Текст книги "Усадьба (СИ)"

Автор книги: Шелапут Никифор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Никифор Шелапут
Усадьба

УСАДЬБА

– Чего хочешь со мной делай, но я дальше не поеду, – оборотился ко мне седобородый возница, остановив лошадь на опушке березовой рощи. – Чего хочешь...

– Давай, я тебе добавлю пару копеек, – попробовал я уговорить строптивца, – осталось ехать-то совсем ничего.

– Никаких денег не надо, – замотал головой встревоженный мужик. – Я к этому сатанинскому вертепу ни ногой.... Там такое творится... Я обещал тебя за реку до рощи свезти, вот и, пожалуйста, а дальше уж ты сам, мил человек... Только подумай прежде, как следует... Ох, к сатане в лапы стремишься... Ох, к сатане...

Возница плюнул себе под ноги, развернул лошадь, и, прикрикивая на неё, покатил вниз к реке по желтой песчаной дороге, а я остался стоять под сенью, что-то шепчущих мне берез. Солнце подбиралось к самому верху, проливаясь оттуда золотыми лучами на лиственный июньский лес, на свежие росистые травы и на крупные белоснежные цветы ландышей. Красота меня окружала удивительная, однако в душе потихоньку скреблись кошки. Честно скажу: побаивался я конечной цели своего путешествия, но ничего тут не поделаешь – идти надо.

Я сломал крепкую сухую палку и, наподобие коромысла, взгромоздил с её помощью на плечи два своих дорожных мешка. И хотя говорят в народе, что своя ноша не тянет, но плечи мои скоро заныли от напряжения. Очень захотелось освободиться противного груза, однако я упорно заставлял себя терпеть.

– Без терпения нет спасения, – часто говаривал мой батюшка, наставляя меня на путь истинный. – Научишься терпеть, никому тебя не одолеть...

Вот я и старался вовсю, уже кусая губы от нудной боли в плечах. Сперва я путешествовал под сенью высоких, явно гордящихся своей силой берез, и скоро вышел на широкую поляну, заросшую густой травой и еще молоденьким деревцами. Тени надо мной теперь не было: солнце палило, пот катил градом, и это обстоятельство привлекло к моей особе нескольких слепней-кровопийц. Эти летающие твари стали кружить над головой и больно кусаться. Я ж продолжал терпеть и молиться, но, как раз на краю поляны, когда очередной ноющий злодей впился мне в шею, терпение моё лопнуло. Я бросил наземь мешки и стал, судорожно размахивая руками, давать отпор этим наглым бестиям. Слепни тут же отступили, но стоило мне опустить руки, как пара зловредных негодяев вновь дерзко пошла в атаку на мои уже изрядно покусанные телеса. Этот приступ я тоже отбил, однако враги кружили совсем недалеко, высматривая сверху слабые места в моей обороне. От их противного нудного звона меня то и дело бросало в дрожь, от которой негодованием кипела душа. Доведенный до отчаяния этими летучими разбойниками, я сломал длинную березовую ветку и стал гоняться по поляне за подлым гнусом.

Прогнав врагов жестоко и далеко (во всяком случае, мне так показалось), я опять стал прилаживать на плечи свою ношу и вот тут обычную лесную тишину разорвал истошный крик. От такого крика кровь застыла в моих жилах, в мешки вместе со шляпой упали на мягкую траву-мураву.

Даже за шляпой я нагнуться не успел, потому как из кустов на меня выбежала простоволосая женщина в широком синем сарафане. Мимолетного взгляда хватило мне, чтобы оценить красоту незнакомки. И показалась она мне чудом из чудес, от которого сердце затрепетало на манер заячьего хвоста. Надо признаться, от женской красоты у меня всегда захватывает дух, особенно в последнее время. Матушка всё твердит, что жениться мне пора, а я думаю: что-то здесь другое... Беглянка выскочила из кустов на дорогу, заметила меня, и, вздрогнув, словно пугливая лань, быстро спряталась за мою спину. Тут же из тех же самых кустов, шумно сопя, выбрались два здоровенных мужика в грязных серых рубахах и без шапок. Один из них подобрал с земли увесистую корягу и направился в мою сторону с таким выражением лица, словно сподобилось ему узреть на своем пути шелудивого пса, которого непременно надо прогнать, чтоб он не портил своим противным видом прекрасной картины мира.

Я же, не дожидаясь каких-либо пакостей от мужика, оттолкнул мешки в сторону, схватил с земли палку и без разговору атаковал противника приемом штыкового боя. Остриё моего оружия мигом порвало рубаху и до крови оцарапало противнику левый бок. Мужик громко охнул от удивления и боли, бросил дубину, замер на месте и уставился на меня, как не особо смелая собака на злую кошку.

– Ты это, чегой-то, – смотрел он на меня из-под густых сивых бровей, часто мигая белесыми ресницами. – Чего палкой пыряешься?

А я, воодушевленный первой победой, быстро сделал еще один выпад и крепко ткнул ворога в правое плечо. Мужик взвыл и сел на землю, а я ринулся теперь на его товарища, который, не двигаясь с места, таращил на меня глаза. И всего три шага оставалось сделать, чтоб вновь пустить в ход грозное оружие, но чей-то властный голос остановил меня.

– А ну стой! – раздался из кустов резкий, словно щелчок бича, окрик.

Я чуть отступил и глянул на зашевелившиеся кусты, из коих выбрался плешивый и сухой, как жердь старик. Как только его, обутая в добротный лапоть нога ступила на дорогу, женщина прижалась к моей спине дрожащим телом и зашептала торопливо.

– Не отдавай меня им. Не хочу в лапы к сатане. Не хочу. Не отдавай.

А старик, между тем, подошел ко мне, проворно вырвал из рук палку и молвил глухо, глядя мне прямо в глаза.

– Отойди. У нас здесь дело семейное...

– Не отдавай, – еще крепче прижалась ко мне беглянка. – Не отдавай...

Я покачал головой, не сомневайся, дескать, и... и краем глаза заметил какое-то шевеление слева, но даже насторожиться, как следует, у меня не получилось. Резкая боль в голове, потом яркая вспышка, моментально обратившаяся в непроглядную тьму.

Я очнулся от того, что кто-то несильно пнул меня по ноге. Надо мной стоял человек в черной шапке и куртке, здорово напоминавшей одеяние гусара, но без всяких украшений с излишествами.

– Кто такой? – брезгливо еще раз тронул меня ногой незнакомец, заметив, что я очнулся.

– Учитель я, к господину Баташеву иду наниматься, – еле слышно прохрипел я. Отозваться громче мне не позволила страшная головная боль.

Я осторожно потрогал больное место и сразу же увидел на пальцах кровь, от вида которой к горлу подкатил противно-упругий комок, а в глазах заплясали разноцветные круги.

– Семка, Гриня! – крикнул незнакомец, чуть повернув голову. – Возьмите его! Возвращаемся!

Сильные руки подхватили меня с земли так крепко, что я опять впал в небытие.

На этот раз сознание мне вернула резкая боль. Я вздрогнул всем телом и увидел над собой высокий белый потолок да седовласого человека в ливрее расшитой странными и непонятными узорами.

– Потерпи немножко, – ласково приговаривал обладатель диковинной ливреи, промывая каким-то едким раствором рану на моей голове. – Сейчас пощиплет, а потом всё заживет. Чуть-чуть потерпи...

Седовласый осторожно протёр рану тряпицей и как раз в это время к нам подбежал молодой человек с модной прической и что-то шепнул моему доброму лекарю на ухо.

– Давай, давай, – тут же засуетился седовласый и руки его, утратив всякую осторожность, стал торопливо завязывать мою голову белой тряпицей, – вставай живее. Барин тебя зовет. Живее, живее...

Барин Андрей Родионович сидел за широким столом и смотрел на меня, чуть нахмурив густые брови. На вид барину было лет пятьдесят, а может и чуть больше. Волосы у него густые, с проседью, лоб высокий, лицо гладкое с неровным румянцем, а глаза маленькие серые пронзительные.

– Значит, ты учитель? – буквально буравил меня своим колким взором местный властелин.

– Да, – смиренно ответил я, потупив взор.

– А не врешь? Молод ты, больно...

– У меня письмо было от профессора Геймова, но лесные разбойники украли его...

– Верно, – кивнул головой Андрей Родионович, глянув мельком на стоящего за моей спиной того самого седовласого лакея. – Просил я библиотекаря Гейма, будучи в Москве, подыскать мне учителя для сыновей. Ну и чего ты знаешь?

– Я учился в греко-латинской академии. Знаю из Вергилия, Сенеки, Цицерона и из прочих римских мудрецов... Много виршей разных... Арифметику Магницкого, а еще...

Рассказывая строгому барину о своих познаниях, я немного кривил душой, но мне очень надо было получить это место. Я имел честь учиться в Московской Греко– Латинской академии, однако из-за некоторых жизненных обстоятельств мне пришлось уйти оттуда, не завершив школы риторики. Так что всего курса обучения академического мне пройти не довелось. Только этот факт, вкупе с причинами моего ухода из академии, мне никак не хотелось упоминать. Я мысленно молил Господа, чтобы Андрей Родионович не стал меня расспрашивать об учебе и Господь услышал молитвы. Баташев еще раз внимательно осмотрел меня с ног до головы и крикнул, стоящему в дверях лакею.

– Фрол, отведи учителя в хоромы его. Пусть денек отдохнет...

Потом Андрей Родионович соизволил еще поговорить и со мной.

– Завтра отдыхай. В порядок себя приведи. У меня праздник тут будет, не до тебя, а уж послезавтра милости прошу... Я твой первый урок посмотрю сам, там и видно будет, что с тобой дальше делать.

Хоромы оказались до того тесными, что протиснуться между столом и лежанкой получалось лишь боком. Я протиснулся и лег. Очень болела голова, а ещё в придачу к противной боли явился холодный пот, частое сердцебиение и дрожь в коленках. Но я постарался справиться со всеми напастями и скоро уснул.

Разбудил меня пронзительный крик под окном. Я вскочил, хотел глянуть в окно, но, ударившись об угол стола, взвыл от боли. Когда с болью удалось совладать, я пробрался к крошечному окошечку своей тесной кельи и глянул на улицу. За окном начинало светать, кусты темными пятнами еще еле-еле проглядывали из серой дымки, а земля вся тонула под плотными клубами тяжелого тумана. И никого на улице не было. Я уже надумал опять забраться на жесткую лежанку, как, вдруг, заметил идущего по парку человека. На плече он нес какой-то тяжелый куль. И хотя сквозь серый туман оказалось не просто его разглядеть, но я узнал этого человека – это был тот самый модно одетый лакей, один из малочисленных знакомцев моих в этом доме.

Это раннее шествие лакея показалось мне подозрительным, и я решил за ним проследить. На улице было сыро и зябко, но меня так одолело любопытство, что я выскочил в одном исподнем, а потому скоро у меня зуб на зуб не попадал. Хорошо еще, что мне не пришлось долго бегать по утреннему саду. Лакей с ношей на плечах подошел к низенькой двери, укрытой от постороннего взгляда хозяйственными постройками, и негромко постучал. И сразу же лязгнул засов.

Приоткрылась серая дверь и на улицу выглянул сонный человек, которого я сразу признал. Это был Фрол.

– Чего тебе? – прохрипел Фрол и широко зевнул.

– Вот, – шепотом ответил лакею собеседник, поправляя на плече свою ношу. – Утопиться хотела. Еле успел её выловить. Пришлось связать и тряпку в рот сунуть.

– Проходи, – утер ладонью лицо Фрол и дверь за ними, чуть скрипнув, закрылась.

Я немного постоял в своем укрытии за развесистыми кустами, еле сдерживая дрожь от утренней свежести, и побрел в свою каморку. Где-то, совсем недалеко, начали кричать петухи. Я долго лежал с открытыми глазами, потом повернулся на левый бок, зевнул пару раз и заснул. Сладко так...

На этот раз разбудил меня громкий стук в дверь. Я вскочил с лежанки и опять больно ударился головой о полку. Когда же это кончится?!

Перед порогом стоял молодой лакей в расшитой желтыми нитками ливрее и приторно улыбался.

– К завтраку-с барин велит-с спуститься. Быстрее-с...

За накрытым столом сидели восемь человек: сам барин, две красивые женщины (особенно одна, удивительно как хороша), мальчики погодки десяти-одиннадцати лет, лысый господин с роскошными бакенбардами, хмурый капитан-поручик в потёртом мундире и еще один гость – старик лет шестидесяти горбоносый, с костистым лбом и седой, как лунь. На меня гости посмотрели разом, как на муху, объявившуюся в горнице на рождественской неделе, а хозяин буркнул.

– Вот он.

Но любопытство своё гости удовлетворили быстро и обратили взоры на господина с бакенбардами, который ёрзал от нетерпения, желая поскорей продолжить прерванный моим появлением рассказ.

– И вот этот изящный господин ловко подхватил здоровяка под руку да швырнул спиной на ковер, – торопливо заговорил нетерпеливый рассказчик. – Цирк аплодировал ему стоя. Какое же это было зрелище, господа. Он красивый и благородный стоит над поверженной тушей портового грузчика! Несколько дней весь Париж им восхищался...

– Очевидно, тот господин был знаком с приемами борьбы, описанной в книге немца Ауэрсвальда, – неожиданно даже для себя выпалил я. Мне очень захотелось, чтобы на меня опять обратили внимание. Не все, конечно, а одна из дам, та, которая, скромно опустив глаза, сидела по правую руку от хозяина усадьбы. Мне захотелось непременно увидеть эти прекрасные глаза, вот я и сунулся, вопреки всякому здравому смыслу. О, что это были за глаза...

– А ты эту книгу видел? – спросил меня господин Баташов, удивленно приподняв брови. И красавица тоже посмотрела на меня с любопытством. Я заметил это, но лучше бы мне в тот миг ослепнуть.

– И не только видел, – сказал я, медленно переводя свой гордый (мне так думалось) взгляд в сторону очей, так взбудораживших мою душу. – Я изучал эту книгу самым серьёзным образом.

Красота женщины так поразила меня, что я даже не покраснел от наглого вранья. Книга этого самого Ауэрсвальда имелась у моего друга корнета Заревского, и мы, как-то летом, даже пытались перенять оттуда немного воинственной мудрости, но эти попытки наши завершились плачевным результатом. Заревский вывихнул руку, и его маменька книгу эту от нас спрятала. Больше гравюр с диковинными приёмами видеть мне не приходилось.

– О-о-о, – округлил глаза лысый господин. – Среди нас знаток, господа! Может быть, вы соизволите осчастливить нас зрелищем сего древнего рыцарского искусства?

– Сегодня же вечером и осчастливит, – не сводил с меня пронзительно-колючих глаз Баташев. – Я подберу ему достойного соперника.

О, нас ждет великолепное зрелище! – зааплодировал лысый, а на меня, вдруг, снизошёл весь тот ужас, что минуту назад породила моя несусветная глупость. Я икнул самым неподобающим образом.

Никто за столом, кроме меня естественно, не удержался от улыбки. И даже она... Я стал судорожно думать, как бы поправить столь неприятную ситуацию, но тут почувствовал на плече чью-то сильную руку. Я резко обернулся и увидел глаза пожилого слуги, те глаза приказывали мне встать из-за стола и с полоном удалиться. Что я и сделал. Слуга, не проронив ни единого слова, препроводил меня в каморку, где меня ждало блюдо с завтраком. А где-то далеко люди весело смеялись.

Если б можно было сгореть со стыда, то я бы с радость предпочёл огонь, тем мукам воспоминаний о недавней застольной беседе.

– За что ж ты меня так, Господи?! – крикнул я в голос, взял с блюда жареную куриную ногу и нехотя откусил кусочек.

Не зря говорят, что аппетит рождается во время еды, у меня сие рождение случилось столь бурным, что все мои мрачные мысли быстро покатились куда-то на задворки сознания, уступив место удовольствию от вкусной еды.

– Будь, что будет, – решил я, вгрызаясь зубами уже в другую ногу, тоже жареную.

Насытившись, я решил пойти в сад, благо погода за окном блистала всем своим летним великолепием. Светило солнце, пели птицы, а запах трав и цветов дурманил голову. Я медленно пошел по аллее, наслаждаясь ласковым теплом, и скоро вышел к берегу огромного пруда. Пруд был столь огромен и великолепен, что я прошептал себе под нос еле слышно:

– В прохладе влажного сапфира, в стихии светлой чистоты...

Завершить поэтическую мысль мне не позволил какой-то лохматый мужик, тащивший на плече свернутую сеть.

– Посторонись-ка, барин, – сказал он мне, – а то не измазать бы...

Следом за мужиком два его товарища тащили полную корзину рыбы. Рыба в корзине лежала серебристой грудой и кое-где из последних сил шевелилась. И эти судорожные потуги умирающей в корзине рыбы, каким-то особо жирным крестом перечеркнули моё благостное настроение. И на всё летнее великолепие пала серая пелена. Я тут же вспомнил где я, кто я и зачем я здесь... Гулять мне больше не хотелось.

Вернувшись в каморку, я долго метался на лежанке, страдая от духоты и нехорошего предчувствия.

Мне кажется, что я только забылся, когда цепкая рука стала настырно трясти моё плечо.

– Вставай быстрее, – услышал я, широко распахнув глаза, – тебя уже ждут.

Это был слуга в нарядной ливрее. Он быстро помог мне подняться и велел следовать за ним. Мы вышли, несколько поплутали по узким аллеям и оказались на просторной поляне. В центре поляны была прямоугольная яма саженей десять в длину, семь в ширину и глубиной с треть аршина. Всё дно ямы выстлано желтым песком. Вокруг ямы с трех сторон на скамейках сидели люди и чего-то с нетерпением ожидали. С четвертой же стороны стоял какой-то балаган, крытый рыжими холстинами.

Я стал выискивать глазами свободное место на скамейке, чтоб скорее сесть туда, а не торчать, как чирей на носу невесты. И я нашел себе место, но сопровождавший меня слуга самым неподобающим образом столкнул меня в яму. Я не удержался там на ногах и упал лицом в желтый песок. Тут же раздался громкий смех и жидкие аплодисменты. Кажется, аплодировали люди мне, да и смеялись весело – тоже надо мной. Я быстро встал, намереваясь где-нибудь укрыться от всеобщего внимания, и увидел глаза, так поразившие меня сегодня за завтраком. Она сидела на первой скамейке и смотрела на меня, как мне показалось, с восхищением. Я сдержанно поклонился и стал краем глаза высматривать место, где сподручней выбраться из этой злополучной ямы. Определив нужное место, я ещё раз глянул в глаза красавицы и немного остолбенел. Вместо восхищения, в тех глазах застыл ужас. И испуганный вскрик, сорвавшись с прекрасных губ, тут же смешался с криками прочих зрителей. В одно мгновение от веселия на их лицах не осталось и следа, всё с ужасом смотрели куда-то за мою спину. Я резко обернулся.

На меня двигался огромный медведь. Маленькие, налитые кровью глаза зверя смотрели в упор, без какого-либо намёка на доброе. Зверь часто облизывался, показывая мне кривые желтые клыки и ближайшие злые намерения. Я попятился. Медведь поднялся задние лапы. Ростом он оказался выше меня почти на голову. Я пятился до тех пор, пока ноги мои не упёрлись в край ямы. Дальше отступать некуда . А зверь всё ближе.

– Беги! – услышал я чей-то испуганный крик над головой.

Хорошо давать подобные советы издалека, возможности бежать у меня не было. Я мог сесть, но это только бы ускорило мою гибель. Страшный зверь приближался ко мне. Уже меньше аршина разделяло нас. В нос мне ударил противный запах из медвежьей пасти. Еще немного: и огромные лапы с когтями в два вершка обрушатся на меня сверху и... всё. То, что я сделал, находясь в миге от своей гибели, уму моему никогда не постичь. Я и не думал сделать ничего подобного, но, подчиняясь какой-то внутренней команде, резко встал на четвереньки, забежал медведю за спину и дернул на себя задние лапы зверя. Гигант с воем рухнул вперед, а я прыгнул ему на спину, вцепился руками в длинную шерсть и закрыл глаза.

Казалось, что зверь подо мною взбесился. Он дергался из стороны в сторону, пытаясь сбросить меня, но я как клещ вцепился в его шкуру и держался, хотя силы мои истощались с каждым мгновением. Зверь ревел, что-то трещало, падало, кругом в ужасе кричали люди. Кричал и я, но голос мой терялся в этом страшном шуме. После очередной встряски левую мою руку свело от напряжения, и она непроизвольно разжалась, тут же сдалась немыслимому напряжению и правая моя рука. Я грохнулся наземь.

Упал я так больно, что всё тело моё захрустело, словно валежник под тяжелой ногой, и я решил в последний раз глянуть на мир, который никак не хотелось покинуть. Синее прозрачное небо, чуть подкрашенной алой краской заходящего солнца, смотрело на меня с тревожной грустью, словно предупреждая, мол, немного тебе осталось. Я наслаждался великолепием небес и в то же время страшился, что вот-вот разорвут те небеса две лапы с огромными черными когтями, но вместо злодейских лап застило мне небеса добродушное русобородое лицо.

– Ну, ты как, парень, – интересовался мужик, осторожно приподнимая меня за плечи. – Не совсем убился?

– Не совсем, – облегченно вздохнул я и попробовал сесть.

– Повезло тебе, что медведь старый.

Сесть получилось. Получилось пошевелить и руками, и ногами, и даже шея моя была, вроде как, в порядке. Меня напоили ядрёным квасом, потом чем-то покрепче и отвели всё в ту же тесную каморку. И мне уже стало казаться, что теперь вся моя оставшаяся жизнь в этой каморке и пройдет. Да и жить-то к чему, когда всё так наперекосяк получается. Я знал, что здесь мне будет непросто, но чтоб вот так!

– Завтра точно получу коленом от господина Баташева, – беспрестанно возились в моей голове противные мысли. – Приеду в Москву, а там спросят меня: что ты, мил человек, не постарался, не исполнил всего, как тебе приказывали? Кто тебе позволял язык твой поганый распускать? Тебя для чего к Баташеву послали?

В окно стукнули, когда уже стемнело. Я осторожно поднялся, посмотрел в окно и увидел там служанку, которая жестами просила меня выйти на улицу. Пришлось идти.

Стоило мне выйти за порог, как служанка схватила меня за рукав и увлекла в темную аллею. Там меня ждала Она. Освещенная струившимся с неба бледно-серебряным светом луны, Она была бесподобна. Дыхание моё перехватило от восторга и я, осторожно вдыхая ночную свежесть, смешанную с ароматом кёльнской воды, застыл от восхищения. Как же она была хороша! Я сейчас же отдал бы всю мою оставшуюся никчёмную жизнь только за одно прикосновение к этому бесподобному созданию.

– Спаси меня, – вдруг, прошептала красавица и прижалась ко мне своим трепещущим телом. – Спаси!

– Конечно, конечно, – зашептал я, чуя, как крупной дрожью зашлось моё тело. – Кто? Где?

Я очень явственно вспомнил, как просила меня совсем недавно спасти незнакомка на лесной поляне, а я... Теперь такого не будет!

– Он преследует меня каждую ночь. Он всех здесь в страхе держит... Он одержим дьяволом...

– Кто? – прохрипел я, чуя, как злость закипает в моей душе. – Баташев?

– Нет, – прошептала красавица. – Мой муж сам боится его, как огня...

– Так кто же это?!

– Это племянник мужа – капитан -поручик Стельшин. Ты видел его сегодня за завтраком. Это исчадье ада!

И тут красавица прижалась ко мне телом трепещущим да жарко прошептала, показывая рукой куда-то во тьму.

– Вон он. Он меня ищет.

И я увидел в бледном свете силуэт человека. Потом в моей руке как-то оказался разбойный нож, и я пошёл. Всё было, как во сне. С крадущимся злодеем нас разделяло не более дюжины саженей. Я должен был осторожно подобраться к нему со спины и воткнуть нож в поганое сердце, но сухая ветка мигом нарушила все планы. Словно выстрел в горах, раздался треск сломавшейся палки. Человек обернулся, и я узнал его: это был, действительно, капитан– поручик. Я приготовился к схватке, поднял руку с ножом, готовый к прыжку напружинился, но тут случилось удивительное дело: капитан-поручик от меня побежал. Я за ним! Догнал я его на плотине. Всего полшага осталось. Замахиваюсь, предчувствуя, как кинжал сейчас со злым хрустом рассечет ненавистную мне плоть. Бью! Но не врезается нож в плоть, а гнется и скользит, как по каменной стене. Противник ловко подсекает мои ноги, и мы катимся куда-то во тьму с откоса плотины.

Капитан-поручик оказался несказанно силён, и скоро он прижал мою шею к земле предплечьем своей железной руки. Я извивался и хрипел, стараясь освободиться от этого жесткого захвата. Силы были на исходе.

– Я от Эртеля, – вдруг, прошептал мне на ухо удачливый противник и чуть-чуть ослабил захват.

Услышав фамилию своего самого главного начальника, я перестал сопротивляться и только таращил глаза на капитана-поручика. Я ожидал всего, но только не такого поворота событий. Наш новый московский обер-полицмейстер Федор Федорович Эртель лично давал мне указания, перед тем, как я отправился в эту таинственную усадьбу Баташева.

– Твоя задача: прикинуться этаким простачком, – напутствовал меня Федор Федорович, – и завязать как можно больше знакомств, потом я пришлю человека, который расскажет тебе, как действовать дальше.

Из всех указаний начальника, я выполнил пока только одно – выказал себя полнейшим дураком, а человек от Эртеля уже здесь...

– Чего мне дальше делать? – спросил я, глядя на сердитое лицо посланца.

– А я почём знаю? – нахмурился капитан-поручик.

– Как "почем"? – постарался я окончательно вывернуться из-под его жесткой руки. – Федор Федорович сказал, что от вас получу все дальнейшие указания.

– Так-то оно так, – вздохнул, отпуская меня Стельшин, – но ты нам все карты спутал. Кто тебя просил на меня с ножом бросаться? Хорошо, что я всегда кольчугу под рубаху одеваю, а то бы...

– Мне жена Баташова сказала, что вы племянник его, а её преследуете. Просила меня защитить...

– О, ехидная баба, – усмехнулся капитан-поручик. – Она подговаривала меня убить Баташова, чтоб наследство получить, а когда я отказался, так она вон что придумала. За тебя взялась... Хорошо... Только нам-то с тобой чего дальше делать? Давай так поступим: скажешь ей, что убил меня и утопил в пруду. После твоих подвигов на медвежьей спине, она во всё поверит. Я же уйду отсюда, а ты жди другого посланника. И вот еще что: если тяжко тебе будет или что-то очень важное узнаешь, обращайся к псарю Еремею. Скажешь, что от меня. Понял?

Я и кивнуть головой не успел, как капитан-поручик исчез в темных кустах.

На следующий день я провёл первый урок с детьми Баташова. Учить детей я решил по правилам профессора Новикова, первое из которых гласит: не погашайте любопытства детей ваших и питомцев. Я решил, что подробнейшим образом буду отвечать на все вопросы своих учеников, а для начала я решил проверить, как они пишут. Открыл я наугад священное писание и стал диктовать.

– Доброе имя лучше большого богатства и добрая слава лучше серебра и злата...

Диктовал я медленно с расстановкой, чтоб дети всё могли записать, как следует, но напрасны оказались потуги мои: сыновья Баташова не знали букв. И пришлось мне начать обучение с "аз". Я объяснял учениками значения и букв и всё ждал, что вот сейчас откроется и господин Баташов придет проверить, как я учу его чад. Я очень боялся этой проверки, и Бог меня миловал – никто с инспекцией ко мне не пожаловал.

Вечером, когда стемнело, я встретился в дальней аллее с Екатериной и рассказал ей о своей "расправе" над капитаном -поручиком Стельшиным. Красавица поцеловала меня в щеку и упорхнула к освещенным окнам барского дома, а я, радостно вдыхая ночную прохладу, пошел к своей каморке.

– Студиоз, – кто-то негромко окликнул меня из кустов.

Я остановился, приготовившись к очередному ночному приключению. Приглядевшись, я разобрал в кустах широкое лицо молодого парня.

– Пойдем, чего покажу, – настойчиво подзывал меня к себе парень. – Не бойся, студиоз, пойдем...

– А я и не боюсь, – тут же, слегка задетый за живое, ответил я и шагнул с тропинки в кусты.

Путешествие наше в кустах оказалось коротким, и мы подошли к холодной кирпичной стене. Мой провожатый поднёс палец к губам, потом встал на огромный валун, посмотрел в какую-то щель и жестом велел мне сделать то же самое. Я повиновался. То, что я увидел через щель, настолько поразило меня, что я на некоторое время окаменел. По освещенной многими свечами зале бегали обнаженные (совершенно обнаженные!) женщины, а за ними гонялся седой старик, какого мне уже довелось видеть за завтраком у господина Баташова. Тощее синюшное тело старца также не было прикрыто ни единой тряпицей. Старик громко ржал и носился по зале, словно сатир за нимфами.

– Видел, – подмигнул мне парень, силком стащив меня с валуна, увлекая в кусты. – "Павильон любви". Вот бы туда попасть разок.

– Зачем?

– Неужто не понимаешь? – округлил глаза мой новый знакомец. – Туда самых пышных девок со всей округи собирают. Наш барин часто по окрестным деревням ездит, как заметит складную девку и в павильон сразу. Уж очень он до девок охоч.

– У него ж жена красавица, – не поверил я парню.

– У него три жены, – засмеялся тот в ответ. – Охоч наш барин до баб и ничего тут не поделаешь... Пойдем, студиоз, вина выпьем. Меня Гриней зовут.

Я отрицательно покачал головой, на Гриня на мою попытку отказа, только рассмеялся.

– Знаю я вас – студиозов! Я ж в Москве как раз напротив Воскресенских ворот жил, рядом с вашим университетом. Посмотришь на вас издалека: с книжками идут, фу-ты, ну-ты, а как в кабаке пару ковшей примут, так сразу свои в доску. Пошли ко мне. У меня там припасено всё.

Шли мы недолго, но Гриня мне успел рассказать, что до шестнадцати лет он жил в Москве, а потом брат его матери – дядя Фрол привёз сюда и пристроил помощником буфетчика.

– Умнейший человек дядя Фрол, – искренне хвалил своего родственника парень. – Он в грамоте, знаешь, как силён. Если надо письмо написать, так все к нему идут.

Мой провожатый не переставал хвалить родственника и своё жить до тех пор, пока мы не подошли к приземистому кирпичному зданию.

– Всё здесь хорошо, – вздохнул Гриня, открывая дверь в подвал, – только поговорить не с кем. Уж, больно, все барина боятся. У всех рот на замок. Вот так вот, студиоз.

Мы долго сидели и разговаривали, вспоминая Москву. Было тихо, только иногда, будто из-под земли, слышались слабые стоны и какой-то мерный стук.

– Что это? – прислушавшись, спросил я нового знакомца.

– Тихо, – приложил палец к губам Гриня, – лучше не спрашивай про это. Вон горничная барыни молодой – дочь дяди Фрола Груша стала всех спрашивать про те стоны и где теперь Груша?

– Где?

– Вот и я не знаю "где"... А потом я вон в том углу камешек отодвинул и...

– И чего?

– Молчи лучше, студиоз, целее будешь. У меня еще полбутылки припрятано. Давай. А помнишь ярмарку в Китай-городе на Покров день?

Утром я встал с больной головой и пошел давать уроки. И опять весь день меня никто не побеспокоил. До обеда я учил детей, потом шел в свою каморку, куда мне приносили еду, после обеда я читал или гулял в саду. И так у меня проходил каждый день: однообразно и скучно, лишь иногда мы ходили с Гриней подглядывать в павильон любви, а потом пили вино, украденное моим новым другом из буфета. Баташов о моем существовании, казалось бы, забыл.

Прошло больше двух недель. Однажды утром, когда я пытался объяснить в саду своим ученикам идеи профессора Вольфа о зарождении всего живого, к парадному подъезду подъехала пыльная рессорная бричка. Из брички вылез офицер и стал прохаживаться взад-вперед, видимо разминая ноги. А мы как раз шли с урока в дом. Так случилось, что дети убежали вперед, а я поравнялся с медленно идущим военным и вежливо поздоровался. Он же, нехотя кивнул мне, и прошептал еле слышно.