Текст книги "Люди разбитых надежд: Моя исповедь о шизофрении"

Автор книги: Шарон Меркато

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Работники лаборатории дразнили персонал офиса, сажая огромную жабу на бачек с водой в женском туалете. Некоторые из нас целый день ходили с полным мочевым пузырем.

Я встретила девушку, которая согласилась снимать вторую спальню в моей квартире. Она была хорошей. А моя спальня была достаточно большой, чтобы устроить там кровать для сына, которого я забирала раз в две недели на выходные. Квартирантка облегчила мое материальное положение, потому что на работе платили мало.

Через несколько месяцев работы в компании у меня начались проблемы. Я принимала все выписанные лекарство, но было очень тяжело сосредоточиться. Сначала я отнесла это на счет скучной работы, поскольку моя должность предусматривала большой объем печатной работы. Но когда компания расширила сферу моей деятельности, стало еще хуже. Бывали дни, когда я сидела, уставившись в единственную страницу, и не могла ничего сделать. Слова плыли и менялись местами на странице. Я все время чувствовала себя утомленной и постоянно опаздывала на работу. Особенно сложно бывало после обеденного перерыва: до него я еще могла разогнать свою усталость. В результате меня уволили.

К счастью, я нашла другую работу. Я говорю «к счастью», потому что моя квартирантка сообщила мне о своем решении покинуть город. Теперь я лишилась материальной поддержки от сдачи комнаты. Когда она выехала, я сняла квартиру с одной спальней в этом же доме, как раз под вестибюлем.

Чтобы получить новую должность, я должна была пройти много собеседований, их содержание обычно было чрезвычайно скучным. Самое трудное при поисках работы было пережить стыд. Как сказать: «О, в это время я была в психиатрической больнице»? Сомневаюсь, что это оказывало благоприятное впечатление. А когда они спрашивали о сыне, я не знала, что отвечать. Если я скажу, что он живет с отцом, они подумают, что со мной не все в порядке. Мне кажется, что матерей обычно не лишают прав, если только они не проститутки, алкоголички или сумасшедшие.

Это не очень благодарное дело – объяснять людям, что ты сумасшедшая. Кое-кто советовал мне вообще не упоминать о семье, но я не могла принудить себя письменно отказаться от моего ребенка. Я ощущала, что едва лишь эти слова появятся на бумаге, как возврата уже не будет.

Но для новой работы, казалось, это не имело значения. Они позарез нуждались в машинистке, и я прошла печатный тест с положительным результатом. Это было несложно. Компания была небольшая и держала всего нескольких служащих. Мы были коллекцией интересных характеров и разных жизненных путей. Я сразу приспособилась.

Я имела собственную рабочую комнату и оставалась работать в одиночестве. Прошла неделя, я ощущала себя все увереннее. Меня наняли, чтобы замещать Эмили, которая должна была идти в декретный отпуск, и она готовила меня. Ее должность включала бухгалтерию, прием, машинопись и решения всевозможных проблем.

Эмили чувствовала, что я была заперта и одинока, и она обычно старалась поддержать меня добрым словом. Она с доверием рассказала мне о своих опасениях относительно ребенка, и я заверила ее, что все будет хорошо. Она дала мне ощутить себя нужной, значимой. Эта дружба поддерживала меня. За то время, что мы провели вместе, она стала моей самой близкой подругой на много лет.

Когда она ушла, я заняла ее место. На протяжении некоторого времени я справлялась хорошо, но это забирало все мои силы. Я звонила Эмили 3–4 раза в день за поддержкой и советом, возвращалась домой совсем изможденной, сразу падала и засыпала.

Личной жизни у меня не было. Я немного общалась, но отношения казались сложными, к тому же, меня угнетал страх, что раскроется моя болезнь.

Я работала там уже 5 месяцев, когда возникли проблемы. Я не могла сосредоточиться, от этого страдала скорость печати. Меня это невыразимо огорчило, я склонилась вниз и начала плакать. В другой раз из-за галлюцинаций я начала «списывать» в книгах самые важные счета. По каким-то причинам я решила, что эти симптомы вызваны лекарством, которое я принимала. Я думала, что, отказавшись от таблеток, буду способна выполнять работу лучше, буду более бодрой и не такой разбитой. Это была ошибка. Взорвался психоз, и полностью овладел мной.

Когда начались галлюцинации, я не пошла в больницу. Я ощущала, что обратившись туда снова, рискую правом свиданий с сыном. На протяжении 2 дней я лежала на полу, обращаясь к уродам с адскими лицами. Галлюцинации были настолько ужасные, что я начала молиться Богу, и так пылко, что в конце концов он сам явился мне как галлюцинация. У видения не было длинной седой бороды, он не держал посох. Он имел ласковое лицо, даже с веснушками. Я открыла ему свою душу, и из нее вылился монолог отчаяния. Он слушал, кивая головой с действительно глубоким сочувствием. Я считала, что Бог наслал на меня болезнь как кару. Но видение убедило меня в противоположном. Он сказал, что так сложилась жизнь. Казалось, он обиделся, что я предъявила обвинение ему в такой жестокости, и сказал, что я должна научиться бороться. Образ начал исчезать и я протянула руку, чтобы коснуться его. Но он уже растаял.

В конце концов, я позвонила в больницу, и они попросили меня прийти. Я сказала им, что хочу только спать. Персонал согласился проинструктировать меня по телефону. Карен посоветовала мне вскипятить немного молока. Она сказала, что оно уменьшит напряженность. Я достала кастрюлю свободной рукой, второй прижимая трубку к уху. Неудачное движение вспотевших ладоней – и молоко плеснуло на пол, где образовалась липкая белая лужа, которая превратилась в розовую, а потом в красную. Красная лужа постепенно двигалась, разделяясь на круги. Круги становились лицами, прикрепленными к худым, жилистым шеям, которые поднимались и падали на линолеум.

Я не знаю точно, когда положила трубку. Я абсолютно не контролировала себя и вышла на улицу. Небо было темное, собирался легкий дождь.

Мой брат с полицией нашли меня лишь в полдень. Совсем одурманенная, я принимала участие в собственной версии Марафона Надежды Терри Фокс. Я шла посреди переполненного шоссе. Кто-то должен был проявлять заботу о моей безопасности, иначе я бы погибла. Машины разъезжались и сигналили, а я думала, что они поздравляют меня. Большего сумасшествия не могло быть. Брат и полиция окружили меня пышным эскортом. Я понимала, что они делают это из-за моего бегства.

* * *

Во время госпитализации я приняла одно очень трудное решение. Такого решения я бы не пожелала самому худшему врагу.

После развода прошло много времени, но тяжбы между нами не прекращались. Мой бывший муж обустраивал свою новую жизнь, как и должно было быть, а я завязла в старой. Он встретил женщину и выстраивал новую жизнь. Мой сын приспосабливался к этому.

Но я не могла выбросить это из головы. День за днем я цеплялась за безопасное прошлое и в отчаянии упрямо обращалась к тем временам, которые теперь казались такими замечательными. Время от времени я отказывалась от своих прав на посещение, так чтобы они могли куда-то повезти моего сына. Был случай, когда я была слишком больна, чтобы держать его у себя. Я вынуждена была позвонить свекрови, чтобы она приехала и забрала его досрочно. Забрать его приехала невеста моего мужа, и я никогда не забуду, как передавала ей сына и смотрела, как они идут, держась за руки, прочь от моих дверей, как тихо шелестел его зимний костюмчик за каждым неуверенным шажком. В душе я понимала, что мой бывший муж и его будущая жена предлагали уверенность, дом и безопасность, которые так необходимы ребенку. Это был бесконечный источник раздумий.

Я решила отдать своего сына. Это решение – ад, с которым я живу. Если только вы не пережили подобного, вы никогда не сможете представить себе это чувство. Персонал больницы всячески поддерживал и помог мне справиться, они старались объяснить мне, что я хорошая мать, если поступаю так. Были и другие пациенты, которые сделали то же самое, иногда они вынуждены были отдавать своих детей в детские дома. Но до сих пор мне не легче, и я искренне верю, что мой маленький мальчик однажды поймет, что я поступила так из любви.

*** Меня выписали под опеку моей матери.

На удивление, компания, в которой я работала, сохранила мое место. Я была поражена, когда узнала об этом, так же, как и мой врач. Такое понимание и доброта в подобной ситуации кажутся исключительными. Конечно, я вернулась. Все они были очень добры ко мне. Вскоре прошел стыд оттого, что моя болезнь открылась, я начала приживаться. Но моя сосредоточенность была слабой, а депрессия казалась бездонной. Надо мною брали верх грусть, вина и, как всегда, волнение. Я чувствовала себя ужасно, но заставляла себя работать из признательности за безмерную поддержку, которую я здесь получила. Внутри было пусто, я забыла, что такое смех.

В компании начались финансовые трудности, и партнеры решили разделиться, разойтись по отдельным направлениям. Я уволилась. Казалось, будто все, кого я любила, отдалялись. Я не могла контактировать ни с одним из моих добрых друзей, которые оставались моей поддержкой. Невыразимо больно было чувствовать себя отдаленной от их круга. Воспоминания о том, как наши дети играли вместе, об обедах, поездках на природу и об общих праздниках заполняли мои мысли. Позже тяжелый покров депрессии впитал остатки воспоминаний, и оставил только отчаяние. Отчуждение не было радостью. Приглашения перестали поступать, и я закрылась в себе.

Ранее очень опрятная, особенно относительно своей внешности, я стала неухоженной. Я принимала ванную только по необходимости и упрямо носила все время одну и одну и ту же обтрепанную фиолетовую ночную рубашку, Она была распорота и порвана в нескольких местах, но я носила ее как орудие истины. Она отвечала состоянию моей души. Я предпочитала неубранную кровать в моей темной комнате остальному миру. Я спала днем и ночью, временами 16 часов подряд. Моя мать приходила только для того, чтобы вытянуть меня поесть. Я поднималась пообедать и слушала ее упреки, а по окончанию немедленно возвращалась в кровать.

Я ненавидела выходить из дома, когда сияло солнце. Я гуляла во дворе только при самой плохой погоде. Казалось, в этом была своя справедливость. За весь тот период я помню единственное приятное ощущение – глоток воды, которая утоляет жажду и наслаждение от холодной жидкости, которая стекает по горлу. Как моей матери удавалось справляться с таким поведением, я не смогу понять никогда, особенно если учесть, что у нее были и собственные проблемы.

У меня была подруга Ли, и я клянусь, ее способность сочувствовать была безграничной. Она приезжала каждую неделю и приглашала меня на кофе. Когда она звонила по телефону, я протестовала и скулила, что не могу идти. Я отчаянно сопротивлялась, но она приезжала все равно приезжала каждую среду. Я вынуждала себя вылезти из кровати, принимала ванну, одевалась, что было достижением дня, садилась в ее машину. Она кивала мне и трогалась. Мы мчались километрами безлюдных шоссе. Я не говорила ей ни единого слова в течение всего путешествия. Она для чего-то выходила из машины и временами я даже не замечала ее отсутствия, пока она не возвращалась с тошнотворно сладкой жидкостью в пластиковых чашках. Мы пили в тяжелой тишине, и отправлялись в длинный путь домой. Время от времени я посматривала на нее украдкой и удивлялась, какую пользу она, такая юная девушка, могла иметь от наших молчаливых странствий. Я не верю, что кто-то хотел этим заниматься. Но она занималась.

В этот депрессивный период я достала все книги по медицине, которые были дома и, пока мать была на работе, я с патологической настойчивостью выискивала способы самоубийства. Жалкий, мучительный или спокойный – это был выход. Тогда, наконец, должен настать мир. Я даже дошла до того, что одевалась и шла в библиотеку изучать этот вопрос. Женщине за столом я сказала, что делаю газету для школы, лишь бы не вызвать подозрения.

В то время я начала читать также материалы о шизофрении. Казалось, каждая книга свидетельствовала, что эта болезнь – неминуемый путь к смерти («неизлечимая», «хроническая», «безнадежная»). Я узнала, что у меня болезнь, которую остальные люди не понимают или не могут принять по причине ассоциаций с насилием, навязанной средствами массовой информации.

Я регулярно посещала д-ра Грина, но не слишком раскрывалась. Я отождествляла его с врачами из больницы и не хотела снова туда попасть. Я входила в его кабинет, через силу улыбалась и рассчитывала, что он даст мне надежду. Но я недооценила его ум. Он видел меня насквозь. Это было действительно досадно, потому что если бы я больше ему доверяла, он мог хоть как-то облегчить мои страдания.

Мое отвращение к больнице было вызвано не тем, что это ужасное место. Это было не так. Персонал состоял из внимательных и доброжелательных людей, которые знали свое дело. Но больница – печальное место для пребывания. Вы становитесь свидетелем трагических поворотов жизни; люди здесь искалечены горем, истерзаны страхом, сломаны пережитыми бурями. Если они больше неспособны плакать, вы начинаете плакать за них. Там нет пациентов, которые бегают с ножами, угрожая вашей жизни. Они больше боятся вас, чем вы можете испугаться их. Они сидят в креслах съежившись, болезненно дергаясь от резких слов и случайных жестов, запертые в своем страдании. Я не хотела возвращаться в больницу из-за того, что там для меня было слишком много откровений, слишком много правды. Жизнь временами может быть мерзкой войной и ее раненые там повсюду. Мои мать и братья были очень выдержанными и терпеливыми в это трудное время. Я знаю, что моя депрессия их очень угнетала.

Моя мама работала официанткой много лет, а это тяжелая работа. Огорченная, она каждый день поднималась в четыре часа утра, бегала между столиками целый день, потом приходила домой ко мне.

Каждый день после работы мы играли в «слова». Я уверена, что это было ей необходимо. Когда она не могла играть, ее подменяли мои братья. Мы все расширяли свой словарь, часто используя слова, которые изобрели сами. Скоро вся семья начала ненавидеть эту игру.

Однажды мама пришла домой и сказала, что ресторан нуждается в ком-то на подработку. Они хотели дать мне попробовать.

Я работала с матерью в ресторане официанткой на протяжении нескольких месяцев. Временами я приносила заказ не на тот столик и крайне удивленные клиенты искоса посматривали на меня. Владельцы, супружеская пара, прибегая к риску, исправляли дело, улыбаясь и подмигивая мне. Я была утешена их сочувствием.

Казалось, я забыла все свои проблемы, как только начала работать. Я чувствовала себя нормальной и вскоре уже смеялась и шутила со всеми. Но даже эта работа была чрезмерной нагрузкой и проявления болезни снова начали мучить меня. Я паниковала, когда должна была обслуживать слишком много столиков. Пол вздувался, опускался потолок, перед глазами все плыло. Я, испуганная, в слезах убегала в дальний уголок кухни. Заказы путались в моем мозгу, как в поломанном компьютере, я бормотала что-то беспорядочное. Я решила снова вернуться к работе в офисе, убежденная, что там будет легче.

Но это оказалось не так. Когда возникало напряжение, я не могла его преодолеть. Я могла действовать при отсутствии проблем, но силы покидали меня. Я обвиняла таблетки, а не болезнь, я еще не до конца познала шизофрению. Был огромный соблазн спустить лекарства в канализацию, но страх перед психозом всегда останавливал меня.

Я была ошеломлена, когда снова попала в больницу. Я ощущала, что всех подвела и болезнь победила. К этому времени у меня появилось несколько настоящих друзей, они нашли и поддержали меня. Я ужасно боялась их потерять. Друзья, которые имели детей, доверяли мне настолько, что позволяли временами присматривать за ними. Они понимали меня, заботились и если бы я снова всех их потеряла, как в прошлом потеряла других, я никогда не смогла бы наверстать этого.

Еще работая в ресторане, я начала участвовать в благотворительной работе, потому что мне нужно было все время себя чем-то занимать. Незанятая, я сосредоточивалась на собственном несчастье. Я работала со слепыми. Моей первой подопечной была госпожа преклонного возраста, которая нуждалась в том, чтобы кто-то ей читал. Мне не хватало опыта. Как-то раз, сопровождая ее в душный солнечный день, я случайно натолкнула ее на дерево.

После того случая я быстро набралась опыта. Моим следующим подопечным был подросток. Благодаря этому мальчику пришло окончательное осознание, что существуют другие болезни, такие же, или даже еще более опустошительные, чем моя. Этот опыт был полезен для нас обоих.

Но из-за кризисного состояния я ужасно боялась, что в какой-то момент все это будет потеряно.

Когда меня госпитализировали, Карен снова помогала мне. Пианист играл свои мелодии, бывали дни, когда я подпевала ему, но без вдохновения. Я очень любила эту пару, но их было недостаточно. Они были свидетелями моей жизни тут. Я знала, что не всегда принадлежала к внешнему миру, особенно во время психоза, но это было единственное место, где я действительно хотела быть.

Мать приходила со сладкими палочками, брат приносил сигареты. Родные любят меня и я их, но мне очень хотелось быть принятой и остальным обществом. Я могла подстроиться под любого.

Через несколько дней меня проведала Эмили. Она была беременна, и я очень удивилась, увидев ее, хотя я знала об этом. Большинство людей избегают визитов сюда, особенно в ее положении. Это выводит их из равновесия. Хотя больные не могут принести вред, многие люди неуверенны в этом и держатся подальше. Но не Эмили. Кроме того, она никогда не разговаривала со мной так, будто я была ненормальной. Она легко принимала болезнь.

Мне было стыдно за свое состояние. Раньше я скрывала заболевание и Эмили могла подумать, что я врала, пряча правду. Но мой страх был напрасным. Эмили оставалась моим другом. Другие друзья проведывали меня в другие дни. Были даже цветы! Но их приход был значительно важнее. И случилась перемена. Я убедилась, что не одинока.

Было много больных, к которым никто не приходил, не звонил, не писал. Это больно. После обеда они садились в кресла и ждали. Каждый раз, когда кто– то из посетителей появлялся в дверях, они поднимали лицо, преисполненное надежды, потом быстро опускали взор, чтобы никто не заметил их разочарования. Когда приходила Эмили, она часто проводила время и с другими больными. Мы садились кружочком вокруг нее, схватывая каждое ее слово. Мы завидовали ее жизни. Она была нормальной. Однажды вечером пришел плохо видящий подросток, с которым я работала. Он осмотрелся вокруг своими слабыми глазами и громко спросил: «Это в самом деле сумасшедшие?»

Скорее всего, ему было безразлично, так ли это.

3. Выздоровление

Я нашла на дне старого ящика письмо и прочитала:

«КАКОГО ЧЕРТА ИМ ОТ МЕНЯ НАДО! ОНИ ХОТЯТ КРОВИ! ЕСТЕСТВЕННО… ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ОНИ УЖЕ ЗАБРАЛИ! ВОЗЬМИТЕ ЕЕ! ВОЗЬМИТЕ КРОВЬ! ТОЛЬКО ОНА ВАМ НЕ ПОНРАВИТСЯ! ПОТОМУ ЧТО ОНА НЕНОРМАЛЬНАЯ!»

Это меня страшно раздосадовало. Я вспомнила бедную медсестру, которая в тот день брала у нас кровь. Хорошо ее помню. Опрятная, с идеально уложенными седыми волосами. Она не была сотрудницей психиатрического отделения, а значит, работала в верхней лаборатории. Она запомнила этот день, наверное, до конца дней. Бедная женщина. Я уверена, что она не заслужила такого представления.

Это случилось давно, и теперь кажется таким далеким. Время имеет свою силу, не правда ли? Нет необходимости лечить рану, время может затянуть ее и сделать не такой заметной. Для некоторых. Мне бы хотелось сказать, что я окончательно выздоровела и никогда не вернусь в больницу. Но, к сожалению, шизофрения – это тяжелое хроническое заболевание.

Первым шагом к выздоровлению является принятие. Оно никогда не бывает легким. Вы должны признаться себе, что бывают моменты, когда вы «не в себе», «душевно больны», «сошли с ума». Большинство людей с шизофренией или любым другим психиатрическим заболеванием, не хотят признаться в этом себе, а значит, и всем остальным.

Термин «шизофрения» пугает. Раньше этот диагноз был ярлыком, который цепляли на многих людей, если они вели себя ненормально или непривычно. К сожалению, его начали отождествлять с буйным или преступным поведением. Часто этот диагноз применяли к группе расстройств, которые нельзя было охарактеризовать точнее. Слово «шиз» означает расщепление. Расщепление указывает на переходы от воображения к реальности, а не на отдельные личности. Паранойя идет рядом с шизофренией, и это, конечно, еще больше усложняет болезнь. И кто захочет такое признать? Лично я долго не признавала.

Большинство из нас выросли с верой, что мы способны контролировать свои мысли, чувства, поведение. Мы верим, что можем развеселить себя, или кто-то может поднять нам настроение, когда мы огорченны. Но болезнь лишает контроля. Каждый день – борьба.

Карен была одной из тех, кто помог мне принять сумасшествие. Она была мила со мной, проявляла настойчивость там, где другие отступали. Она подарила мне дружбу и выстроила мостик между мной и моим врачом. Благодаря ей, я поверила доктору, и позже он стал моим спасением. К сожалению, я потеряла много лет, скрывая болезнь даже от него, и пропустила лечение, которое могло помочь раньше.

Когда я признала у себя шизофрению, это открытие овладело мной. Я сообщила о нем миру так, будто каждый должен был открыто сочувствовать мне. Неся плакат, я бы не была более красноречивой. Думаю, опека больницы, врачей и друзей сделала меня весьма доверчивой. Я даже сообщила об этом комиссии, которая принимала меня на работу, невыразимое удивление отобразилось на лицах этих очень сдержанных людей. Выслушав путаные объяснения, почему я им не подхожу, я получила новый урок. Людям требуется время, чтобы принять подобную информацию.

Однажды, находясь в больнице из-за депрессии, я и еще одна больная получили от врача разрешение выйти в город. И мы с ней решили сделать прическу. Мы зашли в парикмахерскую, записались и терпеливо ждали своей очереди, пили кофе и рассматривали журналы мод. Мы были спокойны и владели собой. Никто не догадывался. Моя напарница пошла первой. Обслуживая ее, парикмахер заметил больничный браслет, который болтался у нее на запястье (свой я засунула под рукав свитера, и будто в знак протеста он колол мне кожу). На вопрос о браслете моя подруга спокойно сообщила:

«Да, мы из психиатрической больницы». Это была самая быстрая стрижка, которую мне когда-либо делали.

Люди не виноваты в своих ошибочных представлениях и страхах. Тенденции ассоциировать насилие с сумасшествием не содействует формированию понимания этой болезни обществом. Я видела фильмы, читала литературу, которые утверждали элемент насилия. И это очень вредно. Естественно, что люди боятся. Но сейчас доступна информация, которая ставит под сомнение связь распространения насилия с шизофренией. Просвещение людей очень поможет в лечении больных.

Недавно я посетила психиатрическое отделение, и от увиденного мне захотелось плакать. Юноша лет шестнадцати сидел на стуле, крепко обхватив себя руками. Одна рука обвила бедра, другая шею. Голова была опущена на грудь, две длинные неуклюжие ноги цеплялись одна за другую. Он был шизофреник, эмоционально погруженный в себя, и его физическое естество хотело того же… Мы прошли мимо его стула несколько раз и даже не заметили его! Там очень много таких, как он.

В течение нескольких дней в интервалах между рецидивами я еще могла работать. Однако пришло время, когда я была неспособна справляться с работой, с любой работой. В течение года я лишилась восьми рабочих мест и оказалась в ситуации, когда вынуждена была получать пенсию по инвалидности. Хотя лекарства сдерживали психоз, были и другие симптомы (депрессия, перемены настроения, тревожность, паранойя), которые я тоже приняла. Я должна была осознать ограниченность своих возможностей. Думаю, мне хотелось быть «супершизофреником».

Именно в это время возникла «связь» с моим психиатром. Доктора Грина среди других выделяло редчайшее качество – его тактичное отношение к больным. Он никогда не говорил со мной пренебрежительно. Скорее, он обращался как товарищ к товарищу. Благодаря такому чуткому отношению, которое содействовало моему выздоровлению, я многому у него научилась. А он всегда стремился учить. Не менее важно и то, что он дал мне чувство юмора. Смех замечательный целитель.

Д-р Грин исповедовал теорию, согласно которой мы вообще можем избежать рецидивов за счет ослабления вредных влияний и стрессов, тщательного надзора за приемом лекарств и частых консультаций. И в дальнейшем эта теория подтвердилась. Когда я теряла контроль и слишком много себе позволяла, он часто останавливал меня, предупреждая большие проблемы. Раньше я боялась этих визитов, а теперь ждала их. Я больше не чувствовала себя больной. Я была обычным человеком.

Медикаментозная терапия вызывает серьезные дискуссии из-за побочных эффектов. Однако существуют и другие болезни, лечение которых требует приема лекарств с еще большими побочными эффектами, чем те, которые причиняют душевнобольным лечение нейролептиками. Пока идут поиски чего-то лучшего, мы должны пользоваться тем, что есть, ведь это помогает. Однажды, я уверена, появится лучшее средство.

Нельзя переоценить значение друзей. Они очень много значат для тех, кто одинок. Я познакомилась с женщиной, которая болеет уже много лет. Когда я спросила, как она справляется, она ответила, что специальная организация нашла ей подругу. Эта подруга должна была раз в неделю приглашать ее поболтать. Тогда я поняла, как я на самом деле счастлива.

Прошли годы, и я смирилась с фактом, что, даже окруженная кругом друзей, всегда буду одинокой. Большинству это трудно принять, с болезнью тяжело иметь дело. Она может внести разлад в семью и разбить дружбу. Этот ад не только для больных, но и для тех, кто их любит. Семья получает свою долю кошмаров.

Если бы вы могли заглянуть в мозг сумасшедшего, вы увидели бы там полную мешанину. Люди больные шизофренией временами могут производить впечатление вообще не думающих людей. Равнодушным людям так обычно и кажется. Однако это впечатление ошибочно. Образы и мысли стремительно пролетают в голове, подобно ускоренному кино. Это невероятно затрудняет сосредоточение. Если человек находится в состоянии психоза, то он имеет дело не только со спутанностью, но и с галлюцинациями – слуховыми и зрительными. Здесь хватает хлопот. Нейролептические препараты помогают замедлить эти процессы, принося необходимый покой.

Но есть надежда. Всегда есть надежда. Моя история имеет счастливый конец. Мне повезло получить наилучшее в мире лекарство: любовь. Я встретила человека, самого сильного и решительного из всех, кого я знала. Он принимал неприемлемое, понимал невероятное и любил недосягаемое. И он стал моим мужем.