Текст книги "Дневник разведчицы"

Автор книги: Софья Аверичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Год 1942

2-е января.

Новый год встречали у летчиков. После концерта произносили тосты за успехи Красной Армии. Движение вражеских войск на Москву приостановлено.

К столице все реже прорываются самолеты со свастикой. Но на душе все же тревожно: очень тяжело на Ленинградском фронте.

6-е января.

В гостинице, рядом с Комиссаровыми, живет семья эвакуированных ленинградцев. Они рассказывают страшное, просто невероятное о положении в Ленинграде. Говорят, что им было намного легче, чем другим: поддержали небольшие запасы продуктов. Кроме того, они успели, прежде чем сомкнулось кольцо блокады, съездить к бабушке в деревню и привезти мешок картофеля. Они ели картофель вместе с кожурой, а потом уж варили кожаные ремни.

– А вы знаете, это ничего, можно есть, даже вкусно, – уверяют они. – Получается что-то вроде студня, только очень долго надо варить.

В глазах, особенно у девочки, остановившийся ужас. Если б не эти страшные глаза, можно подумать, что люди говорят неправду.

28-е января.

Утром на призывном пункте клуба Ярославского паровозоремонтного завода концерт. Едем туда трамваем. Женщина читает «Правду» и плачет. Я подсела к ней и увидела фотографию. Лежит искалеченная девушка, с петлей на шее. Труп комсомолки, партизанки, зверски замученной и повешенной немцами в Петрищеве. Девушку зовут Таня. Это имя сейчас повторяет вся страна. Перед смертью она крикнула: «Эй, товарищи! Чего смотрите невесело? Будьте смелее, боритесь, бейте немцев, жгите, травите!» Немец хотел помешать ей, но она оттолкнула его и продолжала: «Мне не страшно умирать, товарищи! Это счастье умереть за свой народ!»

9-е февраля.

Премьера «Вильгельма Телля» прошла удачно. Играли в субботу и два спектакля в воскресенье. Ольга Николаевна, не предупредив меня, присутствовала на премьере. После спектакля зашла за кулисы и, прощаясь со мной навсегда, наговорила, к моей большой радости, много лестного. Я сказала, что удачей обязана ей. Ведь я знаю роль и на русском и на немецком.

Владимир Алексеевич сделал мне такую красивую прическу, а милая Серафима Михайловна сшила такое платье, что даже актеры ахнули. В первом акте, на охоте, я в сиреневом платье, с серебряным поясом на бедрах… Копье в руке! У меня, говорят, очень воинственный вид. Во втором акте платье из панбархата, темное бордо, с длиннющим треном, широкие рукава, подол отделан горностаем, высокий берет с пером…

Берта призывает своего жениха бороться с угнетателями родины. Как хорошо сейчас звучат слова, призывающие к борьбе.

14-е февраля.

Несколько дней хожу под страшным впечатлением: видела такое, что трудно описать. Из Ленинграда прибывают целые эшелоны с полуживыми, обессилевшими людьми. Дистрофия. В городе и области созданы специальные стационары – госпитали и санатории для ленинградцев. Еще в декабре они прибывали к нам небольшими партиями, но сейчас идет особенно большой поток. Говорят, создана ледовая трасса, соединяющая Ленинград с «большой землей». Я пошла на вокзал, чтобы помочь, но к эшелонам не подпускают, там работают специально подобранные команды.

На перроне стоят автобусы и машины скорой помощи. Наши женщины и девушки выносят из вагонов на носилках и выводят под руки худых, изможденных, с какими-то неживыми, серыми лицами людей. Глубоко запавшие глаза. Вокруг глаз синие тени. Таких лиц я еще в жизни не видела: обтянутые кожей кости. Трудно поверить, что их можно спасти.

Прибежала домой и рыдала в голос. Кажется, только теперь я по-настоящему поняла, ощутила всю трагедию, которая постигла нашу страну. Они и сейчас стоят перед глазами, эти несчастные, ни в чем не повинные люди, как страшный, немой укор. Я не могу отделаться от чувства вины перед ними.

28-е апреля.

Художник театра Александр Иванович Ипполитов и его жена Ольга Андреевна взяли на воспитание ребенка из ленинградских. Долго они ходили по детским стационарам и госпиталям – все никак не могли решиться. Видно, не так-то просто назвать чужого ребенка своим. А вчера из горздравотдела им сообщили, что в инфекционной больнице скончалась молодая женщина и осталась сиротой ее крошечная девочка. Ребенка пока приютила у себя санитарка больницы тетя Паша. Когда Ипполитовы пришли, ребенок спал. Тетя Паша рассказала, что девочка (ее зовут Жанна) плакала, просилась к матери, но врачи, боясь инфекции, приносить ее в больницу не разрешили. Тетя Паша разбудила девочку:

– Жанночка, посмотри, кто к тебе пришел.

– Мама!

Маленькая, худенькая, с наголо остриженной головенкой, с огромными глазами на бледном личике, Жанна потянулась ручонками к Ольге Ивановне. Выбор был сделан.

В театре сегодня все только и говорят о благородном поступке супругов Ипполитовых и о странном совпадении: мать девочки была блондинка, как Ольга Ивановна, а отца звали Александром.

19-е мая.

Работаем над пьесой «Полководец Суворов». Режиссер Аксель Францевич Лундин. Ассистент Александра Дмитриевна Чудинова. Получила роль Софи Каретниковой. Но мне сейчас совсем не до нее. Мужчины уходят на фронт большими партиями (мобилизуют от 1905 до 1918 года рождения), а меня в армию до сих пор не берут. Репетиции «Суворова» проходят в страшном напряжении. Плохо с массовыми сценами. Дирекция мобилизует весь технический персонал театра, приглашает молодежь города. Но едва Аксель Францевич распланирует сцены, как парней, изображающих суворовских солдат, отправляют на фронт. Уже в который раз он вынужден заново строить труднейшую картину спектакля– взятие Измаильской крепости. Казалось, что картина получается, результат близок. А утром, придя на репетицию, Лундин узнал, что все «суворовцы» ушли на фронт. Аксель Францевич так разволновался, что ему стало плохо. Вызвали неотложку. На вопрос врача: «На что жалуетесь? – больной закричал:

– Мне надо взять Измаильскую крепость, а солдат всех забирают на фронт. Ну как я могу взять крепость с одними генералами!

Лундина увезли в… психиатрическую больницу. Через несколько дней он вернулся, и репетиции сейчас проходят у него в номере гостиницы.

– И что это им вздумалось упечь меня в психиатричку! – недоумевает Аксель Францевич.

Мы объяснили.

– Идиоты! Профаны! – возмущается наш добрейший Аксель. – Я им про свои творческие муки поведал, а они меня в машину и в желтый дом.

Воистину трагическое уживается рядом с комическим.

25-е мая.

Только пришла в театр, как вызвал меня к себе секретарь парторганизации и сообщил, что на днях партбюро будет разбирать мое заявление о приеме в партию.

Мечты мои начинают осуществляться.

9-е июня.

Члены партбюро долго молчат. Недоумевают, видно, как можно принять такую легкомысленную девицу в партию. Признают за мной кое-какие достоинства, но… но… и но… Актер Лимонов говорит строго: «Ваши друзья не те люди».

Актриса Магницкая подчеркивает, что я слишком много внимания уделяю своей внешности. А ведь и верно! Вот и сейчас на ресницах у меня целый пуд краски. Голова – модерн с коком. Недоедаю, а платьишки шью и все по последней моде. А время суровое, советуют быть серьезнее. Всех слушаю и думаю: они, наверно, правы. А в голове одно: скоро буду в армии, там не нужна краска.

Вдруг зазвонил телефон. Директор долго слушает, потом сообщает:

– Звонят из военкомата. Софье Петровне Аверичевой явиться с вещами на сборный пункт 14-го июня для прохождения службы в армии. Отправляют на фронт.

– Наконец-то! – только и могла я произнести.

Наступила тишина. А потом возгласы, расспросы: почему молчала, скрывала, даже сегодня ничего не сказала. Постановили кандидатом в члены партии принять.

10-е июня.

С утра ходила на медосмотр. В большой комнате за столиками врачи. Смотрят на меня сострадательно, настойчиво расспрашивают: нет ли головных болей? Почему такая бледность? И уж очень худая. Находят что-то в левом легком.

Смешно мне слушать врачей. Здорова я! Не болит у меня ничего. И вообще я иду на фронт добровольно. Никто меня туда не гонит.

Признают годной!

А днем состоялось партсобрание, на котором единогласно меня приняли в партию кандидатом.

11-е июня.

Время движется с невероятной быстротой. Оформляю документы, фотографируюсь. Завтра утром – в райком, будут утверждать решение нашего собрания о приеме меня в партию.

Прочла в «Правде», что Таня – это Зоя Космодемьянская, москвичка.

12-е июня.

Встала ранехонько. Тщательнее обычного оделась и пошла через Советскую площадь по улице Кирова в Кировский райком партии.

В приемной первого секретаря тесно. Уже идет бюро. Принимают в партию. В эти дни многие хотят стать коммунистами.

Из кабинета выходят быстро один за другим. Очень волнуюсь. Наконец вызывают и меня. Перевела дух и… вошла в кабинет. Сидят за столом члены бюро, в центре секретарь райкома. Зачитывает заявление, биографию, сообщает, что четырнадцатого июня иду в армию в составе формирующегося батальона Ярославской коммунистической дивизии. Принимают единогласно.

В театре репетиция пьесы «Суворов». Раньше я бы радовалась, если бы мне дали роль Софи Каретниковой, а сейчас… Все мои мысли, вся я – уже там. Послезавтра начнется новая жизнь. Пусть будет трудно, очень трудно… Все вынесу!

Режиссер встретил меня криком:

– Это что за шутки, как вы смеете опаздывать на репетицию?!

– Иду на фронт, дорогой Аксель Францевич! Пришла попрощаться!

– Безобразие! Репетировать! Сию же минуту! – лицо его багровеет, кожа вздувается какими-то причудливыми бугорками. Ох, как хорошо я знаю привычку нашего хитрющего Акселя сердиться, чтобы скрыть свое волнение. Он боится расчувствоваться.

Схватила в ладони его старые бугристые щеки, поцеловала.

– Счастливо вам, Аксель Францевич!

У него на глазах слезинки, что-то замурлыкал, заурчал, выхватил платок, отвернулся.

Простилась со всеми и пошла по бульвару к Волге. Долго сидела на набережной и по своему обыкновению разговаривала с Волгой. Глаз от нее не могла отвести, все приговаривала, как дуреха: «Прощай, прощай моя Волга-матушка, прощай, моя родная…» Проносились катера, проходили пароходы, и не было им никакого дела ни до меня, ни до моих чувств.

13-е июня.

Весь день прошел в заботах. Уложила барахлишко свое немудреное. Написала брату Иллариону на полевую почту. Сообщила: «Ухожу на фронт». К вечеру отнесла вещи актрисе Вере Ивановне и осталась у нее ночевать. У Веры Ивановны подружка Олечка из Москвы. Пухленькая, беленькая, вся в локонах, колечках. Проболтали весь вечер о разных пустяках: женщины!..

Я их почти не слушала. Сидела в мягком кресле и думала о своем, а ночью они мне не давали спать, отговаривали. Убьют же тебя, искалечат. Куда ты идешь? Утром я открыла окно, и в комнату со свежим воздухом ворвалась песня. По улице шли моряки.

 
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
 

14-е июня.

Мои родные далеко, они еще ничего не знают. Меня провожает Маруся. Не успела я войти в дом, как прибежала она, принесла жареных котлет, пирожков и даже эмалированную кружку. Вот это подарок! Уложили мы с ней все в вещевой мешок и отправились на призывной пункт.

По дороге вспомнили, как мы познакомились. Нас, группу артистов, прикрепили к столовой летчиков. Ко мне подбежала миловидная девушка и стала рассказывать, как она плакала на спектакле «Коварство и любовь» и как ей было жалко мою Любку в спектакле «Шел солдат с фронта»…

Распрощались на мосту через Которосль. Дальше попросила Марусю не ходить: хотелось немножко побыть одной.

Призывной пункт. Клуб паровозоремонтного завода. Черные полы блестят от втертой грязи. Здесь идут бесконечные сборы, отсюда отправляются на фронт.

В фойе клуба за длинным столом сидит один-единственный человек, и человек этот – девушка. Короткая стрижка. Широкоскулое умное лицо, пухлый рот. Дерзкие, смеющиеся глаза. Встала навстречу: «Вот здорово! Значит, вдвоем!»

Познакомились.

Валентина Лаврова училась в Ярославском педагогическом институте, потом преподавала в Рыбинском районе в селе Раздумово. Комсомолка. Идет на фронт добровольцем.

Появился работник военкомата. «Сегодня, – сказал он, – ждать уже некого, все ушли. Вам также нужно идти в расположение вашего батальона.

Мы с Лавровой забросили свои мешки за плечи и зашагали по шпалам. Валя рассказывала:

– У нас вся семья педагоги. Да, да, ты не удивляйся! В нашей семье пять учителей: мама, отец, старшая сестра Лиза, брат Михаил и я. Да и младшая наша, Августа– Гусенок – уже сейчас твердит: буду учительницей. Неизвестно только, кем станет Николай… Ох и люблю я ходить! Всю жизнь, понимаешь, с детских лет увлекалась туристическими походами. А потом, когда стала взрослой, сама стала водить ребят в походы. Природа, костры, картошка, палатка – чудесно!

Валентина взахлеб рассказывала о своей работе, о своих школьных друзьях – ребятишках, задавала мне множество вопросов, при этом смеялась во всю мощь своих легких.

Здание школы, где расположился батальон, превратилось в место сбора, стало нашим жилищем. Нам показали нашу комнату. Здесь были медсестры, телефонистки, радистки, машинистки, повара, даже официантки. Спят на полу, нет ни матрацев, ни даже соломы.

– Ну что ж, давай выберем поудобней местечко! – сказала Валентина. Растолкала чьи-то вещи, очистила угол: – Располагайся, товарищ артистка, на этой сценической площадке!

Развязали мы свои вещевые мешки, помылись, закусили и, не раздеваясь, уснули сном крепким и безмятежным.

15-е июня.

Чуть свет раздалась команда: «Поднимайсь!» Посреди комнаты стояла высокая девушка спортивного вида. «Вставайте, вставайте! Ох, и неженки!»

Все зашумели, затараторили, «Кончилась мирная жизнь! Подчиняйся команде! Ну как, перинки не набили синяков?» – шутили девушки.

– Умывайтесь! – гремел голос девицы-спортсменки.

Вскочила я, вся мятая. Комбинезон – мятый, лицо – мятое. Ужас!

– А это что за фыр-фыр, барышня с чубчиком? Стою перед ней: худенькая, а она такая огромная, здоровая, смеется.

– Какая ваша профессия? Кем идете на фронт?

– Профессия моя – актриса, я из театра Волкова. А на фронт иду мотоциклистом. В направлении у меня: моторазведрота или мотоциклист-связист. Фамилия – Аверичева, имя – Софья.

– Вот это да! Актриса-мотоциклист! – девушка подает руку. – Анна Сарычева. Я здесь вроде коменданта или старшины в этой комнате. Окончила физкультурный техникум.

Мы побежали умываться. Весело сбрасывали одежду, обливались водой. Вытащила я зеркальце и по привычке напудрила нос. Хотела накрасить губы, но раздался дружный смех. Я тоже рассмеялась. Губная помада полетела в мусорный ящик.

Началась перерегистрация. Валентина Лаврова уже восседала за столом в спортивном зале с командирами. Записывала, переписывала. Увидела меня, закричала: «Давай, давай смелее!»

Зачислили меня в первую роту. Здесь все комсомольцы. Комсомольская рота. Хлопцы прошли специальную боевую подготовку как автоматчики. Учились шесть месяцев. Говорят, что это в условиях военного времени – целая вечность, почти академия. В роте, кроме автоматчиков, саперы и пулеметчики. Из женщин одна я. Все остальные остались в женском взводе под командованием Ани Сарычевой. А Валентина Лаврова пока помогает в штабе.

18-е июня.

Вот она – жизнь армейская. Времени нет, чтоб черкнуть хоть строчку. Боевая подготовка каждый день с утра до поздней ночи.

В столовой длинные деревянные столы. Строем приходим завтракать. Команда «сесть!» – садимся. Дежурные отделений разносят в железных мисках суп и кашу или мятую черную картошку, хлеб и какую-то темную жидкость, именуемую чаем. Ложки свои. Поели – встать! По отделениям – выходи! Стройсь! Шагом марш! И в поле – на тактические занятия. Мое счастье, что я была в отряде народного ополчения, знакома с материальной частью оружия, знаю пистолеты различных систем, а то было бы очень трудно.

Учимся ползать по-пластунски, перебегать под артиллерийским огнем и пулеметным обстрелом. Идем в атаку, прикрывая огнем товарища. Это не театр, не игра. Это тяжкий и серьезный труд. «Встать! Вперед!

В атаку!» Моя фантазия дополняет остальное. Я уже на фронте. «В атаку! Ур-ра!» Бегу вперед и вижу перед собой немцев, слышу взрыв снаряда, очередь вражеского пулемета.

Жаль, что нет настоящего боевого оружия, с настоящими патронами, нет боевых гранат. Надоели эти «болвашки». И все мы в штатском похожи на партизан. После полевых занятий идем на обед строем. И опять занятия. «Штыком коли! Прикладом бей!» Колю штыком в чучело, а вытащить не могу. Затем на ужин строем и сон!

Ночую во взводе девушек. Валентина и несколько девушек переселились в штаб батальона. Там работают, там и спят. В комнате стало просторнее. К вечеру ноги, спина, руки не свои. Все тело ноет, стонет. Голова кружится. Ложусь на голый, чисто вымытый пол, с ужасом думаю, что завтра не поднимусь, но засыпаю мгновенно и сладко. Кажется, никогда так не спала.

20-е июня.

Сегодня банный день. Женщины мылись первыми, поэтому оказалось достаточно времени для того, чтобы привести себя в порядок. Постирала свой синий театральный комбинезон. Девочки раздобыли утюг. Погладили, отдохнули, вся усталость прошла, как и не бывало.

В комнате необычная тишина. Громкоголосая Анна Сарычева получила увольнительную, уехала в Гаврилов-Ям. На окне сидит Тося Мишуто – тихая, молчаливая, задумчивая украинка с большими пушистыми косами. Ясные голубые глаза. Жаль, что оспа испортила ее красивое лицо. Рядом Томка Красавина – рыжая, как факел. Волосы короткие, пышные, разлетающиеся во все стороны, на носу такие же рыжие веснушки. Смотрю на них и удивляюсь: прошла всего неделя, а девушки уже нашли себе подружек. Сидят по троечкам, по парочкам.

22-е июня.

Явилась Сарычева с корзинкой и мешком. Выгнала всех из комнаты, а меня попросила: «Ты, артисточка, останься, дело есть». Закрыла дверь. Вытащила из корзинки яйца, пироги, вареную картошку и огромную бутылку. Налила в кружку – «пей!» – «Не пью». – «Пей, говорят, не ломайся!» – «Не пью». – «Да брось ты: артистка и вдруг не пью!» – «Говорю: не пью! Что вам еще?» – И в ответ слышу: «А иди ты…»

Так скверно стало на душе. Но тут раздалась команда:

– Стройся! Приехали артисты театра Волкова!

Строем пошли в клуб. В клубе душно, зал набит до отказа. Концерт прошел с большим успехом. Клава Волкова, как обычно, выступала в своем черном платье с прорезными карманами, в черных с белой отделкой туфлях и пела во всю мощь: «Хлопцы, чьи вы будете? Кто вас в бой ведет? Кто под красным знаменем раненый идет?» Ребята аплодировали, кричали «бис». Потом С. Ромоданов и А. Магницкая сыграли сцену из пьесы «Парень из нашего города».

Домой все возвращались довольные, а я, то ли от духоты, то ли еще от чего вдруг скисла.

23-е июня.

Дни мчатся. Говорят, боевая подготовка будет продолжаться меньше месяца, а там – в путь-дорогу. Тружусь изо всех сил. Ползаю, бегаю, бросаю гранаты. Хочется не отставать от ребят, чтоб не говорили: «Зачем берут этих баб».

На занятия выдают боевые винтовки, но без патрон. Под тяжестью сгибается мое немощное тело. Но никто этого никогда не заметит. Некоторые ребята ворчат: надоело, скорей бы на фронт, но большинство понимает, что без этого нам на фронте делать нечего.

1-е июля.

Вот и долгожданный день. Получили обмундирование: брюки, гимнастерки, пояс и красно-желтые сапоги – подарок рабочих фабрики «Североход». Учимся скатывать шинель, навертывать портянки. Некоторым кажется, что это пустяки, а нам говорят: в боевой обстановке нет мелочей, нет пустяков.

Вместо винтовки выдали новенькие автоматы. Чистим их, отчищаем от масла. Такое ощущение, будто я получила что-то очень ценное. Оглянулась вокруг, и мне показалось: у всех такое же чувство.

Пришла в комнату. Девушки получили юбки, гимнастерки. Сидят, подшивают, подгоняют обмундирование по своим фигуркам.

2-е июля.

Сегодня первый большой поход с полной выкладкой. В походе весь батальон, кроме взвода девушек. Подняли нас ночью по тревоге. Смотрю на своих товарищей и не узнаю. Стоят подтянутые, строгие, настоящие бойцы. Что значит форма!

Я красноармеец Аверичева. Красноармеец. В этом есть что-то значительное. Даже сама себя зауважала.

Двинулись по костромской дороге. Все как в боевой обстановке. Шагаем молча. Шаг за шагом. Пробегают связные. Слышен голос командира батальона. Шаг за шагом, шаг за шагом. Начинает надоедать противогаз, особенно скат шинели, он натирает шею. Сгибаются плечи под тяжестью автомата и вещевого мешка. Все чаще раздается команда: «Подтянись!» Ноги гудят. А вдруг не дойду! Глупости! Дойдешь, дойдешь! Шире шаг, дыши глубже, ровнее.

Светает. Изумительное утро, теплое, солнечное, ясное. Где-то, не так уж далеко от нас, идет страшная война. Погибают люди. А здесь поют птицы, стрекочут кузнечики…

– Привал! – неожиданно прозвучала команда.

Батальон расположился на обочине дороги. Лежим – ноги кверху.

Я облегченно вздыхаю:

– Чудесно!

– Ну уж и чудесно. Все тело гудит. Вот они начались, прелести…

И вдруг как будто прорвало наших ребят.

– Первых трудностей испугался! Да это же легкая туристская прогулка!

– Сидел бы дома у маминой юбки!

– Если тебе даже трудно, не ной, – будь мужчиной!

– Ребята! – старался перекричать всех Высотский. – А по-моему, у нас все здорово складывается. Мы добились своей цели: скоро отправляемся на фронт.

– На пушечное мясо, – не унимался ворчун. Это был красноармеец Мельников.

– Так раньше говорили солдаты, когда гнали их воевать за царя-батюшку, а мы идем сами, добровольно, свою советскую власть защищать! – горячо доказывал Высотский.

Все дружно поддержали Высотского, а Мельников сконфуженно оправдывался: «Это я так, товарищи, от усталости».

Подошел командир батальона, капитан Сташкевич, присел около нас, закурил трубку.

– Ярославскую коммунистическую дивизию из-под Москвы бросили на Калининский фронт, в Смоленскую область, – сказал он. – Там она попала в сложные условия. Невыгодные позиции – болото, леса. Отрезана от всех коммуникаций, бездорожье. Немец сидит на шоссейных дорогах и высотах, со складами боеприпасов и продовольствием. А наши голодные, едят конину. Вместо хлеба – сырое зерно с неубранных полей. Немцы кричат: «Эй, бушлатники, ярославцы! Коммунисты! Сдавайтесь, все равно вам капут». Но ярославские коммунисты стоят насмерть. Тянут на себе по болотам пушки, боеприпасы, экономят каждый снаряд, каждый патрон и отвоевывают советскую землю – пядь за пядью.

Затаив дыхание, слушаем комбата. Ромка Перфильев– беленький, с голубыми глазами парнишка – вскочил:

– А мне, ребята, совсем не страшно. Вот честное слово! – прозвенел его чистый высокий голос.

Команда:

– Поднимайсь! Стройсь! Вперед – марш!

Зазвучала песня.

4-е июля.

Двадцать дней нашего боевого учения. В лагере оживление. К нам прибыли из Ярославля представители обкома партии, обкома комсомола, облвоенкомата… Выстроили весь батальон. Стоим в ярко-желтых сапогах, похожие друг на друга, как семеро из одной скорлупы. Принимаем присягу.

После церемонии ко мне подходит военком:

– Хотите в Ярославль? Попросите увольнительную на сутки, довезу до города.

В машине военкома мчусь в Ярославль. Может, последний раз вхожу в родной театр. За кулисами тишина. Репетиции закончены, в театре одни технические работники. Они встречают меня ласково, тепло. Серафима Михайловна Варламова, Симочка, как мы привыкли ее называть, потащила меня в костюмерный цех. Принесла из буфета чечевичный суп. Уплетаю с удовольствием. Тут же мне перешивают гимнастерку. Симочка молча глядит на меня, положив на стол маленькие руки. Ее муж, Володя Митрофанов, уже давно там, на фронте, в Ярославской коммунистической дивизии.

Распрощались… Я пошла по бульвару к Волге…

Увольнительная подходит к концу. Вот и кончился мой последний день мирной жизни.

Почти все девушки из батальона ушли прощаться с родными. В лагере идут последние приготовления. Батальон собирается на фронт.

5-е июля.

Ранним утром девушки и штаб батальона уехали на машинах с боеприпасами и продуктами. А за ними и весь батальон двинулся на станцию Всполье. Впереди наша первая комсомольская рота. Идем по костромской дороге. Проходим мимо театра Волкова. Красноармеец Людин заиграл на баяне, а Ларин, наш ротный запевала, звонким, чистым голосом запел: «Слушай, товарищ! Война началася, бросай свое дело, в поход собирайся». Сначала рота, а за нами и весь батальон подхватил: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и, как один, умрем в борьбе за это».

На улицах толпы народа.

– Господи, молоденькие какие!

– Возвращайтесь здоровенькими!

Смотрят на нас со всех сторон добрыми глазами, и от этих родных глаз на душе хорошо. Тут же, конечно, мальчишки – непременные свидетели и участники всех происшествий. Бегут за нами с серьезными лицами, пристраиваются рядом, стараясь шагать в ногу.

Эшелон в тупике. Когда стали разводить по вагонам, девушки увидели меня:

– Аверичева! Софья! Иди к нам!

Меня оставили с ними. Вагон разделен на две половины. Справа – командный состав, слева – все мы, женский пол. Место мое около окна. Рядом Тося Мишуто, Томка Красавина, Верочка Игнатьева. Неподалеку Валентина Лаврова. Гремит, расхаживая по вагону, Анна Сарычева. Смотрю с завистью на ее сильную подтянутую фигуру. Такую наверняка возьмут в боевое подразделение пулеметчиком, снайпером. А мой хилый вид будет вызывать недоверие.

Валюшке Лавровой на месте не сидится. Успела позвонить матери в село Михайловское, а сейчас волнуется, расспрашивает: остановится ли эшелон в Рыбинске. Почти всех провожают, только около меня никого нет. Может, это и лучше.

Девушки держатся стойко. Улыбаются, шутят, успокаивают родных. Тося Мишуто стоит, обнявшись с высокой статной женщиной, заслонив своими пушистыми косами ее лицо. Обе стоят молча, неподвижно, большие и сильные.

По перрону бежит растрепанная, со сбившимся на спину платком женщина. С криком: «Где здесь Вера Игнатьева? Игнатьеву мне! Верку мне!» – она врывается в наш вагон.

Маленькая Верочка с пылающим лицом и испуганными глазами забилась в дальний угол вагона. Девушки загородили ее. Но женщина, выкрикивая срывающимся голосом: «Обманывать родную мать! Да на что это похоже! Я вот тебе задам!» – растолкала всех и, неожиданно обхватив голову дочери шершавыми натруженными руками, стала гладить ее стриженые черные волосы. Верочка укоризненно смотрит на мать и молчит. А мать стонет и умоляет:

– Шла бы ты домой, доченька! Еще не поздно. Я поговорю с командирами…

Команда «по вагонам» – и сразу все заговорили, зашумели, задвигались. Последние рукопожатия, поцелуи, торопливые объятия. Гудок паровоза. Двинулись…

Стоят девушки в дверях вагона, прижались друг к другу, не отрывают глаз от родных лиц.

– Доченька! Доченька моя! Я приеду за тобой! – отчаянно кричит мама Верочки Игнатьевой.

А женщина, что стояла с Тосей, молча бежала за составом, крепко ухватившись за поручни вагона.

– Берегите себя! Не горюйте, все будет хорошо! – зашептала, бледнея, Тося.

Женщина оторвалась от вагона, кто-то ее подхватил, но она вырвалась и долго бежала по перрону с протянутыми вперед руками, как бы пытаясь остановить поезд, потом, обессилев, упала.

Промелькнули лица провожающих. В вагоне тишина. Ложимся на свои места, но не можем заснуть.

Нас всех растревожили сцены расставания девушек с мамами. Мы выражаем им свое сочувствие. А Валентина уже жалеет, что позвонила домой: «Что может быть тяжелее, чем прощание с матерью! Материнских слез не забыть вовек».

И тут мы узнаем, что Тосю Мишуто провожала не мать. У Тоси родных в Ярославле нет, она с Украины, из-под Киева, и вообще не уверена, остался ли кто в живых из ее семьи. Провожали ее подружки из трамвайного парка, где она работала и была секретарем комсомольской организации. А женщина, Анна Александровна Черемушкина, была ей вместо матери, они работали в одном вагоне.

Какое большое, доброе сердце должно быть у этой женщины! Так провожают матери…

Чего я только не услыхала за эту ночь и чего только не рассказала сама! И как наша мать умирала, а мы, маленькие, стояли перед ней в больнице. И как отец запил с горя. И про наш Ларинский поселок с красными шапками богульника на сопках. Вспомнила, как мы играли в тайге. Заводилой был брат Илларион, или Лорша, как мы его называли. Уходили ночью с факелами в самые дальние пещеры выручать свою королеву, а королева, Мария – моя сестра, погибала, замученная врагами. Мы приходили в пещеру, она лежала в белом платье, увитая дикими цветами – саранками, ирисом и хмелем, – и давала нам наказ отомстить за нее врагам. Мы плакали настоящими слезами, клялись отомстить…

Девушки просили еще что-нибудь рассказать. И я рассказывала и про снега, и про тайгу, и про горные лыжи, и про нашу собаку рыжую Дольку, с узенькой мордочкой. Вспоминала, как мы с братом Лоршей, забрав отцовское ружье и Дольку, потихоньку уходили из дому и бродили на лыжах по тайге. Как потом, когда мне было уже пятнадцать лет, я водила грузовую машину по снежным дорогам. Идет колонна автомашин. Впереди снегоочистители, тракторы. Собьется с колеи одна машина – встает вся колонна. Моторы застывают на ходу. Ветер, пурга, а ты вперед, вперед…

Вагоны стучат и стучат в ночи. Мы едем на фронт.

6-е июля.

А с дневником жаль расставаться. Ухитряюсь и здесь его вести. Буквы пляшут, а я пишу.

Светает. Остался позади Рыбинск. Наш эшелон долго стоял на товарной станции. К Валентине приходили прощаться мать, Мария Николаевна, и сестры Лиза и Августа. Сейчас Валя сидит молча, обхватив колени руками.

– Ты что, Валя?

– Понимаешь, мать перед глазами. Она у нас почти никогда не улыбалась, трудно было ей в жизни. Отец всегда больной, маме приходилось одной поднимать семью. И только встали мы на ноги – война! Ушел на фронт Михаил, за ним вот я… Мать у меня молодец! – встряхнула головой Валентина. – Ни единой слезинки не проронила. А как прощаться стала, говорит: «Ну, дочка, будь крепка духом!» И, понимаешь, улыбается. Я чуть не крикнула: «Не надо! Не улыбайся! Ведь я знаю, чего стоит тебе эта улыбка». Я тоже сквозь слезы ей улыбнулась.

7-е июля.

Мы третий день в пути. Эшелон остановился в лесу. Приказано готовить горячую пищу. С котелками и концентратами вываливаемся из вагонов. Мчимся в лес.

Вдруг меня останавливает Давид Моисеевич Манский – наш бывший главный режиссер. Он возвращается в дивизию из Ярославля. Едет с нами в одном эшелоне. Ему нужно поговорить со мной о чем-то очень важном.

Костры задымились, запылали. Уже закипела, заклокотала вода в котелках, как вдруг раздалась команда: «По вагонам! По вагонам!» Что-то, видно, произошло. Быстро погасили костры, погрузились в вагоны. Так и не удалось нам поесть горячего. Говорят, недалеко отсюда немцы бомбят эшелоны, идущие на фронт.

Разговор с Давидом Моисеевичем не состоялся.