Текст книги "Личный ущерб"

Автор книги: Скотт Туроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Февраль

10

В беседах с Робби я признавался, что присутствие в списке взяточников Сильвио Малатесты меня удивляет. Когда я председательствовал в коллегии адвокатов, он работал в одном из комитетов и представлялся мне знающим и добропорядочным юристом, правда, немного не от мира сего. Перед тем, как занять судейское кресло, Малатеста долгое время преподавал гражданское право на юридическом факультете местного университета, альма-матер Робби, и часто обсуждал со студентами какое-нибудь необычное дело, рассматриваемое в Апелляционном суде. То, что судьи берут взятки, меня не удивляло, но этот… Робби уверял, будто характер и внешность роли не играют. Берут лишь немногие, но кто именно, утверждать наверняка нельзя.

Уолтер Вунч рассказывал, что, как и многие ученые-юристы, Малатеста мечтал вершить правосудие в судейском кресле, пользуясь знаниями, накопленными за долгие годы изучения теории. У него не было связей, поэтому он имел неосторожность обратиться к пресловутому Тутсу Нуччио, политику, гангстеру и наркодельцу, которому хватило шести месяцев, чтобы усадить Сильвио в судейское кресло. А вскоре несчастный узнал: его джинну недостаточно, чтобы он только потер пальцем лампу.

Туте начал давать по телефону рекомендации, как должно решаться то или иное дело. В первый раз Малатеста попробовал возмутиться, но Туте рассмеялся и поведал историю о местном репортере, который вдруг ослеп, потому что неизвестный плеснул ему в лицо соляной кислоты. «Понимаешь, этот человек был последним, кто отказался ответить услугой на услугу. А у меня принцип простой: берешь – давай», – закончил Нуччио и положил трубку. Испуганный Сильвио, конечно, подчинился. А со временем научился принимать конверты, которые стали приносить после звонков Нуччио, и даже набрался храбрости попросить еще об одном одолжении: назначить его в палату по рассмотрению общегражданских исков. Теперь он перешел под опеку Туи, Косица и Сига Милаки, которые, когда нужно, говорили, каким адвокатам следует оказать услугу. Малатеста надеялся лишь на то, что когда-нибудь попадет в Апелляционный суд, где в полной мере проявит свои теоретические знания. Оказать давление на всех троих судей, которые решали там дела, было практически невозможно.

Вероятно, Малатесту по-прежнему мучили угрызения совести. Во всяком случае, Фивор именно их считал причиной странностей в поведении судьи, что подтвердилось при прохождении иска Питера Петроса. Февральским утром Ивон обнаружила среди почты уведомление о назначении прений сторон по поводу ходатайства Макманиса об отклонении иска. Стэн и Джим встревожились, правда, по разным причинам. Малатеста мог рассмотреть ходатайство без всяких прений, просто выдать краткое письменное заключение. Сеннетт считал, что, если судья коррумпирован, нет причин затевать публичные слушания, привлекая к делу внимание. Он боялся, что Вунч и Малатеста что-то заподозрили. Фивор его успокоил.

– Искать логику в поступках Сильвио, – сказал Робби, – не имеет смысла.

Тревога Макманиса была иного рода. За годы работы в ФБР он, разумеется, выступал в суде, но не в качестве адвоката, и потому нервничал. Ивон впервые видела его в таком состоянии. В день, когда были назначены прения сторон, Робби зашел ненадолго в офис Джима – закрепить Хитреца и подписать бланк. Во время долгого ожидания в зале суда аккумулятор мог подсесть, поэтому решили, что пульт дистанционного управления будет находиться у Ивон, и она включит записывающее устройство сразу, как начнется слушание их дела.

Макманис был необычно молчалив. Робби заверил его, что чем хуже он будет выглядеть во время прений, тем лучше для дела, но Джим на шутку даже не улыбнулся. Он был в строгом синем костюме и белой рубашке, волосы, обычно немного спутанные, лежали совершенно ровно.

В зале суда им следовало появиться с интервалом в несколько минут. Робби чувствовал себя совершенно свободно. В вестибюле он направился к лифту, но вдруг остановился. Его внимание привлек лоток со всякой всячиной, вернее, человек за прилавком.

– Лео! – воскликнул Робби и направился к нему. Продавец – тучный и пожилой, лет за семьдесят. Сбоку от стенда с газетами, жвачкой, сигаретами и аспирином с крюка свисала видавшая виды трость. Лео был плохо выбрит, но в белой накрахмаленной рубашке, застегнутой у горла. Галстук отсутствовал. Темные очки лежали рядом с кассой, а он смотрел вперед своими неподвижными молочными глазами.

Они с Робби обменялись невеселыми замечаниями относительно последней игры «Охотников», затем обсудили перспективы на предстоящие матчи весеннего тура.

– Ты собрался у меня что-нибудь купить? – спросил старик.

– Уже купил, – ответил Робби. – Одну упаковку жвачки.

– Одну?

– Да, Лео.

Робби повернулся к Ивон и подмигнул, показывая две упаковки. Она удивленно наблюдала за происходящим. Затем он извлек из брючного кармана бумажник из крокодиловой кожи, достал стодолларовую купюру и положил на пластмассовый подносик у кассы с логотипом сигарет «Кул» и симпатичной девушкой, радующейся неизвестно чему. Старик взял купюру и осторожно ощупал ее, пропустив между указательным и большим пальцем.

– Что это?

– Лео, это один.

– Чего это ты сегодня заладил «один, один»? Я спрашиваю: что значит «один»?

– «Один» значит «один», старина.

– Ты, как всегда, шутишь, Робби.

– Клянусь тебе, Лео, на купюре присутствует единица. – Робби едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. – Только не клади ее в ящик с другими «одними». Положи ниже. Я имею в виду в нижнюю часть ящика. Это «один», но особый.

– Понимаю, особый.

У старика в углу глаза образовалась маленькая слезинка. Он выдвинул ящик кассы, после чего уронил на подносик сдачу – четыре десятицентовика и один цент. Робби сгреб мелочь.

– Ты должен перестать этим заниматься, Робби.

– Нет, Лео. У меня нет на это причин. Ну все, я пошел. Увидимся на следующей неделе. – Он схватил руку старика, всю в пигментных пятнах, и потянул к себе. Приподнялся на цыпочки и поцеловал макушку.

По дороге к лифту Робби объяснил Ивон, что Лео – двоюродный брат отца.

– В детстве они очень дружили. А в тридцать лет Лео заболел корью и ослеп. Но мой старик его не оставил. Мама всегда одобряла его в этом, даже когда он ушел. «Твой отец поступил очень благородно, что не забыл своего кузена».

Несколько раз Ивон слышала голос матери Робби по телефону и отметила, что сын очень точно передал ее интонации. Она даже засмеялась, и Робби тоже, чтобы поддержать ее.

– Мама часто приглашала Лео. Прихожу из школы, а они сидят, пьют чай, над чем-то посмеиваются. Приятно было на них смотреть. Я вообще любил Лео. Славный малый. Много рассказывал об отце, и всегда только интересное. Ну то, что интересно слушать мальчишке. Как они бегали от Страшилы Флейвина, или клали одноцентовики на железнодорожные рельсы, или играли в мяч. Я смотрел на Лео, сидящего рядом с мамой, и думал, ну, понимаешь, то, что, наверное, думал бы любой мальчишка. В общем, хотел, чтобы он стал моим папой. – Робби задумчиво уставился в конец вестибюля. Звякали лифты, кафетерий источал аромат бекона. – Знаешь, кто его здесь устроил?

– Ты?

– Конечно. Но это было непросто. В начале я, тупица, пошел не туда, куда нужно, и, естественно, получил по мозгам. Но потом очухался и отправился знаешь куда? Знаешь, кто выслушал с пониманием печальную историю Лео и договорился с судьей Мерфи и членами комитета, от которых это зависело? Догадываешься?

Ивон пожала плечами.

– Брендан Туи. Да, Брендан. – Робби погрустнел. Ивон выразительно показала на часы. Мол, пора идти.

– Вот черт, совсем забыл! – спохватился он. В лифте Робби сунул ей жевательную резинку.

– Сам жевать не могу. – Он постучал по верхней челюсти. – Мост.

Как и во всех остальных помещениях Храма, в зале, где заседал судья Малатеста, царила серая функциональность. Скамьи были березовые, с прямыми спинками. Место для дачи свидетельских показаний примыкало к креслу судьи, но располагалось ниже. Столы судебного секретаря и протоколиста находились по обе стороны от кресла судьи, а места адвокатов – чуть подальше. Кругом сплошные квадраты. Позади судьи, между двумя флагами на подставках, красовался огромный герб штата. Слева, напротив окон, в позолоченной раме висел портрет Огастина Болкарро, ныне покойного главы исполнительной власти округа, которого все по-прежнему звали мэром.

Слушания у Малатесты шли полным ходом. Адвокаты с дипломатами и пальто в руках суетливо входили и выходили из зала. Появился Джим. Он выбрал место как можно дальше от Ивон и Робби и с напряженным видом сел, рассеянно покусывая губы, не глядя в их сторону.

Уолтер, как всегда в солидном костюме, сидел за своим столом, заваленным папками, впереди кресла судьи. Он объявлял каждое дело и обменивался с Малатестой бумагами. Забирал те, по которым вопрос уже был решен, и передавал следующие. Робби он не замечал, что показалось Ивон дурным знаком. Ей передалась тревога Сеннетта. Если сегодня Малатеста по какой-либо причине примет решение в пользу Макманиса, то вся операция окажется под угрозой. В Вашингтоне или где-нибудь еще этот провал объяснить будет очень трудно. Это слушание являлось первой конкретной проверкой Робби Фивора – бахвалится он или говорит правду.

Через полчаса Уолтер сонным голосом объявил:

– Слушается дело «Петрос против „Стандард рейлинг“, 93CL140».

Ивон полезла в дипломат и нажала кнопку на пульте дистанционного управления Хитрецом. Робби и Макманис по очереди назвали свои данные протоколисту суда, молодой чернокожей женщине, она все записала, даже не взглянув в их сторону. Ивон, как и положено, встала позади Робби. Макманис держал в руке несколько листов желтой бумаги, заполненных чернилами.

Теперь Ивон могла понаблюдать за Сильвио Малатестой с близкого расстояния. Он не выглядел жуликом, но в этом не было ничего удивительного. Большинство преступников имеют вид добропорядочных граждан. Зачем говорить о взяточниках, если даже отъявленные головорезы порой кажутся нормальными свойскими ребятами. В общем, внешний вид ничего не значит.

Малатеста производил приятное впечатление. Этакий добрый дядюшка. Волосы редкие, седые, очки в черной оправе. Невероятную худобу не скрывает даже мантия. Собираясь что-то сказать, он сначала облизывал губы. Тон официальный, но мягкий, как у священника.

– Итак, – произнес судья и улыбнулся адвокатам, – мы имеем для рассмотрения очень интересный вопрос. Обе стороны исполнили документы просто замечательно, что свидетельствует о самой высокой квалификации. Адвокат от «Стандард рейтинг»… Ваша фамилия Макман?

– Макманис, – поправил его Джим.

– Благодарю вас. – Малатеста вчитался в текст ходатайства. – Вот здесь мистер Макманис приводит следующий довод. Человек не должен позволять себе напиваться до бесчувственности, а затем, получив травму, обвинять в этом других. Мистер Фивор возражает. Он считает позицию «Стандард рейлинг» неверной. Ограждения балкона, полагает он, должны быть такой высоты и обладать такой прочностью, чтобы в любом случае предотвратить падение. И не важно, в каком виде находится в этот момент истец: в пьяном или трезвом. Его даже мог кто-нибудь толкнуть. С точки зрения мистера Фивора, ограждение мало чем отличается от газонокосилки или фармацевтического препарата, где изготовитель несет прямую ответственность за любой ущерб, возникший при использовании его изделия. В судебной практике подобные дела рассматриваются повсеместно.

Неожиданно Уолтер встал и прервал судью. Вид у него был недовольный. Кресло Малатесты располагалось на высоте его глаз, поэтому ему пришлось встать на цыпочки, чтобы показать какую-то бумагу, которую он передал судье прежде. Явно смущенный, Малатеста внимательно слушал Уолтера, прикрыв микрофон ладонью. Затем посмотрел в зал со слабой улыбкой:

– Значит, так… Я намеревался выслушать прения сторон, но мистер Вунч мне напомнил, что план сегодняшних заседаний сильно перегружен. К тому же, оказывается, я еще вчера вечером подписал решение об отклонении ходатайства мистера Макманиса. В общем, не будем делать то, что уже сделано. Таким образом, иск мистера Петроса будет рассмотрен. Адвокату я приношу извинения.

Малатеста нерешительно улыбнулся и попросил Уолтера, чтобы тот зарегистрировал это решение сегодняшним числом. В наступившей тишине на фоне шума кондиционера отчетливо слышался скрип ручки Уолтера.

– Но, ваша честь… – неожиданно произнес Макманис. Робби вскинул голову, взглянул на Макманиса, стоящего с несчастным видом, и, не дав ему вымолвить ни слова, начал благодарить судью. Потом взял Ивон за локоть и подтолкнул к выходу. Разворачиваясь, он как бы ненароком задел Джима. Тот стал медленно собирать бумаги.

Когда Джим вернулся к себе в офис, Клекер уже обработал запись, сделанную Хитрецом.

– Что значит «ваша честь»? – воскликнул Фивор, как только Джим появился. Обычно над ним никто не подшучивал, но Робби не смог удержаться. – Что вы собирались просить у судьи? Надеялись уговорить, чтобы он изменил решение?

Макманис молча уселся в кресло-бочонок, ослабил галстук и тихо произнес:

– Этот Малатеста совсем сбил меня с толку. Я не ожидал такого исхода.

Клекер заявил, что для прикрытия эта короткая реплика Макманиса очень даже годится.

Прибыли мы с Сеннеттом, и Клекер снова прокрутил запись.

– Я так и не понял, зачем это было нужно Малатесте, – произнес Макманис. – Назначил прения сторон только для того, чтобы объявить, что еще вчера принял решение.

Но Сеннетту происшедшее показалось логичным.

– Это военная хитрость, – объяснил он, глядя на Джима. – Чтобы прикрыть задницу. Значит, Малатеста – умник. Подстраховался на всякий случай. Поступило ходатайство об отклонении иска. Он инсценирует прения сторон, а помощник напоминает ему о том, что решение уже принято. Вы понимаете, как судья умело демонстрирует свою незаинтересованность в том, кто выиграет, кто проиграет? Он даже забыл, что накануне уже принял решение. Если когда-нибудь его все-таки поволокут в суд за взятки, то вот, пожалуйста, эта запись для адвоката – прекрасное подспорье. Умно, ничего не скажешь. В будущем этому человеку нельзя оставлять даже маленькую щелку, он обязательно в нее прошмыгнет.

Несколько секунд в конференц-зале стояла тишина. Все восхищенно смотрели на Стэна, пораженные его догадливостью. Агентам, наверное, только сейчас стало ясно, почему он командует. Сеннетт и прежде производил на них впечатление своей подтянутостью и целеустремленностью, а сейчас они его окончательно зауважали.

11

Открытость Робби распространялась на всё, кроме Лоррейн. В самом начале он почти ничего не рассказывал Ивон о жене, будто подчеркивая, что в эту сферу своей жизни вторгаться властям не позволяет. Но, покрутившись рядом с ним шесть недель, Ивон узнала кое-что о Рейни и ее болезни. Что-то рассказал Мортон, что-то – сотрудники. Десятки раз, входя в кабинет Робби, она заставала его разговаривающим с женой по телефону, обычно очень весело, и более сдержанно с теми, кто ее обслуживал: докторами, психотерапевтами, невропатологами, массажистками, медсестрами и сиделками. Последние работали у них двадцать четыре часа в сутки. Прошло еще время, и Фивор иногда стал делать отдельные замечания. Одну-две фразы. Например, что теперь Лоррейн вынуждена есть только протертую пищу.

– Протертый стейк, можешь вообразить? Или протертую оладью? Но у нее еще хотя бы не пропал вкус. – На его худощавом лице появилось тоскливое отчуждение, как у моряка, давно не видевшего берег.

В середине февраля Робби очень удивил Ивон, неожиданно пригласив ее познакомиться с Лоррейн. Они находились в одном квартале от его дома, где встречались с предполагаемой клиенткой, Сарой Перлан, низкорослой дородной женщиной, которая, играя в теннис, споткнулась и разорвала ахиллово сухожилие, а теперь хотела предъявить иск теннисному клубу. Закончив беседовать с Сарой, Робби предложил Ивон зайти к нему. Она попробовала отказаться, но он настаивал. Объяснил, что Рейни давно хотела познакомиться с новой помощницей мужа.

– Наверное, потому, что я много о тебе распространялся. – Его пушистые брови удивленно взметнулись, будто ему самому эта причина представлялась непостижимо загадочной.

Холл и гостиная остались такими, как их задумала Рейни Фивор, помешанная на аккуратности. Строгая простота, кругом все белое. Как однажды заметил Робби, трехлетний малыш с шоколадкой мог бы нанести гостиной ущерб, сравнимый со смерчем.

Но болезнь скорректировала дизайн. Теперь Робби часто называл свой дом музеем болезни, испытательным полигоном и выставкой устройств, простых и сложных, которые тем или иным способом облегчали жизнь жене. Во-первых, в доме был смонтирован лифт, во-вторых, почти вдоль каждой стены шли металлические больничные перила, и, наконец, на каждом видном месте стоял электронный дверной звонок (их было великое множество), чтобы Рейни, если нужно, могла моментально позвать на помощь.

Поднимаясь по лестнице, Робби повернулся к Ивон:

– Зрелище невеселое, но ты, надеюсь, выдержишь.

Ивон поежилась. Общение с больными, мягко говоря, не доставляло ей никакого удовольствия. Бабушку, которую в семье все звали Ма-Ма, парализовало после неудачной операции на межпозвоночном хряще, и ее привезли жить к ним, когда Ивон было пятнадцать лет. Здоровая спортивная девочка и немощная старуха… Ивон даже подташнивало, когда простыня соскальзывала и она мельком видела высохшие бабушкины ноги, похожие на хоккейные клюшки. Ивон сторонилась Ма-Ма. «Чего ты так от нее шарахаешься? – однажды спросила мать. – Она ведь не заразная».

Эта встреча должна быть еще тяжелее. Ма-Ма угасала долго, но естественно. А умирающей Рейни Фивор всего тридцать восемь. И ничего не помогало. В очень редких случаях больным АЛС удавалось прожить двадцать лет, в течение которых болезнь медленно съедала их тело. Самым знаменитым среди них был, пожалуй, Стивен Хокин. Но у Лоррейн болезнь развивалась «нормально», и она уже восемнадцать месяцев не расставалась с инвалидной коляской. Руки ослабли настолько, что она не могла держать карандаш или поднять руку выше головы. Диагноз поставили два с половиной года назад, и вот теперь Рейни уже не могла сама есть. Начались трудности с глотанием. Ей нужна была помощь даже для того, чтобы сесть на унитаз. Перестали работать слюнные железы, и совсем недавно, перед визитом Ивон, их облучили, иначе Рейни захлебнулась бы собственной слюной.

– Хуже этой болезни трудно что-либо вообразить, – вздохнул Робби. – Поверь мне, ведь я адвокат по личным ущербам. Некоторые пострадавшие выглядели кошмарно, но все равно эта сволочная болезнь самая коварная. Твое тело перестает тебя слушаться. Мускулы неожиданно слабеют. Начинаются болезненные судороги, а потом они перестают действовать. Совсем. Пропадают даже самые мельчайшие волевые рефлексы, например моргание, оно обычно уходит последним, и больной становится совершенно неподвижным. Но интеллект продолжает функционировать. Рейни мыслит. Видит окружающее. Но самое ужасное – она чувствует. Ощущает себя и внутри, и снаружи. АЛС лишает человека движения, практически не причиняя боли. И вот представь на мгновение, Рейни лежит, не способная поднять руку, как следует пошевелить ногой, и знает, что завтра обязательно откажет что-нибудь еще, а послезавтра еще. И так до самого конца. – Робби грустно усмехнулся. – Чем только я ни пробовал ее лечить! Травы, гомеопатия, акупунктура. Она соглашалась испытать некоторые экспериментальные лекарства, одно принимала целых девяносто дней, но не помогло. Болезнь продолжала прогрессировать. Мы даже ездили к одной современной знахарке, она якобы сконструировала какой-то чудодейственный прибор, работающий на старых электронных лампах. Знахарка подсоединила к прибору стеклянную палочку, которая зажглась неоновым светом, и долго водила ею над торсом Рейни, издавая какие-то идиотские звуки. Над этой сценой можно было бы посмеяться, если бы не горечь унижения. На что только ни пойдешь от отчаяния!

Они вошли в просторную спальню, когда Рейни была в ванной комнате. Освежители воздуха не могли полностью устранить запахи экскрементов, лекарств, мазей и лосьонов, а также различных механизмов. Здесь было полно хитрых штуковин, назначение которых Робби бегло объяснил. Так называемый подъемник Хойера, с его помощью Лоррейн переносили с большой больничной кровати в инвалидную коляску. Регулируемый столик-поднос с телефоном, работающим в режиме громкоговорящей связи. Приспособления для удержания карандаша, механический переворачиватель страниц при чтении и два дистанционных пульта для управления домашним кинотеатром с огромным экраном. Рядом с постелью находился компьютер с постоянно включенным монитором, там же специальный пульт с буквами, которые Рейни тыкала, когда не могла говорить.

Конечно, все это стоило бешеных денег. С уходом получалось больше двух миллионов долларов. Робби признался, что скоро истратит все накопления. Уже сейчас лежит счет на несколько сотен тысяч от фирмы, которой почему-то не перечислили деньги по медицинской страховке.

– Но мне повезло, – сказал он, – ведь у меня были деньги. Много денег. А большинство семей эта болезнь разорила окончательно, поставила на грань нищеты. А так, возможно, Рейни не доживет до того дня, когда я истрачу последний доллар.

Сиделка, маленькая филиппинка по имени Эльба, вывезла наконец Лоррейн из ванной комнаты. Робби побежал помочь ей пересадить жену из специальной коляски в «обычную». Ивон слышала, как он еще в коридоре начал что-то рассказывать.

Вчера, в воскресенье, Робби ходил на свадьбу. Рейни взяла с него обещание взять туда мать, что он и сделал. Съездил за ней в частную клинику-интернат, а потом отвез обратно. Теперь Рейни спала лишь в промежутках между схватками мускульных судорог и пропустила его возвращение, а также уход на работу. Сейчас Робби описывал ей, как прошел вечер.

– Типичная еврейская свадьба. Фигурки из рубленой печенки. Прекрасная еда, дрянное вино. И все же дядя Харри ухитрился напиться и даже не заметил, как спустил в унитаз свои вставные зубы.

Рейни сказала что-то. Речь была очень мягкая, носовая, но совершенно неразборчивая. В конце каждого слова она издавала странные звуки, похожие на икание. И вообще, говорить с каждым днем становилось все тяжелее. Робби уже добыл специальное устройство – компьютерный синтезатор речи. Помогли программисты фирмы, где прежде работала Рейни. Ивон слышала, как Робби обсуждал это с ними по телефону. Прибор уже купили и хранили где-то в доме, но они решили воздерживаться от каких-либо изменений насколько возможно дольше. Удобство, конечно, хорошая вещь, но эмоционального стресса от сознания, что все идет к концу, избежать не удастся.

– Разодеты все были в пух и прах, – продолжил Робби. – Я имею в виду женщин. Для этого вечера Инесс купила платье за три тысячи долларов – где она взяла деньги, мне совершенно непонятно, – и вот, представляешь, она входит, и тут же следом появляется Сюзан Шульц в точно таком же. Потом возникла тетя Мирна в облегающем белом непонятно чем. Сколько ей лет, ты не помнишь? Кажется, шестьдесят? Пожалуй, да. Теперь слушай дальше. Материя этой белой штуковины прозрачная, через нее видны колготки, тоже, как ты понимаешь, прозрачные, так что тетя дала возможность всем полюбоваться татуировкой на своей попке. Но родственников не выбирают, верно? Я пригласил маму на танец, провез в коляске по кругу несколько раз. По-моему, она получила удовольствие.

Ивон снова услышала голос Рейни.

– Да, – отозвался Робби, погрустнев, – мне очень хотелось, чтобы ты тоже была там.

Но вскоре он снова повеселел. Каким бы ни было состояние Лоррейн, Робби неизменно разговаривал с ней приподнятым оптимистическим тоном. Ивон часто слышала их разговоры по телефону. Лоррейн жаловалась на ухудшение, а он сразу напоминал ей о появлении какого-то нового лекарства, которое буквально творит чудеса. В последнее время Робби начал общаться с ней с помощью компьютера. Узнает какую-нибудь свежую шутку и отстукивает сообщение.

– Это электронная почта, – объяснил он Ивон. – Появилась совсем недавно. Замечательная вещь.

Рейни въезжала в спальню, и Ивон вся подобралась. В этот момент Робби массировал ей руку, чтобы снять судорогу. Она сидела в инвалидной коляске «Хайрайдер», солидном устройстве с мотором, небольшими колесами и элегантной обивкой. Робби начал описывать его преимущества. Коляской легко управлять одной ручкой, она мягко двигается в любом направлении и даже раскладывается так, что больной оказывается в положении стоя. Разумеется, пристегнутый. Таким образом, Лоррейн даже могла встречать гостей у двери. Но сейчас она просто сидела, удерживаемая в таком положении двумя ремнями, через талию и грудь. Она была в изящном спортивном костюме авторской модели, на нем молнии заменяли застежки-липучки. В углу рта торчала изогнутая трубка, соединенная с бутылкой с дистиллированной водой, стоящей на специальной подставке. Постоянное поступление воды заменяло слюну.

Даже в таком состоянии Рейни Фивор удалось сохранить какую-то красоту, хотя она выглядела лет на двадцать старше женщины с фотографии на столе в кабинете Робби. Ее голова все время была наклонена чуть влево, лицо бледное, поблекшее, но все равно прекрасное. Она не перестала следить за собой. Каждое утро сиделка накладывала макияж, а черные волосы сохранили блеск. Когда Рейни остановила взгляд на Ивон, необыкновенные фиолетовые глаза, точно такие же, как на фотографии, вспыхнули.

Ивон не знала, как себя вести. Она очень много слышала о Рейни, считая ее чуть ли не своей знакомой. И вот теперь, наконец встретившись, почему-то смутилась.

Едва шевеля губами, Лоррейн выдавила первую фразу:

– Пре…сно… с ва…ми…снить…ся.

Ивон не уловила смысла и повернулась за помощью к Робби.

– Чудесно с вами познакомиться, – перевел он. – Рейни не может произносить некоторые звуки, особенно «ч» и «з». – Он улыбнулся жене и коснулся ее руки. – Она у нас теперь заговорила как япошка.

– Шу…у…тник, – произнесла Рейни, сделав над собой усилие.

Ивон рассмеялась вместе с Эльбой и Робби. Чувствовалось, что остроту восприятия Лоррейн не утратила, но запас мыслей и чувств уже навсегда останется невысказанным. Это потрясало. Она тоже попробовала засмеяться, чуть дернувшись, будто ее ударили слабым током, и зашлась в приступе кашля. На это тоже требовались силы, которых у нее не было. Маленькая Эльба приподняла спину Рейни и слегка похлопала, ласково приговаривая что-то… Ивон заметила у нее сильный акцент.

Придя в себя, Лоррейн продолжила беседу, перерывы в которой были неизбежны. Теперь ее жизнь состояла из таких перерывов. Она спросила Ивон насчет работы. Как давно работает в фирме, откуда она. Рейни изобретала вопросы, состоящие только из двух слов. Робби переводил, наклонившись над коляской. Он, конечно, не сообщил жене о своем теперешнем положении.

– Вы ж…вете… ряд…м? – спросила Рейни, видимо, удивляясь, почему Ивон оказалась в их районе в конце дня.

Робби объяснил, что они встречались с Сарой Перлан и он отвезет Ивон домой. Потом, сообразив, что это звучит как-то неубедительно, стал говорить о том, что Ивон в городе недавно и пока без машины. Рейни понимающе улыбалась. Она уже достаточно наслушалась мужниных сказок, особенно относительно женщин, и понимала, что это очередная. Ее прекрасные глаза потемнели.

– По…дой…дите, – попросила она.

Ивон бросила взгляд на Робби, он кивнул и посторонился, позволив ей занять место у кресла. Чтобы расслышать слова, пришлось наклониться.

– Он ста…авит… – Наступила пауза. Длиннейшая. Ивон терпеливо ждала, пока Рейни наберется сил. – Он ста…авит себя вы…ше все…го, – продолжила она. – Помн…те.

Ивон вдруг поняла, что Рейни ее предупреждает. Отчасти из мести, отчасти из женской солидарности. Как сестра. Робби нельзя верить. Если он сказал, что любит, не обращай внимания. Если обещал жениться на тебе, когда меня не станет, не верь. Это всего лишь очередная ложь.

Глаза Рейни сосредоточенно смотрели на Ивон. Робби пришел ей на помощь.

– Солнышко, она уже это знает. Все знают, кто хотя бы чуть-чуть покрутится возле меня. – Он стоял за спиной Рейни и позволил себе улыбнуться своей шутке. – Вот, чтобы оценить мои истинные достоинства, ей потребуется несколько лет.

– Нет! – откликнулась Рейни. Так послышалось, потому что она сказала «лет». А затем продолжила нарочито бесцветным монотонным голосом: – Я… тог…да у…же ум…ру. А вам… счас…тья.

Робби задумчиво пошевелил языком по внутренности щеки, выразительно глядя на жену: не надо так говорить. Наклонился поправить ноги Рейни, покоящиеся на измельченном пенопласте, – это смягчало судороги, – а затем, не произнеся ни слова, повел Ивон из комнаты.

– От «балсов» можно ожидать чего угодно, – пояснил он через некоторое время, уже в машине. – Больных АЛС. У них поражены стволовые нервные клетки. Они перестают себя контролировать. Это выглядит даже забавно. Понимаешь, вся ирония состоит в том, что Лоррейн на слова всегда была очень сдержанной. Такой характер. Что касается действий, то с этим было все в порядке. Она прожигала в моих костюмах дырки. Раскидывала по туалету мои кубинские сигары. А однажды положила мне в трусы стручок кайенского перца. В общем, можешь представить картинки. – Робби усмехнулся. – Да, пылкая натура. Но на слова была скупа. А сейчас… Боже, я порой слышу от нее такое!

Ивон смотрела на него и не знала, что ответить. Она еще не полностью осознала размеры беды, постигшей эту семью. После встречи с Рейни на душе остался горький осадок.

Машина плавно остановилась у ее дома с коричневым навесом, под которым по недавно выложенному плитками тротуару быстро двигались пешеходы в шапках и теплых пальто. Даже издали было видно, что им не терпится поскорее добраться до своих теплых квартир. Ивон с соседями не познакомилась. Жители в этом районе были не очень общительные. Здесь все только что отремонтировали, однако бездомные, пьянчуги и наркоманы укладывались на ночлег в дверных проходах или в фасонных деревянных кадках с высаженными молодыми деревцами. Соседи не имели привычки здороваться друг с другом.

Ивон потянулась открыть дверцу, но задержалась, бросив взгляд на Робби.

– Знаешь, что такое свеча Ярцайт? – спросил он.

– Нет.

– Ее зажигают евреи в память кого-нибудь из родственников. Матери. Брата. Каждый год зажигают свечу. В годовщину смерти. Очень печальная церемония. Свеча горит двадцать четыре часа до тех пор, пока не растает. Бывало, проснешься среди ночи, а эта штуковина, единственный огонек в доме, мерцает и мерцает. Мама всегда зажигала свечу по своей сестре. Помню, перед ее инфарктом я встал рано утром, еще было темно, и вышел в кухню. Сел и стал смотреть долго-долго. Свеча на моих глазах уменьшалась, время от времени ярко вспыхивала и становилась ниже. И я неожиданно сказал себе: да ведь это же Рейни. Вот так и она сейчас тает, плавится, как эта одинокая грустная свеча, пока не исчезнет совсем. Это Рейни.