Текст книги "Формула гениальности"

Автор книги: Шокан Алимбаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

11

Наркес приехал домой поздно вечером. Все домашние собрались на кухне за столом. Разговаривая со всеми, Наркес внимательно посмотрел на Баяна. Юноша похудел еще больше. Уже отчетливо были видны впадины под глазами и с обеих сторон носа, у рта, в местах глубокого залегания нервов. Не поднимая глаз от стола, он, казалось бы, безразлично водил ложкой в тарелке с лапшой. Было видно, что он чувствовал себя неудобно. Чрезмерная стеснительность и скованность были главными признаками кризиса. Наркес отчетливо понимал состояние юноши.

Глядя на тусклый маслянистый налет на крайне худом, а потому казавшемся усталым и изможденным лице Баяна, он думал: «Сейчас содержание мочевой кислоты в его организме необычайно высокое и продолжает интенсивно повышаться. Отсюда и этот маслянистый налет на лице, который можно ошибочно принять за результат действия жировых желез. Этот эффект повышения содержания мочевой кислоты наблюдается и у приматов. У более низших животных он полностью отсутствует, потому что они вырабатывают фермент уриказа, расщепляющий мочевую кислоту до аллонтоина. У человека этот эффект проявляется сильнее и резче, чем у приматов, как это я и предполагал раньше. Даже в рамках самой изменчивости человека высокий, но разный уровень мочевой кислоты характеризует разный уровень умственной активности. Синдром текстикулярной феминизации, например, является источником исключительной деловитости и энергии больных. Синдром Марфана из-за усиленного выброса адреналина в кровь, также сопровождается огромной умственной энергией, как например, у Авраама Линкольна и других. Эффект, или точнее будет назвать синдром, который он долгие годы наблюдал в опытах над обезьянами и теперь наблюдает на человеке, резко отличается от двух предыдущих и других аналогичных по степени и глубине своего проявления. Но, конечно, преждевременно утверждать, что это главный фактор биологического основания необыкновенной энергии гениальных людей. Найденный им синдром – только один из многих субстратов генетики интеллекта. Глубочайшие биологические сдвиги, происходящие на атомарном уровне, приведут к гигантскому психологическому и интеллектуальному взрыву, который наступит сразу же после кризиса и проявит себя в конкретной, в данном случае – в математической работе…»

– Наркесжан, чай твой остыл, – ласково сказала Шаглан-апа.

– Что? – очнулся от своих мыслей Наркес и взял в руки пиалу. Чай действительно остыл.

– С ним часто такое случается в последнее время, мама, – засмеялась Шолпан, выливая из пиалы Наркеса остывший чай и наливая горячий. – Влюбился, наверное, в кого-нибудь…

– Зачем ты так шутишь, алтыным? – мягко поправила Шаглан-апа невестку. – Разве не видишь, что он еще весь в мыслях о работе…

Медленно глотая горячий чай и машинально слушая беседу матери с Шолпан и вопросы Расула, Наркес одновременно думал: «Да, этот интеллектуальный взрыв непременно выразит себя в огромной работе. Но это еще впереди. А пока надо отвлечь его, – он снова взглянул на юношу, – психологически подготовить к близкому уже кризису. Провести сеанс психотерапии…» И вслух сказал:

– Сейчас, после ужина, одевайся. Пойдем в кино.

– А какой фильм? – без интереса спросил Баян.

– Что надо, – неопределенно ответил Наркес. Переодевшись, они вышли из дома. Пройдя квартал, спустились в метро и на электричке добрались до станции Аль-Фараби. Перейдя на кольцевую линию, снова сели в электропоезд и сошли на станции Курмангазы.

Поднявшись затем на эскалаторе вверх, очутились в надземном фойе станции. Прямо перед выходом из метро простиралась обширная водная площадь в гранитных берегах. Посередине ее тянулся длинный ряд высоких фонтанов со сплошной завесой воды. В самом центре площади ряд этот обрывался у небольшого островка с раскидистой, свисавшей до самой воды плакучей ивой. У островка, грациозно выгнув длинные шеи, плавали белые и черные лебеди.

Тут же, недалеко от метро, метрах в трехстах, несколько в стороне от массива высотных жилых домов, стоял четырехэтажный кинотеатр «Кыз-Жибек». На первых трех этажах его располагались кинозалы с панорамными экранами. На четвертом этаже находились зал для фото – и изобразительных выставок, игровые автоматы, кафе. Наркес купил билеты и взглянул на часы. До начала сеанса оставалось полчаса. Они подошли к гранитной набережной. Со всех сторон площади, у берегов, прогуливались бесчисленные пары отдыхающих. Глаз отдыхал от вида фонтанов. Влажная прохлада, которой веяло от водной площади, приносила успокоение и умиротворенность, Наркес взглянул на лебедей, медленно плававших у островка, и на память ему пришли строки Джозуэ Кардуччи:

С улыбчивых вершин в рассветном озаренье Сойдя, Гомера стих, в божественном стремленье, Под всплески лебедей, по Азии течет…

– В городе у вас есть родственники? – спросил Наркес у юноши, не отрывая взгляда от водной глади.

– Нет, – ответил Баян. – Мы приехали сюда четыре года назад.

– А где вы жили раньше?

– В Таргапе. Там живет брат отца с бабушкой. Я вырос у нее на руках. Она была самым близким для меня человеком. Когда мы переехали в Алма-Ату, она осталась у младшего сына.

– А еще где у вас есть родственники?

– В Узун-Агаче. Но они не близкие, дальние.

– Больше у вас нет родственников?

– Нет. Есть, правда, несколько дальних родичей в Актюбинске, но мы редко ездим туда.

– Ты не можешь назвать адреса тех близких, которые живут в Узун-Агаче и Таргапе?

Юноша назвал их.

Наркес вынул записную книжку и что-то пометил в ней.

Через некоторое время они вошли в кинотеатр. В наступившей затем темноте зала перед оцепеневшим от напряжения Баяном на протяжении полутора часов развертывалась захватывающая история прошлого Японии. Фильм снял кинорежиссер Киехико Усихара.

Самурай Кансю задумал объединить Японию, собрать воедино все многочисленные и враждующие друг с другом племена. Для этой цели он выбрал императора Такеда. Представ спасителем одного из его главных сановников в грозовую ночь в лесу, в короткой кровопролитной схватке, которую он сам же подстроил, Кансю поступает на службу к императору. Безвестный некогда самурай становится сперва главным советником императора, потом предводителем его войск. День за днем он подготавливает мягкого и безвольного Такеда к великому завоевательскому плану, который он задумал. На этом пути он жертвует всем: отдает любимую девушку в жены императору, любовно нянчится с их сыном, маленьким Кацуори. Он видит в своих мечтах Кацуори продолжателем своего дела, потрясателем вселенной, величайшим завоевателем мира. Слезы радости текут в такие мгновения по лицу Кансю. Войска императора под его командованием одерживают победу за победой. В изнурительно долгих войнах покорены почти все княжества вплоть до побережья Тихого океана, кроме одного. Изнеженный красавец Такеда настаивает на длительном отдыхе и мире, но неистовый полководческий гений Кансю снова, как и сотни раз до этого, побеждает слабую волю императора. И вот настал день битвы с последним сильнейшим врагом, царем Ямабуту, сильнейшим на всем побережье Тихого океана.

Войска Такеда шли на место битвы всю ночь. Густой туман окутывал землю. И тут Кансю приходит мысль: пользуясь туманом, отправить основные силы на место расположения врага и внезапно напасть на него. Рассеявшийся утром туман показал, что Кансю жестоко ошибся. В долине перед возвышением с императорской ставкой Такеда стояли стройные ряды войск неприятеля.

– Что теперь будем делать, Кансю? – спрашивает император у своего полководца. Он верит, что величайший военный гений Кансю каким-то чудом спасет его самого и его войска от неминуемого поражения.

– Прости меня, о повелитель. Впервые в жизни я ошибся, – упавшим голосом отвечает Кансю.

Яростно, с неслыханным героизмом дерутся самураи Такеда. Их снова и снова увлекает в бой на коне Кансю. Но силы слишком неравны. И когда тают последние ряды самураев Такеда, в долине показываются его основные силы.

– Мой повелитель! – яростно и, озверев от пыла битвы, кричит Кансю. – Я же говорил, что мы победим! Мы победили!

Тут неприятельская стрела вонзается в глаз Кансю. Двумя руками он выдергивает ее и, сделав последние в своей жизни шаги, падает со словами: «Мы победили!»

В наступившей затем тишине император Такеда, уже оправившийся от последней жестокой битвы, в своей резиденции, с насмешливой улыбкой вспоминает Кансю:

– Он думал покорить весь мир. Глупец! Глупец! Глупец!

Этим трехкратным рефреном и заканчивался фильм «Знамена самураев».

В наступившей после фильма глубокой тишине Наркес и Баян молча вышли из зала, потом из кинотеатра.

– Ну как фильм? – спросил Наркес у юного друга.

– Фильм-гигант. Нет, супергигант, – ответил юноша.

– Я видел его раньше, – медленно произнес Наркес, – но я хотел, чтобы и ты посмотрел его. И увидел человека, который жертвует всем и всегда и, наконец, приносит в жертву свою жизнь. Не будем далеко ходить за примерами. Наш современник, спортсмен и психотерапевт Ханнес Линдеман, один из последователей И. Шульца, создателя системы аутогенной тренировки, трижды в одиночку пересекал Атлантический океан в надувной лодке. Ему пришлось пережить океанские штормы, галлюцинации, приступы бреда, возникавшие из-за острого дефицита сна, не раз приходилось всю ночь лежать на скользком днище перевернутой волнами лодки. Ты знаешь, что ему помогло среди всех этих трудностей? Ему помогла формула цели: «Я справлюсь!» Он зубрил ее днем и ночью, перед сном и утром, проснувшись, пока уверенность в успехе предприятия не захватила его целиком, не оставляя ни тени сомнения. Тебе тоже надо повторять эту формулу постоянно. Она должна стать не только смыслом жизни, но и самой жизнью, содержанием твоей личности, твоим вторым «я». Только когда идея цели проникнет в каждый орган, в каждую клетку, в самые глубокие подкорковые слои мозга, когда все в тебе будет твердить: «Я справлюсь!», только тогда ты справишься с любыми трудностями. Люди готовятся к свершению выдающихся дел всю свою жизнь, тебе же – первому – надо форсировать этот путь в кратчайшие сроки.

Наращивай силу психики. Великое дело нуждается в необыкновенно крепкой психике. Чем ярче индивидуальность и чем сильнее воля человека, тем меньше он подвергается воздействию извне, в том числе 'и воздействию индуктора. Так что, дружок мой, если ты поверишь мне и проявишь немного воли, ты тоже совершишь большие открытия.

Баян шел молча, чувствуя себя немного неловко рядом с Наркесом. Ученого узнавали. С разных сторон оборачивались то молодые ребята, то девушки, то пожилые люди. Под многочисленными взглядами Баян чувствовал себя неважно. Но Наркес словно не замечал внимания окружающих. Он шел спокойно, о чем-то размышляя.

Баян взглянул на водную площадь. Фонтаны уже не выбрасывали султаны воды. Обширная тихая гладь серебрилась от мерцающего света зеленых прямоугольников фонарей. Лебеди спали у маленького островка посреди воды. Влюбленные пары медленно прохаживалось у самой кромки воды.

Наркес и Баян если в метро и вернулись домой. Дома уже все спали. Друзья тоже разошлись по своим комнатам.

12

Кризис был близок. По предположительным расчетам Наркеса, апогей его должен был наступить в ближайшие десять-пятнадцать дней. Каждый день теперь он исподволь и внимательно наблюдал за Баяном. Юноша настолько похудел, что казалось чудом, что он еще держится на ногах. В психике его наблюдались временные, но ярко выраженные психопатологические симптомы, такие, как гипертрофированная возбудимость и агрессивность, чередующиеся с неистовствующей властностью – Это объяснялось максимальным содержанием в крови специфических токсических веществ, родственных фолликулину. Одновременно было ясно, что апогей чрезмерно интенсивной психической жизни приходился на период максимального сужения всех кровеносных сосудов.

Теперь надо было наблюдать за юношей особенно тщательно, ибо было неизвестно, чего следует ожидать от бурно развивающейся наивысшей фазы кризиса. В обеденное время Наркес стал регулярно приезжать домой, стараясь как можно больше быть рядом с Баяном. И приезжал с работы уже не в пять часов, а гораздо раньше.

В один из таких дней Наркеса вызвали на заседание биологического отделения Академии. К трем часам дня он подъехал из Института в Академию.

Карим Мухамеджанович встретил его на этот раз особенно радушно. Чем любезнее вел себя Карим Мухамеджанович, тем большего подвоха ожидал Наркес.

Заседание, посвященное разным текущим вопросам, окончилось без четверти пять. Академики стали неторопливо расходиться. Карим Мухамеджанович попросил Наркеса немного задержаться. Подробно расспросив его о самочувствии Баяна и почти с отеческой заботой интересуясь ходом эксперимента, он крепко пожал на прощанье руку Наркесу. И снова Наркес ощутил неприятный холодок в сердце. Не слишком ли хорошо Сартаев осведомлен о трудностях кризиса? Он знал, что бывают не только простые и честные люди, но бывают и люди-барометры, умеющие безошибочно определять духовное и физическое состояние человека, степень его материальной обеспеченности, его социальное положение в обществе и его перспективы в этом плане. Зачастую они знают о человеке больше, чем он сам о себе, потому что они лишены питающих его иллюзий. Барометры, предсказывающие погоду, могут ошибиться, но люди-барометры – никогда. В этом их сила и их величие.

И Карим Мухамеджанович, без сомнения, был самым совершенным из них. Ибо величайший подъем его любезности на шкале всегда приходился на самую трудную для Наркеса пору. Не последнюю роль в этом играл индуктор. Возвращаясь с заседания в Академии домой, Наркес думал о разном.

Как ни странно, есть люди, которые в угоду своим мелким, корыстным расчетам и низкой зависти готовы погубить самую большую славу своей нации и самое большое из всех открытий человека. Люди эти не безобидные гетевские Вагнеры, роющиеся в пыльных пергаментах и радующиеся, находя червей. Нет. Не обладая ни граном таланта, они тем не менее хотят быть законодателями в науке. Это уже современные Вагнеры, Вагнеры, двинутые вперед цивилизацией. Они могут работать на разных постах, но от этого суть их, естество их души не меняется. Желая сохранить за собой крохотные места в науке и общественном положении, они готовы на смертный бой с гением.

Да… Много ничтожеств хотело бы обломать крылья гению, если бы это было в их власти. Но гений побеждает все. И величайшую, ни с чем не сравнимую инерцию человеческого мышления, все болезни и трагедии личной жизни, зависть и подлость всех Сальери, которых он встречает на своем пути. Он думает о славе и престиже нации, даже если о нем не думает никто. Он совершает подвиг своей жизни, несмотря ни на какие препятствия, если потребуется, то и ценою своей жизни. Даже после смерти он продолжает побеждать всех бездарей в сфере своего искусства или науки. Идеи и мысли его побеждают века. Всегда и во все времена он утирал и будет утирать нос всем лже-гениям и лже-талантам. Такая уж у гения судьба. И с нею подлым и гнусным завистникам ничего не поделать. Победит и он, Наркес. Он победит, даже если их будет не один и не два, а целая армия Сальери. Он сам пойдет навстречу им, чтобы показать, что может сделать Гулливер с лилипутами. Ибо они так же великолепно, как и он, знают, что в своей сфере творчества он непобедим…

Приехав домой и немного отдохнув, Наркес, чтобы полностью избавиться от неприятных впечатлений, оставшихся у него после встречи с Каримом Мухамеджановичем, снова обратился мысленно к самому любимому предмету своих исследований – проблеме гениальности. Так он делал всегда в самые трудные дни своей жизни, стараясь противопоставить ее тяготам и неудачам науку, находя в ней одной забвение, утешение и радость поиска.

Во всем естествознании при всех его самых фантастических современных достижениях нет области более трудной, а потому и менее изученной, чем область мозга. Наука о мозге, бесспорно, самая великая из всех наук. Гениальность же как ярчайшее проявление разума – самая сокровенная из всех известных ранее и ныне тайн природы, окруженная почти мистическим ореолом. Сколько легенд, посвященных этому редчайшему свойству человеческой натуры, создано людьми во все времена. Сам он к этим легендам, рожденным ярчайшей творческой фантазией разных народов, добавил «Легенду о крылатом человеке».

А сколько было создано всевозможных теорий и гипотез. Самых причудливых и самых неожиданных. От френологии Галля и физиогномики Лафатера до трактата Шопенгауэра «О гении» и исследований человеческих способностей самыми выдающимися философами всех времен. Интересно, что в конце трактата, в заключительной главе, Шопенгауэр приводит подробный перечень анатомических признаков строения лица и череп выдающихся людей, а также физиологических особенностей их организма. В настоящее время корреляции между типом телосложения и степенью реактивности нервной системы у людей изучены наукой достаточно полно. Тем не менее, трудно сказать, что наблюдения великого философа справедливы. В то же время нельзя не признать, что при всех болезнях, характеризующихся разным уровнем умственной отсталости – идиотии, имбецильности, дебильности, микроцефалии, мегалоцефалии и многих других, т е. при болезнях, полярно и крайне противоположных явлению гениальности, анатомические признаки строения липа и черепа, а также физиологические особенности организма являются ярко выраженными. В последние годы прошлого века анатомы непрерывно «открывали» на черепе великих «математические шишки» и «музыкальные выступы». Предметами этих изысканий были черепа Баха и Гайдна, Доницетти и Бетховена, многих математиков и философов. Очень интересной ему представляется гипотеза о материальном субстрате гениальности, энергетического вещества, некоей кислоты, содержащейся в мозге гениального человека и родственной по своим свойствам аденозинтрифосфорной кислоте (АТФ), имеющейся у всех людей. Но его сейчас интересует другое.

Совершенно необычную разновидность гениальных людей представляют гении подагрического типа. Они подчеркнуто мужественны, глубоко оригинальны, обладают мощной, устойчивой энергией, действуют упорно и терпеливо, доводя до решения поставленную задачу. В этом они отличаются от гениев чахоточных, лихорадочно активных, с беспокойной переменчивостью интересов, быстро восприимчивых, но несколько женственных. И еще в большей степени отличаются от гениев с ярко выраженными неврозами и даже психическими отклонениями, таких как Тассо, Ницше, Ван-Гог и другие.

Если гениальность – это прежде всего форсированная деятельность мозга, то нет ничего удивительного в том, что гений отличается повышенным содержанием мочевой кислоты в крови, которая и стимулирует работу мозга, возбуждая его нервные клетки и превращая его, собственно, в мозг гения. А так как этой кислоты много, то она постепенно откладывается в виде соли в суставах, вызывая таким образом спутницу гениальности – подагру.

Обычно в организме нормального здорового человека содержится около одного грамма этого вещества, у подагриков же ее в 20-30 раз больше. У гениев-подагриков процент содержания мочевой кислоты в крови еще выше, чем у обычных больных с этим недугом, Подагрой страдали Галилей, Ньютон, Гарвей, Лейбниц, Линней, Ч. Дарвин, И. Кант, Александр Македонский, Карл Великий, Иван Грозный, Беллерофонт, У. Гамильтон, Э. Гиббон, У. Конгрив, Р. Бэкон, Ф. Бэкон, Б. Франклин, Р. Бойль, И. Берцелиус и многие другие. Список этот чрезвычайно обширен.

Л. Филье в своей книге «Светила науки от древности до наших дней» назвал 18 «светил», третья часть из них – подагрики.

Первый турецкий султан Осман, завоевавший всю западную часть Малой Азии, свою подагру передал по наследству потомкам и многие из них – Мурад I, Баязид Молниеносный, Мехмед I и Мехмед II Завоеватель – все подагрики – поставили Турцию к концу XV века на вершину могущества.

Подагра преследовала род Медичи и герцогов Лотарингских, Микеланджело, Гете, Улугбек, Мартин Лютер, Жан Кальвин, Эразм Роттердамский, Томас Мор, Кромвель, кардинал Мазарини, Стендаль, Мопассан, Тургенев, Бисмарк и другие страдали подагрой в тяжелой форме.

Вообще, высокий уровень мочевой кислоты в организме подтверждает ту мысль, что человеческий мозг в обычных условиях, без определенного возбуждения, реализует лишь небольшую долю своих возможностей, что подтверждено и экспериментально.

Интересны мысли самих великих людей о природе таланта и гениальности. «Талант – страшный недуг», – утверждал Бальзак. «Гениальность – это такая же болезнь ума, как жемчужина – болезнь раковины», – считал Паскаль. Для него, Наркеса, параллель между возникновением и формированием гениальности у человека и образованием жемчуга тоже кажется очень интересной.

Жемчуг, как известно, образуется только при попадании в раковину инородного тела. Оно раздражает мантию моллюска, и в ответ на раздражение моллюск защищается интенсивным отложением запасов гуанина – главной составной части перламутра – вокруг этого инородного тела. Мало-помалу оно обволакивается жемчужной массой, поверхность сглаживается, трение о тело моллюска уменьшается. Так и растет, очень медленно, жемчужное зерно.

Моллюск нормальных условиях выделяет перламутр, в особых же болезненных условиях в его раковине образуется жемчуг. Разница между перламутром и жемчугом – в расположении слоев выделяемого моллюском органического вещества. В жемчуге слои известкового соединения гуанина располагаются концентрически, в перламутре же они идут параллельно. Различие между веществом перламутра и веществом жемчуга объясняется тем, что жемчуг образуется при необычных условиях, когда моллюск тратит большее количество энергии на самозащиту.

Гениальность тоже формируется в условиях, когда человек в течение долгих лет тратит большое количество энергии «на самозащиту», на утверждение себя как биологического индивидуума в мире природы. Подобно тому, как разнятся между собой вещество перламутра и вещество жемчуга, подобно этому столь же сильно разнятся между собой в качественном отношении мозг простого и мозг гениального человека. Вполне возможно даже, думал Наркес, что различие их между собой объясняется разным структурным соотношением одного и того же мозгового вещества.

Именно на прекрасном знании возникновения жемчуга только в необычных условиях основано его искусственное выращивание, возникновение и существование той уникальной и невиданной ранее области промышленности, у истоков которой стоял великий Микимото. Жемчуг, образующийся по воле человека… и гениальность, возникающая по воле человека… Сходные очень принципы…

Интересны не только способности гениальных людей, но и их нравственные побуждения. В своем могучем и необоримом стремлении совершить ту или иную миссию в истории человечества гений напрягает все свои титанические духовные силы. На пути к избранной им цели он способен победить, казалось бы, совершенно непреодолимые, с точки зрения трезвого житейского разума, трудности, любые свои физические и психические недуги. На первый взгляд, воля подобных людей кажется понятной и объяснимой. И только при ближайшем рассмотрении, только самому проницательному уму становится понятным, что это таинственный и в общем-то трудно объяснимый психический феномен, который творит самого гения. Для гениального человека слово «талант» зачастую обозначает то же, что и бездарность. Ежедневно и ежечасно он мучительно стремится к тому совершенству, которое он наметил для себя. И у этого совершенства часто не бывает конца. Только в таком непостижимо грандиозном и титаническом труде рождается волшебное слово, гениальные полотна и звуки, уникальные творения зодчих и скульпторов. Только так приходит великая мировая слава. Только так рождается мощное свечение ярчайшей звезды.

Не удивительно, что, осознавая эту истину в полной мере, гениальные люди относятся с плохо скрываемым презрением ко всем карьеристам и интриганам, ко всем околонаучным мэтрам и вообще ко всякого рода дельцам от науки и искусства. Так, высокомерный и непомерно гордый Леонардо да Винчи говорил о людях, непричастных к подлинно большому творческому труду: «Их следует именовать не иначе, как проходами пищи, множителями кала и поставщиками нужников, ибо от них, кроме полных нужников, не остается ничего». Он, Наркес, не может повторить эти слова итальянского гения о всех представителях человеческого рода, ибо среди них немало честных и добрых людей. Доброту, и в более широком смысле любовь к людям, он всегда ценил выше способностей и других достоинств человека. Даже выше гениальности. Но одно дело – любить простого честного труженика, живущего нелегким своим трудом, и совсем другое – любить карьериста, бездаря и приспособленца, ищущего легких путей в жизни. В отношении всех последних его так и подмывает повторить слова да Винчи, потому что после них в науке и в искусстве не остается ничего, кроме кала.

За долгие годы изнурительного и совершенно ни с чем не сравнимого по объему труда он, Наркес, выработал собственную шкалу ценностей. И по этой шкале такие добродетели, как смирение перед авторитетом или почтительность к возрасту, никакой ценности не имели. Высшую и единственную ценность по ней имела только Истина.

Наркес нахмурился. Зачем он так яростно стремился всегда к истине? Зачем он всю жизнь упорно ставит ее выше всех больших и малых авторитетов, выше всех великих и малых мира сего? Зачем он идет против устоявшихся, традиционных взглядов на проблему гениальности, хотя всем прекрасно известно, что он единственный и бесспорный мировой авторитет в этой области в настоящее время? Разве не он лучше, чем кто-либо, знал, что быть реформатором и совершать великие открытия, какие бы высокие эпитеты к ним позднее ни прилагали, труднее всего? Труднее потому, что один на один вступаешь в поединок с инерцией человеческого мышления, с этой «страшной, – по определению Ленина, – привычкой». По субъективному мнению его, Наркеса, законы инерции человеческого мышления действуют более могущественно и более глубоко, чем законы всемирного тяготения. Или, говоря другими словами, являются законами тяготения к старым, традиционным понятиям. И в этом своем свойстве человеческий мозг тверже камня…

Ах, этот демон мысли. Он терзал его всю жизнь…

Наркес задумался, устремив взгляд куда-то перед собой. Какие-то стихотворные строки смутно рождались в нем. «Стремится к совершенству человек. И нет его дерзаниям конца…» Нет, не так, подумалось Наркесу. Надо по-другому.

 
Стремится к совершенству человек.
И нет его дерзанию конца.
Прожить спокойно свой короткий век Не хочет он. И требует венца…
Вот так будет точнее. Давно не рождались в нем стихи.
И нет его дерзанию конца…
 

Весь вечер прошел в мучительных и сложных размышлениях.