Текст книги "Свободная"

Автор книги: Синтия Хэнд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

2
Бегущий оркестр

Ночью я просыпаюсь от стука в дверь.

– Кто там? – настороженно спрашиваю я.

Снаружи доносятся музыка, крики и торопливые шаги. Мы с Вань Чэнь садимся в кроватях и обмениваемся встревоженными взглядами, а затем я выскальзываю из кровати и открываю дверь.

– Подъем, первокурсники! – бодро возвещает девушка с ожерельем из зеленых неоновых палочек и в клоунском разноцветном парике. – Натягивайте обувь, – и на выход, – усмехнувшись, добавляет она.

Когда мы оказываемся на улице, перед нами предстает картина, которую можно увидеть лишь в фильмах, когда показывают галлюцинации наркоманов. Стэнфордский оркестр марширует по большей части в нижнем белье, а также в светящихся в темноте браслетах и ожерельях. Они гудят в трубы, отбивают ритм на барабанах и звенят тарелками. Школьный талисман в огромном зеленом костюме мечется между ними, словно сумасшедший. А следом, толкаясь, смеясь и крича, бегут полуодетые и украшенные светящимися браслетами первокурсники. К тому же на улице невероятно темно, словно кто-то специально выключил все фонари. Я оглядываюсь в поисках Анджелы и замечаю ее, стоящую с недовольным лицом рядом с двумя блондинками. Видимо, это ее соседки по комнате.

– Привет! – кричит Анджела, когда я пробираюсь к ним. – У тебя на голове гнездо!

– Это какое-то безумие! – восклицаю я и пытаюсь расчесать спутанные от сна волосы пальцами, но у меня ничего не выходит.

– Что? – еще громче спрашивает она.

– Это какое-то безумие! – повторяю я, но вокруг слишком громко.

Одна из соседок Анджелы, разинув рот, тычет пальцем мне за спину. Я оборачиваюсь и вижу парня в маске, закрывающей все лицо, которая похожа на те, что используют мексиканские рестлеры. В темноте видно лишь блестящий золотистый рисунок. И больше ничего.

– Мои глаза, мои глаза! – кричит Анджела, и мы начинаем истерически хихикать.

Но тут песня заканчивается, но вместо того, чтобы начать следующую, оркестр заставляет нас бежать.

– Бегите, бегите, маленькие первокурсники! – кричат нам.

И мы устремляемся вперед, как сбитые с толку, напуганные телята. Когда мы наконец останавливаемся, я понимаю, что оказались у соседнего общежития. Оркестр вновь начинает играть, и через пару мгновений еще одна группа сонных и сбитых с толку первокурсников появляется из дверей.

Поняв, что Анджелы нет рядом, я оглядываюсь по сторонам. Но вокруг слишком темно и слишком много людей, так что мне не удается ее отыскать. Правда, я замечаю одну из ее соседок в нескольких шагах от меня. Я машу ей рукой. Она улыбается и проталкивается ко мне, явно радуясь при виде знакомого лица. Несколько минут мы медленно покачиваемся под музыку, но затем она наклоняется ко мне и кричит прямо в ухо:

– Я Эми. Ты ведь подруга Анджелы из Вайоминга?

– Верно. Я Клара. А ты откуда?

– Из Феникса! – Она крепче обхватывает себя руками. – Как же холодно.

Внезапно толпа вновь устремляется вперед. В этот раз я стараюсь держаться поближе к Эми и не думать о том, как сильно это все напоминает мое видение. Ведь я сейчас бегу в темноте, не зная, куда и что предстоит делать. И, хотя все вокруг веселятся, мне это кажется немного жутким.

– Ты понимаешь, где мы находимся? – тяжело дыша, спрашиваю я у Эми, когда мы останавливаемся во второй раз.

– Что? – переспрашивает она, явно не расслышав меня.

– Где мы находимся? – кричу я.

– Ой. – Она качает головой. – Понятия не имею. Думаю, они заставят нас оббежать весь кампус.

А ведь во время экскурсии нам рассказывали, что в Стэнфорде самый большой кампус в мире, если не считать какой-то российский университет.

Видимо, ночь будет долгой.

Так как Анджелы и ее второй соседки по комнате, которую, по словам Эми, зовут Робин, все еще нигде не видно, мы с Эми стараемся держаться рядом, танцуя, смеясь над голым парнем и выкрикивая все, что приходит в голову. За последующие полчаса я узнаю, что у нас много общего. Она, как и я, воспитана матерью-одиночкой, имеет младшего брата и в восторге от того, что на завтрак в столовой «Робл» подают картофельные шарики. К тому же нас обеих пугают крошечные, вызывающие клаустрофобию душевые кабинки в ванных, и мы обе мучаемся с непослушными волосами.

Думаю, мы вполне можем подружиться. И у меня без особых усилий появится первая подруга в Стэнфорде. От осознания этого мне даже становится легче бежать.

– Какую ты выбрала специальность? – спрашивает она, пока мы движемся в толпе.

– Я еще не определилась, – отвечаю я.

– Я тоже! – радостно восклицает Эми.

И от этого нравится мне еще больше. Но тут случается катастрофа. Когда до следующего общежития остается несколько метров, Эми спотыкается и летит на тротуар, размахивая руками и ногами. Я старательно ограждаю ее от несущихся вперед первокурсников, а затем опускаюсь на тротуар рядом. Похоже, все плохо. Это можно сказать уже по тому, как побледнело ее лицо и с какой силой она сжимает лодыжку.

– Я оступилась, – стонет она. – Боже, как же глупо.

– Можешь встать? – спрашиваю я.

Она пытается опереться на ногу, и ее лицо становится еще белее. После чего Эми вновь приземляется на тротуар.

– Ну, судя по всему, нет, – заключаю я. – Никуда не уходи. Сейчас вернусь.

Я направляюсь к толпе в поисках того, кто хоть как‐нибудь сможет мне помочь, и, к счастью, замечаю неподалеку Пирса. Видимо, пришло время применить его навыки «медбрата в общежитии». Подбежав к нему, я стучу его по руке, чтобы привлечь внимание. А он при виде меня расплывается в улыбке.

– Веселишься? – кричит он.

– Мне нужна твоя помощь, – так же громко отвечаю я.

– Что?

Поняв, что пытаться перекричать толпу бесполезно, я хватаю его за руку и тащу к Эми, а затем показываю на лодыжку, которая уже начинает распухать. Пирс опускается на колени и несколько минут ощупывает ее ногу. Значит, у него есть начальная медицинская подготовка.

– Думаю, это растяжение связок, – объявляет он. – Я найду кого-нибудь, чтобы отвести тебя обратно в «Робл», где мы сможем приложить тебе лед. А утром придется отправиться в «Ваден» – студенческую клинику – и сделать рентген. Подожди немного, хорошо?

Он уходит в поисках более тихого места, чтобы позвонить друзьям. А через мгновение оркестр заканчивает свою песню и убегает дальше, уводя за собой толпу и позволяя мне наконец расслышать собственные мысли.

Эми начинает плакать.

– Очень больно? – опускаясь на землю рядом с ней, спрашиваю я.

– Нет, – всхлипывает она, вытирая нос рукавом толстовки. – Вернее, да, мне очень больно, но я плачу не из-за этого. А потому, что оказалась настолько глупой, что сунула ноги в шлепанцы, хотя нам сказали надеть кроссовки. Учеба только началась. Мы еще даже на занятия не ходили. А теперь придется прыгать на костылях, и все будут называть меня чудачкой, которая умудрилась подвернуть ногу.

– Никто не станет так о тебе думать. Серьезно, – успокаиваю я. – Уверена, ты не единственная, кто сегодня получит травму. Вся эта затея довольно безумная.

Она качает головой, отчего ее непослушные светлые локоны рассыпаются по плечам.

– Мне хотелось начать учебу совершенно по-другому, – выдыхает она дрожащими губами и закрывает лицо руками.

Я оглядываюсь по сторонам. Толпа убежала достаточно далеко, и теперь до нас доносятся лишь приглушенные крики. Пирс стоит у общежития спиной к нам, разговаривая по телефону. Вокруг темнота и никого нет.

Я осторожно опускаю руку на лодыжку Эми. Она тут же напрягается, словно даже такое легкое прикосновение причиняет ей боль, но не поднимает головы. Благодаря своей эмпатии я чувствую не только ее боль, но и самобичевание за то, что угробила свою репутацию, а вдобавок к этому физически ощущаю, как отрываются связки от ее кости. И сразу становится понятно, что это очень тяжелая травма. Возможно, она проходит на костылях весь семестр.

«Но я могу ей помочь», – думаю я.

Я уже исцеляла людей. Маму – после нападения Семъйязы. Такера – после нашей автомобильной аварии, когда мы возвращались с выпускного. Но тогда я призывала венец полностью, отчего волосы и кожа светились словно фонарь. Интересно, можно ли ограничить венец, например, призвать его только в руки, а затем воспользоваться силой так, чтобы этого никто не заметил?

Радуясь, что вокруг стало намного тише, я отбрасываю все мысли и концентрируюсь на правой руке. «Только в пальцах, – думаю я. – Мне нужно призвать венец только на кончики пальцев. Хотя бы раз». Я так сильно концентрируюсь, что с виска стекает капелька пота, падая на бетон. Через несколько мгновений на кончиках пальцев появляется тусклое сияние, которое с каждой секундой разгорается все сильнее. Я прижимаю руку к лодыжке Эми. А затем направляю к ней тоненькую струйку силы. Она не очень большая и вытекает медленно, но, надеюсь, даже эта малость поможет ей.

Эми всхлипывает в последний раз и успокаивается. Я отстраняюсь и перевожу взгляд на ее лицо. Трудно сказать, помогло ей мое вмешательство или нет.

Через несколько секунд к нам возвращается Пирс.

– Мне так и не удалось никого найти, кто мог бы увезти тебя в общежитие, – с извиняющимся видом говорит он. – Я собираюсь сбегать за своей машиной, но она припаркована на другой стороне кампуса, так что это займет некоторое время. Как ты себя чувствуешь?

– Мне получше, – признается она. – И нога болит чуть меньше.

Он снова опускается на колени рядом с ней, а затем ощупывает лодыжку.

– Если честно, она выглядит намного лучше, да и опухоль спала. Наверное, это все-таки простой вывих. Попробуй наступить на нее.

Эми встает и осторожно переносит вес на травмированную ногу. Мы с Пирсом наблюдаем, как она делает несколько неуверенных шагов, а затем поворачивается к нам.

– Сейчас и правда намного лучше, – объявляет она. – Боже, я что, раздула из мухи слона? – Она смеется, и в ее голосе слышится облегчение.

– Давай отведем тебя в твою комнату, – бормочу я. – Тебе все еще нужно приложить лед. Верно, Пирс?

– Абсолютно верно, – подтверждает он.

Мы подходим к Эми с двух сторон и медленно ведем ее обратно в общежитие.

– Спасибо, что помогла мне сегодня, – говорит Эми после того, как я помогаю ей устроиться на кровати с туго перемотанной ногой и мешком льда. – Не знаю, что бы я без тебя делала. Ты – моя спасительница.

– Не за что, – отвечаю я и расплываюсь в ликующей улыбке.

«Я действительно помогла ей», – думаю я, вернувшись в свою комнату. Солнце почти взошло, но Вань Чэнь еще не вернулась. Я ложусь на свою узкую двуспальную кровать и разглядываю разводы на потолке. Мне хочется спать, но в крови бушует адреналин от призыва венца на виду у всех. Но у меня получилось. «Я это сделала», – крутится в голове мысль. Я исцелила Эми. И внутри все сжимается от этого невероятного чувства. Словно я сделала нечто правильное.

А в голове возникает еще одна безумная идея.

– Я тут подумала и решила, что хочу перевестись на курсы начальной медицинской подготовки.

Доктор Дей, консультант по учебным вопросам в «Робл-Холле», поднимает глаза от компьютера. На ее лице не отражается чрезмерного удивления от того, что я минуту назад ворвалась к ней в кабинет и объявила, что собираюсь стать врачом. Она лишь кивает и просит подождать, пока загрузится мое расписание.

– Если ты планируешь получить начальную медицинскую подготовку, то тебе необходимо записаться не только на курс биологии или анатомии, но и на курс углубленного изучения химии, – говорит она. – Это обязательное условие для большинства других необходимых предметов, и если ты не пройдешь курс химии, то придется ждать до следующей осени, чтобы записаться на основные предметы.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Мне нравится химия. В прошлом году я даже выбрала углубленный курс химии в школе.

Она смотрит на меня поверх очков.

– Здесь все окажется намного сложнее, – предупреждает она. – Уроки проводятся три раза в неделю, вдобавок к ним дважды в неделю проводятся семинары под руководством помощника преподавателя, и плюс ко всему этому два часа в неделю необходимо проводить в лаборатории. Да и все дальнейшее обучение потребует много сил и времени. Ты готова к этому?

– Я справлюсь, – заверяю я, чувствуя, как по телу проносится дрожь возбуждения и странная уверенность в своем выборе.

В голове тут же вспыхивает воспоминание, насколько правильным казалось применить свою силу, чтобы излечить лодыжку Эми. Если я стану врачом, то буду общаться с людьми, которые больше всего нуждаются в помощи. И смогу помогать им. Смогу исцелять болячки этого мира.

Я улыбаюсь доктору Дэй, и она расплывается в ответной улыбке.

– Это то, чего мне очень хочется, – говорю я.

– Тогда ты на верном пути, – отвечает она. – Смело иди вперед.

Все по-разному восприняли новость, что я неожиданно решила получить начальную медицинскую подготовку. Вань Чэнь, которая заранее готовилась к поступлению и давно выбрала профессию, отреагировала так, словно я стала ее главной конкуренткой. Несколько дней она старательно делает вид, что меня не существует, поэтому практически не разговаривает со мной. А затем оказывается, что мы с ней вместе посещаем углубленный курс химии, в которой я очень сильна, и она тут же оттаивает. Я даже слышала, как она говорила своей матери на китайском языке, что живет с «очень умной и хорошей девушкой». И мне приходится приложить все усилия, чтобы не улыбнуться от этих слов.

Анджела пришла в восторг от моей идеи стать врачом, объявив:

– Это очень круто. На мой взгляд, мы должны использовать наш дар во благо, а не старательно делать вид, что мы простые смертные, когда дело не касается ангельских поручений. И если ты, слава богу, спокойно относишься к крови, гною и внутренностям – на что я совершенно не могу смотреть, – то не должна упускать такой возможности.

А вот Кристиану это показалось плохой идеей.

– Врачом? – переспрашивает он, когда я делюсь с ним своими планами. – Но почему?

Я рассказываю ему о пробежке с оркестром, об исцеленной лодыжке Эми и о своем последующем озарении, ожидая, что он впечатлится этой историей. Порадуется за меня. Приободрит. Но вместо этого он хмурится.

– Ты не рад, – замечаю я. – Что не так?

– Это слишком рискованно.

По его лицу видно, что он хочет сказать что-то еще, но мы стоим посреди тротуара перед книжным магазином кампуса, где случайно столкнулись, когда я выходила с охапкой поэтических сборников для гуманитарного класса, а также пятикилограммовым учебником «Химия: наука перемен», который и вызвал этот разговор.

«Тебя могут увидеть, когда ты призовешь венец», – раздается его голос у меня в голове.

«Не переживай. Я же не собираюсь ходить по улице и лечить всех встречных, – успокаиваю я. – Мне показалось, это отличная карьера, вот и все. В этом нет ничего особенного».

Хотя я это воспринимаю совершенно по-другому. Меня не покидает чувство, что у меня наконец появилось свое – не знаю, как еще сказать, – предназначение, которое не привязано к тому, что во мне течет ангельская кровь, но при этом использует ее преимущества. И это кажется мне правильным.

Он вздыхает.

«Я все понимаю, – говорит Кристиан. – И тоже хочу помогать людям. Но мы не должны привлекать к себе внимания, Клара. Тебе повезло, что девушка, которую ты исцелила, ничего не заметила. Как бы ты ей все объяснила? Что бы сделала, если бы она стала ходить по кампусу и рассказывать о твоих волшебных, светящихся руках?»

У меня нет ответа на этот вопрос.

«Но она ничего не заметила, – вздернув подбородок, защищаюсь я. – И я буду осторожна. Стану призывать венец, только когда удостоверюсь, что этого никто не увидит. А в остальных случаях стану назначать лечение и медицинские препараты. Я хочу стать врачом, потому что умею исцелять людей. Так почему мне нельзя использовать свой дар?»

Мы еще несколько минут мысленно спорим друг с другом, стоя посреди тротуара, пока не понимаем, что все равно останемся при своих мнениях.

– Мне пора идти, – наконец говорю я, стараясь сдержать обиду. – Еще нужно решить пару задач по квантовой механике. Надеюсь, ее ты не считаешь опасной для меня?

– Клара… – начинает Кристиан. – Я рад, что ты определилась с профессией, но…

«Один промах может загубить все, – мысленно продолжает он. – Стоит хоть раз тебя увидеть не тому человеку, как они поймут, кто ты такая, и придут за тобой».

Я качаю головой.

«Я не стану всю жизнь трястись от страха из-за Чернокрылых монстров. Мне хочется жить нормальной жизнью, Кристиан. Не думай, что я стану призывать венец при каждом удобном случае, но и не стану сидеть и ждать, пока появится новое видение, указывающее, что мне делать».

При слове «видение» его вновь охватывает беспокойство, и я вспоминаю, что он обещал мне что-то рассказать. Но сейчас мне ничего не хочется слушать. Я слишком обижена на него.

Я перекладываю тяжеленную стопку книг в другую руку.

– Мне пора бежать. Еще увидимся.

– Хорошо, – выдавливает он. – До встречи.

Но по дороге в общежитие меня не покидает чувство, будто надо мной зависла черная туча.

И, как бы я ни уверяла всех, что не желаю бояться, на самом деле мне всегда приходится от чего-то убегать.

3
Белая ограда

В этот раз в темноте я оказалась не одна. Позади меня слышится дыхание другого человека.

Мне все еще не удается что-то увидеть или определить, где мы находимся, хотя я уже сотни раз оказывалась в этом видении. Вокруг царит полнейшая темнота. Я стараюсь не шуметь, не двигаться и даже не дышать, поэтому трудно определить, что это за место. Скошенный, застеленный ковром пол. В воздухе витает запах опилок и свежей краски, а еще намек на мужской аромат, наподобие дезодоранта или лосьона после бритья. А теперь еще и чье-то дыхание. Причем очень близко. Стоит мне повернуться и вытянуть руку, как я дотронусь до него.

Над головой раздаются тяжелые и гулкие шаги, словно что-то спускается по деревянной лестнице. Все мышцы напрягаются. Нас обнаружат, понимаю я. Мне сотни раз являлось это в видениях. То, что произойдет прямо сейчас. Мне хочется покончить с этим, призвать венец. Но я сдерживаюсь в надежде оттянуть этот миг. Во мне все еще жива надежда.

За спиной раздается какой-то странный, пронзительный звук, что-то среднее между кошачьим воем и птичьим криком. Я поворачиваюсь на него.

И на мгновение повисает тишина.

А затем меня ослепляет вспышка света. Я непроизвольно отшатываюсь назад.

– Клара, ложись! – кричит кто-то, и, несмотря на безумие происходящего, я мгновенно понимаю, кто находится со мной рядом, потому что узнаю этот голос где угодно.

А затем не задумываясь я прыгаю вперед, потому что какая-то часть меня не сомневается, что мне нужно бежать отсюда.

Меня будит солнечный луч, подающий на лицо. И мне требуется несколько секунд, чтобы осознать, что я нахожусь в своей комнате в общежитии «Робл-Холл». Солнце уже встало, и вдалеке виднеются колокола мемориальной церкви. Воздух наполнен ароматом стирального порошка и карандашного грифеля. Я прожила в Стэнфорде уже больше недели, но все еще не воспринимаю эту комнату домом.

Ноги запутаны в простыне. Видимо, я действительно пыталась убежать. С минуту я просто лежу в кровати, делая глубоки вдохи, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце.

Кристиан тоже там. В видении. Рядом со мной.

«И почему меня это удивляет? – продолжая дуться на него, думаю я. – Он присутствовал во всех моих видениях, так почему это должно было стать исключением?»

На самом деле это даже немного успокаивает.

Я сажусь и смотрю на Вань Чэнь. Она, еле слышно посапывая, спит на своей кровати, установленной у другой стены. Выпутавшись из простыней и стараясь не шуметь, я натягиваю джинсы и толстовку, а затем собираю волосы в конский хвост.

Когда я выхожу на улицу, то замечаю на фонарном столбе возле общежития большую птицу. Ее темная фигура четко выделается на фоне серого неба, освещенного первыми лучами солнца. Она поворачивает голову и смотрит на меня. Я останавливаюсь.

У меня никогда не складывались отношения с птицами. Еще до того, как мама рассказала мне об ангельской крови, я заметила, что птицы замолкают при моем приближении, а иногда они даже кружили вокруг меня, но стремясь не атаковать, а скорее рассмотреть поближе. Думаю, из-за того, что у меня есть крылья и перья, хоть они и скрыты от глаз большую часть времени, я и привлекаю внимание других крылатых существ.

Однажды мы с Такером устроили пикник в лесу. Когда мы разложились, то заметили, что наш плед окружен птицами. И это были не привычные сойки, которые таскают вашу еду, а жаворонки, ласточки, крапивники и даже несколько поползней, которые, судя по словам Такера, очень редки. И все они расселись на ветках вокруг нашего пледа.

«Ты словно принцесса из диснеевского мультика, Морковка. Сейчас ты попросишь их сшить тебе платье или что-нибудь подобное?» – дразнил меня тогда Такер.

Но эта птица ведет себя совершенно иначе. Кажется, это ворон, судя по ее черным как смоль перьям и острому, слегка загнутому клюву. И сейчас он сидит на столбе и наблюдает за мной, воскрешая в памяти сцены из поэмы Эдгара Алана По.

Молчаливо. Внимательно. Осознанно.

Билли рассказывала, что Чернокрылые умеют превращаться в птиц. И лишь благодаря этому они способны летать, потому что давящая на них скорбь не дает им подняться в небо на своих крыльях. Так, может, эта птица – не обыкновенный ворон?

Я, прищурившись, смотрю на нее. Ворон приподнимает голову и смотрит на меня в ответ немигающими желтыми глазами.

Ужас ледяным потом скатывается по моей спине.

«Соберись, Клара, – говорю себе я. – Это всего лишь птица».

Посмеявшись над собственными страхами, я обхватываю себя руками, чтобы защититься от утренней прохлады, и устремляюсь прочь. За спиной раздается пронзительный, скребущий нервы птичий крик, от которого по коже расползаются мурашки. Но я не останавливаюсь. И, лишь сделав еще несколько шагов, оборачиваюсь и смотрю через плечо на фонарный столб.

Птица исчезла.

Я вздыхаю и мысленно твержу, что просто накрутила себя из-за видения. Поэтому выбрасываю все мысли о птице из головы и вновь начинаю идти. Только намного быстрее. Не успеваю я опомниться, как оказываюсь на другом конце кампуса под окном Кристиана. Я невольно начинаю расхаживать взад и вперед по тротуару, потому что и сама не могу понять, что я здесь делаю.

Мне уже давно следовало рассказать ему о видении, но я сильно злилась из-за его реакции на мое желание стать врачом. Правда, мне следовало рассказать ему обо всем еще до этого разговора. Мы живем в кампусе почти две недели, но еще ни разу не поднимали тему видений, предназначения или чего-то связанного с ангелами. Все это время мы старались вжиться в роли первокурсников и притворялись, что нет ничего важнее, чем запомнить имена преподавателей и номера аудиторий, чтобы не выглядеть полными идиотами в университете, где все остальные кажутся гениями.

Но пришла пора все рассказать. Мне необходимо поделиться этим. Вот только сейчас, судя по часам на телефоне, семь пятнадцать утра. Слишком рано для разговора в духе: «Ты не поверишь, но ты присутствуешь в моем видении!»

«Клара?» – раздается его сонный голос у меня в голове.

«Вот черт, прости. Не хотела тебя будить».

«Где ты?»

«На улице… под твоим окном».

Я набираю его номер, и он отвечает после первого же гудка.

– Что случилось? Ты в порядке?

– Не хочешь прогуляться? – спрашиваю я. – Понимаю, еще рано, но вдруг…

– Конечно, хочу, – отвечает он с улыбкой на лице, которую слышно даже через трубку. – Давай прогуляемся.

– Ох, хорошо.

– Только дай мне надеть брюки.

– Без проблем, – говорю я, радуясь, что он не видит, как покраснели мои щеки от мысли, что на нем сейчас лишь одни бо́ксеры.

– Я быстро.

Кристиан появляется через несколько минут со взъерошенными волосами, в джинсах и новенькой толстовке с логотипом Стэнфорда. Он сдерживается и не тянется меня обнять, но все же рад меня видеть, несмотря на нашу ссору у книжного магазина. Он хочет извиниться и сказать, что поддержит любую мою идею.

Вот только ему не обязательно произносить все это вслух.

– Спасибо, – бормочу я. – Это очень важно для меня.

– Так что же произошло? – спрашивает он.

Еще бы понять, с чего начать разговор.

– Не хочешь ненадолго выбраться из кампуса?

– С удовольствием, – соглашается он, и в его зеленых глазах вспыхивает любопытство. – Первые занятия начнутся только в одиннадцать.

Я разворачиваюсь и шагаю к «Робл».

– Так давай прокатимся, – бросаю я через плечо.

И он срывается на бег, чтобы догнать меня.

Двадцать минут спустя мы уже петляем по улочкам Маунтин-Вью, где прошло мое детство.

– Улица Сострадания, – читает Кристиан название. Мы едем по центру городка, куда я завернула в поисках моего любимого кафе, где делают такие восхитительные пончики с кленовым сиропом, что хочется плакать от удовольствия. – Церковная улица. Улица Надежд. Мне кажется или тут есть какая-то связь?

– Это всего лишь названия, Кристиан. Но, думаю, кому-то показалось смешным расположить здание администрации на улице Кастро между Церковной и улицей Сострадания. Но на этом все.

Я смотрю в зеркало заднего вида и едва ли не вздрагиваю от неожиданности, встретившись с пристальным взглядом.

И тут же отвожу глаза.

Не знаю, чего он ожидает от меня теперь, когда я официально одинока. Как и того, чего жду от себя я сама. Поэтому до сих пор не понимаю, как себя вести.

– Я ничего не жду от тебя, Клара, – не глядя на меня, говорит он. – Если хочешь погулять вместе, я рад. Если решишь, что тебе нужно пространство, я не буду настаивать.

Эти слова приносят облегчение. Мы не станем торопиться и попытаемся разобраться, что на самом деле означает «мы созданы друг для друга». Нам не нужно спешить. Для начала мы можем просто дружить.

– Спасибо, – благодарю я. – И поверь, я бы не стала предлагать прогуляться, если бы не хотела провести с тобой время.

Мне хочется добавить: «Ты же мой лучший друг». Но я этого не делаю.

Он улыбается, а затем внезапно выпаливает:

– Покажи мне свой дом. Мне очень хочется увидеть, где ты жила.

Видимо, время неловких разговоров прошло. Я послушно сворачиваю направо к своему старому району. Вот только это уже не мой дом. Теперь в нем живет кто-то другой. И от мысли, что кто-то еще спит в моей кровати или любит стоять у кухонного окна, как мама, и наблюдать за порхающими от цветка к цветку колибри, мне становится грустно. Но такова жизнь. И именно это означает взросление: покидать любимые места и двигаться дальше.

Когда мы добираемся до нужной улицы, солнце поднимается над домами. Из-за разбрызгивателей над травой повисла легкая дымка. Я опускаю стекло и высовываю левую руку, наслаждаясь утренней прохладой и вдыхая привычные с детства ароматы мокрого асфальта, свежескошенной травы, бекона и блинчиков, которые смешиваются с ароматами садовых роз и магнолий. Кажется нереальным, что я еду по знакомым, усаженным деревьями улицам и вижу те же машины, припаркованные на подъездных дорожках, а также людей, спешащих на работу, и детей, идущих в школу, которые, правда, немного подросли. Меня охватывает ощущение, будто время остановилось, а прошедших двух лет и всех тех безумных событий в Вайоминге просто не было.

Я останавливаю машину напротив своего старого дома.

– Симпатичный, – говорит Кристиан, глядя в открытое окно на двухэтажный зеленый дом с голубыми ставнями, в котором я прожила первые шестнадцать лет моей жизни. – С белым забором и прочим.

– Да, мама старалась придерживаться традиций.

За прошедшие годы дом ни капли не изменился. Я не могу отвести взгляда от баскетбольного кольца, установленного над гаражом. Кажется, стоит закрыть глаза, и я услышу, как Джеффри бьет мячом об асфальт, как скрипят его кеды, его резкий вздох, когда он подпрыгивает, как стучит доска о стену гаража от удара, как скользит кожа по сетке и как брат выдыхает: «Здорово». Сколько раз я делала домашние задания под эти звуки на заднем плане?

– Он еще объявится, – успокаивает меня Кристиан.

Я поворачиваюсь и смотрю на него.

– Ему шестнадцать. Он должен находиться дома. О нем должен кто-то заботиться.

– Джеффри сильный. И может сам постоять за себя. Ты действительно хочешь, чтобы он вернулся домой и его арестовали?

– Нет, – признаюсь я. – Просто… я переживаю…

– Ты хорошая сестра, – говорит он.

Я фыркаю:

– Да я же все ему испоганила.

– Ты его любишь. И помогла бы ему, если бы он тебе все рассказал.

Я отвожу взгляд:

– Откуда ты знаешь? Может, я бы отмахнулась от него и думала бы только о себе? У меня же это так хорошо получается.

– Это не твоя вина, Клара, – вздохнув, более уверенно говорит Кристиан.

Вот только я все равно ему не верю.

В машине повисает тишина, но в этот раз более тяжелая.

Нужно рассказать ему о видении. И перестать оттягивать время. Я даже не понимаю, почему тяну его.

– Ну же, расскажи, – говорит он, поворачиваясь ко мне и упираясь спиной в дверь.

Этих слов хватает, чтобы я выложила ему все детали, которые только могу вспомнить, закончив признанием, что он находился в темной комнате вместе со мной и кричал мне: «Спускайся!»

После моего рассказа он некоторое время молчит.

– Ну, это не совсем видение, верно?

– Верно, там ничего не видно, а из ощущений лишь всплески адреналина. Что думаешь?

Он озадаченно качает головой.

– А что говорит Анджела?

Я нервно ерзаю на сиденье.

– На самом деле мы об этом не говорили.

– Ты хоть кому-нибудь рассказала об этом? – прищурившись, спрашивает он. И, распознав мой виноватый взгляд, добавляет: – Но почему?

– Даже не знаю, – вздыхаю я.

– Почему ты ничего не рассказала Билли? Она ведь стала твоим опекуном, чтобы помогать в таких вопросах.

«Потому что она не мама», – хочется сказать мне.

– Она ведь только вышла замуж, – объясняю я. – И мне не хотелось вываливать свои депрессивные видения на нее во время медового месяца. А у Анджелы, ну, у нее свои заботы из-за Италии.

– Что за заботы? – нахмурившись, спрашивает он.

Я прикусываю губу. Жаль, что не могу рассказать ему о Пене.

– Кто такой Пен? – спрашивает Кристиан с еле заметной улыбкой, уловив мои мысли. – Подожди-ка, не тот ли это ангел, который когда-то рассказал Анджеле о Чернокрылых? – Его глаза расширяются, когда мы встречаемся взглядами. – Так это он ее таинственный итальянский друг?

Черт. Я совершенно не умею хранить секреты. Особенно от него.

– Эй! Перестань читать мои мысли! Я обещала ничего не говорить! – бормочу я.

– Тогда перестань об этом думать, – говорит он, будто не знает, что стоит запретить человеку о чем-то думать, как только об этом мысли и лезут. – Стой! Анджела и ангел. А что насчет серых крыльев?

– Кристиан!

– Он ведь не Чернокрылый?

Кристиан выглядит искренне обеспокоенным, как и всегда, когда разговор заходит о Чернокрылых. Но это неудивительно, ведь они убили его мать.