Текст книги "Дикий Талант"
Автор книги: Шимун Врочек
Соавторы: Виталий Обедин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава 3 ПОЛНОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС
Генри
Уто Атшеллер знал – Гильдия ошибок не прощает. Застрелить дворянина, причем такого, что за билет платит золотом и пытается этот поезд еще и защитить…
Шкипер – убийца пассажира? М-да.
Пистолет был тяжеленный – зато четыре ствола. Каретный пистоль, хаос подери! Шкипер держал оружие в руках и не мог поверить в случившееся. День не сложился. Карьера накрылась свинцовой плитой.
И что теперь делать?!
Шкипер перевел взгляд на свои руки, вспомнил о пистолете… уронил его на землю. Пошел вперед. Туда, где столпились люди.
– Живой? – раздавались голоса.
– Да брось. После такого не выживают.
– Кровищи-то…
Уто слегка пошатывало.
Лошадь – животное нервное, на живого человека вряд ли наступит, но – кто знает? После того как нелепый (случайный! глупейший!) выстрел свалил графа, она промчалась по упавшему. Если лошадь наступила… Впрочем, что сломанные ребра по сравнению с пулей в затылке? Ничего.
Мозги – это мозги. Их никакой благодатью заново не отрастишь.
«Я целился в мародера, – беззвучно сказал Уто. – Я целился… слышите, вы?!»
Солдаты успели дать еще два залпа. Напрасно. Всадники скрылись в роще. Преследовать их никто не решился. Перестреляют как куропаток, да еще и посмеются… Дурачье, куда лезете?!
Обидно.
Шкипер протиснулся сквозь строй любопытных. Наступил на чью-то ногу. Женщина открыла рот, но, поймав взгляд Уто, скандалить передумала. Правильное решение. Атшеллер сдерживался из последних сил.
Над лежавшим склонился толстяк Кенцаллоне. Цирюльник был свой, гильдейский, если что – постарается прикрыть, но… Толстяк суетился, отдавал приказы, темный кафтан обтягивал его дородное тело. Шкипер сделал еще шаг и заглянул цирюльнику через плечо.
Надменный он был, этот граф. Доигрался. Придется отправлять весточку родным. Так и так… преставился ваш любимый Генри… Под поезд попал.
Где, интересно, находится этот проклятый Тассел?
Шкипер заглянул – и сразу отошел, борясь с дурнотой. Граф выглядел плохо – насколько плохо может выглядеть человек, которому выстрелили в затылок. Пуля, выпущенная с расстояния в восемь шагов, – и в голову? Молодец, Уто. Идеальный выстрел. Даже допросить такой труп невозможно, не то что оживить. Родственникам заботы меньше, родственники будут довольны… Во сколько обойдутся услуги некроманта?
Сарказм не помогал.
Уто представил, о чем судачат сейчас в вагонах, – и ему стало еще хуже. А о чем еще?
– А шкипер-то у нас, оказывается, герой…
– Во-о-от такого гуся подстрелил.
– …зия, – сказал подошедший цирюльник.
Шкипер вскинул голову. Резко, словно пытался свернуть себе шею.
– Что вы сказали, господин Кенцаллоне?
– Максимум – контузия, – повторил цирюльник. Толстые щеки, карие глаза и четыре подбородка, не меньше.
– Что?!
– Я говорю, в рубашке граф родился. Или череп у него – дай бог всякому. Пуля срикошетила… Представляете, шкип? О затылочную кость. Чиркнула и дальше полетела. Кусок кожи сорвала – отсюда и кровища. Чудеса да и только! Вы, шкип, не расстраивайтесь. Гильдия, конечно, все это дело тщательно расследует… но я думаю, все будет хорошо. В конце концов, я графу жизнь спас, – закончил цирюльник невпопад.
– Контузия?
– Да-да, шкип. Я же говорю…
Шкипер в эту секунду готов был расцеловать болтливого толстяка во все четыре лоснящихся подбородка… Смачно. Крепко. От души. Да хоть в тридцать четыре подбородка…
Доставлено: 18 июля 1676
Форма доставки: одержимость (временная)
Ответственный лоа: Мгембе
Мой милый Р.!
Прошло уже четыре года с того дня, как мы виделись с тобой в последний раз. Не скажу, что наше расставание было теплым (а ты скажешь?), но ты сам виноват: разве можно злить женщину, упорствуя в мелочах? Мужчины! По велевайте в делах in grosse, [3]3
in grosse– в великом (фронт.).
[Закрыть] мы и слова не скажем, а дела малые – in kleine [4]4
in kleine– в малом (фронт.) – в великом из великих (не совсем правильные выражения, так как используется искаженный фронтирский).
[Закрыть] – оставьте слабому женскому разумению. Мужчина должен желать невозможного. Мы, женщины, простим мужчинам многое, – даже небрежение! – но только не скромность в мыслях. Как выразился однажды известный тебе Виктор, у мужчины должно быть «священное безумие замыслов». И никак иначе.
Милый Р., пойми, всегдашняя твоя жажда справедливости – при всей ее драматичности – была и остается всего лишь жаждой справедливости для одного. А этого, увы, маловато для величия. Было бы лучше – для тебя и всех нас, – если бы эта жажда уступила место другой, не менее благородной страсти. Я говорю о долге перед семьей. Восстановить величие нашей семьи – вот истинное дело in grosse. И даже in grosse aus grossen. Мой храбрый Р., я уверена, на этом поприще ты обретешь то высокое звание, которого достоин.
Элжерон говорит: время пришло. Согласись, милый Р., он редко ошибается. Даже ты, несмотря на твою нелюбовь по отношению к Э., должен это признать.
Заклинаю, забудь обиды, что нанесла тебе семья и некоторые из наших с тобой родственников! Прошу, будь выше этого!
Маран сказал, что теперь ты знаменитость. Правда ли это? Я не могу слепо полагаться на слова М.-тебе ведь известно, какое у него великолепное чувство юмора? Даже если это правда, ты достоин большего. Не изменяй заложенному в тебе величию! Умоляю.
У меня все хорошо. Я вышла замуж и вполне счастлива. Не думай, что от нового мужа ты избавишь меня так же легко, как от прежнего.
У Рэндома сейчас трудное время. У него режется талант, и Маран отвел его вниз. Сам знаешь, как это мучительно – да пошлет хаос мальчику сил! Я за него волнуюсь. Кстати, Рэндом – вылитая Ирэн, только глаза твои.
Жду тебя в Наоле. С момента отправления этого письма и до моего отъезда пройдет ровно шесть дней и десять часов. Постарайся успеть. Возвращайся, Ри!
С надеждой,
Твоя Лота, баронесса Хантер
Р. S. Прости, но обстоятельства вынуждают меня воспользоваться таким способом доставки. Надеюсь, ты поймешь и не очень обидишься.
Р. Р. S. И только попробуй, засранец, не приехать!
Лота бы сказала: тщеславный зазнайка. Или того хуже: идиот.
Потому что только идиоты выпрямляются в полный рост и ждут, когда их подстрелят. Я гордо торчал столбом между Белым Пером и шкипером с компанией. Еще и шпагой размахивал…
Идиот. Зазнайка.
«Держитесь, мессир!» – закричал шкипер. Он оказался лучше, чем я о нем думал. Шкипер сбегал за подмогой. Вернулся с аркебузой, солдатами из охраны поезда, тремя дворянами – они укрылись при первых выстрелах в служебном вагоне – и двумя слугами. Из оружия, кроме алебард – пара пистолетов, несколько шпаг, рапира и еще один пистолет. Зато так называемый «каретный». Тяжелый, как не всякая аркебуза, с четырьмя стволами…
И не очень точный.
Впрочем, об этом я узнал позже.
Чап-п-п-п-п-п, кним-м-м-м-м-м.
Иги-ип-п-п-п-п-п.
Куда-то бесшумно уплыла земля. Желто-зеленое сменилось голубым. Оно было чистым, ярким и глубоким. Очень ярким и очень глубоким. Сквозь стеклянный небосвод, казалось, просвечивают звезды.
– Загадай желание, дурачок, – сказали звезды голосом Лоты. – Не так уж часто ты нас видишь…
В следующий момент их закрыла тень.
Надо мной медленно проплывало конское брюхо. Ремень подпруги, стремя – почему-то я видел только правое. Черная подошва с налипшими раздавленными травинками, шляпки гвоздей запачканы зеленым соком. Проплешины в конской шкуре… бледные, свалявшаяся шерсть – там, где натер ремень. Я видел все детали – все сразу. Я видел все изъяны, но они не казались мне изъянами – скорее наоборот. Мгновение чистоты. В этот момент я мог бы объять взглядом весь мир – и принимал его весь, без остатка.
И еще я увидел лицо. Всадник смотрел на меня сверху. Долго-долго, почти вечность. Детали. Прищуренные глаза, впалые щеки… нос… усы… шрам… опять глаза… гла-гла-гла-глааз-зааа…
Я моргнул. Лицо казалось прозрачным. Сквозь конское брюхо просвечивали звезды…
Крашеное стекло.
Аа-ап!
Мгновение чистоты закончилось.
Пришла темнота.
Однажды, много лет назад, пришел Древоточец, чтобы отвести меня вниз.
Два дня перед этим у меня болела голова, я почти не спал и ничего не ел. Большую часть времени я лежал, уткнувшись лицом в подушку и обхватив руками затылок. Иногда меня тошнило, хотя желудок был пуст. Я сплевывал горькую желтую слизь и думал, что умру. Мне исполнилось тогда восемь лет.
Покои матери находились в Западном крыле – единственной части Логова, которая возвышалась над поверхностью земли. Когда много лет назад взрыв уничтожил твердыню клана, крыло чудом уцелело. Из шести башен осталась одна. В ней держали оборону остатки клана под предводительством Древоточца. Марана Древоточца, который стоял теперь у окна и смотрел на море. Над шумом прибоя метался чаячий крик.
– Вставай, мальчик, – сказал Маран.
Пока Маран оборонял Западное крыло, остальные уцелевшие укрылись в каменоломнях под Логовом. Там, куда меня собирались отвести.
– Пора.
Древоточец отвернулся от окна, посмотрел на меня. Солнечный свет падал ему на лицо. Изрытое оспинами, оно было серьезным. Вообще-то дядя редко бывает таким. Глядя на его обычную ухмылку, трудно поверить, что когда-то Маран несколько часов сдерживал атаки врагов. К тому времени почти весь клан был истреблен, команды противника зачищали развалины Логова (то есть добивали раненых), но такого яростного сопротивления они не ожидали. Маран доказал, что наша семья умеет драться.
Конечно, не один Маран доказал – но он был главным. Кузен Френсис говорит: «Врагов отогнали глупые шутки дяди». Кузен Френсис – дурак, хотя и старше меня на сто сорок два года. Шутки у дяди грубые, но смешные. А смех Марана напоминает звук, с которым буря ломает дерево.
Но я уже видел дядю серьезным. В тот день он пришел за Гэвином. Сегодня – за мной.
– Хорошо, дядя Маран, – сказал я сквозь туман. – Я сейчас встану, дядя Маран. Вот сейчас…
Комната передо мной раскачивалась. Белый густой туман казался морем, в котором комод и шкаф возвышались, как экзотические острова.
– Встал, дядя Маран.
Кенцаллоне хоть и был говорлив без меры, но дело знал. Графа перевязали, уложили в кровать и приставили сиделку. Благо размер комнаты в «золотом» вагоне позволяет даже эребского слона перевезти, если понадобится. Или Мятежного князя со свитой, что немногим слона лучше. По крайней мере, слон не станет ломиться к соседу глубокой ночью, требуя признать независимость государства площадью с деревенский амбар.
Да и гадит слон, в сущности, гораздо меньше…
Уто целый день просидел у ложа больного. Граф дышал тяжело, с отчетливым хрипом. В сознание не приходил. Атшеллер терпеливо ждал. Первоначальная ра дость – жив проклятый Тассел! – у шкипера прошла. Да, пока жив. И что?
А если сейчас умрет?
Остановится сердце. Засохшая кровь по жилам дойдет до мозга. Сломанное ребро проткнет легкое.
Или проклятый граф вообще не проснется. Что тогда?
Он понимал, что всецело зависит теперь от этого человека – который дергается в бреду, дышит с хрипом и выглядит, как сверток с отбивной.
Шкипер начинал графа ненавидеть. Отослав сиделку, он до темноты просидел рядом, ловя каждое движение больного. Ничего. Каждые полчаса приходил Кенцаллоне. Обтирал графа водой с уксусом, потом ставил свечи, рисовал пентаграммы на полу, что-то шептал. Ничего не происходило. Уто смотрел, как суетится толстяк (а с каждым разом тот суетился все меньше), и думал, что до настоящего мага-целителя этому болтуну – как пешком отсюда до Тортар-Эреба.
Кенцаллоне делал все что мог, но – как мало он мог!
Наступила ночь. Шкипер ждал, сам не зная чего. За окнами проплывали черные поля, мелькали огоньки деревень. Вагон мягко покачивался. Тихий перестук. Специальное заклинание заглушает грохот шагов голема. До Китара еще примерно сутки хода…
До Китара и тамошних Церквей.
«Давай же, держись! Осталось не так долго».
А потом граф сел на кровати. Открыл глаза. Воспаленные, с лопнувшими сосудами, левый – с черным сгустком запекшейся крови. Этот жуткий глаз смотрел на шкипера с холодной отрешенностью.
Уто замер, боясь пошевелиться.
Граф разлепил губы и заговорил…
Дядя повернулся. Короткое быстрое движение – в его ладони оказался глиняный человечек. У человечка были настоящие клыки (волчьи, найдены в одной из бесчисленных маминых шкатулок) и дурной характер. Человечек ворочался в ладони Марана и верещал. На удивление противно.
– Ты кто? – спросил дядя у человечка. Визг стал громче.
– Это Король-Дурман! – Я боялся, что Маран сожмет пальцы и раздавит глиняную фигурку. – Высший вампир, лорд-повелитель Армии Тьмы!
Король-Дурман был выкрашен в зеленый цвет. Правда, уже после оживления. Мне так не терпелось увидеть главу вампиров в бою, что я помчался к Гэвину, не доделав фигурку до конца. Поэтому краска легла неровно. Маленький голем не мог ни минуты усидеть спокойно. А еще пребольно кусался.
– Ох!
Маран потряс ладонью. На ней остались следы клыков – на удивление острых. Король-Дурман тем временем удирал через комнату, надеясь спрятаться в коробках с игрушками. Неплохая идея, оценил я. Попробуй найди его в этой куче.
Коротенькие крылья за спиной человечка бились в бешеном ритме. Летать он не мог (моя недоработка), но бег из-за крыльев получился дерганый.
«Скорее!» – мысленно подбадривал я короля.
Дядя поднял брови. Покосился на меня. Ухмыльнулся. Потом сделал движение ладонью…
Навстречу моему творению поднялся розовый тряпичный зайчик.
Длинные вялые уши, тупая морда – я всегда недолюбливал эту игрушку. Зайчик встал на задние лапы, словно был человеком. Черные глаза-пуговицы смотрели серьезно, даже с некоторым высокомерием. Зайчик почесал лапой нос. Повадками и позой ушастый напоминал кого-то очень знакомого…
– Так нечестно, дядя! – крикнул я. Маран усмехнулся. Король вампиров остановился перед преградой. Розовый гигант (раз в пять крупнее голема) смотрел на зеленого человечка с нехорошим выражением морды.
– Дурман, беги!
Зайчик ударил. Но за миг до того, как пухлая розовая лапа накрыла короля, тот отпрыгнул в сторону. Крылья отчаянно затрепетали… Удар!
И промах.
Король-Дурман заверещал.
– Вот везучий сукин сын! – сказал дядя.
Воистину было в дяде нечто завораживающее.
Маран не стеснялся плохих слов. Даже при нас, детях. И держался как старший, но без снисхождения – хотя называл «мальчиками» и «девочками». Впрочем, кузена Фрэнсиса он тоже называл «мальчик». Отчего авторитет Марана среди мальчишек клана поднялся совсем уж на заоблачную высоту.
– Хорошая работа, – сказал Маран. От похвалы у меня закружилась голова. – Кто сделал этого убийцу розовых зайчиков?
– Я.
– Сам? – Дядя внимательно посмотрел на меня. – А помогал кто?
Несколько мгновений я боролся с искушением. Я! Я один его сделал, дядя Маран!.. Меня хвалите!
– Гэвин, – признался я.
– Хорошая работа, – сказал дядя. – Вы молодцы.
В один прекрасный день у Гэвина заболела голова, он стонал и метался. Бредил каким-то белым туманом. Затем пришел Маран, чтобы увести брата вниз.
Гэвин вернулся через неделю, осунувшийся и повзрослевший.
До этого у него было круглое лицо, а на щеках, когда он улыбался, появлялись ямочки.
Гэвин перестал улыбаться. Никаких ямочек. Стал другим. Серьезным. Больше никаких игр. Разве что из вежливости. Никаких оживающих человечков. Теперь ему было чем заняться…
Теперь у него был Талант.
А потом голова заболела у меня.
Граф открыл воспаленные глаза, посмотрел на шкипера.
– П-письмо, – сказал граф.
– Л-лота, – сказал граф.
– М-мост, – сказал граф.
И, кажется, сам этому удивился.
Я ощущал боль как расщелину. Мрачную и такую глубокую, что не видно дна. С двух сторон она окружена скалами. Над расщелиной горбится деревянный мост – старый и зыбкий. Казалось, ступи на него шаг – он будет стоять, ступи два – дерево заскрипит, но выдержит. И лишь когда тебе покажется, что мост пройден, остался один последний шаг и пропасть уже не страшна… В тот самый миг, когда мыслью ты уже там, рядом с черным корявым деревом, а тело – тело вот-вот догонит…
В тот самый миг мост рухнет.
Пропасть, над которой в белом тумане кружатся тени, пропасть боли и страха, жарких кошмаров и горячечного бреда, – она примет тебя.
И понесется навстречу.
Ты закричишь. И будешь кричать, падая. Будешь кричать, умоляя. Будешь кричать до тех пор, пока не проснешься утром…
В поту. На измятой постели.
С минуту граф изучал свое отражение. Чтобы не упасть, ему пришлось упереться ладонями в зеркальную поверхность. И все равно он с трудом держался на ногах. Графа била дрожь.
Уто ждал.
Раненый оторвал правую руку от зеркала и коснулся повязки. В глазах мелькнуло недоумение. На лбу бинты пожелтели от пота, а красное пятно на затылке он видеть не мог.
Шкипер прочистил горло.
Тассел повернул голову и посмотрел на Уто. Опять равнодушный глаз с черным пятном. Шкипер поежился.
– Мессир, граф, кхм… понимаете… ваша рана… лекарь не позволил…
Уто хотел добавить «велел лежать», но натолкнулся на взгляд раненого. Прикусил язык. Помолчали.
– М-мой с-сундук, – выговорил граф с усилием. Голос был хриплый, на лбу выступили жилы. – Ш-шев-велись.
– Встал, дядя Маран. Древоточец посмотрел на меня.
Потом что-то спросил. Слова доносились сквозь белый туман. Дяде придется говорить громче…
– Кто наши враги? – повторил Маран. Теперь я услышал.
Я молчал. В моей голове начался камнепад. Один маленький камешек вызвал целый поток. Теперь в расщелину летели огромные валуны. Затылок раскалывался.
– Мальчик! – снова позвал меня Древоточец. Без тени раздражения, – Вспомни, чему тебя учили.
– Враги…
– Просто назови их.
Я усилием воли отогнал туман:
– Наши враги, это… Морганы…
– Да, – сказал Маран.
– Морганы, – повторил я. – Красные тени. Треверсы. Мастера Тотемов. И самые главные – Слотеры.
– Правильно, – сказал дядя. – Еще один вопрос, мальчик, – и можем идти… Почему мы ненавидим Слотеров?
Я знаю. Я должен помнить! Если бы так не болела голова…
– Потому что… они…
– Мальчик, это простой вопрос. Успокойся. Сосредоточься. Ты знаешь ответ. Почему мы ненавидим Слотеров?
– Потому что враги… – Я вспомнил. Конечно! – Слотеры разрушили Джотту!
– Правильно, – сказал Маран. – Разрушили Камень-Сердце… – В голосе Марана была печаль, словно Джотта был дорогим ему человеком, а не каменной глыбой. – А теперь – самое интересное. Ты готов?
«Нет, – подумал я. – Оставьте меня в покое!»
– Приключения начинаются, – сказал дядя. Он снял с пояса и протянул мне серебряную фляжку. – Сделай три глотка. Это снимет боль.
– Это заклинание? – спросил я.
– Лучше. Это бренди.
Когда Уто вытащил сундук из шкафа и, повинуясь указаниям графа, открыл тяжелую крышку – что-то изменилось. У шкипера возникло ощущение, что кроме них с Тасселом в комнате есть кто-то еще…
Кто-то не слишком дружелюбный.
Граф, сидя на кровати, закутался в одеяло. Через томительную паузу он склонил голову – словно приветствуя старого знакомого… и ощущение исчезло. Уто перевел дыхание.
В сундуке была книга в обложке красного бархата. Были коробочки различной формы и склянки с жидкостями. Связка церковных свечей – черных и белых. Бутыль зеленого стекла, в таких обычно держат крепкую выпивку. Несмотря на жару, бутылка казалась запотевшей…
И еще там была высушенная крошечная голова в запаянной колбе.
Можно было догадаться, подумал Уто. Смутное время диктует свою моду. Аристократы увлекаются магией дикарских островов, а варвары носят шляпы…
Шкиперу вспомнился тот рыцарь из Лютеции, который путешествовал с целой бандой гейворийцев. Варвары были в фиолетовых камзолах и в шляпах, украшенных стигмами. Словноцивилизованные люди! Если мартышек нарядить в человеческую одежду, они все равно останутся мартышками. Держались варвары нагло и вызывающе. Ладони вечно на рукоятях мечей. Еще бы! Лютецианец им многое позволял. Ублюдок.
И ехал дворянин, кажется, в этом же вагоне.
Уто огляделся. Верно. Только в соседней комнате. Она вроде бы сейчас пустует.
– Д-дай, – сказал Тассел.
Шкипер повиновался. Бутыль была холодной и очень тяжелой – словно вместо вина туда залили ртуть.
«У меня в поезде – колдун, – подумал Уто. – А я все хотел дотянуть до Китара…»
Тассел глотнул из запотевшей бутыли. Тут же выпитое полилось ему на грудь.
Попадая на кожу, темная жидкость превращалась в пар.
– Х-хаос п-по… п-по-ддери, – сказал граф. Губы у него дрожали. Заикался граф все сильнее.
«Всего лишьконтузия? – подумал Уто. – Всего лишь?»
– Как твоя голова? – спросил Маран через полчаса.
Я ответил: «Хорошо, дядя». Когда я открыл фляжку – пахнуло горячим металлом. Первый глоток обжег губы. Остальные – едва не сожгли горло. В желудке набух раскаленный шар. Я стонал и плакал.
А потом шар взорвался.
И мне стало лучше.
– В незнакомом месте, – учил Маран, поднимая фонарь повыше, – всегда держись левой стены.
В пятне тусклого света видна грубая кирпичная кладка. Фонарь масляный, самый простой, потому что другие здесь бесполезны. Как ни странно, подземелье Логова – одно из самых немагических мест Ура, Блистательного и Проклятого…
Вернее, здесь магия работает не так, как было задумано.
Слишком древнее святилище, объяснил Маран, когда мы начали спуск. Под Логовом еще до взрыва существовал целый подземный город. Веками здесь добывали камень для постройки верхнего замка. В получившихся катакомбах размещали лаборатории и склады ингредиентов.
А вслед за своими пробирками потянулись и маги.
Мы шли практически в полной темноте. Фонарь Маран взял скорее для моего спокойствия, чем для собственного удобства. Шел дядя размеренно, ориентировался уверенно. Потом вообще передал фонарь мне. Тот был тяжелым… но я почувствовал себя лучше.
Вот свернули за угол.
И увидели свет. Настоящий солнечный свет!
Я стоял ослепленный и обрадованный. В тот момент я даже не вспомнил, что мы с Мараном находимся глубоко под землей.
– Портальная Стрелка, – сказал Маран. – Только не вздумай залезть в одно из этих окон, мальчик.
– Почему?
Они выглядели так привлекательно.
– Ну, во-первых, ты умрешь, – сказал дядя. – Или превратишься в урода. Положим, задница на месте головы тебя не пугает… Пугает? – Дядя посмотрел на меня, усмехнулся. – Смотри-ка. Во-вторых, даже уроду не стоит падать с такой высоты.
– Высоты?
– Подойди и увидишь, мальчик. Да… если попробуешь сунуть руку – не проси ее потом тебе приделать.
За первым окном – высоким, арочной формы – был день. Ясное небо и легкие прозрачные облака. Никакой земли не видно. Только шпили каких-то башен. Вот если бы взобраться повыше… Но как? Помня слова дяди, я опасался даже прикоснуться к позеленевшей бронзовой решетке. Глаза болели от яркого света.
Подошел Маран, посмотрел, хмыкнул. И не успел я опомниться, как оказался у него на плечах.
Теперь я увидел землю. Словно окно было в высокой башне – я смотрел сверху на площадь большого города. Площадь жила, клокотала и двигалась. Беззвучно кричали разносчики газет и уличные торговцы. Проехал големобиль – герба не рассмотреть, но, наверное, это спешил по своим делам кто-то очень важный. Шли люди. Из-за угла появилась карета, кучер в круглой шляпе…
Появились два стражника в синих камзолах, с алебардами в руках. Потом я посмотрел выше и увидел вдали темный замок, над которым плясали черные молнии. Стоп. Это же… обиталище Слотеров?!
– Ты видишь Ур, Блистательный и Проклятый, – сказал дядя. – Полуденное окно выходит на Мясничную площадь. В этом окне всегда день и всегда двенадцать часов. Но только для того, кто смотрит. Даже когда в Уре ночь – здесь все освещено полуденным солнцем. А вот людей ночью нет, если не считать случайных прохожих… Смешно, мальчик. Вор крадется в темноте – а здесь его видишь как на ладони.
– А другое окно? Маран хмыкнул.
– Рассветное окно. Бесполезное! В Полуденное хоть можно шпионить за кем-нибудь. А в том… – Он махнул рукой, – Никто не знает, куда оно ведет.
И он со мной на плечах подошел к Рассветному. Оно было ниже и проще. Проем четырехугольной формы, без всяких украшений. Выложен красным кирпичом – потемневшим и растрескавшимся от времени.
– Окна – древнейшие порталы из существующих в Уре, – объяснял маг. – В мое время их было больше… Давай, мальчик, смотри, и пойдем дальше.
Логово столетиями достраивалось и расширялось. А потом, в один прекрасный момент, взрыв уничтожил верхний замок, а на месте подземной части образовалась гигантская воронка. Уцелела старая часть катакомб и Западное крыло.
В портальной Стрелке осталось два окна из двадцати восьми.
В одном из них был залитый солнцем Ур, Блистательный и Проклятый, – город колдунов и некромантов, город, в котором Древняя кровь чувствовала себя как дома.
В другом окне был виден морской берег в неведомой стране… И самый ошеломительный рассвет в моей жизни.
– Ч-что сслу-ч-чилось? – спросил граф.
«Вот оно», – подумал Уто. Неприятно засосало под ложечкой. Шкипер взял стул, поставил рядом с кроватью. Сел, перевел дыхание и – начал рассказывать. Граф слушал. Губы у него дрожали. Тассел, кажется, этого даже не замечал.
Шкипер закончил рассказ. Посмотрел на графа. Тот молчал. Затем поднял руку и коснулся повязки. Принялся ее разматывать.
– В-вон! – сказал Тассел, не глядя на шкипера.
Уто встал и подумал: «Тассел, ты такой же ублюдок, как все аристократы… но, в отличие от остальных, ты имеешь на это право».
Рассвет на морском берегу в неведомой стране. Рассвет, словно нарисованный на дощечке вишневого дерева и покрытый лаком… Волны набегали на берег и откатывались назад, слизывая песок – расслабленно, в томительной истоме. «Не очень ш-ш-ш и хотелось, – говорили они, – В другой ш-ш-ш раз». Море в свете зари казалось черным и густым, как сантагское вино.
У самой кромки прибоя, на возвышенности, торчало сухое дерево, похожее на рыболовный крючок.
– Пошли, мальчик, – сказал дядя. – Потом насмотришься.
– Чертог тысячи голосов, – сказал Маран, понизив голос. Но все равно казалось, что кто-то повторяет сказанное – только громким шепотом. В темных углах затаились тени и – дразнятся:
Тысячи, тысячи, тысячи, тысячи…
Голосов, голосов, сов, сов, голо, сов, совголосов…
Повторяли мужские и женские голоса. Голоса детей. Старчески дребезжащие. С иноземным акцентом. Шепелявые. С присвистом. С чудовищным шипением, словно гортань, породившая эти звуки, не была человеческой. С рычанием. С яростью. С болью. С ненавистью. Голоса, в которых звучала смертная тоска умирающего…
…С-О-О-ОВ!
Добавился еще один голос. Был он настолько низок и раскатист, что, казалось, от него вибрируют кости. Звук идет из земли. Входит через пятки, темной широкой волной поднимается от ног к голове. Накрывает. И – странное дело – я почувствовал себя лучше. Расщелина в затылке не стала меньше – но словно отдалилась, накрытая приливом.
Я судорожно вздохнул.
– Почему мы ненавидим Слотеров? – спросил Маран.
…слотеров, слотеров, слоте…
– Потому что они разрушили Камень-Сердце, – ответил я уверенно. Не так уж давно я это повторял.
– Правильно. Но… не совсем так. Чей голос, как думаешь, ты слышал?
Низкий и такой раскатистый, что, кажется, вибрируют кости…
– Это был голос Джотты.
– Но Джотта умер! – Я еще не понимал. Маран усмехнулся:
– А остальные голоса, по-твоему, принадлежат живым?… Да, мальчик, да. В этом Чертоге эхо отвечает голосами мертвых. Поэтому его еще называют Чертогом тысячи ответов.
…ответов, ответов, отве… ответов……ВЕТ-О-ОВ!
– Джотта – Камень-Сердце – сосредоточие силы нашего клана, – продолжал Маран. – Всего нашего опыта. Когда-то Джотта был простым охранным камнем. Шли столе тия, он собирал голоса и воспоминания – и превратился в самостоятельную личность… А потом Джотта умер. Взорвался. Как взорвались и умерли Камни Морганов и Треверсов. Слотеры что-то сделали – я не знаю что. Но это уничтожило Камни. Мы, оставшиеся в живых, собрали осколки Джотты вместе. Так возник Чертог тысячи голосов.
– Но при чем тут я?
…ты, ты, ты, тытыты, ты…ТЫ-Ы!
– В каждом из нас живет Талант, – сказал Маран, – Первородная связь Древней крови с хаосом. И наступает момент, когда Талант начинает прорезаться. Это больно, тяжело и опасно. У тебя болит голова, мальчик? Перед глазами все плывет?
Когда был жив Джотта, Талант проявлялся в детях с самого рождения… По чуть-чуть. По капельке хаос просачивался в ребенка – и овладение Талантом шло легко и естественно. Я родился с Талантом, мальчик. Все Слотеры до сих пор рождаются с Талантом. Кэр-Кадазанг, их Камень-Сердце, помогает в этом…
А нам помогает мертвый Джотта – когда пуповина, тянущаяся к хаосу, разбухает и ноет, как больной зуб. То есть мы все делаем сами.
Потом вам, молодому поколению, придется долго учиться, чтобы ваши Таланты развились в полную силу…
– Может, пойдем дальше? – спросил я с надеждой.
– Мы уже пришли, мальчик.
Я съежился. Маран смотрел на меня в упор. В зеленоватом свете его лицо казалось зловещим.
– Когда ты выйдешь отсюда – ты будешь что-то значить на весах клана, – сказал Маран. – Или не будешь… Или вообще не выйдешь – существует и такая возможность… Давай, мальчик! Твой брат недавно обрел Талант. Теперь твоя очередь.
Гэвин. Скучный серьезный Гэвин, который не играет больше в оживление игрушек?
И я никогда больше не увижу Короля-Дурмана? Буду смотреть на зеленого человечка – и мне будет все равно: побьет он или нет Повелителя Ужасов, которого сделал Фер?
Это и значит – обрести Талант? Не хочу.
– Не хочу, – сказал я шепотом.
…хочу, хочу, не хочу, надо, надо, мальчик ришье, мальчик, надо…
Яждал темной широкой волны, которая собьет меня с ног – но Джотта молчал. Расколотое и уничтоженное, но все еще живое, сердце клана отказывалось отвечать.
Я ждал.
Маран молчал.
И тогда я набрал в грудь воздуха и закричал:
– Не нужен мне этот проклятый талант! НЕ НУЖЕН!
По катакомбам прокатилось эхо. Сотни голосов ответили мне:
Нужен, нужен, ну ну ну… жен, жен…
А Маран смотрел на меня, и было в его глазах… сожаление? насмешка?
Понимание.
