Текст книги "Пум"

Автор книги: Софья Радзиевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– У Чернушки котятки! У Чернушки котятки!

Где? где? – закричали все разом, стулья задвигались, все собрались выскочить из-за стола, но тут Анна Васильевна вмешалась:

Нет никаких котят. Что ты выдумала, Валя? Садись скорее на место, садитесь все!

Нет, правда, – торопилась Валя, – то есть да, нет котяток. Только будут. Тетя Домна в корзинку подушку положила, а Чернушка сразу поняла, что ей. Она такая умная, сама в корзинку прыгнула. У тети Домны в комнате.

Ребятам даже пирогов расхотелось, до того было интересно посмотреть на Чернушку в корзинке, но Анна Васильевна почти рассердилась (совсем сердиться она не умела).

– Не будете смирно сидеть, никому на Чернушку в корзинке смотреть не позволю, – пригрозила она.

Пироги ели нехотя: у всех на уме были котята. Всем было интересно, одному Пуму очень грустно. Ему ведь непонятно, почему веселая Чернушка сразу с ним раздружилась.

Прошло несколько дней. Пум уже не приставал к бывшей подружке с играми. Подойдет к ней тихонечко, посмотрит, и большие его темные глаза полны недоумения, обиды.

Он пробовал приносить Чернушке свои лучшие тряпочки, складывал их на крыльце перед самым ее носом, подбрасывал и ловил их, но Чернушка отворачивалась с таким презрением, точно никогда такой ерундой не интересовалась. Пум тихонько отходил, ложился и вздыхал.

А вскоре стало еще непонятнее. Он бежал по коридору и вдруг остановился, точно наткнулся на что-то: из комнаты тети Домны послышался тихий писк.

Мыши? Нет, мыши не так пищат. Минута – и Пум оказался в комнате. Еще минута – и его мордочка просунулась под кровать, откуда пищало. Еще минута – и он с визгом отлетел на середину комнаты: из-под одеяла слышалось сердитое ворчание, а на носу его красовалась длинная царапина.

– Так тебе и надо, – сказала, войдя, тетя Домна. – Еще беды натворишь!

Нет, Пум никакой беды творить не собирался. Он жалобно повизгивал и, высунув язык, старался лизнуть царапину. Он не мог, просто не мог уйти из комнаты! То, что там пищало, под кроватью, его неудержимо притягивало. Однако он уже не смел заглянуть под одеяло. Наклонив мордочку, наставив ушки, он только слушал с таким интересом, что тетя Домна умилилась:

– Ну и пес непонятный. Ты что? В няньки просишься?

Она и не знала, что говорит сущую правду. Но выгонять Пума не стала.

Пум сидел не шевелясь. Наконец, из-под кровати выглянула Чернушкина голова. В ту же минуту Пум оказался в дальнем углу комнаты и даже отвернулся.

«И ни капельки мне не интересно, что у тебя там делается».

Чернушка, встрепанная, сильно похудевшая, минуту пристально на него смотрела.

«Смотри у меня!» – прошипела она угрожающе и выбежала в дверь.

Пум тотчас же оказался под кроватью. Он дрожал от волнения. Три маленьких черных комочка слабо попискивали в корзинке. Чуть дыша, он нагнулся и осторожно, кончиком языка, лизнул одного котенка. Он собрался полизать и другого, то тут Чернушка вихрем влетела в комнату. Каждая шерстинка у нее на спине стояла дыбом.

Миг, визг – и Пум стремглав выкатился в коридор и оттуда на двор. Кто бы думал, что маленькая кроткая Чернушка умеет так царапаться!

– Ну, дела! – повторяла тетя Домна и, всплескивая руками, хлопала себя по бокам. – Кабы сама не видела– в жизни не поверила. Он – под кровать, а я одеяло подняла: ну, как слопать ладится котят? Такое бывает. А он – ну, мать родная так котят лизать может!

Пума еле дозвались со двора, до того перепугался. Он и не понял, за что тетя Домна накормила его вкуснющими хрящиками, а ребята до смерти надоели ласками.

Он вежливо отвечал им, но, передохнув от испуга, опять оказался около кровати и долго прислушивался к удивительному писку там, в корзинке.

А дальше пошло еще удивительнее: Чернушка постепенно привыкла к присутствию Пума. Царапины па его мордочке зажили, новых она не добавляла. И наконец настала радостная минута: розовый язычок Пума опять осторожно дотронулся до маленького черного комочка. А Чернушка спокойно продолжала лежать в корзинке, точно так и полагалось.

– Приняла в няньки! – возвестила за вечерним чаем тетя Домна. – Сама видела: умывать дозволила. Без выходных работать будет и без зарплаты. За одно удовольствие.

Всем ребятам сразу вваливаться в комнату тетя Домна не разрешила.

– По пятерке входите, – сказала она, – да чтобы без шуму. А-то мамаша расстроится, опять бедную няньку со двора сгонит.

Но мамаша, видно, окончательно уверовала в Пума: часто выбегала во двор и спокойно оставляла его около корзинки.

– Не нянька, а одно удивление! – говорила тетя Домна. – Иной раз только ошибется, от хвоста к голове детушек нализывает. Ну да мамаша на то не обижается. Чудней, право слово, ничего не придумаешь.

Но тетка Домна ошиблась. Пум придумал. Да такое, что вся улица удивилась.

С утра он куда-то убежал. К обеду дети начали беспокоиться. Петя так и сидел у ворот па лавочке, пе отрываясь смотрел на дорогу.

Бежит, бежит! – закричал он наконец и замахал руками: Пум подбежал к воротам, но не так быстро, как всегда.

Что-то тащит, – сказал Сергушок, – во рту тащит, глядите!

А Пум уже взбежал на крыльцо и исчез за дверью. Дети бросились за ним в комнату тети Домны. Чернушка спокойно лежала в корзинке. Пум медленно подошел к корзинке и…

– Плюнул что-то! – закричала Валя. – Тетя Домна, – договорила она тихо, почти шепотом, – это что же такое?

Пум стоял, открыв рот, тяжело дыша. Чернушка приподнялась, и круглые ее золотые глаза сделались, кажется, еще круглее: в корзине около ее трех котят барахтался такой же черный комочек – четвертый котенок.

Пум не шевелился. Уши кошки начали прижиматься к голове, глаза сузились, готовилось недоброе. Но… в эту минуту четвертый пробрался между ее собственными детьми и, с жадностью схватив сосок, довольно зачмокал. Он был очень голоден, и это его спасло. Минуту Чернушка оставалась неподвижна, затем уши ее расправились, глаза раскрылись, и она спокойно опустилась на подушку.

А Пум, маленький, веселый Пум, постоял около корзинки, вышел на крыльцо, растянулся на согретой солнцем ступеньке и закрыл глаза. Было видно: щенок очень устал.

Дети плотным кольцом окружили его. Они говорили шепотом, боялись потревожить Пума. Петя тихонько потянул Валю за руку. – Как ты думаешь, откуда он взял котенка?

Я думаю… я думаю, кто-то его выкинул на улицу, чтобы он умер от голода. Плохой тот человек. А ты?

Я тоже так думаю, – отвечал Петя. – И еще я думаю: как он не пожалел котенка? А Пумка пожалел. Пумка наш – все равно, что хороший человек.

Пум вздохнул и, не открывая глаз, повернулся на другой бок. Ребята еще посидели, встали и тихонько, на цыпочках, вошли в комнату тети Домны. Одеяло на кровати еще было откинуто. Чернушка на них не обратила внимания. Она ласково вылизывала черную голову и тощие бока изголодавшегося приемыша.

Дети стояли так тихо, что тетя Домна не стала им повторять: «По пятерке входите». Она покачала головой, встретившись глазами с Анной Васильевной, сказала:

– Звери-то несмышленые, а какое сердце имеют. У них любому человеку поучиться можно.

Серебрянка

Пруд был небольшого ветру негде разгуляться, кругом деревья. Поэтому лед на поверхности пруда таял спокойно, становился тоньше и, наконец, растаял весь, точно его и не было.

И тогда стало заметно, что на воде тихо колышется от ветра раковинка улитки-прудовика. Осенью она вмерзла в лед, да так и пролежала в нем неподвижно всю зиму. А сейчас освободилась из плена, и ветерок тихонько подгонял ее к берегу.

Но что это? В раковинке вдруг что-то зашевелилось: из прокушенного шелкового кокончика, лежащего в ней, высунулась пара длинных коричневых ножек, за ними коричневая голова и на ней восемь маленьких черных глазков.

Так вот это кто! Это не улитка, бывшая хозяйка раковинки. Это разбойник-паук устроил в пустой раковинке свою зимнюю спальню. Теперь он проснулся и аккуратно протирает лапками блестящие глазки: «Кажется, я здорово заспался!»

Покончив с глазами, паук оперся лапками о край раковины, но тут неустойчивая лодочка не выдержала, наклонилась и… перевернулась. Пассажир оказался в воде. Ну, наверно, он теперь изо всех сил уцепится за какую-нибудь щепку, веточку, чтобы не утонуть. Пауки ведь не водяные жители, плавать не умеют.

Как бы не так! Паук: проворно высунул кончик брюшка из воды, нырнул и, так же проворно перебирая ножками, направился вниз, к кустикам водорослей, которые тоже недавно очнулись от зимнего сна.

Но что еще удивительнее, под водой коричневое брюшко паука вдруг превратилось в серебряное, заблестело, точно капелька ртути. Это серебрился воздух. Он задержался между волосками брюшка, когда-паук высунул его из воды. А теперь паук, нырнув, унес его, чтобы дышать им под водой через дыхательные отверстия на брюшке, потому что пауки не могут дышать воздухом, растворенным в воде, как дышат рыбы и раки.

За блестящее брюшко водяного паука и назвали Серебрянкой.

Прицепившись к веточке водоросли, наша паучиха Серебрянка несколько минут оставалась неподвижной. Видно, нелегко сразу очнуться от долгого сна в ледяной колыбельке. Можно отдохнуть, пока не израсходуется запас воздуха, принесенный сверху.

На дне, около водорослей, мирно копошилась разная мелкая водяная жизнь. Маленькие серые рачки – водяные ослики – тоже проснулись от зимнего сна и не спеша ползали, покусывали то гниющую палочку, то нежные зеленые листики водяных растений. Безобидные крошки, может быть, по-своему тоже радовались весне. Они были похожи на мокриц, какие живут в сырых местах на земле. И умишко у них такой же маленький, как у мокрицы. Где им сообразить, что вот тут вблизи от них притаился злой беспощадный враг!

А паучиха сообразила; ее восемь глазок загорелись бы еще ярче, если бы могли. Но они и так блестели, как крошечные фонарики. Она слегка пригнулась на веточке, совсем как кошка на охоте, и вдруг метнулась прямо вниз, острыми коготками зацепила крупного ослика ii легко подняла к ветке, на которой только что сидела. Остальные рачки почти не испугались: еды для них хватает, и что за беда, если одним осликом стало меньше.

Л Серебрянка, все еще держа ослика в лапках, быстро-быстро стала прижиматься кончиком брюшка к водоросли. Еще и еще. Серебристые липкие нити тянулись из прядильных бородавочек на брюшке и тут же, в воде твердели. Ослик, убитый ядовитым укусом, в одну минуту был надежно привязан шелковинками к водоросли. Его длинные, длиннее тела, усики в последний раз слабо дрогнули и замерли.

Но Серебрянка еще не думала приниматься за обед, которого дожидалась всю долгую зиму. Она быстро взлетела на поверхность воды, опять высунула брюшко и запаслась свежим воздушным пузырьком. Теперь – скорее за работу. Быстро-быстро она принялась скакать по веточкам водоросли, трогая их прядильными бугорками брюшка. Здесь и там, здесь и там… прозрачные липкие нити тянулись из бугорков. Здесь и там, здесь и там… вот уже и готова паутинная сеть, какую обыкновенные пауки плетут не в воде, а в воздухе.

Кого же это собирается ловить в нее Серебрянка? Ведь в воде паутина быстро станет вовсе не клейкой!

Серебрянке нужно совсем не то. Вот она опять отправилась в путешествие наверх. Но теперь она ползет вверх по растению и тянет за собой паутинную ниточку.

Зачем?

А вот зачем. В этот раз, поднявшись наверх, она ухитрилась забрать между волосками брюшка такой большой запас воздуха, что этот пузырек помешал бы ей спуститься под воду: воздух ведь легкий, помешал бы ей. Поэтому паучиха и не плыла, а ползла, цепляясь за паутинку, и так благополучно добралась до своей сеточки. Она нырнула под нее и ножками осторожно отделила от себя слой воздуха. Попался, пузырек! Стараясь вырваться, он натягивал паутинную сеть кверху, но Серебрянка поспешно вплетала в нее все новые и новые нити, укрепляя. Ведь если пузырек прорвется, улетит вверх – беда! Пропал весь труд!

Но нет. Ловушка сделана с толком. Пузырек держится прочно, а Серебрянка все не успокаивалась, так и летала: вверх-вниз, вверх-вниз. Она приносила все новые и новые пузырьки воздуха, прибавляла к прежним, укрепляла новыми и новыми паутинками, а подводный домик надувался, вырастал и, наконец, сделался похож на серебряный наперсток донышком кверху. Теперь пора и пообедать. В одну минуту ослика втащили в паучье логово: здесь можно спокойно кушать и дышать свежим воздухом.

Серебрянка улеглась в воздушном колоколе на спинку и, держась в нем передними ножками, высосала ослика начисто, а пустую кожицу выкинула: в домике должны быть чистота и порядок.

Насытившись, паучиха принялась прихорашиваться на кошачий манер: она облизывала задние лапки и усердно натирала ими волоски на брюшке: ведь если на волосках заведется плесень, они слипнутся, и воздуха между ними удержится меньше.

Всю весну Серебрянка охотилась и ела почти непрерывно. Стоило водяному ослику задеть за шелковинку, проведенную от колокола к водоросли, и ему не было спасения. Серебрянка молнией вылетала из серебряного домика и возвращалась с бедной жертвой в лапках.

Время шло, и наконец Серебрянка начала какую-то новую работу: она наплела целую кучу рыхлой паутины в самом верху своего колокола, прицепилась к этой паутине и точно глубоко задумалась. Но это так только казалось: брюшко ее непрерывно двигалось, сокращалось, а в колоколе росла и росла кучка круглых, как шарики, желтеньких яичек. Мать старательно заплела их паутиной, охватила ножками и замерла. Кончились охоты: теперь водяные ослики могут спокойно дергать за сигнальные нити вокруг колокола. Мать не заботится о еде, она стережет покой и жизнь будущих детей.

Раз в колокол попробовал заглянуть такой же паук, покрупнее. Но Серебрянка, не сходя с места, так грозно поднялась и наставила на него кривые зубчатые челюсти, что бродяге сразу стало понятно: надо убираться. И он убрался.

Время от времени мать оставляла драгоценные яички и забиралась на верхушку водяного домика. Осторожно раздвигая нити колокола, она выпускала в отверствие пузырьки испорченного воздуха. Блестящие пузырьки целым потоком мчались сквозь воду кверху… Затем Серебрянка заделывала отверстие паутинкой и опять– вверх-вниз, вверх-вниз – наполняла колокол новыми и новыми пузырьками свежего воздуха: ведь дышать должны не только паучки, но и яйца – газы проходят в них сквозь незаметные отверстия в скорлупке.

Наконец, дней через 10 в кучке яичек что-то произошло: острые челюсти принялись скоблить и резать скорлупки изнутри, тоненькие, как паутинки, лапки высовывались в прогрызенное отверстие. Новорожденные паучки выбрались из яичек и плотной кучкой неподвижно уселись на скорлупки сверху. Еще неделю им нельзя вылезать из колокола. Они ждут, пока брюшко их обрастет пушистыми волосками, ведь на гладком брюшке без волосков воздух, необходимый для дыхания, не удержится. Поэтому пока они живут и дышат под родимой крышей, и мать по-прежнему готова защищать их ценой собственной жизни.

Но вот настал великий день: брюшко каждого малыша покрылось нежными волосками. Теперь путь в мир: для них открыт.

И сразу же изменилось их поведение: крошки, с булавочную головку ростом, все как один покинули родной колокол. Мать не учит, что нужно делать, а они и не нуждаются в учении: они дружно всплывают на поверхность воды и запасаются воздухом между волосками брюшка так же искусно и бессознательно, как это делает их мать, и будут делать их дети, внуки и правнуки.

А мать – ну представьте себе, до чего она проголодалась, сидя на кучке яиц и ожидая, пока выведутся ее дети!

Теперь осликам лучше держаться подальше от ее гнезда. Один ослик, другой, третий – она набрасывается на них, как тигр, и беспощадно уносит в свой серебряный дворец.

Вдруг, все еще голодная, она замечает крошечную серебристую точку: одна из ее нежно любимых деток спускается вниз с пузырьком воздуха на брюшке…

Что поделаешь, инстинкт защиты детей уже ничего не говорит мамаше: серебристый паучок для нее теперь только дичь, а она – охотник…

Можно не рассказывать, что случилось дальше?

Но мамаша не успела дотащить своего младенца до серебряного дворца, ее саму проглотила плывшая мимо большая рыба.

Остальные малыши этим не были огорчены. Пауки и паучата не заботятся о своих родителях и друг о друге. До осени из сотни паучат осталось не так уж много. Но те, что уцелели, превратились во взрослых пауков. Осенью они сплетут себе зимние коконы: кто – в раковинках, кто – на растениях – и заснут до будущей весны.

Вот и конец истории Серебрянки.

Страничка из жизни богомола

Тоненькая ветка яблони вздрогнула и зашаталась: по ней кто-то бежал, путаясь в листиках, во весь дух. За ним – другой, такой же быстрый, оба зеленые, длинные, точно маленькие ящерицы.

Бух! Первый добежал до конца ветки, шлепнулся вниз, в траву, – и шмыгнул в нее так проворно, что веселая-малиновка, сидевшая на соседней ветке, и рассмотреть его не успела. Здорово, должно быть, напугался!

Второй остановился на самом кончике ветки, еле удержался. И тут малиновка рассмотрела его хорошо.

Ну и чучело! Сзади – совершенный таракан, даже крылья по-тараканьему сложены – одно на другое к тараканьему туловищу спереди приставлена длинная тощая зеленая палка, и на ней не то лапы, не то пилы складные, как перочинные ножи, и с крючьями на концах. Пилы широко раскрылись, чтобы ухватить зеленого беглеца, и чуть-чуть не поспели.

Маленькая треугольная головка вдруг строго оглянулась через плечо, прямо на малиновку. Та даже попятилась на своей ветке: где ж это видано, чтобы насекомое – и вдруг оглядывалось!

Конечно, может, оно и вкусное, наверно даже… да вот эти крючья… как-то не нравятся… Не стоит связываться!

И малиновка, распустив крылышки, порхнула с ветки за яркой желтой бабочкой.

А зеленое чучело помахало в воздухе страшными крючками и медленно их сложило: все равно уж сбежал, не поймаешь.

Беглец еле отдышался, прижавшись внизу под листком травы. Он был меньше и тоньше того, наверху. Так, впрочем, ему и полагалось, потому что это был он, богомол, а ловила его она, богомолка.

Зачем? Ну просто, чтобы съесть его целиком, оставив разве ножки. Это у богомолов уж так заведено: зазевался – и попал на зубок к собственной супруге.

На этот раз зазевалась она и была этим очень раздражена. Она несколько раз открыла и закрыла свои страшные пилы (передние ножки), как будто прислушивалась, склонив голову набок, наконец успокоилась и, высоко подняв переднюю тощую часть тела, прижала пилы к груди. Так иногда люди, молясь богу, прижимают к груди руки. За что насекомых этих и назвал кто-то в старину «богомолами».

Малиновка вернулась на яблоню. Бабочку она поймала и теперь с любопытством продолжала наблюдать за богомолкой. Птичка не сразу ее опять заметила: зеленая, тонкая, спереди совсем как веточка.

Не заметила ее и большая серая муха. Она спокойно опустилась на листок, как вдруг зеленые крючья открылись, взмахнули, опять сомкнулись и крепко защемили несчастную.

– Пип, пип… – сказала малиновка и тихонько подвинулась на ветке. А все же оно, наверное, превкусное, как бы оно там ни называлось. И она нагнулась, прицеливаясь… Но тут богомолка прожевала последний кусочек и опять оглянулась через плечо.

Ее прозрачные крылья вдруг с треском развернулись, окружив ее точно облаком зеленого газа. Она приподнялась на задних ножках, а передние крючья угрожающе вытянулись. Теперь она сделалась не меньше самой малиновки ростом и стояла страшная и вызывающая.

Малиновка не стала ждать конца всех этих жутких, приготовлений – достаточно в саду дичи и без этой неприятной незнакомки. И быстрые крылья унесли ее от опасного места тем охотнее, что в эту минуту под деревом раздались чьи-то шаги.

– Дядя Миша, – закричал взволнованный детский голос, – смотри, как это называется?

Острая мордочка опустилась вниз: о, тут враг покрупнее, взмахом газовых крылышек не отделаешься. И, сложив крылья, богомолка попробовала юркнуть по ветке туда, где листья погуще.

Не тут-то было: быстрые маленькие пальцы схватили ее. и стиснули. Но еще быстрее она захватила один из пальцев своими крючьями и сдавила его. Мальчик вскрикнул, взмахнул рукой, и богомолка, мелькнув в воздухе, свалилась прямо в густую траву между деревьями.

– Что же ты отпустил ее? – вскричал дядя Миша. – Такая громадная, толстая, эх ты!

Тебе-то хорошо говорить, – со слезами отвечал мальчик и показал палец с глубокой царапиной. – Что!

Не больно?

– Конечно, пустяки! – отвечал дядя Миша и проворно опустился на колени. – Давай искать, может, еще найдем ее.

Но зеленое длинное тело богомолки было нелегко найти среди длинных травинок. Охотники поискали и ушли разочарованные, а богомолка к вечеру опять взобралась на ту же ветку яблони. Согретая вечерним солнцем, она умывалась, как сытая кошечка: облизывала тонкие кончики передних лапок и так крепко терла ими лоб, глаза и тонкую шею, что казалось, вот-вот оторвет головку.

Ночью богомолы спят, а утро застало богомолку в больших хлопотах: она ползала по своей любимой ветке взад и вперед, ощупывала ее усиками, точно обнюхивала, затем третий раз вернулась на одно место и уселась на нем совершенно неподвижно.

Мало-помалу, так медленно, что едва можно было уследить глазом, сзади за богомолкой начала появляться кучка пены, выступающей из кончика брюшка. Маленькие шупальцы на конце брюшка зашевелились быстро-быстро и стали эту пену размешивать, а богомолка сидит себе тихонечко, точно дело не ее.

Медленно, но непрерывно кучка пены продолжала увеличиваться, потемнела, стала похожа на шарик из оберточной бумаги, ростом с маленькую вишню, и на нем наметились поперечные узенькие щелочки, а брюшко богомолки так же медленно худело и становилось короче. Наконец, дело было закончено: внутри серого шарика одним движением придатков на кончике брюшка богомолка вылепила отдельные ячейки и тут же, хотя снаружи это было незаметно, в каждую ячейку отложила по два яичка.

Из каждой ячейки мать приготовила для будущих личинок выход на волю – узкую щель. И от дождя прикрыла эту щель чешуйкой-крышечкой, которую можно открыть только изнутри.

Все это делалось одновременно из липкой свежей массы и ничто не слиплось, не склеилось, все распределилось по своим местам. А мать, уходя, даже не оглянулась на созданное ею чудо. Медленно и вяло поползла она дальше по ветке.

К яблоне с задорным чириканьем подлетел воробей. Сегодня ему не повезло с завтраком, все что-то было не по аппетиту. А вот это, зеленое, выглядит очень заманчиво…

Богомолка еле повернула голову: вчера еще она растопыривала крылья, махала лапками и до смерти напугала малиновку. Но сегодня яйца отложены, жизнь кончается… Стоит ли хлопотать?.. И она только слабо взмахнула ножками, когда воробей схватил ее за тонкую талию…

По воздуху проплыли и, колыхаясь, опустились на траву оторванные зеленые газовые крылышки. Воробей с беззаботным чириканьем отправился дальше, а на ветке, плотно к ней приклеенная, точно серая вишенка, осталась висеть «сотека» – коробочка с яичками богомолки. Долго ей предстояло так качаться: осень с дождями, зиму с морозами и раннюю весну, пока солнце и тепло не пробудят спрятанные в ней яички и не превратят их в маленьких богомолов.

Но у них будет своя история.