Текст книги "Любовь к мятежнику"
Автор книги: Ширл Хенке
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
Он пожал плечами, и они стали подниматься к дому.
– Сборище тупоголовых болванов.
– Вы привезли что-нибудь, чтобы пополнить мои запасы? – с надеждой спросила она. – Лихорадка Роберта не снизилась с наступлением более холодной погоды, как мы надеялись.
– Боюсь, что мне не удастся больше раздобыть хинина. Счастье, что я смог достать немного каломела, крошечный пузырек опийной настойки и немного порошка наперстянки.
– Наперстянка поддерживает сердце Роберта, но он ужасно страдает от малярии, бредит и кричит во сне. Кажется, у него не все в порядке с головой, по крайнем мере, когда лихорадка одолевает его.
– Неудивительно, что вы выглядите такой измученной и осунувшейся. Ведь полно же слуг, которые могут присмотреть за этим старым грубияном. Да вот хоть та чопорная экономка, которой он всегда любезно позволял делать это, – угрюмо сказал доктор.
При упоминании о госпоже Ошлви выражение лица Мадлен стало встревоженным.
– Вы практикуете здесь уже почти тридцать лет, Ноубл. Что вы знаете об этой женщине?
– А что такое? Я думал, вы уже окончательно решили вопрос, кто управляет Хиллом в связи с болезнью Роберта и отсутствием Квинтина. Что она, опять взялась за свое?
– Нет. Мне вполне удалось поставить ее на место, но… в общем, мне не хотелось бы обвинять ее без достаточных доказательств.
– Обвинять в чем?
Мадлен вздохнула.
– Хищение, я боюсь. Мне еще не удалось просмотреть все бухгалтерские отчеты – так мало времени и так много дел теперь, когда Роберт болен.
– Ха! Если бы Роберт не был прикован к постели, то причинил бы вам еще больше беспокойства. – Он задумчиво почесал подбородок. – Значит, у вас есть основания полагать, что она запускает руку в домашний бюджет. Я бы не удивился. Роберт и Квинтин всегда предоставляли все домашнее хозяйство в ее полное распоряжение, при всей их проницательности в ведении других дел.
– Я бы хотела уволить ее, но до тех пор, пока у меня не будет времени просмотреть отчеты более тщательно… – Она не закончила, так как они вошли в дом, и их могла услышать прислуга. – Я прямо сейчас провожу вас к Роберту.
Ноубл скривился, но последовал за ней наверх. Закончив осмотр, он вышел от больного и сделал знак Мадлен идти за ним в холл.
– Без хинина, который снял бы лихорадку, сомневаюсь, что он долго протянет. Вы были правы насчет его неустойчивого психического состояния. Один момент ум его ясен, как у Аристотеля, а в следующую минуту он бредит Анной, словно влюбленный школьник.
Глаза Мадлен расширились от удивления.
– Никто в доме не произносил ее имени с тех пор, как я живу здесь. Квинтин запретил мне спрашивать о ней. Что вы знаете о леди Анне, Ноубл?
Он поправил очки на переносице и на несколько секунд задумался.
– По этому поводу ходили какие-то сплетни в то время, как родился Квинт. У них с Робертом что-то не заладилось. Ничего удивительного в этом нет. Загнанная в угол портовая крыса едва ли бывает такой злой и агрессивной, как Роберт Блэкхорн, если ему что-то взбредет в голову. Она умерла во время эпидемии холеры, когда Квинт был еще младенцем. Я в то время только приехал сюда, и Блэкхорны еще не входили в число моих пациентов. Так что я мало что могу к этому добавить.
– Как странно, что спустя столько лет он снова заговорил о ней.
Мадлен внимательно слушала, когда старый доктор давал ей указания, как лечить ее свекра. Затем они навестили слуг и рабов Хилла, которые были больны или ранены.
Закончив обход, Ноубл с удовольствием принял предложенную Делфиной корзину с едой, которую предполагал съесть по дороге к следующему пациенту.
Погруженная в свои мысли Мадлен попрощалась с ним и вернулась в дом. Пришло время раскрыть некоторые тайны.
Глава двадцать первая
Мадлен сидела в своей комнате, обложившись гроссбухами. Хотя госпожа Ошлви и не уничтожала записи, но держала их в подвале, где они были свалены в груду на сыром полу, в царстве плесени и мышей. В течение многих лет никто не просил взглянуть на них. Делфина сказала Мадлен, где они хранятся.
В одной из книг, датированной 5 января 1751 года, имелись записи, сделанные аккуратным женским почерком, в которых спрашивалось о количестве рулонов коленкоровой ткани, купленной для одежды слугам. Мадлен бегло пробежала глазами дальше, по месяцам, и обнаружила еще вопросы, подобные тем, которыми она задавалась сама с тех пор, как начала вести счета Блэкхорн-Хилла.
Недоброе предчувствие зашевелилось в ней, когда она поняла, что январь 1751-го – это меньше чем через год после того, как Анна Карузерс вышла замуж за Роберта Блэкхорна. Неужели Анна пыталась доказать это же самое преступление госпожи Ошлви еще тридцать лет назад?
Крик Роберта прервал тревожный ход ее мыслей. Время было уже за полночь, и все в доме давно затихли, кроме ожесточенного старика в постели, бредившего о своей покойной жене, которую он якобы ненавидел.
Когда Мадлен поняла, как много Роберт выдает во время своих приступов лихорадки, она позволила лишь немногим надежным старым слугам ухаживать за ним и потребовала от них клятву не открывать того, что они услышат в комнате больного. Квинтин никогда не простит ей, если она позволит распространиться слухам о том, что он незаконнорожденный. Конечно, Квинтин никогда не простит ей и многое другое, но это она могла сделать для него.
С тревогой она шла по коридору к комнате Роберта, чтобы взглянуть на него. Узнает ли он ее сегодня или снова будет витать в далеком прошлом, борясь с призраками? Мадлен вошла и безмолвно отпустила Тоби, заставляя старого слугу немного отдохнуть. Затем она села у кровати Роберта и приложила холодный компресс к его покрытому испариной лбу.
Кожа его пожелтела и обвисла. В тусклом свете свечи его глаза, когда-то голубые, теперь казались черными, как преисподняя. Она никогда не любила Роберта Блэкхорна. Он относился к ней так же, как и Квинтин, с презрением, и все же она никому на свете не пожелала бы такой мучительной смерти.
– Анна! Анна, черт бы побрал твою душу. Мой родной брат – как ты могла? Я любил тебя! Я любил тебя… – Он затих. Когда же возобновил свою бессвязную речь, то был уже в совершенно другом настроении. – Очень мило, дорогая. Этот голубой бархат прекрасно гармонирует с твоими глазами. Мы скупим его у всех торговцев в Чарлстоне, вот увидишь. Взгляни на этот кедровый сундучок. Великолепная защита от плесени во влажном климате Джорджии. Ты сможешь хранить в нем свои безделушки…
Через некоторое время его глаза прояснились и, когда он взглянул на Мадлен, презрительная гримаса скривила его лицо.
– Что ты здесь делаешь? Пришла позлорадствовать? Ну так я еще не умер. Тебе и твоему ублюдку придется еще немного подождать.
Привычная к таким словесным нападкам Мадлен отжала полотенце и приложила к его голове, игнорируя его протесты.
– Неудивительно, что ваша жена отвернулась от вас. Вы, Блэкхорн, так обходительны с дамами.
Роберт попытался встать.
– Как ты смеешь говорить о ней! – Он закашлялся и снова упал на кровать.
– Я сделала это только потому, что вы все время говорите о ней. В бреду вы повторяете, как сильно любили ее, как прекрасна она была, как вы были счастливы. – Мадлен наблюдала, как выражение его лица из встревоженного стало взбешенным.
– Я дурак, что доверял ей. Любой мужчина дурак, если доверяет женщине.
– А как же ваш брат? Он ведь тоже предал вас.
– Он был околдован ею, как и я. Мать Эндрю была чопорной, скучной, невзрачной. Брак Аластера был браком по расчету, мой – по любви. – Он горько усмехнулся и отвернулся к стене. – Убирайся. Дай мне спокойно умереть.
– Вы никогда не знали покоя в жизни, Роберт. Сомневаюсь, чтобы смерть принесла его.
Уже почти рассвело, когда он, наконец, погрузился в глубокий сон, и ночные кошмары на время оставили его. Пришла Нел, отругала Мадлен, что так долго оставалась с ним, и выпроводила ее из комнаты. Мадлен покормила Джеймса, затем рухнула на кровать и на несколько часов забылась сном, наполненным бесконечными и странными видениями. В тот же день, позже, она отправилась в гостиную Анны, которою сделала своим убежищем.
Мадлен почувствовала, что ее тянет к ящику комода, где была спрятана миниатюра Анны. Как хорошо она помнила гнев Квинтина, когда он обнаружил ее. Он сломал хрупкую рамку, когда в ярости швырнул портрет обратно в ящик. Она взяла миниатюру в руки и стала изучать прекрасное лицо этой загадочной женщины. «Интересно, когда это было написано?» Ее взгляд опустился с лица на обнаженные плечи, обрамленные низким декольте красивого бархатного платья, того самого, на которое Роберт выбирал ткань. «У нее, должно быть, имелся целый гардероб платьев, костюмов для верховой езды, шляпок, перчаток, тапочек, туфель… и других личных вещей».
По какой-то необъяснимой причине Мадлен захотелось больше узнать о леди Анне, женщине, которая могла оставить сына во власти Роберта и в то же время достаточно заботившейся о Блэкхорн-Хилле, чтобы внимательно просматривать счета и обнаруживать мелкое воровство. Эти две черты ее характера противоречили друг другу.
Квинтин сказал, что у Роберта не хватило духу уничтожить ее вещи, что тот велел упаковать их и спрятать.
Полчаса спустя Мадлен поднималась в пыльную, заросшую паутиной мансарду. Половицы в некоторых местах рассохлись, и при ее появлении мыши бросились врассыпную по своим убежищам. Несмотря на яркое солнце снаружи, узкие мансардные окна пропускали лишь тонкие полоски света. Она пробиралась сквозь лабиринт коробок, ящиков и бочек, накопившихся за более чем сорок лет, а теперь заброшенных семьей Блэкхорнов. Огромное количество сундуков и саквояжей подавляло ее, когда она протискивалась между ними. Наконец, когда она уже готова была отчаяться, слабый аромат кедра, острого и чистого, пробился сквозь пыльный, застоявшийся запах плесени. Именно из кедра был сундучок, который Роберт купил Анне! Мадлен начала откидывать пыльные одеяла и полуразвалившиеся коробки, пока не убедилась, что личные вещи Анны действительно свалены в этой мансарде.
Один тяжелый сундук преграждал ей путь к кедровому ларцу. Когда она отодвинула его, замок щелкнул. Заинтригованная, она подняла крышку и заглянула внутрь, затем осторожно вытащила оттуда когда-то великолепное бальное платье из розовой тафты. Под ним были и другие, теперь поточенные молью и изрядно полинявшие. И все же, несмотря ни на что, они были бесподобны, сшитые на высокую, элегантную фигуру изящных, но роскошных пропорций. Мадлен сразу же подумала о Барбаре и решила, как сильно ее подруга, должно быть, похожа на свою тетку, которую никогда не видела. С тревогой Мадлен спрашивала себя, неужели всем женщинам рода Карузерс суждено испытать трагическую любовь.
С грустью заставив себя отвлечься от тревожащих отношений между Барбарой и Девоном, она положила платья обратно в сундук и отодвинула его, закашлявшись, когда столб пыли поднялся в душной мансарде. Мадлен протиснулась между бочкой и большим сундуком, чтобы достать маленький кедровый ларец. Он был замкнут.
Порывшись в хаосе мансарды, она нашла тяжелый медный ключ, свисавший с замка кожаного саквояжа. Пользуясь им, она стучала по замку и встряхивала ларец, пока крышка, наконец, не открылась. Внутрь были пачки писем, все аккуратно перевязанные атласными ленточками, несколько миниатюр, танцевальные карточки с лондонских званых вечеров и несколько других вещей явно личного характера. Могли ли эти предметы из давно погребенного прошлого раскрыть сущность леди Анны? Они на удивление хорошо сохранились в тесном кедровом ларце.
Чувствуя себя так, словно она вторглась в личную жизнь другой женщины, Мадлен взяла пачку писем и развязала ленточку. Беглый просмотр их показал, что это была переписка между Анной и Робертом Блэкхорном во время его ухаживания. Как молоды, наивны и полны надежд, должно быть, были они тогда. В те дни, по крайней мере, она действительно любила его. Что же могло потом случиться? Мадлен порылась среди писем и всяких безделушек, ища сама не зная что именно, когда ее рука наткнулась на край кожаного томика. Она осторожно вытащила его и стала разглядывать гладкую конскую кожу с позолоченным переплетом. Это был дневник Анны! Открыв первую страницу, Мадлен обнаружила, что начат он был на борту корабля во время медового месяца.
Мадлен просматривала записи, останавливаясь то там, то тут, чтобы прочитать какой-нибудь отрывок, который особенно задевал чувствительную струну. Как отличались замужество Анны и ее приезд в Блэкхорн-Хилл от ее собственных… Но в обоих случаях отец и сын доставили своим женам огромные страдания. Квинтина она понимала, но вот что превратило мужчину, которого Анна называла «мой любимый Робби» в человека, который всю жизнь проклинал память о ней?
Записи, сделанные в течение 1750 года, содержали в основном прозаические подробности, касающиеся обустройства в Хилле и открытия их нового городского дома. Но одна запись привлекла внимание Мадлен: «Госпожа Ошлви – привлекательная женщина неопределенного возраста с прямыми черными волосами, аккуратная и пунктуальная, и все же я знаю, что она не любит меня. Она работала несколько лет с отцом Роберта, и все домашнее хозяйство находится в ее безраздельной власти. Я попытаюсь расположить ее к себе, но боюсь, ей не понравится мое вмешательство».
Мадлен продолжала беглое чтение, ища еще какие-нибудь сведения, касающиеся госпожи Ошлви, но вдруг нашла запись другого характера:
«Аластер снова заезжал сегодня, когда Робби не было дома, хотя я умоляла его не делать этого. Он опять признавался мне в любви в такой глупой и безрассудной манере. Бедный, милый Аластер. Мое сердце болит за него, но я люблю Робби».
Мадлен вернулась назад, прочитав еще несколько записей. Идиллия медового месяца Роберта и Анны длилась недолго, ибо он стал невыносимо подозрительным и ревнивым. Завоевание такого приза, как леди Анна Карузерс, предмет вожделений мужской половины всего Лондона, вовсе не гарантировало, что колониальный плантатор сможет удержать ее. Каждый светский прием, кажется, заканчивался сценой ревности. Анна сносила все это, видимо, понимая сомнения своего мужа, хотя ужасно боялась за его жизнь, когда он несколько раз дрался из-за нее на дуэли. Но когда его собственный брат без памяти влюбился в нее, можно было понять, что трагедия неизбежна.
Ощущая дурное предчувствие, Мадлен продолжала читать и нашла более ранние записи, рассказывающие о возрастающей страсти Аластера Блэкхорна к жене его брата. Аластер и его первая жена были неподходящей парой. Вивиан была не только худой и невзрачной, но и, что более важно, обладала злобным, невеселым нравом, кроме того, питала отвращение к своим супружеским обязанностям и объявила мужу сразу же после рождения Эндрю, что наследник у него есть, и спать с ним она больше не намерена.
После нескольких любовных связей с женщинами, которые не спасали его от одиночества, Аластер познакомился с поразительно прекрасной молодой женой Роберта. Вначале Анна сочувствовала брату своего мужа, несчастному в браке, и старалась с ним подружиться. Со своей стороны Аластер боролся с бесчестьем любви к жене своего брата, но в конце концов признался ей, что не в силах справиться со своими чувствами, несмотря на то, что она не отвечала на них.
Его злобная, ревнивая жена Вивиан первая заметила напряжение между своим мужем и Анной. Она пришла к Роберту со своими инсинуациями и убедила того, что именно Анна околдовала Аластера.
– Испорченная аристократка играет с нами, грубыми колонистами, – сказала Вивиан, приведя Роберта в уединенное место в саду, где Аластер открыто признавался в любви смущенной и встревоженной Анне.
Мадлен ощущала боль, лежащую за каждой строчкой дневника Анны, когда та описывала ссору между братьями.
После этого Роберт запил, предоставив Аластеру одному вести торговые дела Хилла. Но Аластер, по-видимому, не мог оставаться вблизи от женщины, которую любил.
Оставив жену и маленького сына, он уехал в мускогские поселения в качестве агента короны. Получив известие о смерти Вивиан, он вернулся, чтобы попросить Роберта и Анну позаботиться об Эндрю, пока мальчик не подрастет достаточно, чтобы последовать за ним к индейцам. Но семья Вивиан настояла на том, чтобы взять Эндрю под свою опеку. Несмотря на протесты Анны, Роберт согласился, обвинив ее в том, что она больше заботится о сыне его брата, чем о том, чтобы выполнишь свой «долг» и дать наследника своему мужу.
В редких случаях, когда он приезжал в Саванну навестить маленького Эндрю, Аластер пытался убедить Анну расторгнуть становящийся все более несчастным ее брак с Робертом и уехать вместе с ним. Но в конце 1752 года ситуация драматически изменилась.
«Наконец-то господь внял моим мольбам. Аластер встретил женщину, которая может ответить на его любовь! Она наполовину индианка, но получила образование. Роберт в ярости из-за ее индейской крови, но я испытываю лишь радость и глубокое чувство облегчения. Возможно, новость, которая имеется у меня для мужа, смягчит его. Если только я не ошибаюсь.
Думаю, что я беременна. Подожду еще несколько недель, чтобы знать наверняка Этот ребенок должен положить конец нашему разрыву, вызванному злыми обвинениями Вивиан».
Если бы только Анна рассказала Роберту о своей беременности, вместо того чтобы ждать. Как прочла Мадлен дальше, трагическая развязка истории не замедлила явиться:
«Аластер был так счастлив, что приехал поделиться новостью со мной. Чарити беременна. Когда я сказала ему, что я тоже, он обнял меня. На этот раз это было лишь братское объятие, но Роберт не счел его таковым. Он был пьян и услышал лишь мои последние слова Аластеру, когда тот обнял меня.
– У меня тоже будет ребенок в апреле!
Благодарение богу, что Роберт был пьян, иначе он мог бы убить своего брата, прежде чем Аластер смог разоружить его. Аластер уговаривал меня поехать к ним на плантацию и пожить с Чарити, пока Роберт не одумается, но я отказалась. Каковы бы ни были последствия этого недоразумения, я должна остаться и без страха предстать перед ними».
И она предстала перед ними храбро, глупо Вспомнив все враждебные, полные подозрений стычки между нею и Квинтином, Мадлен хорошо могла себе представить, как жестоко Роберт обращался с Анной Он холодно заявил ей, что предпочтет выдавать ублюдка Аластера за своего, чем публично признаться в своем позоре. Он даже сказал ей, что молил бога, чтобы ребенок родился мертвым, если бы после этого ему не пришлось вернуться в ее предательскую постель, чтобы обеспечить наследника для Блэкхорн-Хилла.
По мере приближения родов дальнейшие записи после этого мучительного излияния стали короче и реже. Со злобной радостью Роберт наблюдал за страданиями Анны во время тяжелой беременности В ночь, когда родился Квинтин, он напился до беспамятства.
Последняя запись в дневнике была датирована 10 ноября 1753 года. Аккуратный, изящный почерк Анны теперь был неровным, и корявым, очевидно, она писала нетвердой рукой.
«Я скоро умру. За себя я не боюсь, только за моего любимого Квинтина, которого я должна буду оставить. Я написала Аластеру и Чарити, умоляя их позаботиться о сыне Роберта и вырастить его вместе с их Девоном, но боюсь, госпожа Ошлви не отправила моих писем. Я изолирована в этом большом доме, тревожусь за своего невинного малыша и тревожусь за Роберта, который ужасно страдает. Возможно, со временем он и Квинтин смогут исцелить друг друга. Что до меня, то смерть меня зовет, и она желанна».
День снаружи стал угасать, когда Мадлен закрыла дневник и прижала его к груди. Прерывистые рыдания хлынули из нее. Анна была такой же невинной жертвой, как и она. Все молитвы Анны о том, чтобы Роберт и его сын исцелили друг друга, оказались напрасны. Вместо этого, Квинтин вырос изломанным ненавистью отца. И вот теперь история повторяется?
Мадлен не знала, кого она больше оплакивает, Анну ли и ее несчастного маленького мальчика, которого та вынуждена была оставить, или себя и ожесточившегося мужчину, которым стал этот мальчик.
– Госпожа Мадлен! Вы наверху? Уже темнеет, и молодой хозяин плачет, хочет есть.
Вытерев слезы нижней юбкой, Мадлен поднялась.
– Сейчас иду, Делфина. У мистера Роберта все еще лихорадка?
– Ему немного полегчало, но он очень слаб. Эй, да вы плакали. Я же говорю, что вы слишком много работаете. – Пожилая женщина окинула взглядом бледное лицо Мадлен и ее покрасневшие веки, затем обняла свою подопечную. – Идем. Я приготовлю для вас обед, пока вы покормите малыша.
Мадлен чувствовала себя слишком измученной, чтобы протестовать. Она спустилась из мансарды и пошла в детскую, все еще сжимая в руках дневник Анны.
Роберт сидел на большой кровати, опершись на гору подушек, наблюдая за догорающей на столе свечой. После нескольких дней лихорадки его сознание снова прояснилось, хотя эта тянущая боль в груди усилилась. Он отказывался пить вино, стоящее у кровати, зная, что оно напичкано лекарством, чтобы заставить его спать. Он предпочитал боль и ясную голову на тот недолгий срок, который ему еще отпущен. Ноубл сказал, что боль исходит от сердца. При этом замечании Роберт фыркнул.
– Анна разбила мое сердце двадцать восемь лет назад. Его не существует, – сказал он доктору.
И вот теперь, благодаря его лихорадочному бреду, о позорной измене Анны судачат все слуги. Он был уверен в этом. Роберт проклинал слабость своей увядающей плоти. Очень скоро все будет кончено. Пусть Мадлен беспокоится теперь о Блэкхорн-Хилле. Она сделает это ради своего сына. По крайней мере за это он мог быть спокоен. Наследник родился до того, как он умрет.
Мерцание свечи нарушило его меланхоличную задумчивость. Мадлен стояла в двери, держа что-то в руках. Он прищурился в тусклом свете, чтобы увидеть, что это было, обратив внимание на особенное выражение ее лица. Что-то странное было в этом.
– Ты пришла, чтобы залить мне в глотку еще отравы Ноубла?
– Нет. Хотя то, что я принесла, будет отравой – в некотором роде.
Она подошла ближе и вытащила догорающую свечу из подсвечника, чтобы зажечь ветвистый канделябр. Когда она поставила канделябр на столик рядом с его кроватью, он смог разглядеть, что она принесла. Его лицо побелело, затем покрылось красными пятнами.
– Ты рылась в ее вещах! И теперь имеешь наглость…
– И теперь имею наглость предоставить тебе доказательство, что твоя жена была невиновна во всех тех преступлениях, которые твой ожесточившийся, ослепленный ревностью мозг приписывал ей.
Он выпрямился, подняв руку, чтобы выбить дневник из ее рук.
– Убирайся отсюда! Оставь меня в покое!
– В покое? Ты никогда не знал покоя с тех пор, как впервые заподозрил, что твоя жена и брат любовники. Если ты хочешь умереть смертью труса, в упрямом неведении, пусть будет так. Но правда здесь, Квинтин твой сын.
– Нет! Я видел их! Я слышал, как она сказала ему, что у нее будет ребенок.
– Ты слышал, как она сказала «У меня тоже будет ребенок в апреле». Аластер перед этим сказал ей, что у Чарити будет от него ребенок. Именно по этой причине он заехал в Блэкхорн-Хилл. В своей затуманенной алкоголем ревнивой ярости ты не понял. Спустя все эти годы достанет ли у тебя смелости посмотреть правде в глаза? Осознать, что ты сделал со своим сыном? – Она протянула ему дневник. – Записи в нем начинаются во время вашего путешествия из Англии и заканчиваются почти перед самой ее смертью.
Роберт так сильно сжимал в руках одеяло, что побелели костяшки пальцев, отказываясь прикоснуться к кожаному тому. Он не видел его с тех пор, как они с Анной плыли на корабле из Англии.
– Ты боишься, Роберт? – спросила она мягко, все еще держа дневник перед ним.
– Я знаю ее почерк. Если это какая-нибудь твоя выдумка, какая-нибудь интрига…
– Это не интрига. Если ты знаешь ее почерк, то должен знать, что она писала в те годы – не ложь, не выдумка.
Роберт почувствовал, что все его тело начало дрожать, когда его глаза встретились с глазами Мадлен. Выражение ее лица было неумолимым и в то же время очень грустным. Он взял у нее дневник и открыл его на одной из ранних записей 1750 года. Прочитав объяснение Анны в любви своему «Робби», он почувствовал, что ему нечем стало дышать.
– Ты не имеешь права!
– Я заслужила это право любовью к твоему сыну, такою же, какая была у нее к тебе.
Против воли Роберта затянули события прошлого, его глаза бегали по плавным строчкам изящного почерка Анны, когда она описывала их первые месяцы в Блэкхорн-Хилле. Как счастлив он был тогда! Но очень скоро все изменилось.
Мадлен тихо сидела и наблюдала, как он читал, быстро переворачивая страницы, пока не дошел до цепочки событий, предшествующих рождению Квинтина. Впервые за все время, прожитое ею под одной крышей с Робертом Блэкхорном, она видела, как обнажились его истинные, незащищенные эмоции – мука под горечью, печаль под жестокостью. Лицо его окаменело, когда он дошел до описания Анной того вечеpa, когда он обвинил ее в том, что она носит ублюдка Аластера.
– Она не говорила мне о своем положении до тех пор, пока я не увидел ее с братом… и не сделал неправильные выводы.
Мадлен слышала надлом в ее голосе, но глаза его оставались сухими, а лицо похожим на гранитную маску.
– Каких усилий, должно быть, стоило тебе сохранить этот фасад, Роберт. Прятать свою боль.
– О, Анна, моя Анна. Все эти потерянные годы. Если бы я не был таким дураком, она могла бы жить. Я никогда в действительности не верил, что она умерла от лихорадки. Она просто не смогла вынести меня… и мою ненависть. Она сдалась. Я погубил единственного человека, которого действительно любил.
– Ты погубил намного больше, чем свою жизнь и жизнь своей жены, Роберт. А как же Квинтин? Как же твой сын? Мой муж.
Он сжал в руках дневник и невидящим взглядом уставился в дальнюю стену.
– Знаешь, он никогда не плакал. Всегда, точно как я, он прятал свою боль, как бы сильно я ни оскорблял его словами или ударами. Однажды… однажды я запер его в винном погребе на три дня. Он снова сбежал к этим проклятым дикарям. Я думал, что это кровь Аластера зовет его, но это было не так, да? Он умеет бороться с трудностями, жесткий и сильный, точно такой же, как и я…
– Да поможет бог вам обоим, – тихо сказала Мадлен.
Она поднялась и взяла дневник из его вялых пальцев. Он не сделал попытки остановить ее, даже, кажется, не сознавал больше ее присутствия. Потушив все свечи, кроме одной, она оставила старика наедине с самим собой размышлять о трагедии прошлого. Ей же предстоит предотвратить ее в настоящем.
Проходя по темному коридору, Мадлен не заметила одетой в черное фигуры госпожи Ошлви, прячущейся в углу.
Мадлен пыталась написать письмо Квинтину, то и дело отбрасывая в сторону черновик за черновиком. Как сказать человеку, что вся эта сфабрикованная история о незаконности его рождения разлетелась вдребезги? Что он не ублюдок Анны, но, что, возможно, даже хуже, жестокий и одержимый ненавистью и недоверием сын Роберта. Наконец, отчаявшись, она отложила письмо в сторону и стала готовиться ко сну.
Хотя она знала, что Эми прекрасно заботится о Джеймсе и Гулливер охраняет его, Мадлен почувствовала непреодолимое желание взглянуть на малыша, прежде чем улечься. Найдя сына крепко спящим, она поцеловала его в шелковистую щечку и на цыпочках вышла из детской, слишком измученная, чтобы посидеть и покачать его, как она обычно делала каждую ночь. Странно, но даже собака спала так крепко, что не поднялась, когда она вошла в комнату.
Устало улыбнувшись, Мадлен приоткрыла дверь и направилась к своей спальне, но застыла в дверях, когда увидела госпожу Ошлви, стоящую перед ее секретером. Экономка торопливо собирала дневники и бумаги.
Мадлен шагнула в комнату взбешенная.
– Что вы делаете здесь без моего разрешения? Роетесь в моих вещах?
Крупная женщина обернулась к Мадлен с выражением такой сильной злобы на лице, что ее хватило бы, чтобы остановить реку Саванну.
– Я забираю этот дневник и все другие бумаги, в которых упоминается о нем. Из них получится хороший костер.
Агнес положила дневник на каминную полку и взяла в руку кочергу. Она стала надвигаться на Мадлен, медленно, угрожающе.
– Убирайтесь! – Мадлен старалась не паниковать и не дать голосу задрожать. – Вы что, совсем рехнулись? Если вы попытаетесь причинить мне вред, Гулливер разорвет вас на части.
Домоправительница нагло ухмыльнулась.
– Этот пес съел целую миску каши с опиумной настойкой Роберта.
Она продолжала надвигаться на Мадлен. Мадлен в ужасе ахнула:
– Но вы же не можете вот так убить меня. Все узнают…
– Никто ничего не узнает, если ты умрешь. А ты уволишь меня, если я позволю тебе продолжать проверять мои гроссбухи или если этот старый дурак Роберт вспомнит, что именно я послала его в сад в тот вечер, когда его брат приехал встретиться с его женой. Я все прекрасно рассчитала.
Окидывая взглядом комнату в поисках оружия, Мадлен ошарашенно застыла.
– Ты хотела дискредитировать Анну, точно так же, как пыталась подорвать мою репутацию. Ты крадешь в Блэкхорн-Хилле.
– Я управляю хозяйством Блэкхорн-Хилла вот уже почти тридцать лет. Я посвятила этому месту свою жизнь, и какую благодарность я имею за это? Плату в несколько жалких фунтов. Я только беру то, что принадлежит мне по праву, и я не лишусь своего положения. Никогда! Если мистер Квинтин поверит, что он сын Роберта, значит он поверит и в то, что Джеймс его сын. Он поверит в тебя и позволит тебе оставить меня без средств. Я не могу допустить этого. – Она была уже в нескольких шагах от Мадлен и подняла кочергу.
Мадлен закричала, но старуха остановилась лишь для того, чтобы засмеяться.
– Единственный, кого ты разбудишь – это твой сын. Я и слугам подлила опийной настойки в вино. Никто не услышит, как ты свалишься с лестницы и раскроишь себе череп о стойку перил.
На этот раз, когда она подняла кочергу и размахнулась, Мадлен была готова. Проворно отскочив в сторону, она подхватила подол ночной рубашки и босиком бросилась из спальни. Госпожа Ошлви, оказавшись на удивление быстрой, схватила ее за волосы. Инстинктивно Мадлен бросилась вправо, и кочерга пролетела мимо ее головы, с громким стуком ударившись о пол.
Вырвавшись из жестокой хватки, Мадлен бросилась вниз по лестнице. «Если бы только мне удалось добежать до передней лестницы, я смогла бы спрятаться внизу и найти кого-нибудь, кого она не усыпила!»
Несмотря на свой вес и тяжелую одежду, экономка снова поймала Мадлен на лестнице и больно схватила ее за руку. Мадлен уцепилась за перила и пыталась освободиться от своей мучительницы, но не в силах была справиться с куда более крупной женщиной.
Домоправительница отвела назад кочергу, но прежде чем был сделан смертельный удар, прогремел выстрел. Госпожа Ошлви уронила кочергу, которая загремела по лестнице вниз. Тяжелое тело покатилось вслед, приземлившись у основания лестницы бесформенной кучей.
