов говоров – центральных и периферийных. Эта соотносительность проявляется в обнаруженных авторами закономерностях одинакового (или сходного) распространения разных членов одного междиалектного соответствия в тех случаях, когда один из них совпадает с литературным, а другой (или другие) – со специфически диалектным (диалектными). Условность же относится не к понятию соотносительности, а к понятию противопоставленности, которая, действительно, в этих случаях неполная. И это обусловлено тем, что 1) периферийные явления, как правило, в каждом отдельном случае занимают не всю периферию (хотя и могут быть расположенными только на периферии, – в этом как раз и состоит их «периферийность»), 2) периферийные явления часто сосуществуют с теми, которые характеризуют центр. В дальнейшем поэтому, употребляя по отношению к сопоставительной характеристике центральных и периферийных говоров термин «противопоставленность» (так как в принципе она существует!), мы будем иметь в виду всю меру его условности.


[Закрыть].

Лингвистическое содержание понятий «центральные» и «периферийные» говоры изучено не в одинаковой мере.

Понятие «центральные» говоры уже родилось, наполненное таким содержанием; как указывают авторы «Диалектного членения», это говоры, характеризующиеся, как правило, теми членами междиалектных соответствий, которые совпадают с соответствующими явлениями литературного языка. По своему происхождению они, в соответствии с уже установившимся в науке мнением, являются преемниками бывшего ростово-суздальского диалекта (с. 61).

В понятие же «периферийные» говоры первоначально не вкладывалось никакого общего лингвистического содержания. Их характеристика сводилась к набору внешне разнородных явлений, представляющих собой специфически диалектные соответствия явлениям, характерным для центральных говоров (с. 59). Эти явления в «Диалектном членении» только перечисляются[3]3
  Приведем этот перечень, ограничившись лишь явлениями регулярной фонетики: 1) наличие гласных фонем средне-верхнего подъема ([о̂], [е̂]); 2) случаи неперехода [е] > [о] перед твердыми согласными; 3) неразличение аффрикат; 4) долгие твердые шипящие; 5) наличие [в], чередующегося с [ў] в конце слога и слова; 6) отсутствие фонемы ‹ф›; 7) наличие в соответствии с л – [l] европейского и/или возможность чередования [л] с [ў] в конце слога и слова; 8) отсутствие мягких губных на конце слова; 9) долгие мягкие переднеязычные в соответствии с сочетаниями этих согласных с [ј] (сви[н̄ʼ]я, весе[л̄ʼ]е).


[Закрыть]. Им в этой работе не дается никакой содержательной интерпретации, которая позволила бы уяснить, в чем состоит их лингвистическая общность. Даже напротив, специально подчеркивается, что «нельзя говорить о внутреннем единстве периферийных говоров» (с. 61), и это действительно, как будто, вытекает из данной им лингвогеографической характеристики, согласно которой разные периферийные явления могут связываться по преимуществу с разными участками этой периферии и тем самым органически входить в состав достаточно различных диалектных объединений, расположенных на территории периферийных говоров (см. там же).

Что же собой представляет вновь обнаруженная в русских диалектах территориальная оппозиция, в чем ее лингвистическая сущность? По-видимому, прежде всего требуется установить, есть ли нечто общее, объединяющее явления периферии, и тем самым уяснить, имеется ли какая-либо лингвистическая основа для противопоставления центральных и периферийных говоров.

Решение этих вопросов оказалось весьма существенным в эволюции сложившихся представлений об истории диалектных различий русского языка. Не случайно, что поиски в этом направлении стали вести бок о бок с разработкой вопросов исторической диалектологии на базе карт ДАРЯ с привлечением данных памятников письменности. Авторами «Диалектного членения» совместно с другими авторами монографии «Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров» (М., 1970 / Под ред. В. Г. Орловой) эта работа велась в общем плане ретроспективного изучения изоглосс отдельных диалектных явлений в связи с уяснением их роли в формировании изучаемых диалектных подразделений. В ходе работы были установлены важные историко-диалектологические факты. В частности были выявлены черты «общезападного» происхождения, сказавшиеся на формировании севернорусского наречия и среднерусских говоров, многие из них как раз и относятся к числу черт, получивших в «Диалектном членении» название периферийных. Это черты, характерные в прошлом не только для Новгородских (часто и Псковских) говоров, но и для тех, которые примыкали к ним с юга, – говоров бывших Смоленской и Полоцкой земель, а в ряде случаев и более южных (с. 200—202)[4]4
  Типичный периферийный ареал демонстрируется в данной книге на карте 8, посвященной твердым губным (в соответствии с мягкими) на конце слова.


[Закрыть]. В монографии «Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров» (раздел II, 5) подчеркивается также, что эти «общезападные» черты, как правило, известны и другим восточнославянским языкам. Важно и то, что авторы монографии считают возможным на основе анализа соответствующих явлений утверждать «историческое единство новгородского диалекта с другими говорами западных территорий», которое «сложилось на базе общности языковых переживаний, характерной для говоров западных земель в отличие от говоров Ростово-Суздальской земли, а позднее Великого княжества Московского» (с. 211)[5]5
  Согласно данным монографии, территория центральных говоров в своем более широком варианте, исторически корреспондирует с совокупной территорией Ростово-Суздальской земли и примыкающими к ней с юга восточной частью Черниговской и Рязанской (или Муромо-Рязанской) землями. В монографии в историческом плане эта совокупность территорий именуется «востоком».


[Закрыть]. Отмечается, что эта общность, отражающаяся в распространении черт общезападного характера, перекрывающих современное диалектное членение, «может быть связана с такими периодами истории диалектных групп, которые предшествовали образованию современного диалектного членения языка» (с. 200). Однако и в более позднее время обособленность исторических «запада» и «востока» (в терминах современного диалектного членения – это «периферия» и «центр») продолжала существовать (с. 227—228), что объясняется не столько их изолированностью, сколько различием тенденции языкового развития (с. 229)[6]6
  Здесь эти тенденции обрисовываются с отсылкой к работам: Горшкова К. В. Из истории консонантных различий русского языка. – Филолог. науки, 1964, №4; Она же. Развитие диалектных различий севернорусских говоров в системе вокализма. – ВЯ, 1964, №5; Она же. Очерки исторической диалектологии Северной Руси (по данным исторической фонологии). Автореф. докт. дис. М., 1965.


[Закрыть].

Собственно языковая, системная интерпретация противопоставления центральных и периферийных говоров оказалась в сфере внимания историко-диалектологических исследований К. В. Горшковой, проводившихся в то же время[7]7
  См.: Горшкова К. В. Очерк исторической диалектологии Северной Руси. Изд-во МГУ, 1968; Она же. Историческая диалектология русского языка. М.: Просвещение, 1972.


[Закрыть], а впоследствии – ее учеников[8]8
  Треблер С. М. История частной системы русского вокализма с дифференциальным признаком «лабиализованность-нелабиализованность» по данным лингвистической географии (из опыта исторической интерпретации изоглосс). Вестн. МГУ. Филология, 1978, №5. Она же. История системы гласных среднего подъема в ее отношении к другим частным системам вокализма и консонантизма в русских диалектах. Автореф. канд. дис. М., Изд-во МГУ, 1980.


[Закрыть]. Первоначально, правда, в качестве периферийных говоров в этом плане привлекались к сопоставлению главным образом говоры, по своему происхождению Новгородские, в связи с преимущественным интересом К. В. Горшковой к истории говоров северного наречия.

Центральные говоры, в своем ядре – наследники говоров Ростово-Суздальской земли, характеризуются в работах К. В. Горшковой как говоры в фонетическом строе по-преимуществу консонантные, с максимальным количеством (как и в литературном языке) согласных фонем. В формировании их системы важную роль сыграло раннее развитие категории твердости-мягкости согласных, последовательно реализуется оппозиция по звонкости-глухости. Существенно и то, что согласные в них утратили лабиовелярность.

В противовес этому в говорах северо-восточной периферии (современных Вологодских) – наследниках Новгородских – эти консонантные признаки оказались не такими продуктивными. Здесь до сих пор фиксируется меньшее число согласных, парных по твердости-мягкости (и меньшее число соответствующих сильных позиций), отсутствуют полная соотносительность у согласных, парных по глухости-звонкости. Согласные сохраняют лабиовелярность.

Эти явления в области консонантизма центральных и периферийных говоров находятся в закономерных связях с их вокализмом. В центральных говорах развилось противопоставление гласных по лабиализованности-нелабиализованности (что реализовалось в переходе [е] > [о] перед твердыми согласными) и были утрачены гласные средне-верхнего подъема ([е̂] и [о̂]). В противоположность этому в архаических системах говоров современной северо-восточной периферии до сих пор (в разной мере) сохраняются прежние отношения[9]9
  См.: Горшкова К. В. Историческая диалектология…, с. 134, 135. В этой связи интерес представляет наблюдение Л. Л. Касаткина над одним из говоров такого типа. Так как гласные в сочетаниях «согласный + гласный» обладают значительной независимостью, он считает возможным усматривать в системе этого говора 12 гласных фонем, см.: Касаткин Л. Л. Гласные одного вологодского говора, не знающего противопоставления согласных по твердости-мягкости. – В кн.: Исследования по русской диалектологии. М.; Наука, 1973, с. 69, 70.


[Закрыть].

Эти положения работ К. В. Горшковой, касающиеся лингвистической сущности противопоставления центральных и периферийных говоров, развиваются и подтверждаются с привлечением новых материалов в работах С. М. Треблер (см. сн. 8). Важно в ее исследованиях то, что периферийные говоры она рассматривает не только на материале говоров северного типа (непосредственно исследуется говор Харовского р‑на Вологодской обл.), но привлекает и их западных представителей. В качестве последних в работах С. М. Треблер детально анализируются говоры Рязанского ареала, говоры так называемой Рязанской Мещеры, мнение о западном происхождении которых, высказывавшееся ранее[10]10
  См.: Орлова В. Г. История аффрикат в русском языке в связи с образованием русских народных говоров. М., 1959, с. 114 и далее, где приводятся соображения по этому поводу со ссылками на исторические работы.


[Закрыть], достаточно обосновано. Устанавливается их принципиальная близость с говорами северной территории по тем признакам, которые были уже намечены в работах К. В. Горшковой, – меньшая фонологическая развитость консонантных противопоставлений с сопутствующими явлениями вокализма (наличием гласных фонем средне-верхнего подъема, непереход [е] > [о]). Достоверность выводов о близости говоров северной и западной периферии, а также и о противопоставленности их говорам центрального типа значительно усиливается благодаря привлечению данных фонетистов-эксперименталистов (С. С. Высотского, А. М. Кузнецовой, Р. Ф. Пауфошимы) о различиях в артикуляционных базах этих двух типов говоров: 1) преобладании апикального и какуминального способов артикуляции взрывных согласных и однородности гласных в периферийных говорах; 2) дорсальной артикуляции согласных и дифтонгоидности гласных – в центральных. Привлечение к изучению периферийных говоров западной разновидности, как и анализ западных изоглосс (причем не только в пределах территории распространения русского языка, но и в Белоруссии, и на Украине), дало основание С. М. Треблер выводы о лингвистической сущности изученных систем, противопоставленных центральным, экстраполировать на все периферийные. Само же различие периферийных и центральных систем в историческом плане трактуется Треблер как «широкое противопоставление восточнославянских говоров в направлении с запада на восток» (автореферат, с. 22). Архаичность черт, свойственных периферийным говорам, позволяет С. М. Треблер и их наиболее симптоматичную черту – наличие согласных неполного смягчения – расценивать также, как архаизм, свидетельствующий о непоследовательности смягчения полумягких согласных в восточнославянских диалектах[11]11
  Эту мысль высказал еще В. А. Богородицкий (Общий курс русской грамматики. М.; Л., 1935), и она имеет своих сторонников.


[Закрыть]. Факты неполного смягчения согласных в периферийных русских говорах ставятся при этом в прямую связь с соответствующими явлениями украинского языка и белорусских говоров.

Итак выводы разных исследователей смыкаются и дополняют друг друга. Постепенно стало вырисовываться не только внутреннее единство периферийных говоров, бывшее неясным еще в 60‑х годах, но и намечаются линии, по которым эти говоры противопоставляются говорам центра. Становится все более очевидным по преимуществу архаический характер тех черт, которыми в выявленном противопоставлении характеризуются периферийные говоры, их связь с общевосточнославянским (древнерусским) состоянием. Черты же, специфические для центральных говоров, в этой оппозиции предстают как новообразования, возникшие в свое время в восточной части восточнославянской территории – бывшей окраине славянского мира. Связь с важнейшими глубинными процессами, имевшими некогда место в восточнославянской языковой области, как раз и определяет важность обнаруженного в 60‑е годы диалектного противопоставления, ставшего известным как противопоставление центра и периферии на территории древнейшей русской колонизации.

Несмотря на значительность уже достигнутого в области изучения этой своеобразной по форме своего проявления дихотомии диалектных систем, представляется, что многие вопросы, относящиеся к этой проблематике, в частности лингвистическая специфика периферийных говоров, еще только начала изучаться и обнаружены еще далеко не все явления, по которым эти говоры противопоставлены центральным. Эти исследования должны быть продолжены, причем не только в области фонетики, которой до сих пор ограничивались наблюдения, но и на других уровнях языка.

Можно указать одно из возможных направлений в дальнейшем изучении выявленного диалектного противопоставления, опираясь на результаты уже проделанной русскими диалектологами в этой области работы. В трудах К. В. Горшковой уже подчеркивалось, что падение редуцированных вызвало в фонологической системе русского языка тенденции развития, толкавшие ее на путь консонантизации. Исторически сложилось так, что эти тенденции наиболее полно стали осуществляться в говорах Ростово-Суздальской земли и прилегающих к ней с юга землях. Они широко отразились и в говорах Московского типа, на базе которых формировался русский литературный язык[12]12
  Горшкова К. В. Историческая диалектология…, с. 74; 133.


[Закрыть]. Главным звеном в развитии этих тенденций было формирование фонологической корреляции твердых и мягких согласных[13]13
  См.: Аванесов Р. И. Из истории русского вокализма. Звуки i и y. – Вестн. МГУ, 1947, №1.


[Закрыть], определившее в свою очередь особенности в развитии вокализма, – его подчиненность, обусловленность консонантным окружением.

Отметим, что в концепции Горшковой—Треблер упор делается именно на относительную развитость консонантных признаков в противопоставлении центральных и периферийных говоров. Если же намеченную линию противопоставления представить в полном объеме, имея в виду более общую оппозицию вокальность ~ консонантность, то следует признать, что ее второй полюс – вокальность недостаточно использован для относительной характеристики говоров[14]14
  Поскольку прогрессирующим является признак консонантности, то, естественно, что вокальность как таковая может приписываться современным диалектным системам только в той мере, в которой на них не распространилась или лишь отчасти распространилась тенденция к консонантизации.


[Закрыть]. Ведь в изложенной концепции периферийные говоры по существу характеризуются не как более вокальные, а как менее консонантные. До сих пор общность периферийных говоров удалось показать лишь на примере вологодских говоров и говоров Рязанской Мещеры, ярче других демонстрирующих как раз слабую выраженность консонантных признаков. Между тем более полное выявление именно вокальных признаков периферийных говоров позволило бы значительно отчетливее показать их единство, которое явно нуждается в более убедительном подтверждении.

Это можно сделать, если в качестве показателя большей вокальности периферийных говоров учитывать не только наличие двух лишних гласных фонем – ‹е̂› и ‹о̂› (которые, кстати говоря в современных говорах представлены очень непоследовательно – в особенности – ‹о̂›), но и другие признаки, реализующиеся в их фонетической системе.

При рассмотрении признака вокальность ~ консонантность звуки языка нельзя просто поделить на два класса: гласные и согласные, поскольку в их числе есть ряд звуков, промежуточных по своим конститутивным свойствам между гласными и согласными. Это сонорные согласные, которые не могут быть отнесены ни к чистым согласным, т. е. к шумным, ни к чистым гласным.

Очевидно, что звучность сонорных, которые по признаку участия голоса объединяются с гласными, зависит от степени вокальности фонетических систем. Причем речь может идти не только о способности части сонорных в особых фонетических положениях выступать в слогообразующих вариантах, но и о том, что сама звучность, как их конститутивный признак может быть в более вокальных системах большей по сравнению с той, которой они обладают в системах более консонантных. Именно поэтому изучение сонорных как особого класса звуков для решения поставленных вопросов является очень перспективным. Оно позволяет выявить вокальные характеристики периферийных систем, объединяющие их в их оппозиции к центральным.

Качество сонорных в разных системах специально не изучалось, хотя в фонетических описаниях говоров есть материал, позволяющий судить о их неодинаковой звучности. Этот материал еще предстоит свести и оценить, как необходимо в перспективе изучения живой звучащей диалектной речи обратить серьезное внимание и на диалектные различия в степени вокализованности сонорных. Но уже сейчас обращает на себя внимание, что многие явления из комплексов, характеризующих порознь центральные и периферийные говоры, по существу демонстрируют разное поведение сонорных согласных в двух этих типах говоров, связанное с их большей вокализованностью в периферийных говорах и, наоборот, большей шумностью в центральных.

Рассмотрим наиболее яркие факты, отражающие варьирование сонорных в русских говорах по степени их вокализованности.

О вокальном потенциале сонорных в разных говорах можно судить по различиям в характере их позиционного поведения, о чем свидетельствует вся совокупность вариантов, которыми каждый отдельный сонорный представлен в различных позициях в слове и разном контекстном окружении. В периферийных говорах среди этих вариантов, как правило, имеют место звуки, степень вокализованности которых приближается к гласным или равна им. Такие звуки фиксируются непосредственно (например, неслоговые или чистые гласные) или же о наличии их можно судить по фонетическим процессам, предполагающим их наличие.

Наиболее очевидным примером в этом смысле является разная реализация губного спиранта. В центральных говорах соответствующая фонема реализуется губно-зубным [в], проявляющим себя в одних положениях как шумный согласный (ср. наличие в конце слова и перед глухими согласными глухой пары – [ф]), в других, – как сонорный, перед которым звонкие и глухие шумные различаются (ср. перед гласными и сонорными: [с во]дой – бе[з во]ды́, [с вр]ачо́м – бе[з вр]ача́). В периферийных говорах – эта фонема представлена сильно вокализованным губно-губным сонорным [ԝ] или неслоговым гласным [ў]. Распределение этих звуков в соответствии с фонетическими позициями в слове в разных говорах юго-западной зоны различное. С губно-губным качеством этого спиранта связано отсутствие в фонетической системе фонемы ‹ф›, которая в заимствованных словах заменяется звуками [х] или [хв]. Большую сохранность реализации губного спиранта звуками [у], [ў] и [ԝ] имеем в говорах юго-западной периферии, где эта фонема в начале слова широко фиксируется и как чистый гласный [у] (удова, унук) проявляя себя, таким образом, как полновесный сонант. В значительной части этих говоров (а особенно это характерно для говоров северо-восточной периферии, знающих подобную реализацию губного спиранта) имеет место переход к употреблению губно-зубной спирантной пары [в] – [ф]; однако характерно, что в промежуточной стадии этого процесса фиксируется губно-зубной сонорный [в], проявляющий себя в таком качестве не только перед гласными и сонорными, как в литературном языке, но и перед шумными, ср. неоглушение такого звука перед глухим (ла́[вк]а, [в ш]ко́лу и т. п.). Утрата сонорности губно-губным спирантом на окраинных частях юго-западного ареала (при сохранении ее в глубинных – в белорусском и украинском пограничье) подробно описывается в работе А. К. Васильевой[15]15
  Васильева А. К. О закономерностях возникновения в русских говорах юго-западной зоны спирантной пары [в] – [ф] – В кн.: Диалектологические исследования по русскому языку. М.: Наука, 1977.


[Закрыть]. Переход от звуков губно-губного образования к губно-зубному (развитие губно-зубной спирантной пары [в] – [ф]) реализуется, как показывает А. К. Васильева, в ряде переходных систем, которые демонстрируют последовательное развертывание этого процесса. Такая модель процесса соответствует развитию его на основе внутрисистемных тенденций консонантизации фонетического строя и исключает прямолинейное толкование его как результат воздействия литературного языка на говоры.

Твердому л в периферийных говорах северо-востока и юго-запада (в двух оторванных друг от друга ареалах) в позиции конца слова и слога соответствует гласный [ў] или губно-губной [ԝ][16]16
  Территория этих двух ареалов показана на карте, см.: Теплова В. Н. Материалы к изучению исторических связей между западными и северными говорами русского языка. – ВЯ, 1973, №4; Она же. Звуки [л], [l] и [ў] на месте этимологического [л] твердого и их место в фонологических системах севернорусских говоров. – В кн.: Очерки по фонетике севернорусских говоров. М.: Наука, 1967.


[Закрыть]. Оба ареала этого явления накладываются (частично или полностью) на соответствующие ареалы, где ‹в› также может быть представлена губно-губными звуками. На северо-востоке (Вологодские и Кировские говоры) [л] – более сонорный, чем на юго-западе (русско-белорусском и русско-украинском пограничье), так как здесь в качестве его замен звуки [ў] и [ԝ] (а также сонорный [в]) встречаются не только в конце слова и слога, но и перед гласными непереднего ряда ([ў]о́шадь, [ԝ]о́шадь, [в]о́шадь), т. е. звуки на месте л и на месте в факультативно совпадают.

Характерное для северо-восточного ареала распространение [l] «среднего» (не свойственного юго-западному ареалу), признаваемое позднейшим[17]17
  Аванесов Р. И. Очерки русской диалектологии. М.: Учпедгиз, 1949, с. 170.


[Закрыть], стоит, по нашему предположению, в прямой связи с возможностью замены л твердого во всех позициях этими более вокализованными вариантами, которые в прошлом, по-видимому, были представлены более последовательно. Звук [l] возник в порядке отхода от этого типа реализации фонемы л и восстановления смычно-проходной артикуляции в тех позициях, где она была утрачена. Процесс этот мог быть осуществлен только на базе мягкой смычно-проходной артикуляции, сохранившейся в той же системе без замены ее губно-губной[18]18
  Это имело место: 1) перед гласными переднего ряда (левый, липа и т. д.); 2) перед гласными [а] и [у] в ограниченном числе корневых морфем (типа глядя, люди); 3) перед любыми гласными словоизменительных аффиксов на стыке морфем (поля, к полю, полем, побелят, побеленный).


[Закрыть]. Однако фонологическая мягкость во многих говорах этого ареала реализуется полумягкими согласными, выступающими как на месте старых полумягких, так и на месте исконно мягких[19]19
  См.: Пауфошима Р. Ф. Согласные неполного смягчения перед гласными переднего образования в говорах Харовского района Вологодской области. – В кн.: Материалы и исследования по русской диалектологии. Новая серия, вып. II. М., 1961; Азарх Ю. С. Отвердение парных мягких согласных перед гласными в вологодско-кировских говорах. – В кн.: Очерки по фонетике севернорусских говоров. М.: Наука, 1967.


[Закрыть]. Это делает понятным, почему восстановление утраченной в свое время смычно-проходной артикуляции осуществляется посредством полумягкого л или так называемого [l] среднего. Эта гипотеза подробнее излагается нами в отдельной статье.

Предположение о сильной вокализованности л в говорах северо-восточной зоны подтверждается также тем, что в подавляющей части этих говоров распространено явление отвердения [лʼ] в сочетаниях с [н] и [ш][20]20
  См.: Теплова В. Н. Диспалатализации ‹лʼ› в положении перед согласными [н] и [ш] в русских говорах. – В кн.: Диалектологические исследования по русскому языку. М.: Наука, 1977. Здесь помещена карта, отражающая это явление. Кроме говоров северо-востока отвердение [лʼ] в этих сочетаниях отражено на этой карте в части западнобрянских говоров, относящихся по своему происхождению к среднебелорусским.


[Закрыть]. Известно, что чем звучнее сонорный, тем легче он утрачивает свою мягкость[21]21
  Брок О. Говоры к западу от Мосальска. Пг. 1916, с. 23—24.


[Закрыть]. Эту закономерность, помимо отвердения [лʼ] в указанных сочетаниях, отражает отвердение [рʼ] в белорусском языке, отвердение [нʼш] в периферийных говорах русского языка и целый ряд других факторов[22]22
  См., например, наблюдения А. К. Васильевой о неустойчивости мягкой артикуляции у [ԝ] губно-губного, в связи с чем [ԝʼ] раньше, чем [ԝ] подвергается замене губно-зубным звуком (Васильева А. К. Указ. соч., с. 124).


[Закрыть].

Разную степень сонорности, как известно, может иметь и фонема ‹ј›. Неодинакова она как в пределах одной системы в зависимости от синтагматических условий (ср. ее реализацию в литературном языке: то как сонорный щелевой среднеязычный [ј], то как неслоговой гласный [й][23]23
  Еськова Н. А. Фонема ‹ј› в современном русском языке. – Учен. зап. МГПИ им. В. П. Потемкина, т. XLII, вып. 4, 1957.


[Закрыть]), так и в разных говорах, где ‹ј› может различаться общим потенциалом своей звучности. Есть целый ряд прямых и косвенных указаний на то, что эта различия в говорах имеются и имели место в прошлом. Территориальная приуроченность фактов разной степени вокализованности ‹ј› указывает также на их связь с противопоставлением центральных и периферийных говоров, хотя конкретный вид этой изоглоссы еще предстоит выявить.

О разном потенциале сонорности ‹ј› в этих двух группах говоров можно судить по тем отношениям, в которые он вступает с другими звуками.

В центральных говорах встречается замена звуком [ј] мягкого фрикативного задненебного звука [γʼ]. Этому явлению посвящена специальная статья Р. И. Аванесова[24]24
  Аванесов Р. И. О качестве задненебной фрикативной согласной перед гласными переднего ряда в русском языке. – Доклады и сообщения Ин-та языкознания АН СССР. М., 1952, №2.


[Закрыть], пафосом которой является доказательство того, что в отличие от литературного языка, где [γ] и [ј] различаются (ср. различие в произношении словоформ о боге с [γʼ] и о бое с [ј]), в некоторых южнорусских говорах на месте [γʼ] может произноситься [ј], ср. ји́рʼа, паји́п (гиря, погиб) и др. Факт неразличения [γʼ] и [ј] перед гласными переднего ряда Р. И. Аванесов подтверждает, в частности, случаями обозначения в диалектных записях самого [ј] посредством буквы г (гя́йца, свиньгя́ и т. п.).

С утверждением о совпадении этих звуков в одном, и именно в [ј], нельзя не согласиться, и важнейшим доказательством тому является различение перед таким [ј] звонких и глухих согласных (ср. записи типа сʼји́рʼай, сʼји́нул и др.). Однако одновременно следует признать, что звук [ј] в этих говорах отличается от [ј] литературного языка, – он характеризуется в этих говорах большей степенью спирантизации (силой трения), что приближает его по своим качествам к шумным согласным. Только этим его свойством можно, с нашей точки зрения, объяснить, почему в записях он может обозначаться буквой г, т. е. буквой наиболее близкого к нему (фрикативному γ) шумного согласного. Ведь если [ј] по своему качеству не отличается от [ј] литературного языка, то вряд ли возникла бы потребность употреблять для его обозначения букву другого согласного. Только понимание этого звука как обладающего меньшим потенциалом звучности и большим уровнем шума позволяет объяснить, почему он в говорах описываемого типа может выступать в ряду шумных согласных – мягких среднеязычных [кʼ], [гʼ], [хʼ], являющихся средними между мягкими заднеязычными и соответствующими мягкими переднеязычными (первые два часто обозначают в диалектных записях как кʼ^тʼ, гʼ^дʼ), ср. параллельные процессы смещения заднеязычных в среднеязычную зону, приведшие к их образованию: [кʼ] > [кˮ], [гʼ] > [гˮ], [γʼ] > [ј], [хʼ] > [хˮ][25]25
  Для обозначения мягких среднеязычных пользуясь способом Р. И. Аванесова. Звук [хˮ] охарактеризован им как «безголосое ј» (Там же, с. 37). Карта 69, вып. I ДАРЯ (рукопись Ин-та русского языка АН СССР) показывает, что реализация γʼ, в виде [ј] характерна для говоров той же части центральных говоров, что и звуки [кˮ] и [гˮ] на месте кʼ и гʼ.


[Закрыть]. Такой, приближающийся к шумным, слабосонорный [ј], будучи звуком переходным между сонорным и шумным, может, по-видимому, в отдельных говорах проявлять себя как звонкий. Так пример «з гʼяйцами» (с яйцами) возможно, не ошибка, как предположил Р. И. Аванесов (Указ. соч., с. 39), а факт озвончения предлога с перед [ј] (переданным через г), т. е. – такого поведения согласного, парного по глухости-звонкости, которое свидетельствует о шумности следующего за ним согласного, – свойстве, которое, видимо, может факультативно проявляться у слабовокализованного [ј] в такой степени, что вызывает соответствующую реакцию предшествующего шумного.

Если перед гласным (в примере «з гʼяйцами») такая степень шумности [ј] может факультативно проявляться как звонкость, то в конце слова она (также факультативно, чаще в конце синтагмы, в условиях эмфазы) может оборачиваться глухостью; ср. звук типа средненебного мягкого х ([хˮ]) в случаях типа откро́[хˮ]!, скоре́[хˮ]![26]26
  Звук [хʼ] такого происхождения (уже с потерей среднеязычной артикуляции или из-за неумения собирателей материала отличить ее на слух от заднеязычной) зафиксирован на месте й в качестве лексикализованного в приставочных словоформах глагола идти: по[хʼтʼ]и́, при[хʼтʼ]и́ (соответственно из пойти, прийти). Такие словоформы зарегистрированы в трех нас. пунктах Дальне-Константиновского р‑на Горьковской обл.


[Закрыть]. Звук [хˮ] в соответствии с [ј] слабосонорного качества является аналогом других глухих сонорных в позиции конца слова после согласных (ос[тр], во[плʼ] и т. п.).

В говорах периферийного типа [ј], наоборот, проявляет значительную вокализованность. Ее можно усмотреть в свойственной севернорусским говорам черте фонетики – утрате интервокального ‹ј› в определенных условиях[27]27
  О фонетических условиях возможности такой утраты [ј] см.: Бромлей С. В. Стяжение в русских говорах и его морфологические следствия. – В кн.: ОЛА: Материалы и исследования. 1970. М.: Наука, 1972.


[Закрыть]. Именно высокая степень вокализованности этой фонемы, реализующейся по преимуществу неслоговым гласным [й] со слабо выраженной артикуляцией трения (и несколько пониженного образования, приближающегося к [е̯]), приводит в этих говорах к его утрате в части интервокальных позиций[28]28
  Не могу согласиться с трактовкой этого явления как свойственного центральным говорам, данной в книге «Образование северного русского наречения и среднерусских говоров», см. в указанной статье (сноска 27) доказательства отсутствия утраты [ј] и стяжения гласных как фонетической черты в восточной части среднерусских говоров.


[Закрыть].

Высокой сонорностью [ј] можно объяснить и его способность выступать в определенных позициях в соответствии с мягким губным спирантом, причем только в тех говорах, где соответствующая фонема реализуется губно-губным [ԝ][29]29
  Будде Е. Ф. К истории великорусских говоров. Казань, 1896 г., с. 158. Там же (с. 148) указывается на связь с меной [ј] и [ԝʼ] современных общерусских домой, долой из домови, долови через ступень утраты конечного и.


[Закрыть]. Возможность такой мены характеризует в основном вологодские говоры и говоры Рязанской Мещеры, как раз те, которые являются наиболее яркими представителями говоров периферийного типа[30]30
  Эти же два типа говоров по характеру «поведения» в них фонемы ‹ј›, выделяет Л. Л. Касаткин (О фонологическом содержании звука [ј] в некоторых русских говорах. – В кн.: Исследования по фонологии. М.: Наука, 1966).


[Закрыть]. Сама же способность [ј] выступать на месте [ԝʼ] – звука высокой степени сонорности, в любой из систем обладающего большей сонорностью, чем [ј], недвусмысленно свидетельствует и о высокой сонорности [ј] в этих системах.

Известно, что сонорные в контексте других звуков могут менять свое качество в довольно широком диапазоне. Это объясняется тем, что, обладая нефонологической звонкостью, сонорные могут вести себя относительно этого признака достаточно свободно, оставаясь самими собой, т. е. не совпадая с другими звуками[31]31
  Кузнецов П. С. Введение к объективному определению границ слова в потоке речи. – В кн.: Семантические и фонологические проблемы прикладной лингвистики. Изд-во МГУ, 1968; Барановская С. А. О согласных фонемах русского языка, не включенных в корреляцию по глухости-звонкости и твердости-мягкости. – В кн.: Проблемы теоретической и прикладной фонетики и обучение произношению, М., 1937.


[Закрыть]. Однако рамки этой свободы в центральных и периферийных говорах различны. В системах консонантного типа сонорные в соседстве с шумными частично теряют свою звучность, спирантизируются. Степень их оглушенности, например, в позиции конца слова после согласного может приводить к их утрате в этом положении, ср. произношение ру[пʼ] (рубль), жи[сʼ] (жизнь). В периферийных говорах обнаруживается другая модель их поведения в тождественных условиях. Здесь проявляется обратная тенденция – к усилению их звучности, что приводит к развитию побочной слоговости, ср. характерное для этих говоров произношение тех же словоформ: ру́[бльʼꚝ] или ру́[бълʼ], ру[бꚝлʼ], жи́[зʼьнʼ] (если это существительное не оформляется в соответствии с типом склонения на ‑а: жи́зня). Особенно сильно развитие побочной слоговости проявляется в периферийных говорах западного типа, ср. наличие именно здесь компактных ареалов произношения словоформ типа [алʼ]ну ([илʼ]ну́), [ар]жи́ ([ир]жи́), хотя в некоторых случаях подобное поведение сонорных фиксируется и шире, почти повсеместно (например, в словоформах [пъш]ени́ца, [арж]ано́й), что может объясняться достаточно давним возникновением соответствующих фактов, – до того, как тенденция к консонантизации повлияла на сонорный. Лишний же, слог со временем закрепился в фонемном составе слова уже вне зависимости от качества сонорных в соответствующих говорах.

В середине слов в сочетаниях шумных согласных с сонорными и в сочетаниях двух сонорных в периферийных говорах представлены результаты активных некогда процессов, среди которых преобладает ассимиляция, ср. долгие сонорные на месте сочетаний звонких взрывных с сонорными, объединенных местом образования: [дн] > [нн] (ла́[нн]о, [бм] > [мм] (о[мм]а́н); разнонаправленные преобразования сочетания [лʼнʼ], ср. [лʼлʼ]яно́й, где [лʼнʼ] > [лʼлʼ] и пра́[нʼнʼ]ик, где [лʼнʼ] > [нʼнʼ]. Особо – бо[лʼлʼ]о, где осуществилась прогрессивная ассимиляция еще и по мягкости ([лʼн] > [лʼлʼ]), а также бо[нʼнʼ]о, где [нʼнʼ] из исходного [лʼн] возникнуть не могло и, видимо, представляет более позднее изменение [лʼлʼ] > [нʼнʼ].