Текст книги "Лампада"

Автор книги: Слава Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Слава Сергеев
Лампада

Недавно я прочитал в одной приличной газете, причем где-то не на первой полосе, а, что называется, петитом: “В рамках реорганизации Вооруженных сил РФ расформирован десантный полк, который участвовал в штурме Белого дома в 1993 году”. И в этой же газете, уже на месте повиднее, какой-то генерал некстати гаркнул: “Десантные войска готовы выполнить любой приказ Главнокомандующего!..”

Любой? Ну-ну, приятно слышать, как говорится. Были, которые были готовы “выполнить любой”, их уже фотографировали – в тихом городе Гааге, если я ничего не путаю. И, a propos, если “готовы любой”, то зачем же полк-то расформировали?

Но дело не в этом. Я не для того стал писать этот рассказ, чтоб эти вопросы задавать. Задавать сегодня (да и всегда) любые вопросы – и поздно и смешно. Теперь уже как выйдет, так выйдет… Бог даст, будем надеяться на лучшее. А здесь – просто я случайно знаю одного офицера из того самого десантного полка, который брал Белый дом в 1993 году. Представляете? Мир, как говорится, тесен.

И с этим офицером связана одна маленькая история, которая, впрочем, не имеет никакого отношения к событиям 93-го года, да и вообще к политике.

1

Один мой приятель, бывший физик, не так давно очень увлекшийся православием, как-то, года три-четыре назад, решил посетить один известный монастырь Центральной России и пригласил нас с женой поехать вместе. Ехать собрались на машине, у физика был “сорок первый” “москвич” начала 90-х годов. Мы с женой некоторое время колебались, надо было очень рано вставать, потом мы не очень любим весь этот новейший энтузиазм, связанный с верой и всем прочим, но потом любопытство взяло верх (все-таки нас приглашали в очень известное место, причем известное из литературы, то есть, так сказать, из светских источников) и мы согласились.

В 9 утра, в середине ноября 200… года мы встретились у Макдоналдса у метро “Юго-Западная”. Ехать было далеко, темнеет поздней осенью рано, а доехать нужно было засветло – приятель плохо знал дорогу. Ждали еще одного, четвертого. Он опаздывал, и приятель, извинившись, пригласил нас в Макдоналдс, выпить по чашке горячего шоколада. С утра народа было мало, от тепла я начал засыпать. Вообще, я бы причислил Макдоналдс к системе МЧС. Куда можно зайти рано утром и поздно вечером, к тому же если у вас не очень хорошо с деньгами? В Макдоналдс. Где от вас не требуется ничего, вы не интересны никому и будете полностью предоставлены сами себе? В Макдоналдсе. Где его можно найти? Везде, или почти везде, – от Пекина до Парижа с остановкой в Твери и Алжире…

Однажды в Крыму, под Ялтой, я управлял катером в небольшой шторм. Я горжусь этим. Шторм был, правда, всего 3-4 балла, но для 12-метрового катера и абсолютного новичка достаточный. Мы с трудом зашли в бухту, была сильная бортовая качка, несколько раз волна перекатилась через борт. Впрочем, когда мы вышли на берег, хозяин катера посмеялся над нами – неужели вы правда испугались? Но ему-то было хорошо смеяться, он был кадровый моряк… И куда же мы пошли по качающейся под ногами набережной, полной огней? В ближайший Макдоналдс, все остальное, кроме ночных клубов, уже закрывалось. Через полчаса и двух горячих кофе наш стресс значительно уменьшился…

“Четвертый” оказался здоровенным мужиком, метр восемьдесят ростом, по виду бывший военный. Звали его Сергей. Я было приуныл, не люблю брутальных мужчин, они всегда напоминают мне школьную раздевалку, запах пота и ряды унылых шкафчиков для одежды на уроке физкультуры, но потом с иронией подумал, что наша компания весьма представительна для ныне интересующихся вопросами веры. К тому же Сергей через полчаса общения оказался симпатичным человеком, бывшим военным, отставным майором, и, как я уточнил, майором-десантником. Ну а то, что он штурмовал Белый дом, выяснилось часа через два, когда мы немного познакомились и разговорились на первой остановке по пути в Калугу.

Увидев мой интерес, он даже удивился. Собственно, он Белый дом не брал, – до нас прошел ОМОН, рассказывал Сергей, и практически ничего не оставил. Когда я влетел в кабинет Руцкого, там все было разгромлено и из обстановки оставались лишь белый телефон правительственной связи с гербом СССР да стеклянный советский графин. Графин как сувенир забрали ребята, а телефон я отнес домой, работает-то он и как обычный. Сейчас он у меня стоит на тумбочке в коридоре, дочка по нему треплется с подружками из класса.

Глядя на мелькающие заснеженные ели по обеим сторонам шоссе, я вспомнил собственные впечатления о тех днях. Агрессивную толпу на Смоленской площади, едва не перевернувшую старенькую машину, на которой я сдуру поехал в Киноцентр посмотреть, блин, фильм (ведь было воскресенье), вышедшую на сцену растерянную служительницу Киноцентра, отменившую сеанс, редкие звуки автоматных очередей, услышанные на площади Восстания (сторонники Верховного Совета начали штурм Мэрии), – я не сразу понял, что это такое, скорее догадался; желтые, в свете сентябрьского солнца стены домов по нынешней Никитской, странное безлюдье и желтые городские автобусы-гусеницы с вооруженными людьми, сторонниками Верховного Совета, шедшие по Садовому кольцу на штурм Останкино.

Поразила обыденность происходящего: вот сентябрьское солнце светит, вот шпиль высотки и начинающий желтеть сквер под ней, все как всегда, и по-воскресному тихо, и где-то это “та-та-та” – автоматные очереди. Обыденно как-то…

“Интересно, – думал тогда я, – а в 1917 году было так же… обыкновенно? Где-то чай с вареньем пили, а где-то диктовали: “Временное правительство низложено…””

– А что необыкновенного? – засмеялся Сергей, когда я рассказал ему об этом. – Попытка государственного переворота. Подавлена вооруженными силами. Что необычного?

Я кивал, но в душе не соглашался. Как это “что”?

В монастырь мы добрались засветло, для того так рано и выезжали.

Мой приятель и Сергей искупались в ледяной воде монастырской купальни, мы с женой завидовали, но так и не решились, а потом я немного потерял их из виду. Они поселились в мужском гостевом доме монастыря, прямо под стенами, а нам с женой, во-первых, не хотелось разлучаться, а во-вторых, нам там не понравилось, дух в гостевом доме был какой-то… не благостный, мне он напомнил общежитие на военных сборах (как-то поначалу у меня было много таких ассоциаций…), потом, будто специально для того, чтобы подкрепить мои ощущения, какой-то “гость” весьма агрессивно на меня посмотрел, совсем каким-то мирским и абсолютно непросветленным взглядом, и я подумал: а зачем мне это? Разве в Москве этого недостаточно? И по полузанесенной первым снегом колее мы пошли в ближайшую деревню – впрочем, находившуюся очень близко, метров триста от монастырских стен, и сняли там у одной бабушки, которую посоветовал мой приятель, комнату за три доллара в день. В деревне 100 рублей – это деньги. Кстати, это она так сказала: “три доллара”, не я.

Монастырь, в который мы приехали, – он довольно известен. Из классической литературы в том числе. Кто сюда только ни приезжал: и Достоевский писал своего Зосиму со здешнего старца, и Лев Толстой тут бывал, и Гончаров, и Тургенев… Но Иван Сергеевич, правда, только охотился в здешних местах, а с Толстым произошла довольно странная история. Точнее, про Толстого в здешнем музее нам рассказали довольно странную историю. Причем я потом смотрел у Бунина в его “Освобождении Толстого”, и у Бирюкова, биографа Льва Николаевича, там все по-другому.

Но эта – любопытнее. Привожу ее здесь на всякий случай.

Толстой приехал уже очень известным писателем и, остановившись в здешней гостинице, стал ждать, когда к нему придет кто-нибудь из духовенства. А старцы велели передать через кого-то, чтобы он сам приходил, потому что для обители, мол, нет ни знаменитых, ни незнаменитых писателей, здесь все равны.

Лев Николаевич же, по-видимому, к своей известности относился более серьезно, чем старцы, он посидел день в номере, позлился, а потом, так ни с кем и не встретившись, уехал.

Странная история. Какая разница, кто к кому “придет”? Может быть, если бы они гордыне графа потрафили, ему бы стало за нее неловко. Я слышал, что такие вещи практиковали мусульманские суфии. Приходит, например, неофит, а Учитель ему – руку целует. Спасибо, что пришли. У человека сразу крышу и срывает. Некоторые плачут… Хотя, может, дело было в том, что Толстой к тому времени был уже отлучен от Церкви, не знаю.

Тоже милая подробность, ничего не скажешь. Л.Н. Толстой был отлучен от Церкви. Как это может быть?! И только недавно это “отлучение” вроде отменили. Так я читал, во всяком случае.

Впрочем, слезы в истории отношений Толстого и обители были, но в самом финале, когда он пытался уйти из Ясной Поляны. Это я уже прочитал у Бунина. Лев Николаевич приехал в обитель и сразу пошел к своему знакомому старцу, отцу Иосифу. Тот вышел ему навстречу со словами “Брат мой!..”. По словам Бунина, Лев Николаевич заплакал.

Мне очень понравилась монастырская книжная и иконная лавка, и продавец там был очень симпатичный – мужчина-монах лет 35-36, с каким-то очень умным и сильным лицом. Мне понравилось, что когда он рассказывал про образки, которые продавались в лавке, я пошутил про какую-то икону, которая отвечала за достаток в доме, что, мол, вот ее давайте, а он, вместо того чтобы поджать губы, как иногда это делают нынешние священники в ответ на “мирские” шутки, как-то хорошо улыбнулся и сказал:

– Хорошо…

В лавке было много всяких церковных книжек, и мы даже купили несколько и несколько образов, часть из них у меня теперь дома стоят, один я отдал бывшей жене, один – няне своей (она у меня верующая), а одну большую книжку, жизнеописание старца-основателя монастыря, мне потом подарили в монастырском издательском отделе, где у моего приятеля был знакомый.

Этот знакомый был довольно симпатичный парень лет 28, с мягким и немного грустным лицом. Звали его отец Михаил. Мы заходили к нему в издательский отдел монастыря, небольшую комнату, где, как в обычной редакции, стояло несколько компьютеров, на полу был постелен ковролин и только иконы на стенах и образа, прислоненные к мониторам, указывали на не совсем обычную обстановку, скажем так.

Отец Михаил, угощавший нас чаем, вскипяченным в электрочайнике Vitek, в миру программист и системный администратор Александр П., попал в монастырь довольно обычным образом, то есть случайно. Заблудился в трех соснах, говорит он. В дело была замешана женщина, точнее, две женщины, он запутался, устал, поехал сюда на экскурсию и… неожиданно для себя самого остался. С работы пришлось увольняться задним числом, а за вещами домой он приехал через полгода. Личная проблема решилась сама собой, родители сначала переживали, потом привыкли.

– Может быть, было лучше плюнуть на обеих дам и найти третью? – нахально спрашиваю я.

– Может быть… Но теперь что говорить… – Он мягко улыбается.

Кстати, такой мирской путь в монахи – обычное дело, это только в постсоветском “миру”, да на скучающем по истории КПСС телевидении принято считать, что они все уже родились в рясах и с младенчества вели праведный образ жизни.

К сожалению, в моей библиотеке мало церковных книг, а то бы я привел много примеров, но истории недавней настоятельницы московского женского Новодевичьего монастыря, доктора технических наук, бывшего военного физика и лауреата Ленинской премии – я думаю, будет достаточно. Впрочем, что Новодевичий, сам апостол Павел, как известно, до обращения много лет был гонителем христиан.

Отец Михаил включает компьютер, и я вижу знакомую цветную надпись Microsoft. Она странно выглядит здесь. На минуту у меня происходит что-то вроде пространственного смещения, и я забываю, где я. В виде заставки на “рабочем столе” фотография какой-то немолодой пары в городском пейзаже. Спрашиваю: родители? Отец Михаил кивает. Он хочет показать мне макет новой книги монастырского издательства, и я вижу, что он гордится своим делом. Я смотрю в маленькое окно на занесенный первым снегом монастырский двор, на духовные книги на полках, на иконы, на рясу отца Михаила и вдруг думаю: а я бы мог сюда переехать?

2

Провинциальный город Козельск, около которого находится монастырь, имеет долгую и славную историю. Он известен тем, что его почти два месяца не могла взять монгольская Орда, завоевавшая Русь в ХIII веке. (Для сравнения: Владимир осаждали всего пять дней.) Монголы положили при штурме около 4000 воинов и взяли город, как например, считал писатель Владимир Чивилихин, только благодаря ошибке защитников, отчасти – это уже моя разрядка – повторивших ошибку саксов в битве с норманнами при Гастингсе. Русские воины покинули город для разрушения осадных орудий монголов, но увлеклись, отошли слишком далеко от крепости, а дальше были отрезаны и легко истреблены конницей Батыя. После победы монголы назвали Козельск “злым городом” и, раздосадованные потерями, вырезали все население, включая грудных детей. Это событие даже в те, не очень интеллигентные, времена было из ряда вон выходящим, поэтому после него небольшой город и его несчастные жители попали во многие европейские хроники. Сейчас бы сказали – СМИ… Что, к сожалению, как и в наши времена в Югославии, Чечне или далекой Африке, совершенно не облегчило участь не только жителей города, но хотя бы их ближайших соседей.

Спустя 700 с лишним лет, в начале ХХI века, мы тихо въезжаем в Козельск с севера на автомобиле, и зеленые электронные часы на здании городского вокзала показывают почти половину седьмого вечера. Мы обнаруживаем, что город находится в большом запустении, в каком, увы, сейчас находятся очень многие небольшие города России, и что (на мой взгляд) на нем нет ни малейшего отпечатка хоть какого-то благотворного влияния находящейся рядом обители.

Может быть, тому виной была скверная ноябрьская погода и начавшийся мокрый снег, но впечатление город производил самое безотрадное. Мы ездили туда дважды за продуктами, и дважды, кроме пьяных офицеров Российской армии, ссорившихся с какими-то девицами у круглосуточного винного магазина, огромной афиши к/ф “Бригада”, обшарпанных пятиэтажек и общего ощущения полной беспросветности, ничего не увидели.

Подобная заброшенность тем более странна потому, что, кроме знаменитого монастыря, как сказали нам бабушка, у которой мы снимали комнату, наш приятель и два случайно встреченных человека в городе, в окрестностях Козельска в советское время располагалась секретная часть со стратегическими ракетами, которые были направлены на Англию, Францию, Испанию, Америку и некоторые другие мировые культурные центры. (Не знаю, как насчет Китая, он все же довольно далеко.) Чтобы, как я понимаю, если бы партия все же приняла такое решение, легко привести жизнь Парижа или Нью-Йорка к состоянию современной жизни города Козельска в течение каких-то 15 минут, или сколько там занимает “подлетное время” этой гадости… То есть (разовьем тему), чтобы и в Бретани и во Фландрии (про Калифорнию не скажу) стояли ряды унылых пятиэтажек, и офицеры Советской армии и местные коллаборационисты некрасиво ругались с пьяными девицами у винных магазинов. Прошу прощения у жителей Козельска, если задеваю их патриотические чувства, но я считаю описанную ситуацию нашей общей бедой или даже виной.

Причем если говорить серьезно, то почему ракетную часть, должную защищать наши западные рубежи, поставили у города, подвергшегося полному разрушению с Востока, лично мне непонятно, логика странная, но, с другой стороны, такова диалектика и – кто у меня спрашивает?

Я было предложил приятелю (он снова сидел за рулем) посмотреть город поподробнее и поехать поискать главную улицу, которая должна была быть, по моему разумению, попригляднее и немного прибрана, по московскому образцу, а также знаменитую козельскую диораму, посвященную событиям ХIII века – но он, усмехнувшись только, посмотрел на меня и, сказав – “не надо”, погнал к монастырю, чтобы успеть до закрытия монастырских ворот.

Собственно говоря, для чего мы сюда поехали – в это место, где по идее должен был чаще всего бывать русский Бог – старинный монастырь, город, что не могли взять монголы, секретная часть с ракетами… Вы скажете, что я валю все в одну кучу? Может быть. И с чего, например, я взял, что русский Бог должен часто бывать в этом месте, рядом с ужасными орудиями убийства, созданными к тому же богоборческим государством? С кем мы все время воюем?

Напишу даже так: С кем мы все время воюем?!”

Мы приехали из любопытства, из уважения к моему приятелю, наверное, это важно, и еще несколько незначительных причин, но и – главное: чтобы душевно очиститься, попросить помощи и поддержки, а уж то, есть ли этот Бог, к которому мы обращаемся, или нет, об этом никто и не заговаривал. Как сказал мне когда-то один знакомый, веришь – есть, не веришь – нет.

Я, как все, предполагал, что “что-то есть”, я даже был уверен, что “что-то есть”, жена тоже так считала, физик был в этом уверен, я же говорю, он был человек религиозный; а что думал военный, я, к сожалению, спросить не успел.

Сейчас, когда я пишу эту историю, мы живем в деревне, и в доме, где снимаем комнату, на стене висит бумажная репродукция Божьей матери с Младенцем, и я вроде бы вижу, что это не просто изображение. Но если я начну думать на эту тему, то не смогу доказать, почему не просто. Это разворот из какого-то журнала, и там сзади, если заглянуть, типографский текст и какие-то картинки… Хотя вчера ночью, когда я долго думал на эту тему, мне стали вспоминаться какие-то белые крылья – но, возможно, это было обычное воспоминание о виденном когда-то и где-то. Например, какие-нибудь картины Врубеля, Васнецова или Нестерова в Третьяковке. Потом, ночью, часа в два-три, вам что угодно вспомнится и покажется, да?..

Хотя однажды, года четыре назад, был один странный и, возможно, бесспорный случай. Когда мы с женой зашли просто так (любим туда заходить иногда, и это по пути), в совершенно обычную московскую церковь на Пресне, постояли там немного и уже собрались уходить, там вдруг, совсем рядом с нами, замироточила икона, обычная икона, не очень старая, ну, может быть, начала XIX века, не старше.

На ней реально выступили капельки масла и, когда мы сказали об этом священнику, тетки, что были в церкви в тот момент, сразу бросились к этой иконе и стали ее целовать, и нас оттерли, но я собственными глазами видел эти капли и тоже осенил себя крестом, хоть я и не крещеный, и это был не праздник, и не воскресенье, а обычный день, и народу было совсем немного, так что небесной или церковной администрации смысла не было проводить какой-то PR, если вдруг кто-то, какой-нибудь неверующий Фома, вроде меня, может быть, об этом подумал. И мы вышли из церкви, надо сказать, немного обалдевшие и потом долго вспоминали этот случай. Еще вспоминали, что настроение в тот день было какое-то… тихое.

Уже прошло несколько лет, и я сейчас не очень остро это переживаю, – если можно так сказать, а тогда все это было довольно странно, очень неожиданно и немного оглушающее, что ли. Потому что раньше мы только читали о таких вещах и не знали, верить в это или нет, а тут это произошло совсем при нас. Наверняка мой бывший преподаватель, а ныне председатель Комиссии по чудесам при Московской патриархии, доктор геолого-минералогических наук Павел Васильевич Флоренский, причислил бы это происшествие к чудесам, маленьким чудесам, я уверен.

Ну хорошо, допустим, это мы видели. Было… Но вот недавно настроение было какое-то… не очень, и я заехал в ближайшую церковь, свечку поставить и немного посидеть. Было лето, я приехал на велосипеде и думаю: а где ж его оставить? И завел велосипед на церковный двор. Церковь стоит воротами на улицу, оставлять велосипед у ближайшего столба, наверное, не стоит, не Голландия же, шину спустят из чистой любви к искусству, а во дворе все-таки более-менее свои ходят. Я спросил у какого-то служки, можно ли, он кивнул, и я оставил. А когда возвращался, и забирал велосипед, служки уже не было, а во дворе стояла синяя подержанная иномарка и возле нее возился молодой парень с длинными волосами – я только потом понял, что это священник, уж больно мирской у него был вид с этой машиной. И он меня спросил, что я, мол, тут делаю, я же с черной бородой, похож на чечена, мало ли что, но когда я показал на велосипед, он заулыбался и кивнул. Хотя продолжал смотреть немного настороженно. А потом спросил, часто ли я сюда заезжаю, кто я и что я, и тоже представился: отец Всеволод, и мы пожали друг другу руки. Только он сказал, чтобы я не звал его просто Всеволодом, надо – отец Всеволод. А какой он мне отец, если я его старше, ну и вообще, я же не его прихожанин, зачем это? И иномарка эта рядом… “отец”. Но я согласился – как скажете (что мне стоит-то). Он сказал, чтобы я заходил в их церковь, а потом я поехал домой, и он тоже сел в свой “опель”, по-моему, и, когда проезжал мимо, посигналил мне и помахал рукой: пока!

И я, конечно, не возьму на себя смелость утверждать, что он там не очень просветленный человек, не мне судить, как говорится, но у меня было такое впечатление (лично у меня), что его, например, о политике лучше не спрашивать. Потому что он такое вам расскажет – и про Россию, и про Путина, и что надо делать с Америкой, и про католиков, и про Папу… Тем более, что в описываемое время был еще прежний Папа. Это у них вообще нервная тема.

И как к этому всему относиться? Как, я хочу сказать, относиться к этому отцу Всеволоду как к отцу и духовному авторитету, если я не хочу и боюсь его спрашивать о каких-то относительно серьезных для себя вещах? Если я вижу, что парень, скорее всего, просто устроился на хорошее место и служит, в лучшем случае искренне служит, на нем, как профессиональный военный или, может быть, милиционер? Он и был, кстати, немного похож на военного, если бы не длинные волосы. Кто-нибудь сейчас ухватится за эту мою фразу и скажет, что да, у них сейчас работа такая, вроде военных! Но я не соглашусь. Мне кажется, их задача – смягчать сердца, и тут одного профессионализма и служебного рвения, боюсь, не хватит.

Хотя при этом, наверное, лично этот отец Всеволод человек неплохой и даже симпатичный, и я совершенно не против того, чтобы с ним выпить кагора в те дни, когда ему можно (я плохо разбираюсь в церковных календарях), и даже пообщаться по душам, если получится.

Впрочем, возможно, я чего-то не понимаю, очень может быть.

Я потом, кстати, еще несколько раз заходил в эту церковь и пару раз даже видел отца Всеволода, но прошло довольно много времени, и я не стал к нему подходить, а он меня не узнал.

А потом однажды, уже весной, на Пасху, в позапрошлом году, мы поленились поехать на нашу Пресню и зашли в эту церковь. Зашли уже около полуночи, и вокруг толпилось много народа, ожидающего крестный ход, и церковь была ярко освещена изнутри, и было слышно, как поет хор. И настроение, пока мы шли, было радостное и праздничное.

Христос воскресе! – я целую неделю до того представлял и вспоминал этот радостный возглас священника, ждал его и старался принять, хотя бы ненадолго внутренне принять и подумать, что то, не очень хорошее и нерадостное настроение, которое сегодня бывает почти у каждого, все эти невеселые и, главное, злые мысли и ощущения можно преодолеть, освободиться от них, то есть – воскреснуть… И что смысл этого праздника, наверное, именно в этом.

И вот, когда мы подошли, я обратил внимание, что люди стоят какие-то не очень веселые, что у них хмурые и напряженные лица, – жена еще вздохнула, и что вокруг много милиции. Ну то, что много милиции, это было понятно, недалеко Рублевское шоссе, правительственная трасса, может быть всякое, сейчас же угроза терроризма, но эти сердитые и хмурые лица в церкви, я вижу их уже не первый год, но раньше их было меньше или это я не замечал?..

Кстати, такие ощущения испытывали не одни мы. Рядом я увидел известного в прошлом тележурналиста (наш район, он же “престижный”), он несколько лет довольно остроумно комментировал политику по вечерам на 1-м канале, помните? Еще очень любил пройтись по “так называемым либералам” за их неумение говорить с народом на его, народа, языке… Помните? Потом, с течением времени, его передачу, естественно, закрыли, и он теперь очень остроумно пишет о либералах в некоторых газетах и еще на своем сайте в Интернете, и туда некоторые даже заходят, да. Я лично знаю одного такого человека.

Тележурналист стоял довольно грустный и тоже поглядывал так немного испуганно по сторонам, а рядом стояла его сердитая молодая жена (женщины, они вообще более адекватны сейчас), и когда он сказал: “А давай останемся на крестный ход?” – она очень резко сказала: “Зачем?” Потом, когда пробило двенадцать, и в церкви зазвонили, и вышли люди и священник, и дьяки с хоругвями, и все пошли за ними вокруг храма, я потерял их из виду, но думаю, что они тоже, наверное, обратили внимание, что люди шли в каком-то напряженном и не очень хорошем, как мне показалось, молчании, никто не улыбался, не возглашал хотя бы иногда, как на Пресне, “Христос воскрес!”, не целовался, а слышно было только дыхание и шарканье ног, и сырой весенний ветер временами задувал свечи.

Еще эти “охраняющие” милиционеры… Смешно.

Люди шли в молчании вслед за священниками с хоругвями, а они стояли неподалеку в своих квадратных черных тужурках из кожезаменителя, широко расставив ноги, заложив руки за спину, как всегда, набычившись и глядя на людей в упор. И, возможно, у них была, как это называется – оперативная информация, что что-то может произойти именно во время крестного хода, но зачем смотреть так на прихожан и, с другой стороны, кого это остановит, их взгляд, если не дай бог что? В общем, впечатление было не ахти. Не праздничное, скажем так. И когда мы с женой возгласили все-таки (праздник это или нет?!): Христос воскресе! – никто нас не поддержал, только какой-то интеллигентный дяденька рядом улыбнулся, а менты стали просто-таки есть нас глазами, и один молодой, самый противный, было даже двинулся в нашу сторону, но другой, постарше, его остановил.

А было бы смешно попасть в отделение в 200… году за возглас “Христос воскрес!”. Меня однажды забрали у церкви за поклон иконе Божьей матери, но это было году в 1984-м… Отвели в отделение, записали адрес, место учебы, все довольно вежливо, но с угрозой во взгляде. Времена были советские, и с ходу в милиции не били. Спросили еще:

– Вы сектант?

– Нет, – говорю, – не сектант.

– А зачем же вы туда ходите? – удивился милиционер.

Кстати, сообщили в институт, и у меня потом были неприятности, правда не очень большие, ректор и завкафедрой были приличные люди, да и взять с меня тоже было нечего, учился я неплохо, но карьеру не делал и никуда не лез, в смысле ни в “молодые коммунисты” (тогда были такие), ни в “комсомольцы”, ни в аспирантуру, вообще никуда.

Когда “брали”, был забавный эпизод. Я тогда читал всякую литературу, ксероксы – Солженицына, Синявского, диссидентов и нахально сказал ментам, как, я читал, это делали классики:

– Вы нарушаете советские законы!..

– Вы прекрасно понимаете смысл наших законов, – сказал приведший меня в отделение лейтенант, галантно придерживая передо мной дверь.

Теперь, я думаю, он уже полковник или даже генерал и наверняка аккуратно посещает церковь.

Еще когда мы в ту Пасху возвращались домой, я подумал – как быть не таким, как народ, но вместе с ним?

Так и не придумал. Может быть, вы знаете?