Текст книги "Праздник лета"

Автор книги: Синь Лу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Лу Синь
Праздник лета

В последнее время Фан Сюань-чо полюбилось выражение «разница невелика». Оно стало у него чем-то вроде присловья, и он без конца повторял его не только вслух, но и мысленно. Прежде он то и дело говорил «все равно», но, видимо, решив, что это недостаточно солидно, заменил «все равно» на «разница невелика» и уже не расставался с этим выражением.

Эта обычная формула, открытая Фаном, порой наводила его на грустные размышления, но гораздо чаще успокаивала. Прежде он возмущался, видя, как старики подавляют молодежь, но теперь стал рассуждать иначе: ведь наступит время, когда эта молодежь будет также чваниться перед своими детьми и внуками, – вот и выходит, что никакой несправедливости тут нет. Прежде он возмущался, видя, что солдат бьет рикшу, теперь же стал рассуждать иначе: если бы рикша стал солдатом, а солдат тащил коляску, то бывший рикша, вероятно, так же бил бы бывшего солдата. Значит, не стоит об этом беспокоиться.

Однако с появлением новой идеи Фана изредка стали мучить сомнения. «А не самообман ли это – намеренно открыть себе путь к отступлению только потому, что не хватает мужества бороться с нашим испорченным обществом? – думал он. – Ведь так недолго стать равнодушным к добру и ко злу. Пожалуй, лучше отказаться от этой идеи». Но как бы вопреки его воле новая идея все прочнее укреплялась в его мозгу.

Впервые Фан обнародовал свою новую идею на лекции в пекинской школе «Изначальное добро». Коснувшись исторических фактов, он упомянул, что «современные люди недалеко ушли от древних», что все люди «по своей природе близки друг другу»,[1]1
  «…по своей природе близки друг другу»…– цитата из книги «Луньюй».


[Закрыть] а в конце стал рассуждать о современных студентах и чиновниках:

«Нынче в обществе стало модным ругать чиновников, особенно крепко поносят их студенты. Однако чиновники не есть какое-то особо созданное природой племя. Они обыкновенные люди. Среди них немало бывших студентов, но разве они чем-нибудь отличаются от старых чиновников? „Место меняется, а все остается по-прежнему“. В их мыслях, речах, поступках и манерах не найдешь и капли различия… Кстати, и в студенческих организациях часто не обходится без злоупотреблений! Но разве же стараются при этом, как говорится, загасить огонь и развеять дым? Разница невелика… Но именно это и вызывает тревогу за будущее Китая…»

Двадцать с лишним учащихся, сидевших в разных концах аудитории, восприняли его слова по-разному. Одни в нем разочаровались, другие решили, что он прав, третьи возмутились, приняв его слова за святотатство по отношению к современной молодежи, а некоторые многозначительно улыбались, считая, что Фан выгораживает самого себя: ведь он был по совместительству и преподавателем, и чиновником.

На самом же деле все они ошибались. Попросту Фан Сюань-чо сегодня опять ощутил недовольство. А пустые рассуждения о недовольстве помогали ему довольствоваться своей судьбой. Не сознавая собственной лени и никчемности, он, в общем, чувствовал себя человеком, не склонным к каким-либо действиям, и был вполне доволен своей участью. Когда директор школы несправедливо заподозрил в нем нервнобольного, Фан и пикнуть не посмел, думая лишь о том, как бы под ним не закачалось кресло. Когда учителям свыше полугода не выплачивали жалованье, для Фана стало особенно важным его жалованье чиновника, и на службе он тоже не открывал рта. Причем он не просто молчал. Когда учителя потребовали уплаты жалованья, он втайне считал, что слишком уж громко они кричат, не сообразуясь с обстановкой. И возмутился, лишь услышав, как чиновники, его сослуживцы, издеваются над учителями. Правда, возмущение его быстро прошло, стоило ему подумать: «Возможно, самим чиновникам не хватает жалованья, они ведь не учительствуют, как я».

Нуждаясь в деньгах, Фан все же не вступил в учительскую организацию, хотя во время объявленной учителями забастовки на лекции не ходил.

«Выйдете па занятия – выдадим деньги», – такое заявление правительства раздосадовало Фана: учителей приманивают, будто обезьяну бананом. Какой-то великий педагог сказал: «Учителю, который в одной руке держит книгу, неблагородно другую руку протягивать за деньгами». – И он по всей форме излил свое недовольство на жену.

– Эй! Это что же, у нас только два блюда? – сказал он, поглядев на рис и овощи за ужином в тот день, когда услышал это «неблагородно».

Фан и его жена не получили современного образования. У жены даже не было школьного имени или изящного прозвища,[2]2
  В старом Китае девочкам при рождении не давали имени; поступив в школу, девочка получала «школьное имя», или прозвище, а в замужестве ее называли просто снохой.


[Закрыть] поэтому он не знал, как ее называть. По-старому, ее, конечно, можно было звать госпожой, но ему не хотелось быть слишком консервативным. Тут он и придумал оклик «Эй!». А у жены для обращения к нему не было даже этого «Эй!». И он привык принимать в свой адрес ее слова, если она говорила, обернувшись к нему лицом.

– Пятнадцать процентов, полученных в прошлом месяце, вышли… Рис – вчера… Легко ли было достать его в долг! – сказала она, стоя напротив него у стола.

Он ответил:

– А еще говорят, что неблагородно со стороны учителя требовать жалованье, Эти твари как будто не понимают, что человеку нужна еда, а для еды нужен рис, а чтобы купить рис, нужны деньги. Даже такими простейшими знаниями не обладают…

– Верно. Как купить рис без денег, как приготовить еду без риса…

Фан надулся, видно, рассердился на жену за то, что она повторила его слова и таким образом ее ответ совпал с его рассуждениями на тему «разница невелика». Он отвернулся и этим, как всегда, дал ей понять, что беседа закончена.

Учителям выдали немного денег лишь после того, как они под пронизывающим ветром и холодным дождем пошли к зданию правительства[3]3
  Лу Синь имеет в виду демонстрацию учителей у ворот Синьхуа, состоявшуюся 3 июня 1921 г., при разгоне которой двое демонстрантов, Ма И-чу и Шэнь Ши-юань, были ранены и отправлены в больницу Шоушань (букв. «Первоначальное добро»). Ранили их полицейские, но президент Сюй Ши-чан официально объявил, что виноваты в этом были сами демонстранты.


[Закрыть] требовать выплаты жалованья.

У ворот Синьхуа[4]4
  Ворота Синьхуа (Новый Китай) – главные ворота резиденции президента Китайской республики в Пекине во времена правительства северных милитаристов (выходят на улицу Чанъаньцзе).


[Закрыть] полиция оттеснила демонстрантов в липкую грязь, у некоторых были в кровь разбиты головы. Не шевельнув даже пальцем, Фан тоже получил деньги. Он собирался погасить часть старых долгов, но оказалось, что ему не хватает довольно крупной суммы, – дело в том, что чиновникам тоже задержали выплату жалованья. Тут даже самые бескорыстные, ничем не запятнанные служащие поняли, что необходимо требовать выдачи денег. Тогда Фан, как преподаватель, стал сочувственнее относиться к учителям. И хотя, по обыкновению, не присутствовал на собрании, где было принято решение продолжать забастовку, но добровольно ему подчинился и на занятия не ходил.

Правительство снова выдало деньги – и в школах возобновились уроки. Однако несколькими днями ранее студенческий союз подал правительству петицию с просьбой «Не выплачивать задержанного жалованья, если учителя не приступят к занятиям». Петиция осталась без последствий, но Фану сразу вспомнилось прежнее заявление правительства: «Выйдете на занятия – выдадим деньги». Идея «разница невелика» снова возникла перед ним, как тень, и больше не исчезала. Тогда-то он и обнародовал ее на своей лекции.

Если, как говорится, переплавить, словно металл, выражение «разница невелика», точнее опутать его сетями закона, разумеется, можно прийти к выводу, что недовольство Фана вызвано его тайными эгоистическими побуждениями. Но было бы несправедливым утверждать, будто он создал свою теорию с целью выгородить себя, как чиновника. Фан с особым удовольствием муссировал теперь вопрос о будущем Китая и даже рисковал изображать из себя патриота, болеющего душой за родину. «Люди, – говорил Фан, – всегда страдали из-за отсутствия у них самосознания».

Фан каждый раз убеждался на фактах в справедливости теории «разница невелика». Правительство, не заботившееся об этих надоевших всем до головной боли учителях, перестало затем заботиться и о чиновниках, не имевших с учителями ничего общего. Чиновникам по-прежнему не выплачивали жалованья. И дело дошло до того, что даже среди самых добропорядочных чиновников, которые еще недавно презирали клянчивших деньги учителей, нашлись смельчаки. Они созвали собрание и выступили с требованием выплаты жалованья. Их, правда, презрительно высмеяли некоторые газеты, однако Фан по этому поводу не проявил ни беспокойства, ни удивления. Основываясь на своей теории «разница невелика», он знал, что газетным писакам пока еще хватает гонорара; но если бы паче чаяния правительство или богачи перестали их субсидировать, они немедленно созвали бы собрание.

Фан сочувствовал сейчас чиновникам, так же как в свое время учителям, требовавшим уплаты жалованья. Но сам он по-прежнему спокойно сидел в канцелярии и, по своему обыкновению, не пошел вместе со всеми требовать от правительства уплаты жалованья. Когда же его заподозрили в высокомерии, он счел это простым недоразумением и заявил, что всю жизнь только с него спрашивали долги, сам же он ни с кого долгов не требовал, – на это он-де совершенно не способен. К тому же, заявил Фан, у него не хватит смелости встретиться с лицами, которые держат в своих руках экономическую власть.

Вот если бы они утратили свою власть и с «Трактатом о началах веры Махаяны»[5]5
  «Трактат о началах веры Махаяны» – популярная буддийская книга, сочинение индийца Ашвагхоши (II в. и. э.), известная в китайских переводах проповедников Парамартхи (VI в.) и Шикчаианды (VII в.). Махаяна (большая колесница) – религиозная школа буддизма.


[Закрыть] в руках стали проповедовать буддизм, он охотно встретился бы с ними. Но пока они на троне, они смотрят на остальных, как Владыка ада на своих рабов, считая, что только им дано распоряжаться жизнью и смертью всех мелких людишек. По этой-то причине Фан не смел, да и не хотел встречаться с ними. Иногда ему казалось, что эта черта характера возвышает его над другими, но чаще он просто сомневался в таких своих способностях.

Со всех сторон раздавались требования об уплате жалованья, они, как говорится, наступали со всех позиций. Никогда еще Фан не был в таком тяжелом положении. Не говоря уже о мальчишке-слуге или о лавочниках, с которыми приходилось сталкиваться, даже госпожа Фан проявляла неуважение к нему. В последнее время она не только ему не поддакивала, но даже высказывала собственное мнение, более того, иногда она становилась попросту бесцеремонной. Так, утром четвертого числа пятой луны по старому календарю не успел он вернуться домой, как она сунула ему прямо под нос пачку счетов. Такого еще не бывало.

– Деньги выдали? – спросила она, даже не взглянув на него. – У нас целых сто восемьдесят юаней долгу…

– Гм, с завтрашнего дня я перестаю служить. Чеки получили, но члены комитета держат их у себя. Сначала они заявили, что не выдадут чеков тем, кто вместе со всеми не ходил их требовать, а затем велели каждому являться за чеком лично. Стоило им только завладеть чеками, чтобы сразу уподобиться Владыке ада. А я, по правде говоря, боюсь встречи с ним… И денег мне не надо, и служить не стану, не хочу унижаться…

Госпожа Фан, не так уж часто видевшая столь благородный гнев, вначале даже испугалась, но очень скоро успокоилась и, глядя мужу в лицо, сказала:

– По-моему, лучше получить лично, ничего особенного в этом нет.

– Не пойду. Это не подачка, а жалованье чиновника, и по правилам его должны выдавать через бухгалтерию.

– А если не дают, как быть?… Ох, совсем забыла. Дети вчера сказали, что надо платить за обучение. Уже несколько раз требовали, а теперь предупредили, что если не внесем…

– Вздор! Отцу ни на службе, ни в школе не дают денег, а за сына плати, когда он и заучил-то всего несколько фраз.

Жена умолкла, почувствовав, что вести разговор дальше опасно: ему все было нипочем и он так разозлился, будто перед ним был сам директор школы.

За обедом оба не проронили ни слова. Поев, он задумался на минуту и в раздражении вышел.

Все последние годы, в канун праздника лета[6]6
  Праздник лета (дуаньуцзе) – отмечался пятого числа пятого месяца по лунному календарю. Его называют также праздником дракона. В этот день в воду бросают сладкий рис или гаолян, обернутый в листья тростника или лотоса, чтобы задобрить царя-дракона, повелителя водной стихии, почитаемого в народной религии как подателя влаги на поля и защитника посевов от всякого рода стихийных бедствий.


[Закрыть] или Нового года, Фан, как того требовал обычай, непременно возвращался домой около полуночи и, вынимая на ходу из-за пазухи сверток, кричал:

– Эй! Получай! – И тут же с довольным видом вручал жене пачку новеньких банкнот Китайского банка и Банка путей сообщения.[7]7
  Банкноты Китайского банка и Банка путей сообщения – банкноты, совместно выпускавшиеся двумя крупнейшими банками Китая в период после революции 1911 г.


[Закрыть] Кто же мог предвидеть, что на этот раз, в четвертый день пятой луны, он вернется домой еще до семи вечера. Госпожа Фан встревожилась, решив, что он уже подал в отставку, но, сколько ни вглядывалась, в лице у него не заметила ничего особенного.

– Что случилось?… Почему так рано? – спросила она.

– Выдать не успели, не получил. Банк уже закрыт. Теперь придется ждать до восьмого.

– Может, надо было лично пойти попросить? – боязливо спросила жена.

– Нет, личное получение отменили, говорят, будут выдавать, как и раньше, через бухгалтерию. Но банк закрыли на три дня по случаю праздника, придется ждать до восьмого.

Он сел, отхлебнул чаю и медленно заговорил:

– К счастью, деньги уже в учреждении, и теперь это не проблема… Их выдадут восьмого числа, не позднее… Гораздо сложнее занять деньги у родственника или знакомого, с которыми не поддерживал отношений. После обеда я решил непременно разыскать Цзинь Юн-шэна. Разговорились. Сначала он похвалил меня за то, что я не ходил требовать жалованья и не согласился лично получать, что это очень благородно и что именно так и должен был поступить порядочный человек. Однако стоило мне попросить у него взаймы пятьдесят юаней, как он сразу поморщился, будто я запихнул ему в рот горсть соли. Потом стал жаловаться, что никак не может собрать с жильцов квартирную плату и в торговле терпит убытки… А напоследок заявил, что ничего, мол, нет особенного в том, чтобы лично получить деньги у товарищей по службе, после чего сразу же меня выпроводил.

– Кто же даст взаймы перед самым праздником? – безразличным тоном заметила жена, не проявив никакого участия.

Фан опустил голову, он понимал, что в этом нет ничего удивительного, – не так уж он был близок с Цзинь Юн-шэном. Тут он вспомнил, как в канун прошлого Нового года к нему явился земляк и попросил у него взаймы десять юаней. Фан тогда уже получил чек на жалованье, но дать взаймы побоялся и соврал, что сам находится в затруднительном положении, что не получил жалованья ни на службе, ни в школе, что рад бы, да не в силах помочь, и выпроводил земляка. Выражение собственного лица при этом Фан, естественно, не видел, однако почувствовал неловкость, губы у него дрогнули, и он покачал головой.

Спустя некоторое время Фан велел мальчишке-слуге сходить в лавку и взять в долг бутылку «Лотосовой».[8]8
  «Лотосовая» – дешевая гаоляновая водка, производимая в уезде Ляньхуа провинции Цзянси. Ляньхуа в переводе означает «цветок лотоса».


[Закрыть] Лавочник же не посмеет отказать, надеясь, что перед праздником ему заплатят все долги. А если откажет, Фан в наказание не уплатит ему завтра ни гроша.

«Лотосовую» удалось получить в долг. Фан выпил две чашки, и лицо его порозовело. После ужина он развеселился, закурил сигарету известной марки «Хадэмын»,[9]9
  «Хадэмынъ» – название ворот в Пекине.


[Закрыть] взял со стола сборник стихов «Опыты»[10]10
  «Опыты» («Чаншицзи») – сборник стихов Ху Ши (1891–1962), изданный в марте 1920 г. в Шанхае; это одна из первых книг стихов па новом литературном языке байхуа.


[Закрыть] и улегся на кровать.

Подошла госпожа Фан и, в упор глядя на него, спросила:

– Как же мы завтра расплатимся с лавочниками?

– С лавочниками?… Пусть придут восьмого во второй половине дня.

– Я не могу им этого сказать. Они не поверят.

– Как это не поверят! Пусть спросят, – во всем учреждении никто не получил, ждут восьмого!..

Он ткнул указательным пальцем в полог, а потом очертил в воздухе полукруг. Жена внимательно проследила за его пальцем, который тут же перевернул страницу. Это значило, что от мужа сейчас больше не добьешься ни слова…

– Я думаю, так дальше продолжаться не может… Надо что-то придумать, заняться каким-нибудь иным делом, – перевела она разговор на другую тему.

– Что придумать? Чем заняться? Ведь «чиновнику в писцах не ходить, а военному пожаров не тушить».

– А разве ты не писал сочинений для шанхайской книжной лавки?

– Для шанхайской книжной лавки? Так ведь они платят за рукопись, считая каждый иероглиф в отдельности, пробелы у них в счет не идут. А ты видела современные стихи, которые я для них написал? Сколько там пустого места? За всю книгу заплатят, пожалуй, не больше трехсот юаней. Да и об оплате за авторское право от них уже шесть месяцев нет никаких известий. Кто вытерпит такое? «Далекой водой не спасешься от близкого пожара».

– Ну, а если отдать в редакцию здешней газеты?…

– Газеты? Даже в самой крупной газете за тысячу иероглифов платят несколько медяков. Мне говорил об этом один студент, который там сотрудничает. На это вас не прокормишь, если даже писать с утра до ночи. Да и где я наберу темы для стольких статей?

– Что же нам делать после праздников?

– После праздников? Буду по-прежнему служить… Явятся завтра лавочники, скажи, что получат деньги восьмого после обеда. – И он снова взялся за книгу.

Госпожа Фан, боясь упустить подходящий случай, торопливо заговорила:

– Я думаю, после праздников… восьмого числа… не купить ли нам… выигрышный билет в лотерею?

– Вздор! И скажет же такое, точно необразованная…

Но тут Фан вдруг вспомнил, как он, растерянный, забрел в магазин под вывеской «Таосянцунь» после того, как его выпроводил Цзинь Юн-шэн. При виде объявлений у входа с огромными иероглифами «Главный выигрыш – десять тысяч юаней» сердце у него дрогнуло, и он замедлил шаг. Но йотом решительно прошел мимо, поскольку не мог расстаться с последними шестьюдесятью фэнями, лежавшими в кошельке.

По его изменившемуся лицу госпожа Фан предположила, что он рассердился на ее необразованность, и, оборвав разговор, поспешно отошла. А Фан, так и не закончив фразы, снова улегся и принялся читать нараспев стихи из сборника «Опыты».

Июнь 1922 г.