Текст книги "Игра"

Автор книги: Скотт Кершоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

23
Второй игрок

– Крейг, хорош. Хватит морочить мне голову, – снова стучит Бретт, на этот раз забарабанив сильнее. – Я не играю. Я играть отказываюсь, так что просто открой эту чертову дверь!

Он ждет, но ничего не происходит. Крошечная его часть испытывает облегчение, потому что глубоко внутри него таится трусость. Здесь нужно действовать деликатно, а деликатность – никогда не была коньком Крейга.

Стоя в узком мрачном коридоре, Бретт прислушивается, улавливая тихое невнятное бормотание телевизоров из соседних квартир. Отбойный молоток на улице. Плач младенца и латиноамериканская музыка, бухающая откуда-то сверху. Совсем близко сосед зашелся в хриплом тяжелом кашле. Говорят, заболеваемость астмой в Мотт Хейвене – юго-западной части Бронкса – растет из-за мусорного полигона на берегу реки и эстакаде у моста на Уиллис-авеню. Это район, построенный вокруг мясных рынков и металлургических производств. В таком месте, как это, ожидаешь, что Крейг найдет работу без труда, но в любом закоулке «яблока» за работу приходится бороться, и при всей своей браваде Крейг часто нуждается в руке помощи не меньше других.

Бретт слышит все эти звуки – яркую симфонию Бронкса – но не слышит Крейга.

Он прижимается лбом к двери, раскрасневшейся кожей к прохладе потрескавшейся краски и говорит:

– Ладно, мужик, ты меня раскусил. Не помню, что случилось после хоккея, я был чертовски пьян, но, должно быть, я сильно облажался. Признаю. Я пытался спровоцировать тебя и, наверное, зашел слишком далеко. Я просто слегка подшутил над тобой, и теперь ты делаешь то же самое со мной, правильно?

Неправильно. Эта мысль настолько явственно звучит в голове Бретта, что на долю секунды ему кажется, что он в самом деле слышит ее через дверь.

Неправильно, потому что это не пранк, и ты знаешь это. Ты знаешь Крейга. Ты знаком с ним почти всю свою жизнь.

А вот это правда. И за все это время Крейг ни разу не избегал стычек. Крейг никогда не плел интриг. Напротив, сжав кулаки, он бросался разбираться со своими проблемами, не позволяя себе такой роскоши, как рациональное мышление.

Положа руку на сердце, может ли Бретт представить себе Крейга, который изображает рану на голове кетчупом торговой марки известного супермаркета, заклеивает себе рот изолентой и привязывает сам себя к обшарпанному стулу, перед камерой, установленной на таймер?

Нет, такого Бретт не может представить. Сама мысль об этом смехотворна, впрочем, как и мысль о том, что его друг в самом деле, как тот обреченный коп из «Бешеных псов», привязан к какому-то стулу и одет только в джерси «Рейнджерс» и трусы.

Да, фотография есть, она в телефоне Бретта, но это почти ничего не значит. Не в эпоху фотошопа. Есть сообщение, которое следует обдумать. Человеку, которого ты любишь больше всего на свете, грозит опасность. Если бы это было так, то – боже упаси! – на фото должна была бы быть Келли.

Это была бы Келли.

Правильно?

Бретт продолжает мысленно собирать воедино повествование, ту самую отвратительную историю, которая уже два дня не дает ему покоя, а собственное воображение заполняет пьяные пробелы. Субботний вечер в «Мэдисон Сквер Гарден», они вдвоем на верхнем ряду, или в соседнем баре после финального свистка. А может, они просто завернули в подворотню, чтобы отлить на морозе. Это не важно. Важно только то, что разговор начался и стал неловким. Бретт, будучи в стельку, становился неадекватным, и все закончилось тем, что Крейг надрал ему задницу. Такое случалось и прежде. Ладно, в предыдущий раз они были подростками, мальчишками, которые пытались перепить весь мир, и после того случая Крейг всегда сдерживал свои кулаки, однако это могло произойти еще раз. Текила из каждого вытаскивает на свет самые неприглядные человеческие качества.

И тут Бретт начинает что-то вспоминать, слова, всплывшие из той черной дыры в памяти, слова, выплюнутые с таким отвращением, что голос его друга становится почти неузнаваем.

– Ах ты, змея! Ты мерзкая гребаная змея! Ты грязный, лживый, мелкий…

– Хватит! – Застыв в коридоре, Бретт весь сжимается от охватившего смертельного стыда. На этом воспоминание обрывается – если это действительно воспоминание, и этого достаточно, чтобы утвердиться в своих худших опасениях. Крейг не захотел видеть его после такого предательства, не захотел в понедельник переступать порог одного с ним здания, из-за чего останется без работы.

Значит, это и есть наказание для Бретта. Вымогательство – просто и понятно.

– Не делай этого! – умоляет Бретт. – Все должно было быть по-другому. Это была всего лишь тупая шутка, не более. Я тебя разыграл. Разыграл по-дурацки…

Игра. Не закончив последнее предложение, он достает телефон и еще раз просматривает последнее сообщение. Ему сказано купить телефон. Одноразовый телефон. Что-то сделать на сайте. Полчаса, отведенные на это, истекут через три минуты.

– Ну и что будет дальше? – спрашивает он у двери, убирая телефон обратно в карман. – Насколько далеко ты готов зайти? Начнешь присылать мне свои отрубленные пальцы ног? Отвечай!

Он совершает машинальное движение, нечто такое до смешного простое, что до этого момента ему даже в голову не приходило попробовать. Впервые с тех пор, как старый чудак внизу впустил его в подьезд, Бретт нажимает на ручку входной двери Крейга, и она легко поддается.

Он наблюдает, как дверь открывается внутрь, двигаясь с жуткой бесшумной грацией, как будто сломаны петли. Это уносит Бретта к воспоминаниям из детства, в дом с привидениями на ярмарке.

– Крейг? – зовет он, потому что так принято, когда заходишь в дом, а не потому, что ожидает ответа. Он и не надеется на ответ, потому что теперь видит, что дверной косяк поврежден. Стальная пластина замка погнута и болтается на одном винте. Деревяшка под ней, та часть косяка, в которой держались винты, треснула и раскололась. В дверь ударили чем-то тяжелым, выломав замок. В темноте коридора он не мог этого разглядеть, но теперь, когда дверь открылась, – а внутри включены все светильники, несмотря на ранний час, Бретт замечает на деревянном полотне одинокий отпечаток ботинка.

На какое-то мгновение возникает непреодолимое желание сбежать, но он берет себя в руки и делает шаг вперед, в квартиру, все сильнее чувствуя внутри стылую пустоту. Он не закрывает дверь – не хочет оказаться в ловушке, что просто нелепо, потому что он вообще не верит в это все. Ведь так?

Квартира Крейга такая же, какой он ее помнит. Не совсем дно, но тем не менее холостяцкая берлога. Запах стоит, как в пещере, где разлили каплю «Брюта»[14] 14
  Одеколон (прим. перевод.).


[Закрыть]. Это среда обитания взрослого мужчины с интересами подростка, такие, как правило, не способны на длительные отношения, и здесь царит такой бардак, какой Бретт ни за что не потерпел бы в своем доме. Открытая коробка из-под пиццы, полная корок, пустые контейнеры Dunkin’ Donuts. Ни рамок с фотографиями на стенах, ни безделушек, ни памятных вещей. Только банки из-под пива на кофейном столике, рядом – без шуток – бутылка лосьона, рулон неиспользованных кухонных полотенец и несколько порнографических журналов.

От этого зрелища Бретту становится не по себе, а щеки начинают гореть. Неужели люди до сих пор покупают порножурналы? Он решается бросить взгляд на обложку лежащего ближе к нему – того, что не открыт на развороте. The Girls of Penthouse, сентябрь/октябрь 1999. Да это к тому же старые фавориты.

И Крейг думает, что Бретт должен в это поверить? Что дверь распахивается, он сидит тут со спущенными до лодыжек штанами и дрочит на журнальчик, хранившийся у него двадцать лет, который купил, пока Бретт был в колледже. Первоначальное смущение Бретта трансформируется в жалость, но это по-прежнему не укладывается у него в голове. Это все слишком… почему-то слишком неправильно. Как будто декорации. А это что, кровь на спинке дивана? Конечно, кровь, около дюжины идеальных капель размером с пенни. Он качает головой. Ни за что. Не куплюсь.

Бретт испуганно вздрагивает от вибрации в кармане пальто. Еще одно сообщение, на этот раз короткое:

«ВРЕМЯ ВЫШЛО.

ПРОДОЛЖАТЬ?»

Он качает головой, убирая телефон в карман.

Если быть беспристрастным, он понимает концепцию отрицания. Даже где-то глубоко внутри осознает, что как раз сейчас может это испытывать. Возможно, так и есть. Он оценивает ситуацию критически, но это, безусловно, лучше, чем впадать в истерику. Быть скептиком куда безопаснее, чем доверчивым. Он усвоил это еще со школы.

Итак, что же здесь произошло? Застать мужика со спущенными штанами – значит позволить злоумышленнику получить преимущество, но дальше что? Неужели Бретт должен поверить, что они – кто бы эти они ни были – ударили Крейга по затылку пистолетом, как делают в кино, а затем спустили на лифте и затащили более девяноста килограмм бессознательной туши в багажник какой-нибудь машины? А может, они вывели Крейга из здания под дулом пистолета или старого банана в кармане пальто? Хоть мы и в Бронксе, но такой подвиг представляется довольно сомнительным, учитывая, что находится напротив этого здания…

Бретт обходит диван, игнорируя кетчуп – кровь, это кровь, когда же ты очнешься и втемяшишь это в свою тупую башку, – и выглядывает в окно четвертого этажа. Сразу напротив, на углу Александр-авеню, расположен нью-йоркский 40-й полицейский участок. Бретт видит синюю униформу собравшихся на ступеньках. И днем и ночью полицейские машины стоят на отведенных местах по обеим сторонам дороги, включая места возле входа в это здание.

– Я не вчера родился, – произносит Бретт. – Крейг, ты серьезно думаешь, что можешь шантажировать меня? Подумай еще раз. – Он открывает окно. Холодный воздух, ворвавшись внутрь, выветривает остатки одеколона и еле слышный запах попкорна от старых нестиранных вещей, и квартира наполняется шумом оживленной улицы и непрекращающимся грохотом отбойного молотка.

Бретт высовывается в окно, над его привычной застенчивостью берет верх нечто, близкое к помешательству, и, сложив ладони рупором, он кричит:

– Эй! Эй! Офицеры! Сюда!

Внизу на ступеньках стоят трое полицейских. Они травят анекдоты, смеются и не слышат его. Звук молотка совершенно заглушает его голос. Бретт хмурится, оглядывая дорогу в обоих направлениях, но не может понять, откуда доносится шум. Скорее всего, это какая-то частная компания, решает он, потому что уверен – департамент транспорта не работает в федеральные праздники.

Единственный человек, который, кажется, заметил его, это татуированный наркоман с осветленными волосами, как у Слим Шейди. Он остановился, разговаривая по телефону на тротуаре у обочины, и уставился вверх на мужчину, торчащего в окне. Бретт с раздражением пробует еще раз:

– Офицеры, эй! У нас здесь проблема! Вы слышите меня?

Они не слышат. Он еще пару раз зовет, а потом, стиснув зубы, захлопывает окно.

– Не беспокойся, – говорит он квартире, – я просто спущусь вниз и приведу их. Это твой последний шанс положить этому конец. И что ты будешь делать?

Он целую минуту или две ждет, как будто Крейг может выскочить с ухмылкой и поднятыми вверх руками: «Ладно, Бретт, ты меня раскусил! Я все это время был в шкафу. Понял? Подшутил над тобой, ха-ха-ха!» – и вылетает из квартиры.

В лифте карман начинает вибрировать, но звонок почти сразу же прерывается, когда раздвижные двери смыкаются и сигнал пропадает. Бретт достает телефон, отмечая, что это был видеозвонок со скрытого номера.

Теперь, когда его блеф раскрыт, Крейг понял. Бретт с самого начала был прав. Хотелось бы ему испытывать самодовольство, но он лишь чувствует, как свалилась гора с плеч. Что за дурацкая игра! Кто-нибудь мог пострадать.

Как только он выходит на первом этаже, телефон в руке снова вибрирует. Еще один видеозвонок. В этот раз он отвечает, хоть и прижимает большой палец к фронтальной камере, чтобы с его стороны было видно только темноту; терпеть не может неудачные ракурсы на этих штуковинах, и сейчас у него нет настроения. Не хочет, чтобы Крейг увидел, как сильно напугал его.

Соединение установилось, а потом начинается прямая трансляция.

В один момент пустой вестибюль вокруг Бретта, остальная часть многоквартирного дома и вместе с ними весь Нью-Йорк словно затихают. Наконец смолкает отбойный молоток на улице. На экране Крейг – тут он оказался прав, но Крейг по-прежнему привязан к стулу, как и на предыдущей фотографии, на нем все та же хоккейная майка, белье и серебристый скотч.

Кровь на его лице сейчас темнее. Взгляд уставший, но сердитый. Звук на другом конце выключен, только видео, и почему-то от этого вдвойне тревожно.

Телефон, ведущий съемку, мечется с включенным на полную фонариком, выхватывая мокрое пятно на боксерах Крейга и запястья, привязанные двойными стяжками к подлокотникам кресла. Видимо, сигнал слабый, потому что картинка постоянно тормозит, как будто может выключиться в любую секунду.

На фотографии Бретт не обратил особого внимания на кресло, но сейчас, когда камера перемещается вокруг него, он замечает, что оно обтянуто темной кожей. У него механические подножки, к которым пристегнуты и лодыжки Крейга. Возможно, старинное кресло дантиста или подобное тем, что можно встретить в винтажных барбершопах, очень тяжелое. На мгновение свет выхватывает зеленую паутину медных труб на задней стене, как в подвале или котельной. Очень похоже на «Кошмар на улице Вязов».

– Крейг? – кричит Бретт, не надеясь, что его услышат, но в ответ глаза Крейга выпучиваются, а губы под скотчем начинают бешено шевелиться. Зрелище ужасающее. Оператор делает шаг назад, чтобы Бретту была видна вся сцена целиком.

В темноте позади Крейга что-то движется.

Это голова, она поднимается за спинкой кресла, нависая над ничего не подозревающим пленником, и с этим лицом что-то жутко неправильно. Оно все в черных швах и изогнутом металле, как у монстра Франкештейна, и Бретту приходится сдержать вскрик.

Но это не лицо, не совсем лицо. Это маска из мягких кожаных ремней, которые обернуты вокруг черепа на подбородке и на лбу, и все это скреплено толстым хирургическим швом. Поперек лица – сетка из проволоки, как в каком-нибудь фильме ужасов про Средневековье. Разглядеть лицо в сетке практически невозможно. Сначала в свете фонаря видны только белки глаз. Затем зубы, обнаженные в оскале с черными провалами.

Это маска катчера, доходит до Бретта, такую использовали пятьдесят или шестьдесят лет назад. Обычное дело в бейсболе. Обычная часть – игры – спорта.

– Крейг! – кричит Бретт, не обращая внимания на окружающие квартиры. – Крейг! Сзади!

Конечно, это бесполезно. Крейг ни черта не сможет с этим поделать.

В поле зрения появляются руки нового персонажа, руки в перчатках, которые кладут что-то на торс Крейга. Это лист бумаги с корявыми буквами, написанными от руки черным маркером:

«НИКАКИХ КОПОВ»

«НИКАКОГО МОШЕННИЧЕСТВА»

«СЫГРАЙ В ИГРУ»

Как будто отстраненно Бретт чувствует, как сжимается желудок. Первый порыв – все равно рвануть в полицию. Они в двадцати шагах на улице. У него бы получилось. Фронтальная камера все еще закрыта. Копы смогут посмотреть на это и принять меры.

Затем из-за спинки кресла появляется бита, и Бретт не может сдвинуться с места.

Это «Луисвилл Слаггер». Ясень или клен, кувалда из арсенала отбивалы. Парень в маске катчера, глупо, свирепо оскалившись, закидывает биту на плечо, готовясь к первому удару.

Крейг продолжает смотреть в камеру, у него перед глазами только слепящий свет.

Крейг похож на сбитое на дороге животное. Он не понимает, что его ждет.

24
Третий игрок

Сара располагает почтовым индексом, и на таймере осталось меньше трех часов, чтобы до него добраться.

В пять часов она должна быть в месте, расположенном в часе езды от Солфорда. Это место пугает ее, оно – как видение из худших ее кошмаров, атмосфера которого пробуждает глубинные страхи любого родителя, и в особенности тех, кто живет на северо-западе Англии.

Вересковые пустоши.

Точнее, предместье Сэдлворт-Мур, эта безбрежная призрачная панорама болота с диким вереском и исчезнувшими убитыми детьми. Похититель не случайно выбрал это место. Его посыл ясен, предупреждение очевидно, и Сара не хочет и близко подпускать туда Арчи.

Вот почему она во весь опор мчится на своем видавшем виды Nissan Qashqai по пригородному шоссе, управляя машиной как Круэлла, наезжая на бордюры на каждом крутом повороте; несколько минут назад она процарапала вдоль всей длины бок припаркованного фургона, отломав себе зеркало, отчего Арчи, сидящий в бустере, вскрикнул, а она даже не притормозила, чтобы оценить ущерб. Она держит путь в единственное место, куда может податься в такие минуты смятения и отчаяния. Она едет к своей маме.

Из заляпанного подстаканника возле нее торчит старый телефон, обнаруженный ею в коробке из-под обуви, полной устаревших гаджетов, которые она уже лет десять как собиралась продать, и все они теперь ничего не стоят. На экране таймер – белые цифры на черном фоне, которые время от времени мерцают. Должно быть, что-то загрузилось само – она слышала, это называется «вредоносное ПО», – выглядит как глюк.

Нил так и не отвечает на ее звонки, и это бесит, беспокоит и кажется совершенно ненормальным. Разве это не тот самый экстренный случай, для которого телефон всегда носишь с собой? Однако как бы это ни было парадоксально, она еще и испытывает облегчение. Или что-то близкое к нему. Когда Нил узнает, то будет вне себя от бешенства. Горе сделает его непредсказуемым. Он не станет слушать и следовать правилам, и это может спровоцировать похитителя на шаг, который не входил в его первоначальный план.

А вообще, что это за план? Почему это произошло? Сара начала верить или просто надеялась на то, что все дело в ее выигрыше. Каким-то образом кто-то узнал о деньгах. Это мог быть сотрудник компании бинго, у которого есть доступ к файлам клиентов, или одна из ее онлайн-подруг. В конце концов, она никогда не видела Джилл, Мэнди, Сью, Мо или Джен. Она, конечно, никогда не рассказывала им о своих выигрышах, разве что когда-то случайно похвасталась, но кто поручится, что Мэнди из Барнсли на самом деле не двадцатилетняя мошенница, задумавшая многоходовую аферу? Или Сью в действительности может оказаться шестидесятилетней женщиной из Вулверхэмптон, которая зарабатывает на жизнь вымогательством. Может, четырехзначной суммы и недостаточно, чтобы толкнуть обычного человека на похищение, но профессиональному преступнику за полдня работы это может представляться разумной ценой. Главное – поддерживать диалог и следовать правилам. Ханна не пострадала – по крайней мере, по фотографии этого не скажешь, – и нет причин, по которым ей могут навредить.

Дюк мертв.

Вопль, полный печали и скорби, в глубине души продолжает напоминать Саре об этом, потому что в суматохе с исчезновением дочери у нее не было времени оплакать своего ласкового любящего пса. Щенка, который был ее ребенком, когда она думала, что никогда не сможет иметь детей. Он был членом ее семьи, а кто-то зарезал его.

Им следовало просто постучать в дверь и попросить, и Сара с радостью отдала бы все до пенни, чтобы только спасти ему жизнь и не допустить такого.

Есть вероятность что Нил, обеспокоенный пропущенными звонками, уже мчится к пустому дому и убитой собаке. И что дальше?

Сара понятия не имеет. Она делает по одному шагу за один раз и начинает с того, что отвозит Арчи к родной бабушке. И когда Сара возьмет под контроль дыхание и сможет держать себя в руках, по крайней мере, для пары связных предложений, она позвонит маме, чтобы рассказать ей ужасную полуправду, на которую решилась.