Текст книги "Человеческий цикл"

Автор книги: Шри Ауробиндо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Шри Ауробиндо
Человеческий цикл

Глава I. Цикл развития общества

Современная Наука, завороженная величием своих открытий в области естествознания и объявляющая Материю единственной реальностью, давно пытается построить на основании одних лишь физических данных изучение Души, Разума и тех проявлений Природы в человеке и животном, для исследования которых знание психологии столь же важно, сколь и знание любой другой естественной науки. При таком подходе сама психология опирается на физиологию и тщательное исследование деятельности мозга и нервной системы. Поэтому неудивительно, что в истории и социологии основное внимание уделялось объективным данным – законам, общественным установлениям, ритуалам, традициям, экономическому развитию и факторам – в то время как более глубокие явления психологического характера, столь важные в деятельности такого разумного, эмоционального, творчески мыслящего существа, как человек, совершенно упускались из виду. Такого рода наука склонна объяснять исторические события и общественное развитие экономической необходимостью или причиной, т. е. экономикой в самом широком смысле этого слова. Некоторые историки даже отрицают или не принимают во внимание – как нечто крайне несущественное – воздействие мысли и влияние мыслителя на развитие общественных институтов. Они полагают, например, что Французская революция произошла бы в силу одних лишь экономических предпосылок-именно так, как она произошла, и в то же самое время– даже если бы Руссо и Вольтер не написали ни строчки, а философская мысль девятнадцатого века не создала смелые и радикальные теории.

Однако в последнее время Материя как первооснова, всесторонне объясняющая Разум и Душу, начала ставиться под сомнение и зародилось движение за освобождение человеческого сознания от поглощенности естественной наукой, хотя пока дело не пошло дальше нескольких неуклюжих робких попыток. Тем не менее в этих попытках можно увидеть первые проблески осознания того, что за экономическими движущими силами и причинами социального и исторического развития действуют глубинные силы психологического характера и, может быть, даже силы самой души; и вот в довоенной Германии, стране рационализма и материализма, которая в течение последних полутора веков была еще и колыбелью новой мысли и оригинальных учений – хороших и плохих, благотворных и разрушительных, один самобытный ученый создал и явил свету первую психологическую теорию истории. Первым попыткам на новом поприще редко сопутствует полный успех, и немецкий историк, создавая свою теорию, напал на блестящую идею, однако не сумел ни развить ее более детально, ни достаточно глубоко исследовать. Он по-прежнему не мог освободиться от представления о крайней важности экономического фактора, и, кроме того, его теория, как и вся европейская наука, соотносила, классифицировала и упорядочивала явления куда более успешно, чем объясняла. Тем не менее в ее основной идее заключена глубокая истина, некое прозрение, поэтому имеет смысл рассмотреть некоторые из ее положений, особенно в свете восточной мысли и опыта.

Создатель теории, Лампрехт, взяв за основу европейскую и, в частности, немецкую историю, предположил, что человеческое общество проходит в своем развитии через определенные четко различимые психологические стадии, которые он называет соответственно символистической, типической, конвенциональной, индивидуалистической и субъективистской. Таким образом, человеческое общество – любая нация или цивилизация – в своем развитии воспроизводит некий психологический цикл. Очевидно, что подобные классификации грешат излишней жесткостью и подменяют витки и зигзаги Природы прямой линией ума. Психология человека и человеческих обществ слишком сложна и объединяет слишком много разносторонних и противоречивых тенденций, чтобы подвергать ее точному и формальному анализу такого рода. Да эта теория психологического цикла ничего и не говорит нам о том, каков глубинный смысл сменяющих друг друга периодов, чем вызвана необходимость таких смен, какова конечная цель всего процесса. И все же для того, чтобы понять природные законы Разума или Материи, необходимо разложить их действие на известные нам элементы, основные составляющие, главные силы, даже если в реальной жизни их выделить невозможно. Я не стану останавливаться на том, как сам западный мыслитель развивает свою идею. Предложенные им термины – если исследовать их внутренние смысл и значение – могут все же пролить некоторый свет на глубоко скрытую тайну нашей эволюции, и именно в этом направлении наиболее целесообразно проводить исследование.

Если мы посмотрим на человеческое общество в том его состоянии, которое представляется нам низшей ступенью или ранней стадией развития – не важно, идет ли речь о народе диком или относительно культурном, экономически развитом или отсталом, – мы неизбежно обнаружим ярко выраженный символистический менталитет, который обусловливает мышление, обычаи и установления этого общества или по крайней мере глубоко проникает в них. Что же кроется за символизмом такого менталитета? На этой стадии развития, как мы видим, общество всегда религиозно и проявляет в религии живое воображение; ибо символизм и характерное для этого периода образное или интуитивное религиозное чувство состоят в естественном родстве и (особенно в ранних или примитивных общественных формациях) не отделимы друг от друга. Когда же начинают преобладать интеллект, скептицизм и рациональность, человек уже подготавливается к переходу в индивидуалистическое общество, а эпоха символов и эпоха конвенций уходят в прошлое или теряют свое значение. Таким образом, символ выражает некое присутствие, которое человек ощущает за собой, по ту сторону своей жизни и деятельности: Божественное, боги, беспредельное и глубокое безымянное, сокровенная, живая и непостижимая природа вещей. Все религиозные и социальные институты, все мгновения и периоды своей жизни человек представляет в виде символов, которые должны выразить его знание или догадки о таинственных влияниях, скрытых за его жизнью, формирующих и направляющих ее или по крайней мере вмешивающихся в ее течение.

Если мы обратимся к эпохе зарождения индийского общества, к далеким ведическим временам, которые мы уже не способны понять, ибо мы утратили видение и мироощущение людей той эпохи, мы увидим, что все там глубоко символично. Религиозный институт жертвоприношений ежечасно и ежеминутно управляет всей жизнью общества, и ритуал жертвоприношения во всех своих проявлениях, до малейших деталей, мистически символичен, как показывает даже самое поверхностное знакомство с Брахманами и Упанишадами. Появившаяся в результате неверного истолкования теория, по которой жертвоприношение совершалось исключительно для того, чтобы умилостивить богов, олицетворяющих силы Природы, для достижения земного благополучия и райского блаженства, порождена человечеством более позднего периода, которое уже подверглось сильному влиянию интеллектуального и практического ума – практического даже в религии и даже в своем мистицизме и символизме, а потому потеряло способность проникнуться духом предков. Не только религиозные культы, но и общественные институты того времени были насквозь пронизаны духом символизма. Возьмем гимн Риг-Веды, который считается свадебным гимном, посвященным брачному союзу двух людей, и который, конечно, использовался в этом качестве в поздние ведические времена. Однако весь смысл гимна сводится к описанию ряда последовательных бракосочетаний Сурьи, дочери Солнца, с различными богами, и бракосочетание людей представляется здесь лишь делом второстепенным, которое остается в тени божественной и мистической личности, в полной мере ею обусловливается и воплощается в слово на ее языке. Заметьте, однако, что божественное бракосочетание здесь не является, как было бы в древней поэзии позднейших времен, неким декоративным образом или поэтическим украшением, призванным выгодно оттенить и обрамить брачный союз двух людей; напротив, человек здесь – второстепенный персонаж и отражение божества. Эта характерная особенность и указывает на разительное отличие древнего менталитета и современного взгляда на мир. Этот символизм долгое время влиял на индийские представления о браке и даже в наше время существует на конвенциональном уровне, хотя уже не имеет силы и истинное его понимание утрачено.

По ходу дела мы можем заметить и то, что индийский идеал отношений между мужчиной и женщиной всегда был символическим отражением взаимоотношений Пуруши и Пракрити (в Ведах – нри и гна), мужского и женского божественных Принципов вселенной. В реальной жизни имеется даже некоторая взаимосвязь между положением женщины в обществе и этой идеей. В ранние ведические времена, когда в символическом культе женский принцип в некотором смысле приравнивался к мужскому, хотя и с определенным преобладанием последнего, женщина была в той же мере равноправным другом, сколько и служанкой мужчины; в более поздние времена, когда появляется идея господства Пуруши над Пракрити, женщина также попадает в полную зависимость от мужчины, существует только для него и даже едва ли ведет самостоятельную духовную жизнь. В тантрическом шактизме, поднявшем женское начало на невиданную высоту, предпринимается попытка (которая не могла выразиться в общественной практике как раз потому, что этот тантрический культ никогда не мог полностью избавиться от влияния ведантической идеи) возвысить женщину и сделать ее объектом глубокого почитания и даже поклонения.

Или же рассмотрим (поскольку этот пример лучше отвечает нашей цели) ведический институт четырехсословного общества – чатурварна, который неправильно называют системой четырех каст, ибо каста есть понятие конвенционального периода, а варна – символистического и типического. Нам говорят, что установление четырех сословий в обществе явилось результатом экономического развития, осложненного политическими причинами. Вполне возможно; но все дело в том, что люди той эпохи никогда не согласились бы и не могли согласиться с этим. Ибо, если мы довольствуемся выявлением практических и материальных причин социального феномена и не имеем желания заглянуть глубже, то они придавали небольшое или всего лишь второстепенное значение его материальным факторам и всегда смотрели в первую очередь и главным образом на его символический, религиозный или психологический смысл. Это явствует из Пурушасукты Вед, описывающей создание четырех сословий из тела Бога-творца: из его головы, рук, бедер и ног. Для нас это просто поэтический образ, смысл которого заключается в том, что брамины были людьми знания, кшатрии – правителями и воинами, вайшья – производительной силой и опорой общества, а шудры – его слугами. Как будто этим все и исчерпывается, как будто люди той эпохи настолько глубоко чтили обычные поэтические образы – например, тело Брахмы или бракосочетания Сурьи, – что построили на их основании сложную систему ритуалов и священных церемоний, устойчивых общественных институтов, этических норм и четкого разграничения социальных типов. В менталитете наших далеких предков мы всегда находим лишь черты, присущие нашему менталитету, и поэтому видим в них только дикарей, одаренных богатым воображением. Для нас поэзия есть буйная игра интеллекта и фантазии, воображение – игрушка, предназначенная веселить и развлекать нас, баядера ума. Но для человека древности поэт был провидцем, глашатаем скрытых истин, воображение – не куртизанкой-танцовщицей, а жрицей в храме Господнем, призванной не сплетать вымыслы, но облекать в образы труднопостижимые и сокровенные истины; даже метафора или сравнение в языке Вед используются не просто так, а с особой целью: они должны выражать реальность, а не развлекать искусной игрой мысли. Образ служил этим пророкам зримым символом незримого, поскольку он мог прозрачно намекнуть уму на некую реальность, которую точное интеллектуальное слово, пригодное лишь для передачи логической или практической мысли или для выражения физического и внешнего, выразить не в силах. Для них символическое тело Творца было не просто образом, но выражением божественной реальности. Человеческое общество представлялось им попыткой воплощения в жизни космического Пуруши, который выразил себя иначе в материальной и надфизической вселенной. И человек, и космос в равной мере являются символами и выражениями одной и той же скрытой Реальности.

Такое символистическое отношение к действительности привело к тенденции превратить все формы общественной жизни в таинство, религиозное и священное, однако еще не лишая их жизненной силы и гибкости, которых мы не видим в жесткой структуре «первобытных» общин, поскольку они уже перешли из символистической стадии развития в конвенциональную, хотя и по кривой упадка вместо кривой роста. Всем управляет духовная идея; поддерживающие ее символические религиозные формы закрепляются на уровне канона; общественные формы неопределенны, гибки и способны на бесконечное развитие. Один элемент, однако, начинает обретать черты прочной устойчивости – а именно психологический тип. Таким образом, сначала мы имеем символическую идею четырех сословий, выражающую (говоря отвлеченно-образным языком, который ведические мыслители не стали бы использовать и, вероятно, не поняли бы, но который лучше отвечает нынешнему образу мышления) Божественное как знание в человеке, Божественное как силу, Божественное как производство, обладание и взаимопомощь, Божественное как служение, покорность и труд. Это деление соответствует четырем космическим началам: Мудрости, которая содержит в себе порядок и принцип всего существующего; Силе, которая санкционирует ее действие, поддерживает и укрепляет ее; Гармонии, которая приводит в согласие все части; и Труду, который служит остальным началам. Затем на основании этой идеи сложился устойчивый, но еще не жесткий общественный строй, в основу которого был положен в первую очередь характер и психологический тип с соответствующей ему этической нормой, а во вторую очередь – социальная и экономическая функция последнего. Но сама функция определялась ее соответствием психологическому типу и этической норме; она была не основным и не единственным фактором. Первая, символистическая стадия такой эволюции является преимущественно религиозной и духовной; все прочие элементы, присутствующие в ней, – психологические, этические, экономические, материальные – целиком подчинены духовной и религиозной идее. Вторая стадия, которую мы можем назвать типической, является преимущественно психологической и этической; все прочее, даже духовное и религиозное, подчинено психологической идее и выражающему ее этическому идеалу. Тогда религия становится мистическим обоснованием этического принципа и учения, Дхармы; это становится ее главным общественным назначением, во всем же остальном она принимает все более и более потусторонний характер. Идея непосредственного выражения божественного Существования, или космического Принципа в человеке, утрачивает господствующее влияние, первостепенное значение и ведущую роль; она отступает, уходит на задний план и наконец исчезает из жизненной практики, а в конечном счете даже из теории.

Типическая стадия развития создает великие общественные идеалы, которые сохраняют свое влияние на сознание людей даже после того, как сама стадия осталась в прошлом. Главное ее живое наследие заключается в понятии общественного долга и чести: долга и чести брамина, которые состоят в чистоте, благочестии, глубоком почтении к творениям ума и духа, бескорыстном обладании ученостью и знанием и стремлении исключительно к ним; долга и чести кшатрия, которые предполагают отвагу, рыцарское великодушие, силу, известную гордую сдержанность и самообладание, благородство нрава и все, к чему такое благородство обязывает; долга и чести вайшьи, которые заключаются в честности и надежности в делах и торговле, добросовестном производстве, соблюдении установленного порядка, щедрости и благотворительности; долга и чести шудры, которые выражаются в послушании, подчинении, верном служении и бескорыстной преданности. Но все эти понятия постепенно утрачивают живую связь с породившей их чистой психологической идеей, перестают быть естественным выражением внутреннего мира человека; они превращаются в условность (конвенцию), хотя и самую благородную из условностей. В конечном счете они сохраняются в обществе скорее в качестве традиции, закрепленной в мысли и слове, нежели в качестве жизненной реальности.

Ибо типическая стадия естественным образом переходит в конвенциональную. Конвенциональная стадия развития человеческого общества начинается тогда, когда внешние атрибуты, внешние выражения духа или идеала становятся важней самого идеала, а тело или даже одежда становятся важней человека. Таким образом, в ходе эволюции касты каждый из внешних атрибутов этического четырехсословного строя – происхождение, экономическая функция, религиозный ритуал и таинство, семейный обычай – начинает преувеличивать свою роль по сравнению с остальными и свою значимость в общей схеме. Происхождение, сначала, по-видимому, не играло главной роли, поскольку положение человека в обществе определялось в первую очередь его способностями и талантом; но впоследствии, по мере превращения сословия в устойчивую социальную группу, появилась необходимость сохранить его при помощи образования и традиции, а образование и традиция естественным образом закрепились в русле наследственности. Таким образом, сын брамина заведомо стал считаться брамином; происхождение и род занятий, вместе взятые, были двойными узами традиции (конвенции) в то время, когда она была наиболее крепка и наиболее точно отвечала своему назначению. С установлением такой жесткости необходимость в сохранении и поддержании этической идеи отступила с первого места на второе или даже третье. Некогда служившая основанием системы, эта идея превратилась теперь в некую необязательную надстройку или архитектурное излишество, на котором, конечно, настаивали мыслитель и законотворец-идеалист, но не реальные законы или жизнь общества. Перестав быть необходимой, этическая идея неизбежно утрачивала свою роль в общественной жизни и сохранилась единственно как вымысел в качестве декорации. В конце концов начал распадаться даже экономический базис; происхождение, родовая традиция и пережитки прошлого, искажения и новые усложнения бессмысленного или замысловатого религиозного символа и ритуала, превратившегося в отвратительную карикатуру на древний и глубокий символизм, стали скрепами каркаса древнего кастового общества в железном веке человечества. В пору экономического расцвета кастовой системы жрец и пандит скрывались под именем брамина; аристократ и феодальный барон – под именем кшатрии; купец и стяжатель – под именем вайшьи; полуголодный рабочий и экономический раб – под именем шудры. Когда же разрушился и экономический базис общества, начались распад и одряхление старой системы; она превратилась в пустой звук, полую оболочку, фикцию и должна была либо расплавиться в тигле индивидуалистического периода развития общества, либо самым пагубным образом заразить немощью и фальшью всю систему цепляющейся за нее жизни. Наглядный пример такого состояния общества являет кастовая система в Индии последнего и настоящего времени.

Тенденция конвенционального века общества заключается в закреплении и строгом упорядочении, узаконивании и построении жестких иерархий, в сведении религии к шаблонным формам, в заключении образования и воспитания в традиционные и неизменные рамки, в подчинении мысли непогрешимым авторитетам, в наложении печати завершенности на то, что представляется обществу завершенным существованием человека. В конвенциональном периоде развития есть свой золотой век, когда дух и мысль, оживляющие формы общественной жизни, хотя уже и заключены в известные границы, но еще живы, еще не вполне обособлены от человека, еще не задушены и не парализованы окончательно в ходе все большего отвердения структуры, в которую они замкнуты. Этот золотой век – со своим строгим порядком, симметрией, отлаженным общественным устройством, восхитительной подчиненностью всех своих частей некоему грандиозному и благородному плану – зачастую представляется прекрасным и чрезвычайно привлекательным взору далеких потомков. Так некогда писатель, художник или мыслитель нового времени оглядывался с восхищением и своего рода ностальгическим чувством на средневековую Европу; в далеком прошлом он видел поэзию, благородство и духовность и забывал о великом безумии, невежестве, беззаконии, жестокости и гнете той суровой эпохи, о страданиях и мятеже, кипевших под прекрасными покровами, о нищете и убожестве, скрытых за великолепным фасадом. Также и индусский ортодоксальный идеалист оглядывается в прошлое на безупречно организованное общество, благоговейно следующее мудрым законам Шастры, и видит в нем свой золотой век – более благородный, чем европейский, мнимое золото которого по большей части было до блеска отполированной медью, покрытой тонкой позолотой, – но все же не высшей пробы, не истинную Сатья Югу. Действительно, в конвенциональные периоды развития общества рождается много по-настоящему прекрасного, разумного и полезного для человеческого прогресса, но все же это век медный, а не подлинно золотой; это век, когда Истина, которую мы стремимся обрести, не осуществлена и не завершена, но художественная форма возмещает ее недостаточность и создает видимость полного ее проявления, а все реальное начинает закосневать и обречено на омертвение под тяжким гнетом закона, порядка и традиции (конвенции).

Ибо всегда преобладает форма, а дух отступает и слабеет. Конечно, он пытается вернуться, оживить форму, видоизменить ее, любым способом выжить и даже заставить выжить саму форму, но слишком сильна тенденция времени. Это явствует из истории религии; усилия святых и религиозных реформаторов постепенно становятся все более разрозненными, непродолжительными и на деле приносят все менее значительные результаты, сколь бы сильным и энергичным ни был первоначальный импульс. Мы видим этот спад в сгущающемся мраке и возрастающей слабости Индии последнего тысячелетия; своими непрестанными усилиями сильнейшие духовные личности сумели сохранить живой душу народа, но не смогли воскресить вольную силу, истину и дух или постоянно поддерживать жизнь в подчиненном условности и коснеющем обществе; через одно или два поколения конвенционализм неизменно захватывал в свои железные тиски очередное новое движение и присваивал себе имена его зачинателей. Мы видим это в Европе, в повторяющейся нравственной трагедии духовенства и католического монашества. Затем наступает период, когда расхождение между конвенцией и правдой становится невыносимым, и тогда появляются люди великой интеллектуальной силы, могучие «разрушители формул»; ведомые здравым смыслом, неистовой страстью или спокойным светом разума, они отвергают символ, тип и конвенцию, сотрясают стены этой тюрьмы и ищут индивидуальным разумом, нравственным чувством или эмоциональным желанием Истину, которую общество утратило или погребло в своих позлащенных гробницах. Именно тогда зарождается индивидуалистический век религии, мысли и общества; начинается эпоха Протестантизма, эпоха Разума, эпоха Мятежа, Прогресса и Свободы. Частичная и внешняя, эта свобода по-прежнему обманывается мыслью, внушенной ей предшествующим конвенциональным веком, что Истину можно найти вовне, и тщетно мечтает достичь совершенства посредством технического прогресса, но все же знаменует собой необходимый переходный период в движении к субъективистской стадии человечества, пройдя которую, человек должен по кругу вернуться назад, к новому обретению своего глубинного «я», и начать новый виток на пути восхождения или очередной цикл цивилизации.