Текст книги "Призрак (СИ)"

Автор книги: Шишка Чёрная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Annotation

Чёрная Шишка

Чёрная Шишка

Призрак

Утром Сэл сказала, что у неё дурное настроение. Её мучали кошмары, она плохо спала и вообще: – Давай сегодня никуда не пойдём? Проваляемся целый день в постели. Я ответил, что от этого можно сойти с ума – целый день торчать в каюте. Сказал, что у нас и так слишком мало развлечений. Она ответила, что я дурак. Так и сказала: «Коб, ты дурак!» и прибавила, что я ничего не вижу дальше собственного носа. – Точнее видишь, но не хочешь видеть. А ещё точнее, смотришь, видишь, но не хочешь смириться. Я спросил, о чём она болтает, но Сэл уже выскользнула из-под одеяла, накинула на плечи халат. Обожаю это мгновение, когда надевает свой полупрозрачный халатик: утренний оранжевый свет пронизывает ткань, виден контур обнаженного тела, соски грудей – они появляются по очереди, Сэл поворачивается, застёгивая пуговки, – первым возникает правый затем левый... просто театр кабуки в роскошно-сексуальной интерпретации. В каюту заглянул дневальный, сказал, что кэп желает нас видеть. На вопрос: «Какого чёрта ему надо?» ответил, что капитан сильно расстроен. – Даже пил ром! Я посмотрел на мальчишку-дневального с насмешливой укоризной: – Ого! Это действительно необычно! Он так редко это делает... всего лишь каждый день. – Приказал, чтобы вы явились к нему, как можно быстрее. – Чичас, – согласился я. – Только надену кеды. Чтобы в поворотах не заносило. Дневальный пожал плечами, мол моё дело передать, а дальше поступайте, как хотите. Я предложил Сэл позавтракать, она ответила, что не голодна, и вообще лучше поторопиться. Зачем дразнить гусей? – Тогда пойдём к капитану? Она кивнула. Сэл не успела накрасить брови и ресницы и потому походила на школьницу-выпускницу. Чуть наивную и ожидающую от долгой последующей жизни роскошных приключений. . Капитан трескал ром. Дневальный оказался прав, сегодня процедура принятия за воротник отличалась от обычной. С мертвецки спокойным лицом капитан наполнял кружку, вздыхал и с таким же философским спокойствием выпивал. – Здравствуй, Саломея! – капитан обращался к моей напарнице. Меня он начисто игнорировал, даже руки не подал. Я не обиделся. – Тут вот какое дело, – капитан говорил медленно, рассуждая. – Ты же общаешься с этими... – большим пальцем он показал за спину. – И я подумал... – Что произошло? – спросила Сэл. – Дельце приключилось на судне ху... – кэп икнул, – хуже не придумаешь. Долли Бартоломью изнасиловали. Сэл ничего не сказала, только нахмурилась. Капитан постучал ногтями по столу и продолжил, размышляя с самим собой. Полагаю, он вытянул пару бутылок до нашего прихода. – Если эту отвратительную выходку можно назвать изнасилованием. Скотина, Руперт, запудрил девице мозги, наплёл небылиц, что они станут играть в паровозики. – Руперт? – удивился я. – Вы его поймали? Кэп заглянул в кружку, увидел дно и сильно огорчился. – Придумал же такое, мерзавец. Чух-чух! Паровозики! Как тебе это нравится? Впрочем, ей много не надо, мозги у девчонки, как у младенца. К своим двадцати восьми (или около того) годам Долли Бартоломью имела роскошное тело здоровой зрелой женщины и мозги трёхлетнего ребёнка. Кэп сказал, что рассудком она напоминает попугая. Он видел такого в Глазго, в порту, у прокажённой гадалки. – Весёлый был, шельма. Задорный. Хотя и воровливый. – Чего вы хотите от меня? – спросила Саломея. – Насколько я понимаю, вы схватили насильника. Долли даст показания... – Долли ничего не скажет, – перебил капитан. – Отец запрещает её допрашивать. Поэтому я хочу, чтобы ты нашла доказательства вины Руперта. – Мы с Сэл переглянулись. Я подумал, что сейчас мозги капитана напоминают попугайские. – Или доказала его невиновность. Понятно? Здесь действуют законы королевства! – кэп грохнул кружкой об стол. – И я гарантирую эти законы на своём судне! И никакой вонючий итальяшка не помешает мне судить подданного её величества! А значит, он имеет право на адвоката, на расследование и право быть повешенным. Понимаешь? Не зарезанным или линчёванным этими макаронниками, а повешенным по закону. Всё ясно? Выговорившись, капитан нырнул под стол и загремел бутылками. Оттуда, снизу он рыкнул, что мы свободны. Он всё сказал, и более нас не задерживает. Я взял Сэл за руку, и мы пошли к выходу. Было около одиннадцати – самое время для завтрака. . 9 января 1899 года, пассажирское судно «Herald of freedom», отдало швартовы в порту Саутгемптона, втянуло в себя сходни, как глубоководный спрут втягивает в себя щупальца и вышло в бухту Саутгемптон-Уотер. Только человек, обладающий тонкой извращённой фантазией (или напротив, не обладающий воображением вовсе) мог дать этому нелепому, грузному и неповоротливому судну такое название – глашатай свободы. Профилем «Герольд» напоминал одёжный шкаф, перевёрнутый набок и сильно изломанный – будто пьяный взбесившийся муж долго колотил по нему бейсбольной битой, полагая, что любовник жены заперся внутри. Из бухты Саутгемптона «Герольд» намеревался попасть в Ламанш, пересечь его и стать на якорь в Шербуре, чтобы забрать купивших там билеты пассажиров. За Шербуром шла остановка в Лимерике – одёжный шкаф заполнял свои внутренности человеческими душами, и был готов пристать к любой стенке в любом порту, где бы нашлась хоть дюжина бедолаг, желающих пересечь Атлантику. Какое-то время капитан серьёзно помышлял «заглянуть» на Азорские острова. Дабы пополнить трюмы питьевой водой и пассажирами. . – В главном он прав, – сказал я. – Если на судне совершено преступление, мы должны его расследовать. – Как ты себе это представляешь? Расследовать раскрытое представление? – Ну... – я не знал что ответить, и подумал, что Сэл иногда бывает исключительно беспардонной. – Вскрытие покажет. Сейчас у нас два варианта: или осмотреть место преступления, или переговорить с подозреваемым. – Он не подозреваемый, – отрезала Сэл. – Он преступник. . Руперт сидел на койке, подтянув к себе ноги и обхватив колени руками. Перед ним лежала раскрытая книга. Когда мы вошли, он поднял голову и посмотрел на нас сквозь круглые очки. Взгляд показался мне печальным. Не испуганным, не затравленным, а печальным. Весу в Руперте было килограмм шестьдесят, не больше. «Матерь божья, – подумал я. – Если это насильник, то я просто бандит с большой дороги». Пассажир второго класса, Руперт Строуберри путешествовал с женой и сыном – это я выяснил из пассажирского журнала. Он оплатил двухместную каюту, вероятно из экономии. Я мысленно представил, как он спит, обняв сына. «Или жену. Они могли спать на одной койке, а сын имел отдельное, роскошное лежбище – десятилетнему мальчишке здешняя койка покажется необъятной». – Что с вашей женой, Руперт? – спросил я. – Где ваш сын? Руперт потёр рукой лоб, снял очки. Без очков он выглядел старше. – Я... я не знаю, сэр, – произнёс растеряно. – Разве у меня была жена? Сын? – Полагаю, что да. Во всяком случае, так написано в реестре пассажиров. Сэл сложила на груди руки, стала у двери, как изваяние. Римский легионер, ни дать, ни взять: ноздри раздуты, в глазах вспыхивают молнии. – Капитан сообщил, что вы совершили преступление. Вы это подтверждаете? Я посмотрел на напарницу с удивлением: «Кто учил её вести допросы? Какой-то кошмар!» – Саломея хотела спросить, как вы провели тот день? Расскажите по порядку с самого утра. Не опуская подробностей. История получилась самая заурядная. Руперт проснулся, умылся, поговорил с миссис Щульц – соседкой по каюте. Соседка угостила его тостом с мармеладом; Руперт съел его в своей каюте, в одиночку. После этого три часа читал, покуда вновь не почувствовал голод. Спустился в столовую третьего класса – кормят там хуже, но значительно дешевле. Руперт признался, что ограничен в средствах. – Мне нахамил один джентльмен, – сказал Руперт. – Кажется, из рабочих. Он был одет в чёрную куртку и грубые ботинки, в таких ходят кочегары. Я кивнул и попросил продолжать. Во второй половине дня сильно качало, он вышел на воздух, чтобы проветриться. – Ага, – поддакнул я. – Повисеть на леерах. Вернуть океану съеденный обед. Руперт не расслышал моей подначки, или не откликнулся на неё. – Солнце к тому времени опустилось, демонически нависало над самыми облаками. И облака были такими... дивными. Пылающее солнце, угольно-белые облака. Помните сонет Рильке: Облики мира, как облака/тихо уплыли./Все, что вершится, уводит века/в первые были. – Ближе к делу, – подала голос Сэл. Побывав на воздухе, Руперт почувствовал себя лучше и пошел в бар. Не для того, чтобы выпить, но чтобы скоротать время. Заказал порцию виски – чтобы не выделяться, – и целый час цедил её. Даже задремал. – Дай угадаю, – ухмыльнулась Сэл. – В баре к тебе подошел приятель, который играет в оркестре на банджо, и угостил двойным «Тропическим», который ты тут же выпил, несмотря на принципы, и основательно захмелел. Что было дальше, ты не помнишь. Тон Саломеи мне не понравился, но вмешиваться я не стал, тем более что Руперт вытаращил глаза и сказал, что так и было. Он не знает, играет ли тот малый на банджо, однако он действительно предложил выпить «Землетрясение» – коктейль его собственного изобретения. – После этого сознание возвращалось ко мне урывками, – Руперт почесал в затылке. – Но хоть что-то ты помнишь? – спросил я. – Почти ничего. После этой фразы я тоже занервничал. Тупость парня начинала меня раздражать. Пришлось объяснить в простых и ёмких выражениях, что он (хорошо-хорошо, не он, кто-то другой) изнасиловал дочку дона Маурицио. И теперь куча головорезов во главе с разъярённым доном жаждет разорвать насильника в клочья. – Или порезать на ремни, – предположил я. – Что тоже, согласитесь, малоприятно. Капитан пожелал вершить суд законным образом, и только этот каприз стоит между итальянскими громилами и Рупертом. – И единственный способ вынуть голову из петли, – внушал я, – которая уже накинута на вашу хрупкую шею, это вспомнить в деталях, что происходило в тот день. Найти хотя бы намёк на алиби. На протяжении всего монолога, Руперт внимательно смотрел на мои губы. Мне показалось, что так он лучше понимает – не ушами, а глазами. Когда я закончил, он пролепетал, краснея: – Помню, как я орал на верхней палубе. Уже ночью. – Зачем? – Хотел перекричать ветер. Потом залез в спасательную шлюпку. Там меня вырвало. Он замолчал. – Это всё? – Всё. – Паршиво. Я вдруг почувствовал себя врачом. Врачом пациента, который отказывается жить. А как можно выздороветь, если нет желания бороться? Оставалась только последняя, микроскопическая надежа. Я показал на повязку на левой руке Руперта и спросил, что там? Что с его безымянным пальцем? Он ответил, что палец откусила огненная фурия. – Матросы на юте ловили рыбу, забросили сеть. На второй или третий раз им посчастливилось вытянуть фурию – моряки радостно загалдели, я подошел посмотреть. – И погладить, – дополнил я. – Фурия отхватила твой палец? Руперт кивнул. Я спросил, когда это произошло: до шлюпки или после? Он ответил, что не знает наверняка: события перемешались. Тогда я попросил его снять повязку. Он размотал тряпки и показал опухший, кровоточащий обрубок. Сэл смотрела пренебрежительно. – Какая чушь, Коб! Неужели ты не видишь, что он дурачит тебя? Он играет с тобой, как кошка с мышкой. Говорит то, что ты хочешь услышать. И бар, и выпивка, и стихи, и фурия – все факты появляются из рукава, лишь только ты ждёшь их! Коб, он врёт! Он всё врёт! – Я не понимаю, мэм, – залепетал Руперт. – Всё ты понимаешь. – Сэл протянула ладонь, на ней лежало что-то блестящее. – Объясни, как твоё обручальное кольцо, – Сэл вколачивала слова, словно гвозди в гроб, – попало на место преступления? Руперт потянулся к кольцу, Сэл рубанула его руку ребром своей ладони. – Ты её изнасиловал, а когда опомнился, отдал кольцо, чтобы Долли молчала, ведь так? – Нет-нет, мэм... палец мне откусила фурия. – Ой ли? Откусила, проглотила кольцо. Повар отрубил ей голову, колечко и выкатилось на блюдечко. Сэл размахнулась и коротко ударила Руперта в ухо. Тот отлетел, ударившись затылком о переборку. Звук получился тихий, едва слышный и какой-то приятный: «трум». Будто надломили французскую булку. . 17 января боцман спускался в машинное отделение. Его вахта кончилась, и он шел пропустить стаканчик со своим приятелем механиком. На нижней палубе он почувствовал странноватый запах – кто-то коптил рыбу и слишком низко опустил её к огню – рыба подгорала. «Сукины дети!» Боцман выругался и подумал, что стоит задать этой смене хорошую трёпку. Додумались коптить рыбу рядом с угольным складом. Спустившись ещё на один пролёт, боцман понял, что рыбой здесь не обойдёшься – из-за переборки валил густой жирный дым. Так сочно горит только одна вещь на свете – боцман это знал определённо – уголь. Загорелись угольные навалы. Второй помощник капитана допустил ошибку приказав заполнять угольные трюмы под завязку. Ему не хотелось становиться под загрузку в Сен-Пьер, и потому он приказал грузить «сколько влезет». В пути уголь просох и воспламенился. Вслед за угольным складом загорелось машинное отделение. Вахтенный машинист после рассказывал, как разогревались докрасна и плавились герметичные переборки. Через сутки трюмы пылали адским тёмно-бордовым пламенем. По вентиляционным каналам огонь перебрался на третью, а затем и на вторую палубу. Тушить пожар было бессмысленно – всё одно, что останавливать носовым платком снежную лавину. Капитан приказал задраить все люки, двери и переборки – всё, что могло сдержать огонь и ждать. Ждать, когда выгорит всё, что может гореть. «А кому невтерпёж, тот может валить на свободу, – капитан ткнул пальцем в грудь случайного пассажира. – Ты! Дюжина шлюпок в твоём распоряжении. Акулы будут счастливы отведать свежего мяса». Две недели судно дрейфовало, подчиняясь только воле ветра и океанского течения. . – Что с тобой, Сэл? Ты белены объелась? Сэл не ответила, буркнула, что хочет выпить и прямым курсом направилась в бар. – Зачем ты его ударила? – не отставал я. – Иди ты... знаешь куда? Я не знал, но сделал предположение. С маршрутом ошибся, однако точку назначения угадал. Бармен рассказал о событиях того вечера. Если пересказать вкратце, получалось, что он видел Руперта – мужчинку, дремавшего над рюмкой. К нему кто-то подходил и что-то говорил. Кто именно подходил и что именно говорил, бармен не знал. И не хотел знать. «У меня каждый вечер сотня таких проходимцев. И каждый мнит себя героем. Знаете, сэр, в Америку бегут в основном такие вот умники. Думают, окажутся на Кони-Айленде и мигом станут миллионерами». Я спросил, когда ушел Руперт. Бармен не ответил, он не заметил. «Но когда Джим напился – это наш завсегдатай, – и принялся отплясывать джигу, Руперта уже не было. Я отправил Лизи протереть его столик». – Не густо, – резюмировал я полученную информацию. Мы вышли в коридор, поднялись на верхнюю палубу. Над океаном плыл туман – промозглая серая вата. Сэл сказала, что это редкое явление природы в это время года. «Это не туман, Коб, это очень низкое облако». И ещё она спросила, не собираюсь ли я искать моряков, что поймали огненную фурию. Я ответил, что не собираюсь. – К слову, а что это такое? Впервые слышу о рыбе с таким названием. – А ты уверен, что это рыба? – спросила Сэл и странно на меня посмотрела. – Ты опять ничего не видишь, Коб. – Не вижу чего? Она махнула рукой. Сказала, что если мне действительно хочется разобраться, есть смысл побеседовать с радистом. Он точно знает, кто такая огненная фурия. – Я осмотрю место преступления, – предложила Саломея. – А ты сходи к радисту. Только будь осторожен, он чокнутый. «А кто не чокнутый на этом судне? – подумал я, отправляясь в надстройку, радиорубка располагалась там. – Если пользоваться правилами математики, два минуса всегда дают плюс. Может статься, что радист – самый здоровый человек на судне». Я тихонько постучал. Не получив ответа, постучал громче. Потом ещё громче. Решив, что после такого шума правила приличия позволяют мне войти, я вошел в радиорубку. Застал любопытное зрелище. Радист в широких боксёрских трусах и в майке стоял посреди комнаты. На табурете перед ним лежала шахматная доска. С полным самопогружением Оливер (так звали радиста) обдумывал ход. Подвинув фигуру, он обошел табурет кругом и встал с другой стороны. Как раз ко мне лицом. Я осторожно кашлянул. Оливер прореагировал довольно странно: вскинулся и присел, всплеснув руками: «Кто здесь?» бросился надевать наушники. «Штанов на бедолаге нет, – подумал я, – но наушники на голове необходимы. Понимаю. Профессиональная привычка, перешедшая в маниакальное преследование». Оливер бормотал что-то про невидимые силы, про мертвяков и загробный мир. Уселся за рабочий стол, взял в руку ключ Морзе, затарахтел на ключе свои точки-тире. К счастью он проговаривал «выбитые» телеграфные фразы вслух и мы смогли побеседовать. – Кто здесь? Чего тебе надо? – спросил он. Я призадумался. Кто я – знаю, но вот чего мне надо? С чего начать? – Здравствуй, Оливер. Меня зовут Коб. Я расследую одно дельце и хотел с тобой побеседовать. – О чём? – Ты знаешь, что такое огненная фурия? Оливер подскочил, как ужаленный, подбежал к полке с книгами. Распахнул фолиант в кожаном переплёте и долго листал. Вернулся к столу. – Страшная сущность. Очень страшная. – Сущность? Что это значит? Откуда она? – Это сущность, застрявшая между мирами. У неё нет тела, нет облика, нет души. Ничего нет. Она принимает вид, удобный в данную секунду. Может притвориться прекрасной сиреной, а может цветком или пуделем. – Оливер захихикал, демонстрируя жёлтые прокуренные зубы. – Мило, правда? Пудель, который высосет вашу душу. – Милее не придумаешь. И чего эта сущность хочет? – А кто её знает. Лично мне не сообщили. – Оливер высморкался и внимательно рассмотрел платок, будто из его носа могло появиться нечто ценное. – И спрашивать не собираюсь. В книге описан случай, как одному из моряков фурия вошла в тело. – В тело? – Проникла через задний проход, – Оливер поднял указательный палец. – А выползла сквозь глазные яблоки. Спустя сутки несчастный блевал собственными кишками. Его внутренности превратились в кашу. Ты когда-нибудь видел, как паук ест муху? Прежде он приготавливает блюдо: впрыскивает в жертву свой желудочный секрет и переваривает муху в собственном теле. Фурия сделала то же самое. – Чудовищно! – признаться, рассказ Оливера меня ошеломил. – А что будет, если фурия... допустим... откусит палец? – Гиблое дело. Рана не заживёт никогда. Полагаю, бедняга будет страдать, покуда не издохнет. – Понятно. – А что, фурия появилась на «Герольде»? – забеспокоился Оливер. – Нет-нет, что ты. Это я просто так спросил... поболтать. Хотелось сказать радисту что-то приятное, пожелать удачи или счастья в личной жизни, однако меня смущал его взгляд. Оливер смотрел сквозь меня. Прошивал насквозь и фокусировался на стене. «Это невежливо, – решил я. – Даже на таком несчастливом судне, как наше». Когда я вышел из каюты, почувствовал облегчение. Неприятно находится в замкнутом пространстве с умалишенным: «Пусть даже он безумен только наполовину». И ещё, мне пришла в голову мысль, что у Руперта намечается алиби: если палец ему отхватила фурия, это означает, что кольцо он потерял там же, в неравном «бою», на юте корабля. И, следовательно, не мог в это время насиловать Долли. Я сообщил об этом Сэл, она ответила кратко: – Чушь. – Как ты можешь так говорить? Это железное алиби! Фурия откусила парню палец. Он находился на другом конце судна. – Это он так говорит. Опять безапелляционный тон, опять лёд в голосе. «Чем я её расстроил? Быть может, я не так хорош в постели, как утверждали мои бывшие?» – впервые я усомнился в своей мужской силе. Я спросил, что она обнаружила на месте преступления. Сэл ответила, что ничего. «Стен, забрызганных кровью, там нет и следов никаких». – Пустой коридор между хозяйственными складами. Долли забрела туда случайно, видимо, заблудилась. Никто ничего не видел и не слышал – никаких свидетелей. Кроме кольца у нас ничего нет. – Вот именно! – вскричал я и потребовал ещё раз встретиться с Рупертом. Вдруг, он что-нибудь вспомнил. Около каюты, переделанной под тюрьму, мы столкнулись с капитаном. Он был мрачен и пьян, а значит – здоров. Меня это устраивало: важно, чтобы судном управлял здоровый, морально устойчивый человек. Через четыре дня, в четверг, должен состояться суд – так сказал капитан. Он возложил на себя обязанности обвинителя и судьи, как старший на судне. А также адвоката Руперта – поскольку никто больше не вызвался защищать ублюдка. Подумав, кэп прибавил, что апелляцию, в случае чего, он также подаст самому себе: – Если придётся. Однако не думаю, что появится такая необходимость. Саломея спросила (в её бархатном голоске струился змеиный яд) будет ли капитан заменять собою присяжных? И не треснет ли в этом случае его седалище на двенадцать частей? Кэп сжал кулак и поднёс к лицу моей напарницы. Кулак был выдающихся размеров. Я прикинул, сколько шагов до пожарного багра и, на всякий случай, подвинулся в этом направлении. – Не надо умничать, детка. Скажи лучше, как продвигается ваше расследование? – Руперт не может объяснить, как его кольцо оказалось у Долли. Однако, у него алиби. Во время преступления он находился на другом конце судна. Огненная фурия откусила ему палец. Капитан удивился. Сдвинул фуражку на затылок и странно посмотрел на Саломею. – Мне казалось, Сэл, ты здравомыслящая баба. Что за ерунду ты городишь? Или у тебя жар? – он потрогал лоб моей напарницы. – Скажи ещё, святой Георг опустился с небес по верёвочной лестнице и подарил тебе букет настурций. Я не верю ни в бога, ни в чёрта. Не верю и в байки о морских чудовищах. Только ему доверяю! – кэп ещё раз показал кулак. Я выступил вперёд и сказал, что информацию может подтвердить Оливер, судовой радист. Кэп опять меня проигнорировал. – Сдаётся мне, ты встречалась с Оливером. Этот идиот обожает всевозможные сказки. Демоны, фурии, морские горгульи. Из его башки выскочила кукушка. – Кэп покрутил у виска пальцем. Помолчав, обобщил: – Я так понимаю, доказательств невиновности у тебя нет. Ну и отлично. Он хотел уйти и даже сделал несколько шагов, потом, что-то вспомнив, обернулся: – Сэл, ты не хочешь выступить защитником? А? Одному мне будет неудобно давать самому себе слово. Саломея отказалась. Сказала, что это не её работа отправлять людей на тот свет. – Как знаешь, – сказал кэп. И буркнул, что теперь сам чёрт не поймёт где свет тот, а где этот. . В камере мы пробыли недолго. Я попросил Руперта показать руку, и мы увидели всё тот же кровоточащий обрубок. Казалось, палец отрубили пять минут назад. Я со значением посмотрел на Сэл: «Два дня прошло, а рана свежая!», напарница нахмурилась. Спросила, не вспомнил ли Руперт ещё что-нибудь. Какую-нибудь мелочь: имя парня, угощавшего коктейлем, или как он возвращался в каюту. Быть может, он кого-то заметил? Или его видели? Руперт покачал головой. Покачал и вздохнул, словно нашкодивший ребёнок. Я аж зажмурился от злости: парень одной ногой (вернее головой) висит в петле и при этом вздыхает, будто ему грозят пальчиком! – Соберись! – попросил я. – В четверг суд и капитан твёрдо намерен вздёрнуть тебя на виселице. Поможет только чудо... или твёрдое алиби. Он ничего не ответил. . На верхней палубе стали возводить гильотину. Передумав, капитан объявил, что Руперт Строуберри будет умерщвлён посредством отделения головы от тела. Когда его спросили, почему так? Ведь подданные её величества имеют право на пеньку и мыло, капитан ответил, что хочет твёрдо знать, что белый свет избавился от насильника: «Отрубить голову, швырнуть её за борт... скормить труп акулам – только так я буду уверен, что приговор приведён в исполнение». Два последующих дня (вторник и среду) дул штормовой ветер. Белые искры солёной пены взметались до верхней палубы и замерзали – фальшборт покрылся бугристой ледяной плесенью. Строить гильотину вызвался четвёртый механик, Дик Корсби. – Я так разумею, сэр, – Дик мял руками фуражку, волновался, – у меня это лучше получится. Я два года работал на литейном заводе. Видел подобные машины. – Он показал, как движется нож гильотины. – Только на заводе они рубили железные прутья. Механика ждала дома жена и маленькая дочка. Девчушке было всего три годика. «Но ведь когда-то она вырастет, – рассуждал Дик. – И станет красавицей... И не для того мы с Мэри её пестуем, чтобы какой-то ублюдок... Как у него только рука поднялась?» Дик попросил в помощь трёх нигеров – чтобы работа быстрее спорилась. Капитан дал четверых: «Только смотри, Корсби, чтобы всё прошло гладко, я не хочу давать поводов для насмешек. Эти итальяшки могут опозорить „Герольд“ на всю Америку». Я поднялся, посмотреть, как идёт работа. Нож (кусок листовой обшивки) ещё не установили, он лежал рядом, поблёскивая заточенным краем. Возвели только опорные конструкции. Со стороны могло показаться, что здесь строят развлекательный парк: на эту угловатую ржавую арку повесят цветастое сидение... или даже целую лодку – богатые господа из первого класса смогут катать своих дам, раскачивая их на качелях до небес. «До небес не уверен, – возникла мрачная мысль, – а в преисподнюю один чудак точно прокатится». Ко мне подошла дама в котиковом манто, она держала на руках собачку. Сказала, что её зовут леди Уитни, и что её муж владеет автомастерской и заправочной станцией. Подала руку, видимо ожидая, что я её поцелую. Я поцеловал. Спросила, когда будет казнь, и больно ли это? отрубить голову. – Всё зависит от остроты ножа, – ответил я. Дама пожелала, чтобы нож был тупым: «Преступник должен получить по заслугам». Стало неприятно от такой неприкрытой злобы, и я, сделав вид, что занят делом, отошел в сторону. Однако не столько ненависть к насильнику удивляла, странно было другое: все на «Герольде» были уверены, что Руперт виновен и что его следует умертвить. «Но ведь суда ещё не было! И даже следствие не закончено!» Небо вдруг глухо заворчало, треснуло. Из образовавшейся прорехи с сухим оглушительным грохотом вырвалась молния, вошла в воду поблизости от борта. Сильно завоняло озоном. Я стоял как раз напротив конструкции, смотрел, как Корсби и его помощники возятся с креплением перекладины. В кратком ослепительном свете я увидел страшную... «Нет, этого не может быть!» Картинка была настолько странной, что я списал увиденное на игру своего воображения. Решил, что разум мой перетрудился – слишком много событий произошло за последние дни. . Сэл сидела в каюте, над чем-то размышляла. В её стакане плескался виски, в пепельнице дымилась сигарета – столбик пепла длинною в дюйм висел на кончике. Я подсел рядом, взял её за руки. Она подняла на меня взгляд. Я всегда обожал рассматривать её глаза – большие серые в мраморных прожилочках. – Здравствуй, Коб, – сказала она. – Как дела? Она была пьяна. – Не очень, Саломея. – Я назвал её полным именем, и это означало, что я сержусь. – На верхней палубе строят гильотину. Мне кажется, пассажиры линчуют Руперта до суда. Сэл махнула рукой: «Какое это имеет значение? До суда или после... путь у него один». – Ты так ничего и не понял. Я встал, прошелся по каюте. Сказал, что этот отрубленный палец не идёт у меня из головы. Предложил отыскать моряков, что выловили фурию. – Какую фурию? – Сэл печально рассмеялась. – Ты как ребёнок, Коб! Саломея спросила, не было ли у меня в последнее время синяков или ссадин. Переломов или порезов. Я напряг память. – С неделю назад я ударился о шпангоут. Был огромный синяк, я даже вывихнул плечо. – И что? – спросила Сэл. – Ты обращался к врачу? – Нет... – я попытался вспомнить обстоятельства. – На следующий день всё прошло. Будто ничего и не случилось. – Вот именно, Коб! Вот именно! – Но Руперта укусило чудовище! – вскричал я. – В этом суть! Такие укусы не заживают! Криво улыбнувшись, Сэл выплеснула остатки виски себе в рот. – Коб, очнись! Тебя не замечает капитан, твои раны исчезают на следующий день, ты можешь неделями не есть и не пить... Коб! Я припомнил, когда ел в последний раз. Это было два дня назад. «Ну и что? У меня плохой аппетит». Сказал об этом напарнице, она только отмахнулась. «Ладно. Сам всё поймёшь!» . Утром в четверг звонили в колокол. Вместо положенных трёх ударов, дневальный прозвонил четыре раза. Звук судового колокола – и в обычные дни неприятный, – сегодня казался особенно резким и пронзительным. «Герольд» дрейфовал в тумане. Четыре звонких удара пронеслись по каютам и трюмам, угасли в плотной белой пелене. Капитан хотел устроить судилище в банкетной зале, но она оказалась слишком мала для всех желающих. Пришлось выносить столы и стулья на верхнюю палубу. Судить под открытым небом. С неба трусило снежком. Гильотина стояла на возвышении, покрытая тоненьким белым покрывалом. «Как Голгофа!» – одобрительно прокричал кто-то из пассажиров, очевидно, намекая на скорое распятие. Негр, помощник Корсби, похвастался, что это он её строил: «А нож точил Джим. Он сильно старался, правда, Джимми?» Джимми подтвердил, что это святая истина, и что таким ножом можно запросто побриться: «Руперт даже не почувствует, как окажется на небесах». Вмешалась старушка в синем пальто: «Что ты мелешь, нехристь? – она замахнулась на негра клюкой. – Насильники попадают в ад! Пусть он сгорит в преисподней!» Присяжные нашлись без особого труда. Даже безумный Оливер пожелал оказаться среди двенадцати избранных. Капитан отвёл его кандидатуру. Присяжным, как и положено, отвели места сбоку, у фальшборта. Напротив уселись зрители. Клетку для подсудимого установили в центре. Капитан приказал поставить свой стол у подножия гильотины. «Так будет символично». Привели Руперта. Я с удивлением заметил, что он бос. Спросил об этом Саломею, та ответила, что отсутствие ботинок – меньшая из его неприятностей. Капитан ударил в стальную чушку слесарным молотком (деревянного на судне не нашлось) и объявил суд открытым. Первым заслушали свидетеля обвинения. – Маурицио Бартоломью! – громко произнёс капитан. – Что вы можете рассказать по сути данного дела? Отец Долли сидел в первом ряду, услышав своё имя, он поднялся и сделал два шага вперёд. Это был высокий, узкий в плечах мужчина. Он простудился, а потому часто подносил к лицу платок и вытирал слезящиеся глаза. Дон Бартоломью рассказал, как его дочь отправилась прогуляться по кораблю. «Одна? – выкрикнул голос из толпы. – Вы отпустили Долли одну?» – Не-ет, – Бартоломью тянул гласные на южный манер. – С ней пошел Марко, он должен был присматривать. – И что? – спросил тот же любопытный голос. – Не понимаю, – дон зябко поёжился, поднял воротник. – Вы спрашиваете, почему Марко оставил Долли? Или как я наказал его за это? Его бросили за борт. Я лично вспорол ему брюхо, чтобы рыбам было приятнее. По рядам побежал гул, капитан крякнул и ударил в наковальню: «Тихо!» – Ты! – палец кэпа указал на любопытного пассажира. – Ещё раз вякнешь, и я прикажу тебя вывести! Дон Бартоломью продолжил. Он не сказал ничего нового: Долли гуляла по судну, потом исчезла. Вернулась через три часа, радостно щебетала о милом мужчине, с которым она играла в паровозики. Показала кольцо. – Это кольцо, сэр? – капитан показал улику. – Да. Это оно. Я посмотрел на Руперта и увидел, что он тоже смотрит на меня. Смотрит и улыбается, но эта улыбка... она мне не понравилась. Выжидательная такая улыбочка. Будто парень ждал, что сейчас я встану и двумя весомыми словами докажу, что он невиновен. Но я не мог этого сделать, не было у меня таких слов. Пожилой мужчина, сидевший рядом, повернул ко мне своё брыластое бульдожье лицо и сказал, что весь этот фарс бесполезен и глуп, как пробка из коркского дуба: «Сегодня паршивая погода и я наверняка заработаю инфлюэнцу. Равно, как и половина здесь сидящих. Зачем мучить себя? По-моему, всё уже решено». Он кивнул в сторону гильотины. Капитан вызвал Саломею Иствуд, объявив, что это свидетель защиты. Сэл бросила на меня краткий взгляд и стала пробираться между рядами. – Вы проводили расследование, – сказал капитан, – объявите суду, удалось ли вам обнаружить доказательства непричастности мистера Строуберри к преступлению? Сэл покачала головой. – Отвечайте словами! – Нет, сэр! У подсудимого нет алиби. – Я так и предполагал! Молот капитана в третий раз ударил в наковальню. Я вскочил и вскинул вверх руку: «Есть! У него есть алиби!» Капитан приподнялся над стулом, двумя руками опёрся на стол. Стал похож на огромную человекоподобную обезьяну в мундире и капитанской фуражке. Мой возглас он проигнорировал. – Учитывая совершеннейшую очевидность виновности подсудимого, – рокотал капитан, – а также принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, я прошу присяжных голосовать немедленно! Прямо здесь! Кто считает Руперта Строуберри виновным, поднимите руки! Я бросился вперёд, кричал, хватал людей за одежду, говорил про откушенный палец, про алиби. От меня отшатывались, как от чумного. В этом театре абсурда я оказался лишним персонажем. Внимание всех без исключения зрителей было приковано к присяжным. И они чувствовали свою значимость, упивались ею. Медленно, словно после тяжкого обдумывания, руки стали подниматься вверх. Наконец, их стало двенадцать. – Единогласно! – прорычал капитан. – Присяжные не нашли поводов для обоснованных сомнений и признали подсудимого виновным! – Палец указал в сторону клетки. – Как верховный судья этого судна, я приказываю привести приговор в исполнение! Немедленно! Словно по команде толпа поднялась со своих мест, загудела, двинулась вперёд. В минуту образовался живой коридор между клеткой и гильотиной. Сквозь прутья решетки потянулись руки, каждый хотел ухватить живого ещё покойника. Руперт (мне показалось, он не до конца понимает, что происходит) отшатнулся, взгляд его безумно заметался по лицам. Лязгнул замок, две пары рук грубо схватили бедолагу. Джентльмен в норковой шляпе крикнул мне в ухо: «И это правильно! Нечего тянуть. В конце концов, все заключённые содержатся на деньги налогоплательщиков». Мой кулак врезался умнику прямо в зубы. Негр-помощник взлетел на перекладину гильотины, проверил механизм и крикнул, что всё в порядке. В это время Руперт расплакался. Я думаю, он только теперь сообразил, что это конец. – Я не хочу! Не хочу! – беспрерывно повторял он. – Я не буду!.. Простите... простите меня! По щекам текли слёзы, рот пузырился алой пеной – в ужасе Руперт прикусил язык и даже этого не заметил. – Нет! Я не насиловал! – над океаном полетел безумный вопль. Руперта привязали к поворотному столу (когда-то это была дверь камбуза), опустили голову в округлую выемку. Дик Корсби в этот момент наверняка подумал, что он здорово всё рассчитал – шея легла, будто влитая. Здесь обнаружилась промашка: суд в спешке не позаботился о палаче. Некому было дёрнуть за спусковую верёвку. Повисла долгая, страшная в своей безысходности пауза, пассажиры переглядывались. Во взглядах появлялись человеческие чувства – звери вновь становились людьми. Руперт скулил, как избитая собака, из его носа и рта текли струйки слюней. – А... чтоб вас всех! – вперёд шагнула Саломея и, прежде чем я сообразил, что она собирается делать, моя напарница спустила нож. Отрубленная голова замерла, скользнула по окровавленному металлу, упала и, подпрыгнув, как тыква, покатилась по палубе. ...Ощущение было такое, будто это меня казнили – ударили чем-то тупым по затылку, и череп мой раскололся. Я увидел мир другими глазами. Голова подкатилась ко мне, но это не была голова Руперта. Вернее, была... и не была. У моих ног лежал кусок плоти с обгоревшими волосами, обваренная кожа сползла со щёк, правый глаз вытек – эта голова была мертва уже много дней. Я поднял глаза и увидел, что меня окружает толпа подобных Руперту... людей? Или это не люди? Я зажмурился, ударил себя по щеке и морок слетел – пассажиры вновь стали людьми, они радостно орали, что насильник получил по заслугам, и что честь девицы восстановлена. Капитан пожимал руку Маурицио Бартоломью. И это выглядело отвратительно. Ноги унесли меня от места казни, и я не видел, что сделали с телом. Вероятно, как и собирался капитан, скормили рыбам. Весь оставшийся день я бродил по «Герольду». Временами новое зрение проявлялось, и я повсюду видел ржавый опалённый металл, обгоревшие тела и лица. Взошла луна и мне вдруг страстно захотелось искупаться. В последний раз. Саломея нашла меня, когда я развязывал галстук. – Ты как, Коб? – спросила она. – Судя по ошарашенному виду, ты наконец-то понял. . Во время пожара погибло большинство пассажиров «Герольда». Из двенадцати спасательных шлюпок на воду спустили только три. Две первые перевернулись сразу, сказала Сэл. Что стало с третьей – неизвестно. Вероятнее всего, капитан прав – акулы завершили то, что не смог сделать огонь. – А сколько осталось живых? – допытывался я. – На «Герольде»? Я смотрел на Саломею и не мог понять... какая она? Или моё новое зрение не справлялось, или она не менялась. – Шесть человек, – ответила она. – Капитан, радист, второй помощник, четвёртый механик и кок. – Это пять, – посчитал я. – Про шестую догадайся сам. Она пошла вдоль борта. Ветер играл её кучеряшками, раздувал капюшон. Луна сияла, как оглашенная. Такая же луна светила, когда мы отплывали из Саутгемптона. Я помню, как жаждал увидеть новый мир, радовался, что рядом со мой такая девушка. Саломея продолжила: – Четвёртый механик, кок и я умеем общаться с... с вашими. Остальные живые – нет. – Чёрт побери, – мне захотелось расплакаться. – Сэл, попридержи коней. Есть новости, к которым нужно привыкнуть. Дай мне минутку. Всё же я разрыдался. Захлюпал, как девчонка. Она взяла мою голову, погладила по щеке, приговаривая, что любит меня. И жизнь на этом не кончается. Хотелось бы мне верить. Если кратко, я – покойник, сгоревший при пожаре. Именно поэтому меня не замечал капитан, поэтому мои раны заживали, как на собаке – как на покойнике, поправила Сэл, – поэтому я не нуждаюсь в пище... Разве что по привычке. И таковых большинство на этом судне. Люди просто привыкли жить, сказала Сэл. Им легче принять тот факт, что они дрейфуют в океане и ждут помощи, чем признать, что они уже мертвы. – А Руперт? – спросил я. – Зачем казнили его? Она улыбнулась и спросила, верю ли я в существование фурий. Вместо ответа я попросил её сходить со мной в камеру. – Зачем? – спросила она. – Не знаю, – искренно ответил я. . В комнатке ничего не изменилось. Стопка вёдер в углу, швабры и тряпки – когда-то уборщицы здесь хранили свои «сокровища». Под узкой импровизированной койкой валялось одеяло. – А зачем ему одеяло? – спросил я. – По привычке, – ответила Сэл. – Ты же бреешься каждое утро. – А если я брошу? – Щетина останется, как в ТОТ день. – Понятно. Я поднял одеяло, осмотрел со всех сторон. Спросил, почему здесь так воняет? Мышь сдохла? – Крысы, Коб, – поправила напарница. – На судне водятся крысы. В углу, под самым потолком виднелось вентиляционное отверстие. Я выкрутил винты, сунул руку. Вытащил замызганный платок с монограммой «Р.С.» Руперт Строуберри. В платке лежал короткий окровавленный нож и восемь отрезанных пальцев. С минуту я пялился на свою находку, затем спросил: – Зачем он это делал? – Зачем? – переспросила Сэл. – Понять нетрудно. Он сочинил легенду про фурию, и чтоб подтвердить эту версию, каждый день отрезал себе палец. Меня передёрнуло. – Так значит он... виновен? – Сэл кивнула. – Он с самого начала был виновен? И ты это знала? – Это все знали, Коб. Все, кроме тебя. Только ты пытался спасти парня, и он на тебя рассчитывал. – Нет, здесь что-то не так... Извини, Сэл, ты не могла бы уйти? Мне нужно побыть одному. Саломея пожала плечами – Как знаешь! – и ушла, я остался в комнатушке один. Швабры, вёдра, я и отрезанные пальцы, от которых скверно воняло. «Тут что-то не так! – я был твёрдо уверен. – Что-то не так! Не стал бы Руперт каждое утро терпеть адскую боль, не будь для этого веских причин». Мысленно я начал прокручивать все события последних дней. Шаг за шагом, от первой встречи с капитаном, когда он поручил Саломее расследование и до самой последней точки... стоп! Что-то не сходится... Что именно? Я опять вернулся к началу. Ещё медленнее, ещё подробнее. Всё встало на свои места, когда я вспомнил, как капитан пожимает руку Маурицио Бартоломью. Ключик нашелся. . Я застал напарницу в каюте, попросил о последнем одолжении. – Мне трудно просить тебя, Сэл, – я боялся ненароком взглянуть в зеркало. Боялся увидеть там обгорелого монстра. – И всё-таки... сделай мне одолжение. Сейчас ты пойдёшь в каюту капитана, и расскажешь ему вот что... Я рассказал Саломее свои умозаключения. Когда закончил, она спросила: – Зачем? Всё кончено, Коб. – Я собираюсь уйти, любимая. Позволь мне закончить это дело. Хотя бы его. . При свете свечи капитан читал газету. После пожара сохранились две газеты, капитан читал их по очереди. – Здравствуй, Саломея. Не спится? – Не спрашивая согласия, капитан принёс второй стакан, плеснул в него рома. – Как тебе сегодняшнее представление? По-моему удалось. – Я как раз хотела об этом поговорить. – Сэл пригубила. – Зачем вы это сделали, кэп? Хотелось позабавиться с девчонкой? Капитан поперхнулся: – Что ты городишь? Саломея продолжила: – Дон Бартоломью вам не нравился с первого дня. Он был вонючим итальяшкой, – Сэл похоже скопировала интонации капитана, – и вы нашли способ ему насолить. Долли – вот слабое место Маурицио. Но как до неё добраться? Как отвести от себя подозрения? И тут вам подвернулся простак Руперт. Вы обещаете вернуть ему семью... Признаться, это было слабое место в моей теории. Я был уверен, что капитан давил на Строуберри через его семью, но как? Взял в заложники? Обещал вернуть? Оживить? Этого я не знал наверняка. Капитан промолчал, и Сэл поняла, что попала в точку. – Кроме того, вы обещали Руперту поддержку – двух следователей, которые должны отыскать и доказать его алиби. – Саломея подняла стакан, посмотрела на свет. – Замечательный ром! – К дьяволу ром! Что тебе известно? – Вы изнасиловали Долли и оставили ей кольцо Руперта. Нас отправили на поиски несуществующего алиби, и стали готовить обвинительную речь. Вы замечательно сыграли роль судьи. – Нас? Почему ты говоришь нас? Я отправил тебя одну. – Именно здесь вы и прокололись. Вы убедили всех, что не видите призраков и не умеете с ними общаться. Но на суде вызвали в качестве свидетеля Маурицио Бартоломью. – Это ничего не доказывает, детка, я просто назвал его имя. – А после казни вы пожали ему руку, – Сэл рассмеялась. – Или это тоже случилось «просто»? Глаза капитана превратились в щёлочки: – Как знать, дорогуша. Не торопясь, с подчёркнутым спокойствием капитан отодвинул газету, под ней оказался кольт тридцать восьмого калибра. Кэп взял его и направил на Саломею. – Игрушка не слишком мощная, – капитан говорил о кольте, – но вышибить мозги хватит. Он хрустнул курком. – В такие моменты дают последнее слово, – кэп хмыкнул. – Прости, никак не отвыкну быть судьёй. Скажи... – он задумался, – а на что ты рассчитывала, явившись ко мне? На моё раскаянье? Около двери произошло движение, к столу приблизился дон Бартоломью. – Она рассчитывала на меня. Следом за доном в каюту вошел я. Ни слова не говоря, капитан повернул пистолет и дважды выстрелил в итальянца. В комнате запахло порохом, я ослеп от вспышек и зажмурился. – Бесполезно, капитан, – голос итальянца звучал спокойно и даже насмешливо. – Я уже давно понял, во что превратился. Меня не провести, как Руперта. – Да? – капитан не утратил хладнокровия. – Тогда я убью её. И выстрелил в Саломею. . Меньше всего мне хотелось, чтобы дело обернулось вот так. Я проклинал капитана, ненавидел себя, упрекал дона Бартоломью. К чему был нужен этот драматизм? Почему нельзя было просто войти и задушить мерзавца? – О чём ты думаешь? – спросила Сэл. Её голос был едва различим среди грохота волн. Я вынес её на воздух, положил на палубу, зажал двумя руками рану. Она улыбалась. – Молчи милая, молчи. Я найду аптечку... бинты. Ты будешь жить. – Ты ничего не понял, Коб. Я не хочу жить без тебя. – Это неправильно, Сэл! – кричал я. – Как ты не понимаешь? Ты должна жить! Ты... Её дыхание остановилось. «Если мир катится к чёрту, – разобрал я последнюю фразу, – я не хочу в нём оставаться».