Текст книги "Дочь олигарха"
Автор книги: Скарлетт Томас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Скарлетт Томас
Дочь олигарха
Посвящаю эту книгу всем своим родным
и в особенности – памяти моей тети,
Инес Треллер
© Scarlett Thomas, 2019
© И. Филиппова, перевод с английского, 2020
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2020
© ООО “Издательство Аст”, 2020
Издательство CORPUS ®
Учебный год давно начался, она прибывает с двухнедельным опозданием – и к тому же в класс, в котором все учатся вместе уже четыре года. Дождливым вечером ее самолет идет на посадку, и, пока остальные пассажиры закрывают глаза на время турбулентности, она прижимает лицо к круглому окошку и видит внизу Лондон. Лондон! Раздутые варикозные вены города пульсируют изнутри особым денежным свечением. Она турбулентности не боится, потому что отец ни за что не позволил бы, чтобы с ней что-нибудь случилось: он все понимает про свечение и, кроме того, всемогущ.
Водитель такси, везущего ее на Кингс-Кросс, мужчина в бейсболке, с морщинистым лицом и низким приятным голосом, внезапно решает с ней заговорить. Они едут по подземному туннелю, и кажется, что это будет длиться вечно, но вдруг – раз, и движение прекращается. Все машины встали. Дорога безнадежно забита. У города атеросклероз. Того и гляди сердце не выдержит. Того и гляди…
– Ну-у, у меня есть Крушитель Зомбаков, – низким голосом, растягивая слова, произносит водитель. – Это такой большой нож, типа мачете, только с зубчатым лезвием. У меня он сейчас с собой, могу показать, если хотите.
Ее охватывает состояние “fight-or-flight”[1]1
Реакция “Бей или беги” – состояние, возникающее в организме в момент опасности, когда надпочечные железы выделяют гормоны адреналин и норадреналин, способствующие мгновенной подготовке мышц к повышенной активности и мобилизации для устранения угрозы.
[Закрыть], или как там это называют на английском – гормональная штука, от которой можно разжиреть, если никак на нее не реагировать, – но вспышка в голове длится не дольше секунды и тут же с шипением гаснет, как спичка под дождем. Он же не мог в самом деле сказать такое? Хотя, возможно, умереть ненастной темной ночью в Лондоне – это было бы любопытно. Оперативно. Не пришлось бы терять девственность, учиться пользоваться щипцами для закручивания ресниц и возвращаться на родину. И все-таки она слегка наклоняется вперед. Ухитряется выбросить в кровь еще несколько гормончиков. На следующем светофоре можно будет…
– Но имейте в виду: я никого не хочу убивать. Я совсем не для того ношу с собой нож. Нет, понятно, что многие убивать не планируют и все равно убивают, ну, просто потому что, когда у тебя есть нож, очень трудно удержаться, и…
Да, пожалуй, можно будет выпрыгнуть. Двери, наверное, заперты, да? Но это только от незваных гостей снаружи. А изнутри можно выбраться в любой момент, как в том кино. Только вот как быть с огромным чемоданом? Тут, похоже, даже тротуара нет. Как же перебраться через ограждение? Неужели люди вот так и погибают – беспокоясь об идиотских мелочах?
– Важно понимать, что девяносто процентов молодых людей, ведущих подобный образ жизни, выросли в семьях без отца.
Что? А, ну да. Понятно. Это не водитель, это радио. Программа про ношение холодного оружия и связанные с этим преступления – как раз из-за всего этого мать не хотела ее сюда отпускать. Невостребованные гормоны кружатся где-то внутри подобно облетевшим цветочным лепесткам и падают в таинственную мглу – туда же, куда упала диетическая кола, выпитая в самолете, и половинка лимона, и веганская шоколадная конфета с соленой карамелью, за которую она теперь себя ненавидит, хотя и съела из коробки всего одну штуку, а остальное выбросила.
В поезде, двигающемся в северном направлении, она беспокоится, что ее изнасилует небритый мужик, сидящий напротив. Что он вообще делает в вагоне первого класса? Она пьет большой американо, который купила на Кингс-Кросс в киоске “Английский кофе” прямо на платформе. Когда он встает, чтобы сходить в буфет, она выдергивает из головы длинный темно-медовый волос и кладет на крышку стакана – если мужик захочет отхлебнуть ее кофе, пока она пойдет в туалет, она об этом узнает. Однако, когда она возвращается, стакана вообще нет, и сотрудник в железнодорожной форме тащится по проходу с большим мешком, набитым не деньгами.
Ее зовут Наталья, а дома называют Наташей, говорит она. Как в “Войне и мире”. По-английски это, видимо, Таш. У нее толстые ляжки. Французская девочка из их спальни, Тиффани, показывает: если встать прямо и сжать ноги, должно получиться три ромба: один между щиколотками и икрами, второй – между икрами и коленями, и третий – между ляжками. Бóльшую часть слов она произносит на французском, но, похоже, тут никто не против. Ляжкам ни в коем случае нельзя соприкасаться друг с другом, даже если ты такая уж родилась. Все пробуют встать, как показывает Тиффани, кроме Бьянки – она тощая до абсурда, и у нее этих ромбов между ногами даже больше, чем надо. У Таш пропорции правильные, но ляжки все равно ужасно толстые. Правда, не такие толстые, как у Рейчел. Рейчел – огромная, с пышными формами, огромным римским носом и темными усами, которые ей приходится удалять с помощью воска. А еще есть Лисса, она вся как-то лоснится, как будто ее вымазали сливочным маслом.
Наташа пока не освоилась в школе – просторном загородном доме с чердаками, башенками и привидениями. Он стоит на краю деревни, где есть церковь, магазин и телефонная будка, превращенная в миниатюрную библиотеку с книжками, от которых пахнет мочой пьяных мальчиков. Призрак центральной школьной лестницы – Белая Дама, там висит ее портрет. Вайфай для учениц включают всего на час в день – с шести до семи. Как вообще можно что-нибудь сделать за один час вайфая? Девочки пишут письма заранее, офф-лайн, и ровно в шесть дружно жмут на кнопку “отправить” – от такой перегрузки вайфай часто отрубается, и тогда в этот день уже никакого интернета ни для кого.
Они – воспитанницы интерната, пленницы – наверное, последние люди в этой стране, кто до сих пор пользуется электронной почтой, но у них нет выбора. После бешеной массовой отправки писем остаток часа они загружают музыку и как сумасшедшие просматривают видео. В инстаграм и снапчат без вайфая не войдешь, а ведь у каждой есть две-три любимых знаменитости, чьи посты и сторис пропускать ни в коем случае нельзя, и для того, чтобы следить за их жизнью, одного часа доступа в день непростительно мало. Ютьюб девочкам запрещен, они для него слишком хороши. Загружать свои фото и видео им тоже не разрешается, потому что вся их жизнь – большой секрет в блестящем фантике. До них доходят новости о современных компьютерных платформах и телефонных приложениях, но что им до того, ведь они заперты в этом странном месте с деревянными панелями, тяжелыми шторами, опасными коврами с кисточками, запахами тела и прыщами. Зачем тебе групповой чат, когда вы все – и без того группа, которая чатится в реале вообще круглые сутки, даже ночью, лежа в постели?
Дэниель живет в поселке. Вечера она проводит в общей комнате девятого класса – одним глазом общается в том самом групповом чате в реале, а другим – создает капсульные коллекции гардероба на “Пинтерест” – одежду для отпуска в Абу-Даби и Кении, куда она никогда не поедет. Домой уходит засветло. Сегодня, сидя в нехорошем углу общей комнаты, рядом с CD-проигрывателем и старыми пуфиками с застарелыми пятнами от менструаций, Лисса ухитряется нарыть в интернете немного застарелой эротики, несмотря на возрастные ограничения поисковика. Почему-то через препоны цензуры удается прорваться только изображениям толстозадых женщин с огромными черными кустами на лобке – Доня говорит, что, рассматривая такие картинки, все они неизбежно станут лесбиянками, а значит, будут носить жуткие ботинки со шнурками и водить машину. Пенисов нет, а вот сисек – пожалуйста, сколько угодно. Странные животы, на треть состоящие из жира. А сзади почему-то маячат полупрозрачные скелеты. И еще диванчики такие для падения в обморок – оттоманки. Бьянка сама похожа на такой полупрозрачный скелет. Склоняется, как промокшая бумажная соломинка для коктейля, вбивает что-то в айпэде Лиссы – и та-дам! – вот они, члены, правда, один скорее похож на морковку, а другой принадлежит мальчишке, которому на вид не больше двенадцати. К тому же это рисунки, а не фотографии. Вообще гравюры, господи.
Тиффани достает конфету “Шипучий взрыв”, которую называет “палка-макалка”. Съедает порошок, в который полагается обмакивать лакричную палочку, а саму палочку прячет в постель Дони. Лисса стоит перед зеркалом и пытается с помощью ватного шарика удалить хоть часть жира со лба. Она шепотом рассказывает Таш, что Бьянка тайно вступила в группу “Про-Ана”[2]2
“Про-Ана” – движение, пропагандирующее нездоровую страсть к похуданию. Ана – вымышленный персонаж, она испытывает отвращение к еде и к людям, которые “жрут”, то есть попросту по-человечески питаются.
[Закрыть] в вотсаппе: теперь она целыми днями не вылезает из туалета, и там ее рвет, вот почему у нее так воняет изо рта. Лисса говорит еще, что Бьянка не каждый день ходит по большому. За окном – темно и тихо, так темно и тихо бывает только осенью в английских деревнях, когда неспешно, кружась и шурша, один за другим опускаются на землю листья, последние осы высасывают нутро последних слив, и там, за сумраком, скрываются неведомые тайны…
Две их спальни расположены рядом, отдельно от остальных, в одной из старых башен. В обеих скошенный потолок и лакированные деревянные шкафы с маленькими медными ключиками. Тиффани, Лисса и Наташа спят в одной комнате, Доня, Рейчел и Бьянка – в другой. Их будто нарочно поселили здесь, чтобы они понимали, что отличаются от остальных, и чтобы испортились тут без присмотра. Но ведь, с другой стороны, то, что хранят в темном укромном месте, портиться вроде не должно? У яблок так, и у картошки, а картошка, по версии Тиффани, это “земляное яблоко”.
До отбоя Рейчел успевает принять ванну и предлагает Наташе воду, в которой мылась. У них тут что, так принято? Может, надо согласиться просто из вежливости? Но она так никогда не делает. Она вообще решила, что больше не будет вежливой. И потом, только представьте себе, что там может быть – в чужой воде. Волосы с лобка. Микробы. Обрывки темных усов. Фу, гадость.
– Нет, спасибо, – говорит она.
Рейчел улыбается. Наташа прошла тест. В верхнем ящике Дониного шкафа Тиффани прячет пачку “Мальборо лайт”, заграничных, без фотографий черных легких и отвалившихся пальцев на ногах. Таш не хочет пойти с ними завтра в лес? Да, хочет. В лесу сыро, всюду мох, лес такой английский-английский, просто fucking English. Но дым напоминает Наташе об отце – и о родине. Дым на вкус – точь-в-точь как отцовский запах. В памяти всплывает его одеколон, морок его больших машин с кожаными сиденьями и то, как он любит Наташу, сильнее, чем любил ее мать или свою последнюю жену. Он любит ее сильнее, потому что она – плоть от плоти его и никогда его не предаст. Потому что она – новая. А еще потому что она стройнее.
На лошадях катаются утром в воскресенье, после церкви. Едва различимые девочки в зеленых фетровых накидках, взгляды деревенских жителей, исполненные ненависти. Наташа переодевается в спальне, и в светлых бриджах для верховой езды ее ляжки похожи на ветчину, победившую на фермерском конкурсе. Чтобы на них взглянуть, приходится забраться с ногами на узкую кровать и посмотреться в зеркало в деревянной раме, висящее на стене. В нем видно, как на ляжках колышется жир. Она никогда раньше не видела, чтобы он так колыхался. Таш стройнее матери, а жир на ляжках все равно колышется. Может, это оттого, что она стоит на кровати? Но в здешнем тусклом свете, насыщенном древней пылью и историей, все выглядит странно – не так, как дома.
Стойла тут тоже другие. Лошадиный запах тот же, но всю работу выполняют румяные деревенские девчонки, которые работают за то, чтобы бесплатно покататься в конце дня. Они без конца говорят про богатых девок, у которых есть собственные лошади, а они на них не катаются. На школьниц смотрят озадаченно и с сочувствием. Во-первых, потому что те хоть и богачки, а своих лошадей не имеют. Вынуждены приходить сюда и кататься на старой Минуте, капризном Счастливчике или нервном Пабло с его безумными глазами. К тому же кататься им можно всего раз в неделю! И им тут ничего не разрешают, даже запрягать лошадей не дают.
Таш достается Пабло. Может, кто-то хотел над ней подшутить, но для нее это не проблема. Наташа умеет разговаривать с животными так, чтобы только они одни ее слышали. Пабло она говорит что-то вроде: Я знаю, каково тебе, ведь когда-то ты очень дорого стоил, а теперь немного двинулся, и никому больше нет до тебя дела – ну, разве что этим девахам с их уродскими шмотками и жирными мамашами. Пабло понимает, что они с ней похожи и что, возможно, ее тоже отправили сюда на верную гибель, поэтому везет ее неспешно – так, как не стал бы везти никого другого, – все впечатлены, но Таш лишь пожимает плечами. Она тщетно пытается понять, почему ее отослали сюда, в это унылое, забытое богом место. После катания их ждут дешевое жидкое какао и деревенские мальчики – ну конечно, деревенские мальчики тут повсюду. Просто их никто не видит.
В понедельник все садятся на новую диету. Это Лисса придумала.
Диета такая: цельнозерновой хлеб и маргарин “Сэндвич спред” – больше ничего. Никакого масла. Овощи разрешаются, а фрукты – нет. Картошку – тоже нельзя. Наташа никогда раньше не ела “Сэндвич спред”. Он английский и мерзкий, похож на застывшую блевотину. В обед девочки просят, чтобы им положили только овощей, старая кухарка миссис Куку закатывает глаза и смеется, а на ужин оставляет им по дополнительному куску пирога с патокой, и они к тому времени уже готовы его съесть – все, кроме Бьянки, та крошит свой пирог птицам.
Поздним вечером, когда рассказаны все новости про деревенских мальчиков, девочки занимаются разным секретным. После отбоя, когда гасят свет, деревенские мальчики слоняются под окнами подобно диким зверям: принюхиваются, изнывают от желания. Интересно, по кому они пускают слюни? Уж точно не по Рейчел, у которой волосы на лобке бесстыдно разрослись вниз до самых бедер и вверх до пупка. И уж не по Лиссе, которой даже всеми ватными шариками мира не стереть жир со лба и переносицы. И не по Доне – у нее подмышки пахнут потрохами. Вот Тиффани – да. Деревенские мальчики, наверное, убили бы друг друга за Тиффани с ее французской грудью второго размера и блестящими волосами. Может, вот почему, когда все засыпают, мальчики по-волчьи воют под окнами, может, все из-за Тиффани, а может, теперь часть шума предназначается и Наташе – необыкновенно чистой, с волосами цвета темного меда, с прозрачными голубыми глазами. И с талантом к верховой езде.
Бьянке плевать на деревенских мальчиков, поэтому, когда все засыпают, она выскальзывает из общежития через дверь, которой когда-то пользовались слуги, и долго прыгает в лунном свете, разводя руки и ноги в стороны, и парашютики одуванчиков наматывают ведьмины круги у нее в голове.
Белую Даму зовут принцесса Августа. Ее портреты тут повсюду. Самый большой – напротив главной лестницы: спускаешься, и принцесса смотрит прямо на тебя. Она изображена в развевающемся белом платье и с тюрбаном на голове, а между коленей у нее зажата арфа, уткнувшаяся сияющей головкой грифа красавице в правую грудь. Платье делает фигуру принцессы неохватной. На ногах у нее отчего-то сандалии, и сидит она у огромной греческой колонны, не самым выгодным образом оттеняющей лицо. Зато в бледном отблеске камня выигрывает замысловатое черное украшение, приколотое к тюрбану. Оно словно втягивает весь свет в себя, поглощает его – намекает: больше его никто никогда не увидит.
Таш обнаруживает Бьянку на нижней ступеньке главной лестницы: девушка стоит и не мигая смотрит на другой портрет принцессы Августы, размером поменьше. На этой картине принцессе лет пятнадцать, и она здесь будто героиня прерафаэлитов: нимб волос цвета физалисов, гранатовые губы. Удивительное украшение снова тут: на этот раз – на шейной повязке. Кожа у девушки гладкая и сильно напудренная, совсем как белоснежная пастила. Лифчика на ней нет. Наташа вдруг понимает, что у Бьянки волосы лежат точно таким же нимбом, она хочет с ней заговорить, но Бьянка ускользает, садится за рояль и начинает играть Шопена.
Темные глаза на картине – как сверкающие косточки китайской сливы. Они будто говорят: “Заставь меня”. Вызывающие глаза, опасные, особенно для пятнадцатилетней. Бросают: “Ну же, давай. Сделай это”. И украшение все так же сверкает.
Они рассказывают друг другу – в те редкие вечера, когда деревенских мальчиков за окнами нет, – такую историю: первого владельца этого дома звали сэр Брент Спенсер. У него были высокие скулы, белоснежная борода и соловей в бирюзовой клетке. Владелец дома полюбил принцессу Августу, но, поскольку он был незнатного происхождения, пожениться они не могли. Тогда они стали жить вместе в грехе, и он умер, сжимая в руке простой серебряный медальон с ее портретом, а она вскоре утонула в озере за овечьим пастбищем. Саму ее давно, за несколько лет до этой истории, обесчестил султан – тот самый, который подарил ей черный бриллиант, но сэру Бренту Спенсеру это было неважно.
Интересно, когда она тонула, волосы у нее выглядели так же, как на картине? А глаза? А медальон в воде окислился и со временем стал таким же бирюзовым, как птичья клетка, и в конце концов рассыпался в пыль?
Таш хочет спросить дорогу, но глаза у Бьянки закрыты, тонкое измученное тело изогнуто и зависло над фортепьяно растопыренной птичьей лапой. Локти расставлены в стороны, точно острые когти.
Она единственная из всех девочек не подворачивает зеленую форменную юбку как можно выше – носит ее нелепо длинной, до середины икры.
Где же эта дворницкая? Вроде бы почту доставляют туда. Когда что-то присылают, тебе на школьный планшет приходит уведомление. Карты на планшете нет, а школа – запутанный лабиринт с переходами, лестничными пролетами, черными лестницами, зонами обслуживающего персонала, зонами, в которые допускаются только десятиклассницы, и такими, куда можно только учащимся десятого и одиннадцатого. Таш никак не может найти лестницу для девятого класса, толкает не ту дверь, спускается по неправильному пролету и оказывается в холодной раздевалке, заставленной лыжными палками и пакетами, а еще тут же несколько сердитых десятиклассниц, которые одаривают ее Взглядом. Взгляд как бы говорит: “Это еще че за хрень?” Он говорит: “Чего тебе тут надо?” Говорит еще: “Ты заблудилась, и мы не будем тебе помогать”. Говорит: “Ты богатая выскочка. Ты чужая. Ты еврейка. Твой отец – олигарх, а ты даже не знаешь, что это значит”.
Назад на лестницу, через другую дверь – в просторный коридор и по нему – к парадному входу, которым никто не пользуется. Тут кабинет директора. У директорской двери пахнет кофе и старым деревом. Ей вообще разрешено здесь находиться?
Вряд ли. Таш спешит дальше, пока никто ее не увидел, мимо еще нескольких портретов принцессы Августы и мимо рамы со Школьными Правилами. На одной из картин принцесса Августа в озере, лежит в воде на спине и сжимает в бледных мертвых руках увядшую розу. За окнами – сады с ярко-зеленой травой и геометрическими живыми изгородями, опутанными свежими паучьими сетями.
Когда Наташа наконец добирается до дворницкой, час, выделенный на получение почты, успевает истечь, но дворник все равно вручает ей письмо. Почему? Из-за того, что она прикусила губу и выглядит так, будто вот-вот расплачется? Но ведь она старается, чтобы по глазам этого было не видно. Глаза ее выражают совсем другое.
Это письмо от Коли. Конверт тоненький и пахнет дешевыми русскими сигаретами его матери – во времена коммунизма только такие и продавались.
В адресе школы – ошибка. Почерк такой, как будто писал заторможенный ребенок, только-только выучивший английский алфавит. На обратной стороне – в том месте, где заклеивается конверт, – Коля русскими буквами написал свой адрес. Наташа так его ненавидит. За его невинность, за бедность и за то, что он русский. За густые волосы, подстриженные в дешевой парикмахерской, за нелепое стремление взорвать ютьюб борцовскими видео и после этого переехать в Москву. Не в Париж, не в Лондон. В Москву. Она ненавидит его слюни, воспоминание о них. Его белые носки.
Ненавидит уговор, который они заключили, – о том, что отныне будут общаться только с помощью обычной почты, потому что – что? Потому что электронную переписку кто-нибудь может прочесть? Потому что сервер может рухнуть? Потому что в любой момент все может пойти крахом – электрические компании, которыми владеют олигархи, или весь капитализм? Капитализм ведь скоро может рухнуть. А почта что – не может? Наташа ненавидит Колину веру в почтовую службу.
И в инопланетян.
Ненавидит его холодное лицо.
Его обгрызенные ногти.
Его маленькие ладони.
Еще один поход в дворницкую. Посылка от отца.
Наконец-то. От него уже несколько недель не было вестей – с тех пор как было принято решение об английской школе. В посылке – обернутая бумагой коробка с парой кроссовок. В школе запрещено делать покупки в интернете, все посылки должны приходить из дома. К тому же такие кроссовки все равно в интернете не закажешь: они давным-давно распроданы, и на них длиннющая запись. Отец купил их в магазине “Баленсиага” в Москве, кто-то там у него знаком с человеком, который… В Москве под “знакомством” иногда подразумевается применение оружия и угроз, но в Наташином мире это пока не так. По крайней мере она ничего про это не знает. Только вот зачем же он купил розовые, если она просила белые? Таш вздыхает и спрашивает, не нужны ли кому эти бессмысленные 39-го размера сок-бутсы цвета millennial-pink[3]3
“Розовый поколения миллениалов” —самый модный цвет 2017–2018 годов, бледный оттенок розового, нежно-персиковый.
[Закрыть].
Она думает, что отец был бы доволен: она даже в этом уверена.
У Дэниель глаза лезут на лоб. Да ведь они стоят тысячу фунтов.
Наташа отдает кроссовки Тиффани, а в шесть часов отправляет отцу имейл про то, какого цвета нужна новая пара. Жалуется на здешнюю систему электронной переписки. На кормежку. Она такая нездоровая. Такая английская. Но зато Наташа теперь наверняка поступит в английский университет, это главное. А еще попробует записаться в несколько спортивных команд, но мышцы качать слишком сильно не будет.
На следующий день прибывает конверт с подложкой из пузырьковой пленки. У дворника удивленный вид. Так много почты для одной сексуальной русской девочки. В пакете – книга рассказов Чехова на русском, а в ней – в отверстии, вырезанном на рассказе “Крестьяне”, – тоненький серебристый айфон с поддержкой 5G, который подключается к тайной сети и предоставляет владельцу безлимитный бесплатный доступ в интернет, в какой бы точке земли вы ни находились. На телефоне подключен и активирован аккаунт в Apple Music (удобно), а еще – приложение, которое называется DarkWeb (страшновато). Настройки телефона позволяют владельцу просматривать что угодно – отсечение головы, анальные совокупления, инструкции по производству бомб. Не то чтобы Наташе все это было нужно. На самом деле ей хочется смотреть только на девушек примерно ее размера и комплекции, одетых в вещи, до которых сама Наташа не додумалась. А еще – на мальчиков с веснушками и не слишком короткими стрижками. И на пони со свирепым выражением на морде.
К задней стенке телефона скотчем прилеплена черная кредитка “Американ экспресс” на имя Таш и записка на русском, где незнакомым почерком выведено: “Покупай все, что понадобится. Возможно, в ближайшие пару недель от твоего отца не будет новостей, но беспокоиться не о чем”. Кредитка выглядит внушительнее обычных банковских карт: более жесткая и какая-то удивительно глянцевая.
Наташа прячет телефон и черную кредитку в секретное отделение в крышке чемодана, отец показал его перед Наташиным отъездом сюда. “Если понадобится прятать что-то по-настоящему опасное, – советовал он ей, – прячь в чужих вещах. Причем в таком потайном месте в вещах другого человека, о котором даже он сам не догадывается. Если найдут – скажешь, что это его”. Наташа много думала об этом. Когда она впервые услышала такое от отца, сначала не поняла, что он имеет в виду, но теперь понимает. Это примерно как Тиффани, которая вечно прячет сигареты в шкафу у Дони.
В эту ночь Лисса снова пытается нарыть немного порно с помощью школьного вайфая. Сегодня удается протащить сквозь фильтры цензуры несколько угольных картинок викторианских времен: жирный мужик в цилиндре машет огромным членом на перепуганную служанку, а еще гравюру: японец овладевает крестьянкой, у которой ноги привязаны к рукояти метлы. Член у японца просто чудовищных размеров.
– Они правда такие? – спрашивает Дэниэль.
– Ты что, ни разу не видела? – усмехается Лисса.
– А ты что, видела? – спрашивает Дэниель.
– Конечно, – фыркает Лисса. – Кто же не видел!
На самом деле никто не видел, кроме Таш. Да и она тоже не то чтобы прямо видела.
После отбоя у всех под одеялом светится огонек. Девочки пишут родителям, братьям, сестрам и симпатичным кузенам, слушают подкасты, чтобы быстрее уснуть, и музыку, которую успели закачать раньше. Ну и еще есть всякое секретное. Или просто слишком банальное, чтобы делать это при всех. Тиффани слушает французскую попсу и планирует свою модельную карьеру, потом – свадьбу, а потом – похороны, на ботаническую тематику.
Бьянка скачала бесплатную версию книги “Фанни Хилл” и обнаружила там такие волнительные и будоражащие подробности – куда там интернет-поисковикам! Но она никому об этом не рассказывает, потому что она вообще никогда никому ни о чем не рассказывает. Не рассказывает о том, как ей грустно, о том, как она все провалила, и о свете, который горит внутри нее, – о ярком белом свете, который все же недостаточно ярок и недостаточно бел. Никому не рассказывает о том, что хочет себе черный бриллиант, как у принцессы Августы, чтобы он забрал у нее этот белый свет, очистил его, сделал лучше.
Наступает Exeat – на латыни это означает “катитесь отсюда к черту”, и это такие выходные, когда школьниц отпускают домой. Некоторые девочки поехать домой не могут, так как живут слишком далеко, поэтому они остаются. Таш проводит день в Лондоне со своей гламурной тетушкой, которой раньше никогда не видела. Тетю зовут Соня, она занимается кибербезопасностью или чем-то таким. У нее собственная компания. Оказывается, это она прислала Наташе айфон. Она – сестра Наташиного отца.
– Ну, – говорит тетя Соня, встретив Таш на вокзале Кингс-Кросс, и целует ее в обе щеки. – Ты просто красавица. Такая свежая, молоденькая. Просто цветок. Я так мечтала с тобой познакомиться! Что же это твоя мама столько лет тебя прятала, а?
У тети Сони есть машина с водителем, она припаркована у “Немецкого спортзала”[4]4
В здании бывшего Немецкого спортзала, построенного в середине XIX века у лондонского вокзала Кингс-Кросс, в настоящее время работает одноименный ресторан – German Gymnasium.
[Закрыть]. Водитель везет их в китайский ресторан, где-то на задворках Тоттенхэм-Корт-роуд. Здесь пахнет благовониями и за столиками сплошь миллионеры в белых спортивных костюмах: пьют жасминовый чай и едят салат с лотосом.
Наташа чувствует себя опустошенной и как будто слегка подгнившей внутри. Ей кажется, что те, кто старше ее, выглядят намного лучше. В них есть мудрость, опыт. Они знают, что такое настоящий секс. Умеют пользоваться косметикой. Могут в любое время отправиться в город и купить себе что-нибудь полезное. Им не нужно ходить в школу, и никто не говорит им, что делать. Они могущественны и могут этим хвастать. Могут растолстеть. Могут дни напролет расхаживать по дому совершенно голыми, в полном одиночестве. Могут покупать себе лошадей и бриллианты, не спрашивая ни у кого разрешения. Могут делать пирсинг и красить волосы. Могут разговаривать с людьми, не краснея и не давясь на полуслове. Они всегда точно знают, кто их родители. Даже морщины кажутся Таш привлекательными, потому что свидетельствуют о реальной жизни, возрасте и знаниях. Единственное, о чем она мечтает – мечтает страстно, всей душой, – это знания. Она не знает ничего. Ну, ничего полезного. Самое главное – она не знает, как разговаривать с этой женщиной со стильно уложенными волосами, гладким лбом и безупречными розовыми ногтями.
Тетя Соня выглядит моложе, чем большинство старых людей, а это значит, что она тратит тысячи фунтов, евро и рублей ежемесячно на каждую крошечную деталь своего тела. И несмотря на это, в ней все равно угадывается житейская мудрость. Что-то во взгляде? Значит, мудрость и опыт людей так и определяются – по глазам?
– Я не знаю, о чем разговаривать с молодыми, – говорит тетя Соня. – Давно с ними не беседовала. Даже с детьми клиентов болтать перестала, хотя раньше любила их припугнуть.
Она подмигивает, и Таш замечает, что тетя ухитрилась нанести тушь таким образом, что каждая длинная черная шелковистая ресничка отделена от соседней. Когда Наташа красит ресницы, они всегда склеиваются в одного расплющенного дохлого паука.
Таш пытается улыбнуться ободряюще, слегка приподнимает плечи, и выглядит это так, будто она ими пожимает. Тетя Соня говорила по-русски, но теперь переходит на английский.
– Ты в социальных сетях есть?
– Нет, – говорит Наташа. – Ну, только читаю, что постят другие, а сама ничего не выкладываю. В школе как бы не разрешается. Дома я…
Она снова пожимает плечами. Как объяснить этой женщине, что для Таш значит “дома”?
– Ясно, – тетя Соня снова переключается на русский. – Мне по работе часто встречаются – ну, то есть раньше встречались, сейчас-то я все больше по блокчейну – дети миллиардеров, которые вообще ни о чем не думают. Выкладывают в инстаграм фотографии семейного замка. Вертолета, на котором их в этот самый замок привозят. Пишут, как зовут их собачку и кошку. В какой спортивный клуб ходят. Сливают в сеть интерьеры спален, фотографии тренеров. Могли бы с таким же успехом просто рассылать официальные приглашения похитителям!
Наташа вздрагивает. Но она ведь сейчас в Великобритании. Здесь людей не похищают. Так отец говорил ее матери. Он всемогущ, и все хорошо. А здесь Наташа не потому, что ему грозит опасность, а потому, что он суперосторожен. К тому же она всю жизнь была невидимкой – так почему бы и теперь ею не остаться? И просто готовиться к будущему – в Оксфорде или Кембридже, а там уж…
– При тебе можно матом ругаться или ты еще для этого маловата? – спрашивает тетя Соня на английском.
– В школе мы ругаемся, – говорит Таш на русском и добавляет на английском: – Я не против.
– Fuck и cunt[5]5
Fuck – достаточно грубый глагол, означающий совершение полового акта, но в дружеской обстановке в речи взрослых людей это слово вполне допустимо. Cunt – очень грубое обозначение женских половых органов, одно из самых непристойных английских ругательств.
[Закрыть] или только fuck? Мне нужно знать границы.
– Что хотите.
Наташа краснеет, как первоклашка. Ей хочется, чтобы ее тетя сказала cunt, но нет, пожалуй, все-таки не хочется. Или fuck. Хорошо, что она произносит эти слова на английском, на русском это звучало бы просто ужасно. В иностранных грубых словах есть что-то милое и уютное. Тиффани все время говорит putain, на французском это означает “проститутка”, и похоже, что у них это одно из самых ужасных ругательств. Putain, merde[6]6
Дерьмо (фр.).
[Закрыть], – выкрикивает она каждый раз, когда что-нибудь роняет на пол в спальне. Putain mer-DE, – произносит она, подчеркивая последний слог, так что звучит почти как murder – “убийство”. Теперь и все остальные тоже так говорят, когда возникает необходимость ругнуться.
