Текст книги "Книга для зимнего чтения (СИ)"

Автор книги: Сильвия Паола Каваллано

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Сильвия Паола Каваллано

Книга для зимнего чтения

Роман – как черенок: втыкаешь палку в землю и поливаешь, поливаешь, поливаешь...и вот в один прекрасный день эта палка, казавшаяся сухой, дает маленький белый корешок, а потом боковой побег, потом еще один, потом покрывается листочками, и вытягивается вверх на десять сантиметров. И превращается в маленькое деревце. Или корешок не появляется, и черенок засыхает. А еще его надо регулярно пропалывать от чертополоха...

Причем чем глубже и шире раскидывает роман свои корни и ветви, тем интереснее его читать.

Каждый вечер Дуня забирается ко мне под одеяло и просит рассказать историю из моего детства. Когда я пытаюсь на следующий день продолжить с того места, где мы накануне остановились, Дуня протестует, и требует ту же самую, вчерашнюю историю. Так что, собственно, до моего детства мы пока с ней не добрались. Причем своей цепкой детской памятью она помнит каждый эпизод, чуть ли не каждое слово, и когда я сбиваюсь или что-то ненарочно переделываю, она меня поправляет: «Мам, ты же вчера говорила, что София ела траву, а не клевер». «Да, я перепутала, ты права». Вот и сегодня:

– Мам, расскажи про то, как было раньше.

– Ну, слушай.

Раньше, когда я была маленькая, мы с мамой и папой жили на вилле Варда, там был большой сад и бабушка – моя мама – за ним ухаживала, а дедушка ей помогал. Принадлежала эта вилла пяти братьям и сестрам, то есть сначала она принадлежала их папе: он разбогател где-то далеко, кажется, в Австралии, на плантациях сахарного тростника.

−Мам, а почему называется «сахарный тростник», он что, из сахара?

−Нет, сахарный тростник это такое растение, из которого делают сахар.

−А, поняла, это как сахарный песок. Ну, давай дальше рассказывай.

Ну вот, он работал там несколько лет, рубил сахарный тростник, из которого потом на фабрике делали сахар, копил деньги и в конце-концов купил заброшенную виллу с огромным, и таким же заброшенным садом. Хоть он и поселился в Тоскане

– Ой, мам, это прям рядом с нами, да? Мы же тоже Тоскане живем?

– Да, правда.

И хотя он поселился в Тоскане, вилла почему-то была в венецианском стиле, а парк, то есть сад, зарос до неузнаваемости. Мох покрыл своим бархатистым покрывалом статуи, зеленый занавес плюща волнами спадал с крыши беседки, облако клематиса окутывало дубы. Но ему – этому господину – так больше нравилось – потому что напоминало одновременно и австралийские заросли, и сад его детства – поместье графов Висконти, и он не стал нанимать садовника, а лишь изредка сам что-то обрезал и выдергивал. Потом он женился и у него родилось четверо детей: Клаудио, Лаура, Леонардо и Эмилио. В честь каждого из них было посажено дерево, непременно в самый день рождения, ни днем позже, независимо от того, благоприятствовали ли посадке погодные условия. Так образовалось небольшое замкнутое пространство, полянка, окруженная с четырех сторон платанами. Наверное, тогда же папа придумал выбрать для каждого ребенка цветок-символ, что-то вроде эмблемы или герба. Он выбирал их внимательно и скрупулезно, как выбирают имя, но при этом нисколько не задумываясь, что вкусы детей могут отличаться от его предпочтений. Вначале главным принципом было совпадение месяца рождения со временем цветения растения, но Лаура и Леонардо оба родились в декабре, когда природа не балует цветами, выбрать в качестве символа земляничное дерево казалось ему скучным, цикламены и прочие балконные цветозаменители он не любил, и поэтому впоследствии в выборе растений он руководствовался исключительно собственными эстетическими предпочтениями. Поэтому у каждого члена семьи был цветок-эмблема, подчас не совпадавший с любимым цветком. Маминой эмблемой были пионы, Клаудио – розы, Лауры – лилии, Леонардо – колокольчики, Эмилио – георгины, и, наконец, сам отец обожал орхидеи. Еще со времен Австралии у него сохранилась страсть к этим цветам. Когда дети подросли, он построил рядом с виллой большую оранжерею, и стал разводить орхидеи. Когда в саду зацветали первые пионы, или розы, лилии или георгины, в доме обязательно стелили соответствующую скатерть – их вышивала мама зимними вечерами, когда в саду делать было особенно нечего, по всему дому расставлялись букеты, букетики, огромные корзины и напольные вазы с этими цветами, из специальной кладовой рядом со столовой извлекались сервизы с пионами, или розами, или георгинами, приглашались гости и устраивались настоящие цветочные балы и маскарады. Но потом дети выросли, и уехали учиться в университет, дом и сад опустели. А потом родился пятый ребенок – София. Она ползала по саду на четвереньках, пробовала на зуб все цветы и листья, даже землю и камни, особенно ей нравился клевер, поэтому отец прозвал ее «крольчонок». В саду было много ядовитых растений, плющ, молочай и брать в рот все подряд было опасно, поэтому садовник Карло построил для Софии специальный загончик, где она могла ползать и есть (ну то есть брать в рот и выплевывать) клевер. Отец купил ей маленькую леечку, лопаточку, грабельки, даже маленькие перчаточки и когда она подросла, стал учить ее ухаживать за садом. Она сама сажала луковицы лилий, рассаду салата, обрезала сухие цветы, привязывала помидоры в своем маленьком огородике в глубине сада, за густой изгородью из бамбука. Там росли кусты красной, белой и черной смородины, крыжовника, кустики черники, земляники, клубники. Папа помог Софии сделать грядочки и каждую весну она сама выбирала на рынке рассаду салата, помидоров, замачивала в тряпочке семена гороха, огурцов. В свое время он не очень охотно пускал старших детей в святая святых – оранжерею с орхидеями, да и сами дети не особенно интересовались садом. Поэтому он с особым удовольствием позволял Софии все ботанические эксперименты – наконец-то у него появился единомышленник и последователь!

Каждое утро София просыпалась под нежное воркование горлиц, которые поселились прямо под окном ее комнаты – на старой, разлапистой ели. Под этой елью ее старшие братья, устраивали шалаш, когда приезжали домой на каникулы, и иногда, в особо жаркие дни, разрешали Софии поспать в нем ночью. Утром же София быстро одевалась, заправляла кровать и бежала в сад – проверить как там Ландыш, кокер-спаниель, Уга – черепаха, и, главное, не съели ли улитки за ночь молодые побеги салата, взошли ли базилик и укроп, распустились ли розы и цинии, и можно ли украдкой от взрослых съесть немного незрелого крыжовника. Ведь взрослые ничего не понимают в еде! Они ждут, когда крыжовник станет мягким и сладким! Разве после этого его можно есть! Он должен быть хрустящим и кислым как лимон, чтобы глаза сами зажмуривались от кислости. Потом в сад спускалась мама с большой плетеной корзиной, и они шли срезать цветы. Ландыш тыкался мокрым носом Софии под коленки, и она убегала вперед. Прежде чем срезать цветы, мама долго их рассматривала, не только выбирая самые красивые и самые раскрывшиеся, но и стараясь не оставить сад голым и неприглядным, срезав слишком много. Потом она расставляла цветы по вазочкам, стаканчикам, кувшинчикам, все время что-то меняя и подправляя. В результате получались не просто букеты, а как будто перенесенные в дом клумбы – маленькие островки сада. Иногда София брала с собой кобальтовую кружечку и пока мама срезала розы, гвоздики, лилии, клематисы, жимолость собирала к завтраку землянику и малину. Завтракали на улице, или, если накрапывал дождь, – на увитой виноградом и глицинией террасе. Даже манная каша, которую зимой София долго размазывала по тарелке, чтобы потом пожаловаться, что ее невозможно подцепить, эта же самая каша летом казалась кремом, или мороженным – София украшала ее земляникой, малиной, съедобными цветочками анютиных глазок и фиалок, иногда посыпала лепестками роз. Потом она шла в свой садик, и копалась там до обеда: устраивала сады и домики для муравьев, делала дорожки, обкладывала их привезенной с моря галькой, посыпала песком, делала воротца из палочек, арки из веток спиреи, а еще играла в гвоздочек – забиралась тайком от ворчливого садовника Карло в пристройку с инструментами, пустыми горшками, удобрениями и прочим садовым инвентарем, открывала при помощи отвертки коробки из-под кофе и леденцов монпасье, набирала мелких гвоздей и наряжала их в разноцветые платья из цветов, как будто это были принцы и принцессы, придворные дамы и их служанки: на “прислуге” особенно хорошо “сидели” простенькие платья из ромашек или флоксов, но они трудно натягивались на гвоздики и иногда рвались. Дамы побогаче могли позволить себе бархатцы и ноготки, балерины щеголяли в юбочках из далматской ромашки, ну а королевы и принцессы облачались в роскошные вечерние платья из роз или колокольчиков. Сложнее было одеть кучера, дворецкого, лакеев, принцев и королей, почти все цветы больше походили на юбочки, чем на штанишки, но некоторые нераскрывшиеся бутоны все же могли сойти за старинные бриджи. Чаще кавалерам приходилось довольствоваться зелеными мундирами из незрелых ягод крыжовника. Вообще из цветов можно было сделать все: чепчики, шляпки, короны, мантии и даже карету – из синего ядовитого аконита: надо было только оторвать часть лепестков и вынуть изогнутые пестик и тычинки, напоминавшие головы лошадей. Карло звал его «башмачки» и запрещал до него дотрагиваться.

Обедали снова на улице, на террасе. Потом наступала такая звенящая тишина, что казалось будто звенит сам раскаленный воздух, а не оркестр цикад на соснах. София устраивалась в гамаке под огромной ивой и мечтала о своем саде, листая толстенную книжку про английские сады. Она думала, как переделает здесь все, устроит бассейн, беседку из роз, огромный пруд – чтобы можно было кататься на лодке, ручьи, речушки и мостики... Ландыш засыпал первым.

−Мам, а кто это Ландыш?

−Ты что, забыла? Это собака Софии.

А потом засыпала и София. Мама никогда не заставляла ее спать после обеда, а просто говорила – иди-ка посмотри книжку в гамаке. Наработавшись в саду, нарезвившись с Ландышем, София засыпала без уговоров и споров. Если шел дождь, она забиралась по веревочной лестнице в домик на огромном каштане. Домик сделал для Софии ворчливый садовник Карло. Он же сделал и мебель: маленький столик, креслице, этажерку для книг, ящик для игрушек и непременный гамак. Наконец на сад опускалась долгожданная прохлада, и можно было снова работать, часов до девяти, поэтому ужинать садились поздно. Зажигали свечи и специальные пахучие факелы для отпугивания комаров, София и мама делали их сами из лаванды, опуская свежесрезанные цветы в какой-то специальный раствор, стелили белую скатерть, и неторопливо ужинали, смакуя жареные листики шалфея, или обжаренные во фритюре кольца лука и цветы кабачков. Впереди была еще паста, обычно холодная, потому что хоть жара в это время уже спадала, есть горячее никому, как правило, не хотелось, запеченные в соли золотые рыбки (ораты), или, может, осьминог, который целый час томился в странной кастрюле, закрытой, вместо крышки, вощеной бумагой. Иногда дзия Джузи, помогавшая маме на кухне, плохо обрезала края, и бумага загоралась, на кухне поднимался небольшой переполох. Но Софии было не до этих кулинарных изысков, несмотря даже на то, что в завершение трапезы дзия Джузи выносила из кухни земляничное мороженое, или сабайоне. Она все время ерзала, набивала полный рот, стараясь как можно быстрее покончить с едой. Она не понимала, как взрослые могут столько времени сидеть за столом, ведь уже давно пора поливать сад! Это было самое долгожданное событие дня – волшебный вечерний полив! Никаких автоматических поливов тогда, к счастью, не существовало. Под аромат левоев, фиалок, душистого табака, под тусклое мерцание звезд и светлячков, под аккомпанимент соловья и хора лягушек Карло разматывал зеленую змею шланга, София брала свою леечку и то и дело подбегала к крану под яблоней. Разумеется, босиком!

Время текло с той неторопливой размеренностью, с которой оно течет в начале летних каникул, когда впереди у тебя все лето!

Все было хорошо, пока отец не умер, потому что после его смерти дети перессорились между собой. Каждый хотел забрать виллу себе. Старший брат Клаудио говорил, что это его вилла, потому что он старший, и по закону наследник – он, Лаура утверждала, что виллу надо продать, а деньги поделить поровну, потому что отец не оставил завещания и, значит, они все являются наследниками. Леонардо, единственный из пяти, у кого водились деньги, мечтал выкупить виллу у братьев и поселиться на ней с женой. И, наконец, Эмилио хотел перестроить виллу, чтобы устроить в ней гостиницу, но, разумеется, остальные братья и сестры были против. Только младшая сестра хотела всех примирить, и хотя бы отчасти это ей удалось. Это она уговорила остальных братьев и сестру поселить на вилле садовника, который следил бы за домом и садом, не давая им придти в упадок. «Вы же не хотите, чтобы от виллы остались одни руины, за которые никто не даст и лиры» – говорила младшая сестра.

– Мам, ты всех сказала имена, а младшую сестру как звали?

– А младшая сестра – это и была та самая девочка София.

– А, да, София. – уже сквозь сон бормочет Дуняша.

Синьора София очень любила этот сад, потому что, как ты помнишь, провела в нем все детство, остальные братья и сестры к этому времени уже выросли, и уехали учиться в университет в Турин.

Обычно на этом месте Дуняша окончательно засыпает, я беру ее на руки и переношу в кроватку, а сама сажусь за компьютер и пишу продолжение. Ведь когда-нибудь моя Дуняша подрастет, и захочет, наконец, узнать, а что же было дальше.

С синьорой Софией моя мама познакомилась на какой-то цветочной выставке, мне тогда было года три-четыре. Она долго вертела в руках горшок с гибискусом, потом поставила на место, вздохнула, и сказала, ни к кому не обращаясь: «все равно сажать такую красоту уже некуда». Синьора София еще немного понаблюдала за моей мамой, с какой любовью и вниманием та рассматривала каждый цветок, с каким вздохом сожаления ставила его на место, еще она заметила, как мама подняла с земли какой-то кусочек стебля и аккуратно завернув в платок, положила в сумочку. И это ей тоже понравилось, потому что она сама тоже все время подбирала веточки, листики, отростки, ставила в баночки с водой, чтобы у них отросли корешки или сразу сажала в горшки, и все приживалось. Так что мама ей сразу понравилась, поэтому она к ней подошла и предложила поселиться на вилле, ухаживать за садом, присматривать за домом. Мама чуть не подпрыгнула от радости, а может, подпрыгнула, только совсем немножко, ведь она уже была взрослая, а взрослые от радости не прыгают, даже от очень большой радости, но мама наполовину осталась девочкой, поэтому она все-таки чуть-чуть подпрыгнула, а из глаз у нее такие искорки радости выпрыгнули и она эту незнакомую синьору обняла. София тоже очень обрадовалась, что за ее любимым садом будет ухаживать такая хорошая синьора-девочка. Так, выставка была в сентябре, значит, на виллу мы перебрались в октябре-ноябре.

И вот мы переехали! Вроде бы и мебели у нас своей совсем не было, и перевозить вещи недалеко – километров 40, мы в итоге все на папином фиате перевезли, но только это было ужасно муторно: приходилось сгребать всю мелочь в ящики и коробки, потом их выгружать, впопыхах рассовывая вещи так что потом никто из нас не мог вспомнить, что куда положил (запихнул, приткнул), возвращаться с пустыми ящиками обратно и так до посинения (вернее, до покраснения, потому что было странно жарко для октября). Зато на новом месте каждый получил то, о чем давно мечтал: мама – свою комнату для Творчества, работы, шитья и рукоделия. Она разложила здесь свои книги и журналы по рукоделию, сухие растения, ракушки. Мама расписывала батики, поэтому иногда посреди комнаты сушился натянутый на раму кусок шелка, и в комнате часто пахло красками. Она держала эту комнату закрытой на ключ, чтобы никто не мог обвинить ее в беспорядке или, еще хуже, невзначай что-нибудь переставить или переложить. Ей нравился такой художественный беспорядок. Если все чинно лежало на своих местах, на полках и в ящиках, маме не приходили в голову идеи. Только в разбросанно-раскиданном виде все ее лоскутки, кружева и тряпочки складовались в какой-то узор, мотив, и она за два дня сшивала целое полотно, с холмами, поросшими лесом, в котором я узнавала бахрому от старой скатерти, полями с помидорами из пуговиц, петляющей дорогой из бежевых остатков моих протертых брюк, огромным деревом с дуплом и множеством других деталей. А еще мама много переводила и писала статьи и рассказы, поэтому журналы, словари, листы с пометками и прочий, теперь уже бумажный, а не тряпичный хлам (так называл это папа) тоже был разложен на столе, полках, прикреплен к стене. Маме нравилось так работать. Она прекрасно ориентировалась в этом хаосе и у нее никогда ничего не пропадало. Наоборот, когда она пыталась разложить тексты и наброски по папкам и надписывала их «о цветах», «о детстве», «из книг. Может пригодиться», она никогда потом не могла найти нужный кусок, так как не помнила, что в «цветы» положила рассказ о детстве, так как это было о цветах в детстве. В старом доме они часто ссорились, потому что папа требовал порядка, а мама могла творить только в хаосе. Папа говорил, что это результат русского варварства плюс последствия коммунизма. Дело в том, что мама у меня русская. Она родилась и выросла в Москве. Она часто рассказывала мне про свое детство, когда я, вот так же, как сейчас Дуня, угнездывалась под ее одеялом. Я не все помню, конечно. Но многое она записывала сама. Если хорошенько порыться в большом сундуке в чулане, то на самом дне обнаружиться много полуистлевших листов и тетрадок. Подумать только! Некоторые из них мама писала еще в России. И хотя в самом начале этой книги сказано, что роман тем интереснее, чем шире его крона, я пока еще в состоянии ее формировать и обрезать побеги, которые считаю лишними: нежизнеспособными, «дичками» или, наоборот – вполне способными стать отдельным большим деревом. Вот и эту ветку я пока отстригу, но не выброшу, а воткну в питательную смесь – авось, даст корни и получится самостоятельное дерево!

У меня, помимо долгожданной игровой комнаты, где не надо было каждый вечер убирать игрушки, можно было строить замки, города, разбивать палатки и даже повесить гамак от стены до стены, у меня появился и настоящий собственный домик – на дереве.

Папа получил кабинет, где он разложил все свои книги и каталоги, картины, гербарии. А кроме того – большой сад для экспериментов. Папе, наоборот, нравился порядок. В доме. Потому что сады он любил природные, то есть достаточно «беспорядочные», если сравнивать их, например, с французскими садами и даже с английскими, где беспорядок строго и тщательно продуман, и создан искусственно. Впрочем, любить-то он их любил, но его сад был не похож ни на один из существующих садов, или похож на многие. Не обидев отца, могу сказать, что слишком часто его сад напоминал стройплощадку. То есть именно сад был местом для папиного беспорядка. Я думаю, что каждому человеку нужна какая-то отдушина для беспорядка. Это неправда, что беспорядок в доме отражает беспорядок в голове. Если везде будет порядок, будет во-первых, очень скучно, а во-вторых, из хаоса и рождается что-то новое. В кабинете у отца был образцовый порядок. Все каталоги, справочники по садоводству, цветоводству, книги по истории садов, всегда стояли на своих местах, как и тысячи пакетиков с семенами и десятки тысяч фотографий из картотеки отца. Создавая очередной проект сада, он раскладывал фотографии с цветами словно пасьянс, и если не было полного порядка – пасьянс не сходился. В саду же был перманентный беспорядок и сейчас вы поймете, почему.

Отец был увлекающейся натурой. Большая часть хозяйского сада представляла собой уже сложившийся ансамбль, надо было только поддерживать структуру, подрезать, выпалывать, подсаживать, подкармливать, прореживать. Главной же, и пожалуй самой трудной задачей было поддержание в парке состояния запустения. Конечно, сухие ветви надо было обрезать, и иногда убирать с дороги поваленные деревья, восполняя их новыми, но нельзя было нарушать того впечатления, атмосферы парка – старый заброшенный сад. В таком саду воспоминания сразу окружали тебя, под дубом хотелось опуститься на траву с книжкой и прогуляться при лунном свете по темной аллее, подсвеченной белыми душистыми фиалками (Viola cornuta Alba). Впрочем, все эта хозяйственно-исполнительская составляющая работы садовника занимала его меньше всего. Отец относился к работе садовника не как это принято сейчас, в начале 21 века – этакий подсобный рабочий, с упором на тяжелый физический труд. Он рассматривал деятельность садовника, и, в частности, свою, как со-творчество по преображению земли, как попытку выразить, воссоздать какое-то свое представление об Абсолютной красоте. Он любил сажать и с почти детским восторгом и энтузиазмом следил за наклюнувшимися семенами, пробившими землю росточками, готовыми раскрыться бутонами. Выпалывать сорняки, напротив, не любил – для него и сорняки были воплощением Природы, и в том, что он вырос именно здесь – что Ветер ли, горихвостка ли «посадили» его именно здесь, он видел не просто смысл, но Замысел. Поэтому, наверное, он и согласился стать здесь садовником – идея запущенного сада была ему близка. Наверное, в душе он был ландшафтным архитектором с ботаническими наклонностями, и в самом дальнем углу хозяйского сада со всей страстью предавался своему увлечению. Увлечения менялись: на смену пионам приходили клематисы, их сменяли злаковые, лимонник, гортензии. К счастью, все пристрастия отца были исключительно ботанического характера. Я знала людей, с завидным постоянством менявших свои увлечения гораздо более кординально, нежели мой отец. Сначала это были рыбы. Доведя общий объем всех имевшихся в доме аквариумов до размеров озера Комо, человек терял к этому хобби всяческий интерес. Следующим были канарейки. После 33 клеток в доме, гараже, на веранде и даже у свекрови, он перешел к парусному спорту, потом были стрельба из лука и подводное плавание. Но едва достигнув стабильных результатов, иными словами, перестав добиваться новых, человек бросал «любимое» занятие. Впрочем, бывает даже хуже, если мужчины постоянны в своих интересах (вы понимаете, какое увлечение женского рода множественного числа я имею в виду). Так что ботанические страсти моего отца были вполне безобидны. Впрочем, и он успел сменить ряд увлечений, пока не остановился на садоводстве. Главным увлечением его юности были самолеты. Уже в 14 лет он управлял самолетом и когда поступил в летную академию, у него было больше всего «часов в воздухе», что тоже учитывалось при приеме. Но в один прекрасный день, выруливая самолет на посадочной полосе, он как-то разглядел, что во время маневра раздавит шасси самолета целую шеренгу гусениц. Это его так потрясло, потому что он провел параллель со своей профессией – в академии учили на военных летчиков. Возможно, в один непрекрасный день ему придется не гусениц давить, а бомбы сбрасывать. И он со скандалом ушел из академии. Врочем, я отвлеклась.

Итак, вначале сад изобиловал пионами. Когда сорта исчислялись сотнями, отец, просматривая многочисленные руководства и справочники, начинал все больше обращать внимание не на технику размножения или советы по уходу и пересадке, а на последнюю строчку «лучше всего сочетается с...» вот тут-то, как правило, и таилось очередное увлечение отца, готовое прийти на смену надоевшему фавориту. От старых увлечений отец избавлялся щедро и безжалостно (нет, он их не сжигал и не вырубал топором), слово «безжалостно» я употребила в смысле отсутствия жадности коллекционера, которому жалко лишиться даже картины, которая не нравится, только потому, что она – часть коллекции). Отец совершенно не жалел недавних любимцев, которых еще вчера укрывал от жары замысловатыми конструкциями из прутьев и маминых батиков). Он дарил их соседям, друзьям и знакомым, пересаживал в «основной» сад, и даже устраивал «благотворительную» акцию – просто дарил цветы на местном рынке, чем нажил себе кучу врагов среди прижимистых местных крестьян, не понимавших этих прихотей. И даже когда отец приходил на рынок «с пустыми руками» – просто чтобы что-нибудь купить, на него поглядывали с опаской и недоверием. Поэтому на рынок я любила ходить с мамой – ее, наоборот, крестьяне жалели – ведь ей приходилось общаться с этим чудаком каждый день! – и старались выбрать для нее лучший кусок телятины, арбуз покрупнее, творог пожирнее. А мне совали кто огурец, кто яблоко, кто насыпал горсть малины. Но больше всего на рынке я любила не эти угощения, а одну старушку, прилавок которой находился в самом дальнем углу рынка. Он был весь уставлен разнообразными замысловатыми коробочками с разноцветными порошками, пучками сухих веток, шишками разных размеров: от мелких ольховых до душистых сосновых и кедровых, таинственными пузырьками и мешочками с сухими травами, засушенными цветами гортензий, бессмертника, роз, карима. Она тоже всегда угощала меня нанизанной на соломинки лесной земляникой и желтыми восковыми яблочками, каких я больше нигде никогда не встречала, и дарила маленький веночек из сухих трав: пшеницы, пижмы и бессмертника, или дикого лука и фиолетового карима, или из гипсофилы и высушенных роз или сердечко из мха и ольховых шишечек. У ее ног обычно дремала большая дворняга. Эта старушка с рынка была похожа на добрую фею-покровительницу цветов. Иногда мне кажется, что она и была феей. Я никогда не видела, чтобы кто-то давал ей деньги за купленный венок. Но, может, я просто этого не помню. Мой отец всегда подходил к ней, и они долго болтали.

Пионы были первым увлечением отца на моей памяти. Огромные шапки бордовых и нежно-розовых цветов со свежим ароматом. В них так приятно уткнуться носом после дождя и вдохнуть их легкий аромат! Но когда пионы отца получили официальное признание красоты, выразившееся в том, что однажды утром во всем саду не осталось ни одного цветка (потом Сиро рассказал нам, что в тот вторник на рынке двое парней продавали необыкновенной красоты пионы, «почти как у вас в саду») им на смену пришли колокольчики всех цветов и размеров. Потом их сменили клематисы. Клематисы тоже удостоились высокого признания: со всей округи приходили смотреть на возвышавшуюся посредине участка лиловую башню – проволочную конструкцию, плотно увитую цветущим клематисом. И на темный дуб, увитый воздушными нежными цветами белого ломоноса. Еще бы, ведь тогда они были редкостью и экзотикой. Сам мистер Знатный Садовод из Кьянти, владелец немыслимо редких растений, небывалой двухэтажной оранжереи, коллекции орхидей и прочих чудес пожаловал к нам с визитом, чтобы сфотографировать папину коллекцию клематисов. Чтобы заполучить фиолетовый «Beauty of Worcester” он готов был пожертвовать главным сокровищем своего семирамидского сада: яблоней, которая плодоносит без цветения! “Подумайте сами, как это удобно – агитировал слегка оробевших и переглядывавшихся в нерешительности маму и приехавшую погостить тетю Знатный Садовод – вы больше не зависите от пчел, не боитесь поздних заморозков! Ваша яблоня будет усыпана плодами даже в самые неурожайные годы!” Отца дома не было, и обмен состоялся. Яблоня, действительно, ни разу не цвела и за 20 лет я не видела на ней ни одного яблочка.... после этой истории клематисы отодвинулись на второй план, и отец увлекся злаковыми. Это вовсе не значит, что папин «экспериментальный» сад был садом монокультуры, садом селекционера-фанатика. Ему нравилось экспериментировать не только с сортами, но, и прежде всего с цветами, формами и в конечном итоге со стилями, поэтому сад очень редко «дорастал» до задуманного варианта. Чаще всего он был в той или иной стадии «переделки». Да и «задуманного» варианта, как такового, не существовало. Отец мог увидеть в каком-нибудь журнале фотографию сада, и, в нарушение уже начатых работ, переделать газон под пруд. Конечно, это слишком экстремальный пример, такое случалось не часто, как всего однажды отец решил переместить 200-летнюю оливу. При этом он отнюдь не был подражателем. И понравившаяся фотография просто вдохновляла его, подсказывала собственную идею, открывала глаза на что-то новое, он вовсе не стремился буквально воссоздать чужой сад. Такой плагиат даже не приходил ему в голову, как не приходит это в голову талантливым поэтам. Какая-нибудь часть сада всегда была перекопанной, с натянутыми ленточками, колышками, размечавшими границы участков, и растения перекачевывали с места на место, но у отца была легкая рука и потери были минимальны. Отца такой непрезентабельный вид сада нисколько не заботил. Сад был отгорожен от основного, «хозяйского» парадного сада густой изгородью, напоминавшей лабиринт, поэтому попасть в него было не так-то просто. Посторонних он сюда не звал, это был его сад, и его увлекал сам процесс пересаживания, создания новых сочетаний, созерцания, размышлений. Он сознательно не прибегал в своем саду к автоматическому поливу не только потому, что каждый раз его пришлось бы перемонтировать, следуя ежегодным перепланировкам, но и потому, что он считал это наилучшим временем наблюдения за садом и оценки, что куда следует «перебросить». Он даже пробовал себя на ниве селекции, тогда и мне перепадала работа по подсчету раздвоенных лепестков, опылению, завязыванию семенных коробочек в специальным мешочки, выдергиванию забракованных отцом экземпляров и пр. Может, вам покажется странным, что у отца хватало на все это времени, ведь он работал садовником в огромном саду, и дел там хватало. Но, во-первых, отец занимался любимым делом, у него в руках все спорилось, поэтому он успевал сделать вдвое-втрое больше других. Хотя иногда он прибегал к разным хитростям – приглашал в сад деревенских мальчишек и перепоручал им нехитрые дела, вроде сбора опавших листьев или перетаскивания отпиленных веток. За это он покупал им мороженое и катал на старой хозяйской кобыле. Все были довольны. Более сложные обязанности он поначалу тоже передоверял одному деревенскому парню, но после того как тот, видимо, впервые взяв в руки электрическую газонокосилку, скосил под корень гортензию и флоксы, – то ли не смог удержаться от искушения убрать из сада вообще все, то ли не разобравшись, что нужно скосить, а что оставить, папа отказался от его помощи. Хорошо еще, папа случайно вышел из «своего» сада – он что-то забыл в доме, иначе этот слишком усердный косильщик добрался бы и до зарослей плюща или принялся бы соскабливать мох со статуй. Всякие лекарственные, целебные растения тоже были увлечением отца. О лимоннике он впервые услышал от мамы – ее дед был геологом и привез из Уссурийского края лимонник и элеотероккок. Они вполне акклиматизировались в Подмосковье. Отец сразу же загорелся идеей посадить этот фрукт пяти вкусов, как его называют в Китае, у себя в саду. Первую лиану он привез из России, но она не выдержала засушливого и длинного тосканского лета, и погибла, тогда он отыскал питомник в Германии, и заказал сразу пять растений.