Текст книги "Коронатор (Делатель королей) (другая редакция)"
Автор книги: Симона Вилар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Анна, мельком бросив взгляд на прибранную постель, подошла к столу. И замерла. Стопкой лежали чистые листы пергамента, в чеканном сосуде стояли перья, чернильница была накрыта замысловатой крышечкой. Но трех листов, на которых она писала поутру, не было нигде. Эти три, казалось бы, ничего не значащие фразы на латыни исчезли.
Какое-то время Анна глядела на блистающий чистотой стол, потом схватила серебряный колокольчик и принялась громко звонить.
Вбежал дежурный паж, следом еще несколько слуг и фрейлин, затем, взволнованная неистовым звонком, на пороге возникла тучная леди Блаун. Анна опомнилась и, отшвырнув колокольчик, гневно уставилась на приближенных.
– Кто побывал в моей комнате, пока я находилась у короля?
Повисла напряженная тишина. Все недоуменно переглядывались и молчали.
– Дьявол вас побери! Кто хозяйничал здесь после моего ухода? – взорвалась принцесса.
Леди Блаун шумно вздохнула и сложила руки на животе.
– Я собирала ваши платья, затем заходили леди Бланш, леди Сьюзен, два пажа, камеристки, горничные.
– Что понадобилось такой толпе в моей опочивальне?
– Обычная уборка, ваше высочество.
– Кто прибирал на столе?
Вперед выступила одна из горничных, уже немолодая женщина с усталым растерянным лицом.
– Пощадите, ваше высочество. Я только стерла пыль и сложила разбросанные листы.
Анна поманила ее пальцем.
– Куда девались исписанные листы со стола? – сурово спросила она.
Та была настолько испугана, что ничего не понимала.
– Помилосердствуйте, моя принцесса! На столе не было никаких бумаг с записями. Да разве я посмела бы трогать что-либо, написанное вашей рукой?! Порази меня Господь, и пусть я не буду знать покоя ни на этом свете, ни на том, если говорю неправду!
«Она не лжет, – подумала Анна. – Хотя, как знать… Но если не она, то кто же, кто?»
Ее взгляд перебегал с надменного лица статс-дамы на взволнованные лица пажей, с удивленной мордашки Бланш Уэд на растерянных камеристок у двери, на длиннолицую «овечку» леди Баттерфилд.
«Кто из них? Кто соглядатай? Как я раньше могла быть столь беспечной и не догадываться, что, когда вокруг одни интриги и предательство, нельзя ни на миг расслабляться!»
Ее взгляд скользнул по фрескам на стенах: вопящие рты, искаженные лица, воздетые к небу руки… Анне вдруг показалось, что все это ожило, движется и дышит вокруг нее. Сердце сжалось от плохого предчувствия.
Испуганная горничная продолжала лепетать невнятное. Анна безразлично махнула рукой. Сейчас пытаться выяснить что-либо бесполезно. Надо поспешить со сборами, чтобы не разгневать короля.
Полтора часа спустя после исповеди и благословения в аббатстве Вестминстера король и принцесса Уэльская двинулись в путь. Через Лондон Генрих решил пройти пешком, Анна шла рядом, а следом вели их коней, шагали закованные в броню гвардейцы и лучники, герольды, пажи, скрипели колесами дормезы [45]45
Дормез – старинная дорожная карета, приспособленная для сна и путешествий.
[Закрыть], возки с провизией и поклажей.
Король, в сером плаще с капюшоном, легко выступал впереди, и лицо его светилось радостью и умиротворением. Сейчас он был полностью погружен в мысли о своем благочестивом паломничестве ко гробу великого английского святого. Этот монарх, тяготившийся знаками монаршего достоинства, сейчас, шествуя с посохом паломника в руке, чувствовал себя на вершине блаженства. Дважды ему приходилось останавливаться, принимая прошения от горожан, и каждый раз принцесса замечала выражение досады на его лице. «Господь допустил ошибку, сотворив этого человека монархом, – думала Анна. – Забота о королевстве, многочисленные обязанности венценосца только раздражают его. Будь его воля и не женись он в свое время на честолюбивой и решительной Маргарите Анжуйской, он без промедления отрекся бы от престола в чью угодно пользу и, как святой Франциск, подался бы в леса, чтобы проповедовать птицам».
Когда они добрались до Саутворка, короля окружила вопящая толпа калек и нищих, а он внезапно опустился перед ними на колени и стал умолять их помолиться за грешного монарха. Те, видимо, потеряв надежду на щедрую милостыню, растерялись и, заметив стоявшую поодаль принцессу Уэльскую, направились к ней. Анна раздавала фартинги и гроты [46]46
Фартинги и гроты – английские мелкие монеты.
[Закрыть], думая о том, что если так будет продолжаться и дальше, то они до темна не покинут столицу.
Дело поправил лорд Лэтимер. Он что-то сказал охранникам, и те, потеснив нищих, взяли короля под руки и подвели к спокойному жеребцу в богатом убранстве. Король подчинился, но, едва сев в седло, тут же стал искать глазами Анну.
– Вы должны находиться все время рядом со мной, принцесса, – потребовал он, и Анна поняла, что, несмотря на странности поведения, король не забывает о ее прегрешении.
Весь остаток дня они медленно двигались ровным шагом, который вовсе не походил на тот легкий галоп, который был принят у конных паломников в Кентербери и получил в честь этого города название «кантер». Король, двигавшийся во главе кортежа, сам задавал темп. Несколько раз он делал остановки, дабы помолиться в придорожной часовне или преклонить колена у каменного распятия на перекрестке. Молился он по обыкновению долго, так что дружинники и прислуга успевали перекусить и поболтать. Анну же король все время держал подле себя. Они вместе опускались в пыль у крестов или на каменные плиты часовен, и временами девушка замечала, что Генрих не столько молится, сколько наблюдает за ней, и это было столь необычно, что Анна терялась, забывала заученные латинские фразы, и тогда король негромко поправлял ее.
Сейчас он казался совершенно в здравом уме, и однажды, когда она уже сидела в седле, он, взяв ее иноходца за узду, сказал:
– Вы кажетесь утомленной и измученной, дитя мое.
– Я устала, ваше величество. И проголодалась.
Глядя на нее, Генрих печально улыбнулся, отчего его бледный, как слоновая кость, лоб пересекли глубокие морщины.
– Никого еще не погубила умеренность в пище в дни поста, да к тому же во время паломничества. Что же касается усталости, то в этом виноваты только вы сами.
Он отпустил повод коня, тот шарахнулся было в сторону, и Анне пришлось с силой натянуть поводья, чтобы сдержать его.
– Государь! Выслушайте меня по крайней мере!..
Король неторопливо сел в седло.
– Зачем? Подробности мне не интересны. Так же, как и явная ложь. Ведь я видел вас, когда вы пробирались утром к себе, и лицо ваше говорило яснее всяких слов.
– Почему же тогда вы так милосердны ко мне? Ведь вы убеждены в моей порочности.
Лицо короля омрачилось.
– Я уже сказал – из-за сына. К тому же в Писании Спаситель говорит: «Тот из вас, кто без греха, пусть первым бросит в нее камень». Может ли такой грешник, как я, судить тебя? Однако, – добавил он строже, и глаза его сверкнули, – если существует кара небесная, ты заслуживаешь ее в полной мере, и она не минует тебя.
Больше Анна не пыталась говорить с королем. Было очевидно, что он принял решение все сохранить в тайне, но не скажет ли он об этом ее отцу? При мысли об Уорвике ей становилось нехорошо. Она боялась его гнева и надеялась лишь на то, что оправданием ей послужит весть о предательстве Кларенса. Но что предпринять дальше? Теперь к любому ее решению Генрих отнесется с подозрением. С одной стороны, он весьма проницателен, с другой же – не следовало лишний раз раздражать его. Джордж Кларенс сделал верный ход, натравив на нее безумного монарха!
Под вечер Анне стало совсем скверно. Они по-прежнему двигались медленно, и, тем не менее, она чувствовала себя совершенно разбитой, глаза щипало, кружилась голова.
Они все еще ехали вдоль южного берега Темзы, где не было ничего примечательного. И лишь раз, когда на противоположном берегу показалась колоколенка церкви селения Грейс-Таррок, Анна оживилась. Именно отсюда год назад она покидала Англию, уплывая навстречу штормам, что едва не стоило ей жизни, но вслед за этим она познала упоительное счастье…
Небо было светлым, затянутым легкими перистыми облаками, в воздухе звенели птичьи трели, остро пахло мокрой травой и набухающими почками. На обочинах дорог попадались истощенные, оборванные мужчины, женщины и дети, неимоверно грязные, с изможденными, по-волчьи мрачными лицами. Иной раз к кортежу приближались скопища нищих, и тогда солдаты принимались древками копий разгонять их – полумертвых от голода, но все еще осмеливавшихся просить милостыню. В такие минуты Анна терялась и вопросительно смотрела на короля, ожидая, что тот заступится за несчастных. Но Генрих после их разговора, казалось, пребывал в мистическом трансе. Его взгляд был устремлен куда-то между ушей коня, он почти машинально перебирал поводья.
На поворотах Анна оглядывалась на дормез с придворными дамами. Его швыряло и дергало на дорожных ухабах, но обычно в эти раззолоченные неуклюжие кареты набивали столько ковров и мягких тюфяков, что за здоровье фрейлин можно было не опасаться. Рядом с окошком дормеза ехал здоровенный рыжий гвардеец в начищенной до блеска кирасе, о чем-то весело переговариваясь с хорошенькой Бланш. Фрейлина смеялась, жуя пирожок, и Анна вдруг почувствовала, что от голода у нее сводит желудок.
Лишь поздним вечером, когда совсем стемнело, они сделали остановку в женском доминиканском монастыре близ Норфлита. Анна была так утомлена, что едва сошла с коня. Все тело болело, движения были замедленными, глаза воспалились. Двое суток без сна и день в дороге дались ей тяжело. Но тем не менее, она отстояла с королем вечернюю службу, равнодушно исповедалась приходскому священнику, едва не задремав, пока тот отпускал ей грехи, и, отказавшись от ужина, поднялась в отведенную ей келью.
Здесь ей все же удалось взять себя в руки. Вызвав Бланш Уэд, Анна велела принести письменные принадлежности и пергамент. Откладывать письмо к отцу не было ни малейшей возможности. Слишком измученная, чтобы обдумывать каждое слово, Анна написала все как есть, за одним исключением – не стала упоминать имени Филипа Майсгрейва, прибавив, что подробности отец узнает при встрече. В приписке она сообщала, что по желанию короля сейчас находится на пути в Кентербери.
Перечитав и запечатав послание, она кликнула фрейлину.
– Бланш, кто тот рослый гвардеец, с которым ты сегодня кокетничала в дороге?
Бланш вспыхнула и смущенно отвела взгляд.
– О, не подумайте дурного, миледи! Он совершенно рыжий, весь в веснушках и совершенно мне не нравится.
Видя, что принцесса продолжает ждать ответа, она добавила:
– Его имя Джек Терсли, он джентри [47]47
Джентри – мелкопоместный дворянин.
[Закрыть]из графства Суррей. Наши поместья находятся совсем рядом, и мы часто виделись с ним, когда были детьми. Но Терсли всегда были бедны, не чета нам, Уэдам.
– Как ты полагаешь, он честный малый? На него можно положиться?
Глаза Бланш сверкнули.
– Да, он честен, хотя и не блещет умом. Зато неудержимо храбр. И он многим обязан мне, ведь именно я помогла ему определиться в гвардию.
Анна кивнула.
– Тогда передай Джеку, что, если он хочет немедленно получить повышение по службе, пусть не теряя ни минуты скачет в Западный Йоркшир, в крепость Понтефракт, и передаст Делателю Королей это письмо.
И она протянула Бланш свернутый и перевязанный пергамент с печатью принцессы Уэльской на шнуре.
– Поспеши же, Бланш. Я полагаюсь на тебя.
Взяв письмо и скрыв его в складках платья, девушка торопливо вышла. Ей предстояло миновать длинный сводчатый переход, тянувшийся вдоль стены монастыря. Ее окружала благоговейная тишина. Подхватив юбки и пригнув голову, чтобы не задеть высоким энненом нависающие арочные своды, леди Бланш торопливо пробежала по галерее, пересекла двор и очутилась возле пустующего монастырского амбара, который настоятельница отвела для гвардейцев и лучников королевской свиты.
Переговорив с одним из охранников, она вызвала рыжего Джека Терсли. Тот вышел, сонно потягиваясь, но, увидев разрумянившуюся, с ямочками на щеках Бланш, сразу заулыбался.
– Клянусь спасением души! Бланки! Вот это подарок!
Он тут же схватил ее в объятия и попытался расцеловать, но девушка с силой оттолкнула его.
– Прочь, болван! Бог свидетель, я скоро раскаюсь, что была так добра с тобой.
– Что ты, Бланки! Да я для тебя хоть Священный Грааль отправлюсь добывать!
Тогда она притянула его к себе за отвороты и жарко зашептала:
– Мигом седлай коня, а я выведу тебя через калитку в саду. Повезешь послание принцессы. Она тебе за это кое-что обещала.
– Вот это да! А куда везти?
Бланш улыбнулась, и ее мелкие зубки блеснули в темноте.
– В Лондон. К герцогу Кларенсу.
Она вдруг чего-то испугалась и оглянулась. Но вокруг было по-прежнему тихо. Луна освещала шиферные крыши и крест на колокольне старинного монастыря.
– Скорее, Джек. И учти – это тайное поручение. Никто не должен о нем знать. Письмо отдашь только в руки его светлости. Помни – от того, как ты справишься с этим поручением, зависит твое будущее. И мое…
Поздней ночью, когда удар колокола позвал к полуночной мессе и череда монахинь проследовала в церковь, на дороге в Лондон прозвучал одинокий топот копыт. Полная луна осветила мчавшегося во весь опор всадника. Его каска блестела, кольчуга позвякивала в такт хода коня. Позади оставался притихший монастырь, где в беспокойных видениях метался слабый разумом король Англии и без снов почивала усталая Анна Невиль.
8
Прерванное покаяние
В Кентербери они прибыли через неделю, и то лишь потому, что погода начала портиться, изо дня в день гремели весенние грозы, и лорд Джекоб Лэтимер уговорил короля поторопиться. В город они вступили в послеобеденное время, стояло безветрие, солнце светило размытым молочным светом, но горизонт оставался темным. Все предвещало новую грозу.
Город, полный паломников, жужжал, как улей. Анна ехала в дормезе с дамами, а король возглавлял шествие, и люди, выстроившись шеренгами вдоль домов, громко приветствовали их и кланялись. Откинув тяжелые расшитые занавески, Анна обмахивалась платком и, заученно улыбаясь, кивала. Ее поражало праздное любопытство людей рядом с человеческим страданием, которое она наблюдала на улицах города. Здесь полно было бездельников, скуки ради отправившихся к святыне, и сюда же стекались толпы нищих, больных, калек, приковылявших со всех концов Англии и даже прибывших из-за моря в надежде на чудесное исцеление, которым так славилась гробница Святого Томаса.
Анне казалось, что весь город состоит из двухэтажных домов, большинство из которых были гостиницами или постоялыми дворами. Лишь порой между ними втискивалась кузница или шорная мастерская, и мальчишка-зазывала громко вопил, приглашая благочестивых путников подковать коня или мула, починить подпруги или обод тележного колеса. А затем – снова постоялые дворы да харчевни всех мастей: дешевые трактиры, похожие на мельничные сараи с навесами на деревянных столбах; каменные круглые башенки, сохранившиеся со времен, когда здесь всем заправляли римляне, с подземельями, куда вели крутые лестницы со щербатыми ступенями; оштукатуренные белые особняки с островерхими черепичными кровлями и нависающими над улицей застекленными галереями.
Лишь ближе к центру стали появляться лавки и мастерские с вывесками: изображения калача над булочной, чаши со змеей над аптекой, сапога у обувной лавки. Но Анна уже смотрела вверх, туда, где над крышами домов виднелись колокольни и своды церквей и монастырей, где все было перемешано: легкость и устремленность к небесам готических храмов – и величавая основательность и надежность романских построек, напоминающих скорее крепости.
Король Генрих тут же пожелал отправиться в собор, в этот древний храм, прозванный матерью английских церквей, где покоились останки знаменитого английского святого, убитого четверкой рыцарей из свиты короля Генриха II Плантагенета прямо в соборе, перед алтарем.
Храм был из светлого камня, с огромными окнами, с дивным западным фасадом, украшенным двумя высокими легкими башнями в так называемом английском перпендикулярном стиле. На паперть храма вели ступени, истертые бесчисленными подошвами благочестивых паломников. Король с принцессой прошли под аркой, миновав скопище клянчивших подаяние нищих, и оказались внутри. Им пришлось немного задержаться перед чашей со святой водой, а затем они вступили в заполненный людьми огромный неф [48]48
Неф – центральная часть храма, отделенная от боковых рядами колонн.
[Закрыть]. Впереди у алтаря шла служба, и негромкое пение монахов звучало, как приглушенный шум далекого водопада. Пахло ладаном, потрескивали свечи и слышались монотонные, похожие на рокот океана, мольбы многочисленных молящихся.
Король и Анна опустились на колени и так продолжали двигаться вперед. Генрих стал читать молитвы жарким шепотом, вскидывая руки и переходя порой на крик. Анна молилась про себя, но сосредоточиться не могла. Ей ни разу в жизни не приходилось так вести себя в храме. Она ощущала множество устремленных на них взглядов и не могла поднять глаз. Церковь была полна до отказа, но король и Анна двигались по центральному проходу, который по обычаю оставался свободным и служил границей между мужчинами и женщинами. Под сводами словно вихрь пронесся – нахлынула и спала волна изумленного шепота. Их разглядывали с неутомимым любопытством – монарха в богатой бархатной мантии, который вскидывал очи горе и молился с таким неистовством, и юную принцессу Уэльскую с бледным нежным лицом, которая двигалась, умоляюще сложив руки, опустив глаза и твердо сжав рот.
Анна пыталась воскресить в памяти заученные слова молитвы. Она слышала дыхание и шарканье ног расступающейся и теснящейся толпы и послушно следовала за королем. Пол храма был из огромных, выщербленных временем плит, и вскоре у девушки заныли колени. Она обрадовалась, когда они наконец оказались у цели – у алтаря, а откуда-то сбоку возникла фигура кардинала-архиепископа Кентерберийского Томаса Буршье в нарядной пурпурной мантии. Это был невысокий полный человек лет пятидесяти, с коротко подрезанными и зачесанными на лоб седыми волосами и бледным, ничего не выражающим лицом.
Архиепископ подал им руки и, держа за самые кончики пальцев, проводил по ступеням на возвышение, где в капелле Святой Троицы они преклонили колени перед золоченой ракой с мощами святого. Анна осмелилась протянуть руку сквозь кованые прутья ограждения и коснуться одного из камней надгробия. Этот жест неожиданно возмутил короля. Он резко вскочил.
– Как смеешь ты, грешная, не исповедовавшись и не получив отпущения, касаться святыни всей Англии!
Он повернулся к архиепископу-кардиналу.
– Вверяю вам ее, святой отец, ибо если не вы, то никто не сможет избавить от греха это скверное, глубоко порочное создание.
Прелат, впрочем, повел себя сдержанно. Негромкой речью он успокоил короля, оставив его в молитвенной сосредоточенности, Анну же проводил в свою резиденцию, где уже находились лица, сопровождающие царственных особ, а камергер отдавал распоряжения слугам. Принцессе позволили вымыться, переодеться и перекусить с дороги, и лишь ближе к вечеру Томас Буршье пригласил девушку в небольшую, украшенную фресками готическую часовню. Усадив ее на маленький табурет перед своим креслом, он произнес:
– Во имя Отца, Сына и Святого Духа…
Голос его был тихим и мелодичным. Анна смиренно сложила руки, прочитала положенную молитву, заявив согласно ритуальной формуле, что обязуется больше не грешить. Все это она сделала почти машинально. Анна не опустила глаз, а продолжала смотреть прямо в лицо его преосвященства, размышляя о том, зачем Генриху VI понадобилось заставлять ее каяться именно этому человеку, который сохранил должность и пользовался неизменной популярностью и при Ланкастерах, и при Йорках. Более того, именно благодаря хлопотам Эдуарда IV он получил кардинальскую мантию, а когда Уорвик вернул трон Генриху Ланкастеру, Буршье не пожелал прибыть с поздравлениями в Лондон.
За окном хлынул дождь, барабаня в свинцовые переплеты стекол.
– Я слушаю вас, дитя мое, – поторопил принцессу кардинал, видя, что молчание затягивается.
И Анна заговорила. Она словно и не исповедовалась, а лишь сухо излагала суть того, о чем недавно поведала сестре. Это было почти смешно – она кается в грехе, не ощущая ни капли раскаяния. Архиепископ, прикрыв глаза, слушал ее, медлительно кивая, а когда принцесса умолкла, он мягко улыбнулся ей.
– Аmor facit quod ipsae res quae anantus [49]49
Любовь ведет к тому, чтобы любимый с любящим каким-то образом соединились ( лат.).
[Закрыть]. Ведь вы этого хотите, дитя мое?
Анна недоуменно взглянула на него, а он сказал:
– Зачем вы исповедуетесь в том, в чем не желаете каяться?
– Но ведь это же грех?
– Я отпускаю вам его, потому что вы несчастны и душа ваша измучена. Но вспомните слова Спасителя: более радости на небесах будет об одном раскаявшемся грешнике, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. Вы же, дитя, на мой взгляд, больны – больны страстью. Хотя страсть сама по себе не так и плоха, если смирять ее волей. Тогда это ведет к совершенствованию. Вы же пришли сюда по принуждению, вы дорожите тем, что считаете грехом, вы даете волю своей страсти, упиваетесь ею, и все, что я вижу сейчас перед собой, не более чем ваша vis appetitiva [50]50
Вожделеющая часть души ( лат.).
[Закрыть], полная тоски и томления. Увы, со времен того плода, что Змий предложил Еве, человек порочен, и подчас его сердцем овладевает такой соблазн, что он забывает о страхе Господнем.
– Ваше высокопреосвященство, но ведь если бы не было умысла Божьего, мы никогда не встретились бы с этим человеком!
– Помыслы Господа неисповедимы. Как можем судить об этом мы – черви, пресмыкающиеся во прахе?!
Анна отвела взгляд, а архиепископ вдруг наклонился и ласково провел по ее щеке мягкой пухлой ладонью.
– Я отпущу вам ваши грехи, но, дитя мое, есть в вас нечто смущающее меня. Это нечто я назову гордыней, ибо лишь гордыня не позволяет вам опомниться и покаяться, как должно истинной христианке. Когда-нибудь настанет время, и вы поймете, что навлекли на себя своим упорствованием в заблуждении… Что ж, может, это и к лучшему: если бы люди не грешили и в муках не искупали свою вину, небо лишилось бы притока святых, ибо нет бремени тяжелее и мучительнее, чем бремя раскаяния.
Он увидел, что лицо принцессы изменилось. Никто еще так не говорил с ней. Она могла принять любые упреки, черпая силы в своей любви, но мысль о расплате за упоительное счастье Анна всегда гнала прочь.
– Преподобный отец, если мне суждено оказаться в аду, но вместе с любимым – ад покажется мне слаще рая!
Архиепископ отпрянул от нее и осенил себя широким крестом.
– Это говорят демоны, ваше высочество. Подумайте о том, что вы можете погубить и обречь на вечные муки того, кого любите.
– Но, ваше преосвященство, вы же сами сказали, что волю Провидения нам не дано знать. Кто ведает, ради чего небесам было угодно свести нас, и возможно, однажды свершится чудо…
Но епископ остановил ее, взмахнув перед лицом принцессы своим широким красным рукавом.
– Чуда не будет, – сухо сказал он. – Перед Богом и людьми вы законная супруга Эдуарда Ланкастера. Библия же говорит: всякий муж должен любить одну жену, и всякая жена должна почитать мужа и слушаться его воли. Вы же этого не приемлете, и в этом все тот же грех – гордыня, худший из всех, в которых может погрязнуть человек. Именно гордыня мешает вам пасть ниц, покаяться и вновь обрести себя. Если бы не король Генрих, то вы, леди Анна, вряд ли явились бы ко мне. Поверьте, грешники в чистилище так же упорно цепляются за свою гордыню, она прирастает к ним, словно вторая кожа, и они не в силах прервать свои мучения. Таких даже Христос не может спасти.
После этих слов Анна разрыдалась. Епископ произнес:
– Слезы раскаяния – милосердный дар Святого Духа. Блажен, кто омыл слезами грехи свои в этом мире.
Вслед за этим он назначил принцессе покаяние: десять ночей бодрствования и молитв в соборе, пост на хлебе и воде, он взял с нее обет все это время не вступать в общение ни с кем из мирян.
Первая ночь без сна была для Анны самой тяжелой. Она стояла босиком на ледяном полу в сумраке огромного гулкого нефа. На ней была темно-серая ряса, подпоясанная веревкой, под которой на тело была надета грубая власяница. Ее волосы были распущены, их покрывала светлая монашеская накидка. После того как церковь опустела и сторож, вооруженный гасильником на длинной рукояти, потушил свечи в высоких светильниках, она осталась почти в полном мраке. Сжимая в руках свечу, Анна трижды обошла храм с молитвой, а затем опустилась в боковом приделе перед изображением святой Анны, своей покровительницы, и стала горячо молиться. Ее не пугала пустота огромного собора, ибо она верила, что место это свято, ведь еще в шестом веке, когда Кентербери был столицей королевства Кент, здесь уже высился первый христианский храм, и нынешний собор был воздвигнут на его руинах.
И в дальнейшем каждую ночь она так же приходила сюда после окончания службы, когда собор пустел и оставалась гореть только одна свеча в крохотной плошке у алтаря. Анна опускалась на колени среди леса устремленных ввысь колон и молилась. Ближе к полуночи приходили монахи для свершения полуночной службы и, ступая попарно, с тихим пением направлялись к алтарю, держа в руках свечи. Анна наблюдала, когда они, словно призраки, появлялись в высокой арке входа. И пока они оставались в соборе, она не могла сосредоточиться на молитве, разглядывая их сонные лица, следила за ходом службы. Лишь когда они удалялись, на нее вновь нисходили умиротворение и покой, и она отдавалась молитве с таким упоением, какого давно не испытывала.
На рассвете она возвращалась в отведенную ей келью в монастыре при храме, ложилась, и всякий раз, несмотря на все ее усилия, Анне снилось одно и то же. Сон возвращал ей лицо Филипа, его тело, их упоительную близость… Она просыпалась вся в поту. Где-то в глубине ее души, вопреки увещаниям кардинала Буршье, жила уверенность, что они с Филипом предназначены друг для друга и в конце концов придет час, когда они соединятся.
Постепенно она впала в какое-то оцепенение. Ночные бдения, пост, мечты, тихие вечера в монастырской келье, где она вышивала напрестольное покрывало – все это успокаивало ее деятельную и живую душу и одновременно словно усыпляло. Короля она почти не видела, не знала, что он также почти все время проводит в молитвах, а монахи соседнего аббатства Святого Августина лечат его от болей в пояснице.
На шестую ночь бдения Анне сообщили, что Генрих тоже готовится провести ночь в молитвах над гробницей Святого Томаса Бекета. Анна не очень обрадовалась перспективе молиться с впадающим в религиозный экстаз свекром. Потому при встрече с королем ограничилась легким реверансом.
Генрих, словно не замечая невестку, с покаянным видом, во власянице, проследовал в капеллу Святой Троицы сбоку от высокого алтаря. В опустевшем центральном нефе было тихо, слышались отражаемые сводами звуки шагов удаляющегося сторожа. Перед Анной горела толстая свеча, и в ее красноватом свете девушка открыла Часослов и приготовилась к молитве. Однако вскоре она заметила, что не может сосредоточиться, а думает о короле и все время прислушивается. В соборе было так тихо, что тишина показалась Анне ватной. Она оглянулась по сторонам и наконец поняла, что ее тревожит. Из капеллы Святой Троицы, где находился король, не доносилось ни звука, а ведь Генрих редко молился без истерических выкриков и всхлипываний. Анна попробовала вновь погрузиться в молитву и не придавать значения тишине. Однако все равно машинально повторяла слова, и даже пламя одинокой свечи, которое обычно словно отделяло ее от всего земного, не оказывало на нее больше магнетического действия. Она поднялась с колен и сделала несколько шагов в глубь собора. Ее босые ноги бесшумно ступали по плитам, и тем не менее Анне казалось, что от ее движения вокруг все заколыхалось.
Впервые темный собор пугал ее. В боковых приделах, на хорах, вокруг алтаря царил сумрак, и принцесса не решалась выйти за пределы светлого круга, очерченного ее свечой. На нее дохнуло жутью. Анна еще раз вслушалась. Вздохи, бормотание, хотя бы шелест одежды Генриха она должна была услышать. Но король исчез, словно растворился в сгущавшейся тьме громады собора.
Анна едва дождалась часа полуночной службы, когда появились монахи со свечками в руках. Встав за группой колон в боковом приделе, она решила дождаться окончания службы, надеясь, что Генрих выйдет, чтобы присоединиться к молящимся. Однако служба уже завершалась, а из-за алтаря по-прежнему никто не появлялся. Тогда Анна обратилась к святым братьям с просьбой взглянуть, что с королем.
– Дитя мое, не стоит беспокоиться, – с улыбкой ответил ей возглавлявший процессию монахов брат-ризничий. – Святой Томас, над мощами которого молится государь, охранит его величество лучше дюжины рыцарей. И разве не грех тревожить того, кто пожелал остаться наедине со своими благочестивыми помыслами?
Они были готовы уйти, но Анна преградила им дорогу, продолжая настаивать. В ее голосе звучали властные ноты. Тогда один из монахов передал другому свечу и, спрятав руки в широкие рукава сутаны, скрылся за алтарем. Вернулся он бегом. Анна не слышала, что он сказал брату-ризничему, но тот мгновенно изменился в лице и, прихватив еще нескольких монахов, отправился в капеллу Святой Троицы. Принцесса, движимая любопытством, прошла следом.
Капелла, с великолепными витражами и глянцево-мраморными колоннами, была озарена неровным светом наклонившейся, чадящей лампы. Король сидел на полу, без всякого почтения привалившись к решетке святой гробницы. Остекленевшим взором он смотрел куда-то в угол, лицо его мелко подрагивало. Рот был открыт, и по подбородку стекала струйка слюны. Генрих обмочился, но продолжал сидеть прямо в луже, поджав под себя одну ногу.
Монахи сбились в кучку при входе, не зная, что предпринять. Брат-ризничий перевел взгляд на стоявшую на ступенях принцессу, и все разом повернулись к ней, словно ожидая знака.
Анна тотчас взяла себя в руки.
– Отведите короля в его апартаменты во дворце архиепископа. Такое уже бывало с государем, и это скоро пройдет. И пусть кто-нибудь немедленно сообщит о случившемся камердинеру государя Джейкобу Лэтимеру…
На этом ее ночные бдения закончились.
Примерно через час она уже сидела в полуосвещенной горнице епископского дворца перед кардиналом Томасом Буршье и несчастным, вмиг постаревшим Лэтимером.
– Подобное уже неоднократно случалось с Генрихом, – говорил Лэтимер. – Теперь он долго не придет в себя. Иисусе всемогущий, почему это произошло именно сейчас, когда вся Англия следит за ним, делая выбор между молодым Йорком и несчастным Генрихом?!
Анна постаралась утешить его.
– Не беспокойтесь, сэр! Мой отец взял на себя ответственность, и он не допустит беспорядков. К тому же со дня на день ожидается прибытие моего супруга вместе с королевой Маргаритой, и они помогут нам скрыть, что король снова безумен.
