Текст книги "Франция и Англия X-XIII веков. Становление монархии"
Автор книги: Шарль Пти-Дютайи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Королевский домен – это совокупность земель, на которых король сам лично пользовался правами барона – независимого сеньора – и прежде всего правом суда, которое давало ему возможность постоянного вмешательства и предоставляло реальную власть. По крайней мере, такое определение можно дать на основании изучения текстов; однако там оно нигде не формулировано, и даже само слово «domaine» в них не встречается[5]5
Каролингское слово «fiscus» скоро выйдет из употребления. Позже в некоторых текстах мы находим слово «potestas». Во времена Филиппа Августа слово «dominicum» употребляется еще редко.
[Закрыть]. Но, дав такое определение, мы должны тут же оговориться, что отдельные части домена представляли собой нечто разобщенное, разбросанное, не связанное друг с другом. Часто это – личные владения, приносящие доход с земли: деревни или части деревень с их полями, или луга, виноградники, леса, рыбные ловли, или сельская церковь в материальном смысле этого слова с принадлежащими ей землями и повинностями, или город, или же несколько домов, или укрепленная башня в каком-нибудь городе: когда Санс, например, был присоединен к домену, часть его стала принадлежать королю, часть же осталась во владении архиепископа. В других случаях король не имел права эксплуатировать землю в свою пользу, но ему принадлежала «voirie», т. е. он взимал вое или почти все сеньориальные сборы; иногда же за ним оставалось только право суда.
Невозможно составить точную карту королевского домена, так как мы не имеем никакого документа, который давал бы его описание при первых Капетинтах. Каролинги оставили новой династии в качестве королевских владений лишь несколько дворцов. Гуго Капет принес с собой области Орлеана, Парижа, Этампа, Арпажона, Пуасси, Санлиса и кроме этого, довольно компактного куска, несколько разбросанных в разных местах аллодов и порт Монтрейль, который только и давал королю доступ к морю. Брат его Генрих княжил в Бургундском герцогстве, и когда он умер в 1002 г. бездетным, то королю Роберту, не лишенному ни честолюбия, ни энергии, удалось закрепить за собой его наследство. Присоединение это было бы очень важно если не по доходам, которые оно принесло бы королю (так как герцог Бургундский не был крупным землевладельцем), то, по крайней мере, в том отношении, что благодаря ему королевский домен с этой стороны стал бы доходить до границ королевства и разорвал бы охватывающее его кольцо феодальных княжеств. Но Генрих I принужден был отказаться от Бургундского герцогства: он должен был отдать его восставшему против него брату. Он смог присоединить к доменам только Сеноне, что было лишь очень скудным возмещением. Королевская власть, делавшая успехи во времена Роберта, казалось, была теперь осуждена на прозябание.
Однако Каролингами было передано новой династии очень значительное наследство: мы имеем в виду власть короля над Галликанской церковью.
V. Первые Капетинги и церковьЦерковь, которая видела крушение во Франции римского и императорского режима и вынуждена была жить в контакте со светскими сеньориями, не могла совершенно избежать влияния феодального политического и социального строя и нравов феодальной аристократии; точно так же она в настоящее время подчиняется в некоторых странах режиму республиканскому и демократическому. Но в XI в. еще в большей степени, чем теперь, церковь представляла собой особый мир. Если под церковью мы понимаем совокупность прелатов, священников и монахов, умом и сердцем преданных христианскому идеалу, если мы оставим без внимания грубых вояк и многочисленных развратников, затесавшихся в ту эпоху в ее ряды, то мы можем сказать, что анархия и беспорядок претили ей и что приобретенная ею независимость в некоторых отношениях казалась ей купленной слишком дорогой ценой. Она сохраняла, как политический идеал, воспоминание о христианской Римской империи. Дело в том, что для спасения душ ей нужен был мир; несмотря на очень сильные внутренние раздоры, у нее было инстинктивное влечение к единству и иерархическому повиновению. За неимением императорского Рима Галликанская церковь обращала свои взоры к Риму папскому. Невероятный успех лжеисидоровых декреталий, которыми она пользовалась в течение уже полутораста лет, ясно свидетельствовал о желании церкви обосновать на древнем предании тот факт, что христианским миром управляет Святой престол. Но она сохраняла свое роялистское рвение, и на протяжении всех Средних веков она будет проповедовать каролингское учение о двух властях: божественная миссия Святого престола и монархии являлись для нее основой всякой политической доктрины. Даже в то время, когда их авторитет был особенно слабым, т. е. именно в течение того периода, который мы рассматриваем в этой главе, папа и король Франции находили защитников среди духовенства. Предпринятая в X в. реформа монастырей, которую энергично продолжали в XI в. клюнийские аббаты и некоторые другие прелаты, приводила к торжеству этой теории, так как монастыри не могли вернуть себе свое достоинство, свою независимость и свои средства, не могли избежать грубого господства знати и вымогательств епископов, иначе как вступив в союз с королевской властью и со Святым престолом.
Церковь была привязана к королям Франции узами, которые эти последние сами укрепляли в продолжение пяти веков. Разве ее не обогащали все время и не оказывали ей покровительства Меровинги и Каролинги! В Гуго Капете и Роберте Благочестивом она нашла усердных приверженцев церковной реформы. Капетинги соглашались во время коронования произносить присягу, в которой только и говорилось, что об их обязанностях по отношению к церкви. В свою очередь и церковь делала монархии денежные подарки, посылала в войско короля (ost) рыцарей и держателей со своих земель и снабжала его курию просвещенными советниками, и больше того. В королевском домене и во многих епархиях, расположенных вне его, церковь была посредством права регалии (droit de régale) связана волей и даже капризом королей. На юге, в Бретани, в Нормандии назначение епископов ускользало из рук Капетингов; но в церковных провинциях Реймса, Санса и Тура и даже в самом центре Франции четыре архиепископских должности (в Реймсе, Сансе, Туре и Бурже) и около двадцати епископских зависели от короля. Что это значило? А то, что, когда умирал человек, занимавший эту должность, король распоряжался как хозяин епископскими доходами и назначал на вакантные бенефиции своих кандидатов (droit de régale), пользовался и даже злоупотреблял правом на оставшиеся после покойника пожитки, что позволяло ему расхищать движимость последнего, и по прошествии известного промежутка времени, иногда чрезмерно продолжительного, навязывал своего кандидата на епископскую кафедру, например, кого-нибудь из своих личных друзей или родственников или клерков своей курии. Соборные каноники, которые фактически производили выборы по соглашению с некоторыми сеньорами епархии, протестовали редко; епископы провинции, избирая митрополита, также бывали послушны; и если папа не поддержит кого-нибудь из устраненных кандидатов, епископский или архиепископский посох оставался в руках королевского фаворита. В распоряжении короля, правда, в меньшей пропорции, были и аббатства, часто значительные и богатые, которые считались как бы составлявшими часть его «фиска» его домена. Некоторые из них были королевскими, потому что были принесены в фиск Гуго Капетом в 987 г.; другие – потому что первым Капегингам удалось, наделив их иммунитетом, изъять из ведения графов, которые их захватили. Был составлен список аббатств и капитулов (collegiales), относительно которых тексты (очень, впрочем, скудные) давали основание предположить, что они существовали во времена Гуго Капета. Из общего их числа, приблизительно 527, насчитали около 32, в которых он был патроном, и 16, в которых он делил свои права с епископом или каким-нибудь сеньором. Из этих почти пятидесяти аббатств и капитулов 26 были расположены в Сансской провинции, главным образом в Паризи и Орлеане, 1,5 – в Реймсской провинции, 4 – в провинции и епархии Турской, 2 (а может быть, 4) – в Лионской, одно (или 3) – в Буржской. Король сам был аббатом Сен-Мартен-де-Тур, Сен-Дени, Сен-Жермен-де-Пре, Сен-Корнейль-де-Компьен[6]6
Отсюда прозвище Capet или chapet (одетый в духовную мантию). Это прозвище, данное хронистами XI в. отцу Гуго, стало прибавляться к имени последнего лишь начиная с XII в. Название «Капетинг» сочинено, по-видимому, английским хронистом Раулелгом Диси.
[Закрыть]. В остальных королевских монастырях он ставил аббатов по своему выбору, насколько клюнийская реформа это еще допускала; во всяком случае, он широко пользовался их богатствами.
Никто из крупных вассалов не располагал таким количеством епископств и аббатств и не имел, подобно королю, столько наблюдательных пунктов вне пределов своих доменов. В этом отношении первые Капетинги не имели соперников. Но, как мы это только что видели, епископства и монастыри на юге, на западе и в Нормандии ускользали от короля, и к тому же он не мог рассчитывать на постоянное послушание и верность даже тех из них, которые были расположены в его домене. Следует неустанно повторять, даже описывая их отношения с церковью, что первых Капетингов плохо слушались и мало уважали. Наоборот, император держал германское духовенство совершенно в своих руках. Вот почему и был «спор из-за инвеституры» в Германии, но его не было во Франции.
Тесные рамки этой книги не позволяют нам изложить историю отношений Гуго и Роберта с церковью. Она очень интересна. Из нее прежде всего видно, что первые Капетинги не сознавали целей, к которым надо стремиться, и в ней можно подметить их изменчивые страсти, ребяческое непостоянство, крестьянское лукавство, их неспособность идти в политике до определенной линии и даже оставаться верными своим союзникам. По отношению к ним духовенство было разделено. На знаменитом Сен-Бальском соборе, созванном Гуго для суда над изменником, архиепископом Арнульфом, который предал Реймс неприятелю, король мог рассчитывать на угодливость некоторых епископов. Точно так же Роберт позднее нашел архиепископа для совершения своего брака, который с канонической точки зрения считался кровосмесительством. Но многие из прелатов не были расположены к послушанию, и оба эти дела – о низложении Арнульфа и о браке Роберта – кончились унизительно для короля Франции. Даже епископы, поддерживавшие на Сен-Бальском соборе теорию главенства соборов, делали это не по внушению национального духа. Они требовали (и это было далеко не одно и то же для богословов определенной страны) признания за собором права решать религиозные дела, особенно когда папа являлся недостойным своего сана, что как раз было во времена Сен-Бальского собора. Королевская власть еще не была способна заставить духовенство служить своим целям. Во времена Гуго и Роберта речь могла идти только о союзе, и притом союзе, охлаждаемом происходившими время от времени ссорами, как это бывает между двумя компаньонами, которые нуждаются друг в друге, но интересы которых не совпадают, а глубоко скрытые вожделения не имеют почти ничего общего между собой.
VI. Характер королевской властиА между тем именно церкви королевская власть во Франции была обязана своим сверхъестественным характером, своим религиозным обаянием, что было одной из причин того, что она утверждалась среди княжеств, относившихся к ней безразлично или даже с завистью.
Библейская, римская и германская традиция священной монархии, почти заглохшая в меровингскую эпоху, была вновь вызвана к жизни в интересах Пипина и Карла Великого и с тех пор непрерывно крепла и приобретала все более четкие формы. Когда, по желанию Карла Лысого, сансский архиепископ совершил над ним помазание на царство, король получил от этого прелата корону и скипетр, и церемониал коронования был, таким образом, пополнен и установлен точно. Самым важным моментом в нем было помазание, ведущее свое начало от времен библейских. Королю помазывали голову и различные части его тела, при этом он имел право на елей, т. е. растительное масло, смешанное с благовониями, и его привилегия равнялась, таким образом, привилегии епископа. Мало того, миро, заключающееся в чаше, которую употребляли при короновании в Реймсе, было, как все верили, принесено св. Ремигию голубем для крещения Хлодвига. Эта легенда особенно усиливала престиж королей Франции, а также престиж Реймса, в XI в. окончательно сделавшегося городом, в котором происходило коронование.
Мы имеем один документ, судя по всему, подлинный, о короновании Филиппа I[7]7
Этот документ составлен не позднее первой четверти XII в.
[Закрыть], который в 1059 г. был сделан соправителем своего отца, и в этом документе с полной отчетливостью выступает преимущественно религиозный и церковный характер этой церемонии, которая навсегда связывала нового короля с церковью. Архиепископ Реймсский заставил его произнести следующую формулу:
«Я, Филипп, который сейчас Божьей милостью сделаюсь королем Франции, обещаюсь в день своего посвящения перед Богом и его святыми, что сохраню каждому из вас и каждой из вверенных вам церквей их каноническую привилегию и должный им закон и справедливость; что я буду защищать вас, насколько только могу, с помощью Божьей, как по праву король в своем королевстве должен защищать каждого епископа и находящуюся в его ведении церковь. Я обещаю также вверенному мне народу, что обеспечу ему применение законов, которые составляют его право»[8]8
Т.е. применение обычаев.
[Закрыть].
Это договор, важный для обеих сторон: для церкви, которая получает торжественные гарантии и присваивает себе власть представлять королей; для короля, который отныне возносится милостью Божьей над остальными смертными[9]9
Формула одной грамоты Роберта.
[Закрыть]. Помазание ставит его вне светского мира и особняком. Простецы не представляют себе ясно, чем король отличается от епископа, да и сам король сознает свой священный характер. Утверждая, что короли и священники «объединены помазанием святым миром», канцелярия Людовика VII заходит почти так же далеко, как и клерки и простолюдины, для которых король является священником. Образованное духовенство возмущается невежеством таких «болтунов», способных верить в то, что коронование сообщает силу священства; но епископы и даже сами папы поддерживают это смешение, понятий, поощряя королей считать себя «святыми».
Само собой разумеется, что, кроме короля, никакой другой государь во Франции, хотя бы даже могущественный герцог Нормандский, не возвышался до такой степени, какой бы пышностью ни отличалась церемония его коронования. Только коронация короля производилась посредством помазания.
Отсюда до признания за ним дара делать чудеса был только один шаг, который и был сделан, по-видимому, во времена Роберта Благочестивого. Этому королю, чувственному и грубому, все прощалось за его религиозное рвение и набожность; он считался ученым и хорошим богословом, любил быть в обществе духовных лиц и петь с ними гимны, «участвовал в синодах епископов, обсуждая и решая вместе с ними церковные дела»; он был безжалостен к еретикам, оказывал содействие реформе монастырей и союзам по поддержанию «Божьего мира», любил все то, что любила церковь. И вот монах Гельго, его панегирист, уверяет нас, что одним только крестным знамением он излечивал больных. Так появилась, при благочестивом соучастии церкви, у короля Франции сила творить чудеса; в течение следующего столетия она получила окончательную и специальную форму: король стал целителем золотухи, которую он излечивал прикосновением руки.
Здесь мы подошли к точке, в которой преданность народа королевской власти соприкасалась с укреплявшими ее теоретическими концепциями церкви о двух властях, о светской длани, об обязанностях и правах короля. Народу, который приветствовал короля в Реймсском соборе, церковь представляла его как суверена Божьей милостью, абсолютного, ответственного только перед Богом, имеющего священную миссию покровительствовать церкви, творить правый суд, защищать обычаи, общественный мир, границы государства; и духовные лица, которые окружают короля в его дворце, не составляют ни одной грамоты, в которой не упоминалось бы о божественной задаче монархии; они советуют больным приходить к королю за облегчением своих страданий и создают вокруг него религиозную атмосферу. Но эту мистику королевской власти создают не одни только епископы, канцлеры и советники курии. В этом участвовало и народное предание. На больших дорогах, по которым шли богомольцы, и в святилищах, у которых теснилась толпа и жила жизнью коллективной, национальной, поэты, с тонзурой и без нее, говорили о «милой Франции, о ее древней славе и о времени, когда Карл Великий завоевал весь Запад. Могли ли бы мы составить себе правильное представление о королевской власти в XI в., если бы, для того чтобы понять, насколько она была жизнеспособна, мы не перечитали «Песнь о Роланде».
Для нас не имеет никакого значения точное установление времени и места возникновения «песни, которую пел Турольд» (Geste que Turoldus declinet). Было ли это произведение написано во времена Филиппа I или Людовика Толстого, во Франции или в Нормандии, оно во всяком случае может служить для выяснения причин обаяния королевской власти во Франции во времена короля Генриха и короля Роберта. Оно отражает в себе состояние народной души, которое ни один из первых Капетингов не мог создать сам, которое было выше их незначительных личностей и имело древние корни.
Оно свидетельствует нам прежде всего о том, что чувство национального единства еще не совсем заглохло в XI в. и что поэта понимали, когда он говорил об империи как об обширном объединении, выходящем за пределы узких рамок Капетингского королевства. Турольд и его предшественники напоминают своим слушателям о том, что Карл Великий завоевал Италию и что у кого были немецкие советники, так же как и бретонские; они даже приписывают ему экспедицию в Англию. Но центром национальной жизни является «милая Франция», страна с благодатным небом, в которой люди благоразумны и рассудительны. Именно здесь любит жить великий Карл, и, когда он советуется со своими баронами, «он всегда хочет, чтобы руководителями его были бароны Франции». Можно пойти посмотреть на него; его легко узнать: «Под сосной, у шиповника стоит трон, весь из золота; на нем сидит король, который держит милую Францию; борода у него белая, голова вся увенчана цветами; прекрасно его тело, величава осанка. Ему уже двести лет с лишком; склонив голову, он погружен в думу; речь его никогда не бывает тороплива, у него обыкновение говорить не спеша; он умеет вести собрание и строго осаживать болтунов. Этот мудрый император любезен с женщинами и кротко обращается с ними, потому что сердце у него нежное; в ужасную минуту, когда он находит Роланда мертвым, он падает в обморок. Но он прежде всего служитель Бога: взяв Сарагосу, он велит отвести язычников к купели, и «если найдется кто-нибудь, кто сопротивляется, он приказывает его повесить, или сжечь, или убить». Все время его проходит в борьбе с неверными, и Бог не позволяет ему отдыхать; жизнь его полна трудов, но Бог ему покровительствует. Он посылает ему ангелов, которые говорят с ним, оберегают его, поддерживают в битве. Бог делает для него чудеса, останавливает солнце; и великий император имеет власть священника и отпускает грехи.
Таков миф о королевской власти, который поддерживали и развивали представители церкви и поэты.
VII. Избирательная монархия. СоправительствоСо времени низложения Каролинга Карла Толстого в 887 г. принцип избирательности престола в половине случаев брал верх над традиционной наследственностью. Именно путем избрания Эд, Роберт, Рауль и Гуго Капет сделались королями. Люди, избравшие в 987 г. Гуго Капета, вовсе не желали основывать новую династию. Учению об избирательности, ясно выраженному духовенством и поддержанному вельможами, и были обязаны своим троном Капетинги. Обряд коронования в XI в. лишь придал более отчетливые формы этому учению; на основании предварительного соглашения между магнатами архиепископ Реймсский «избирал короля», прежде чем помазывать его миром и короновать; а «великие и малые», наполнявшие собор, выражали свое согласие приветственными кликами. В теории необходимо было «согласие всего королевства». В действительности после того как закончено было предварительное нащупывание почвы у тех, чье согласие было необходимо, дело шло уже только о том, чтобы выявить это согласие посредством формальности. Но канцелярские обычаи подчеркивали важность этой формальности: первый год царствования считался только со дня коронования, и это правило, связанное с теорией избирательности, будет оставаться в действии в течение двух столетий.
Итак, эта королевская власть Капетингов, сверхъестественный характер которой мы отметили, была избирательной. В этом видели странное противоречие. Но современники не могли удивляться этому. Уже по одному тому, что королевская власть была подобна священству, являлось вполне логичным, что она не была наследственной. И как духовенство могло не признавать ее божественного характера на том основании, что она избирательная? Ведь епископами и папами делались тоже по избранию. Монах Ришер приписывает архиепископу Адальберону обращенную им будто бы к вельможам в 987 г. речь, которая, может быть, не вполне точно выражает идеи самого Адальберона, но соответствует принципам церкви: «Королевство, – говорит он, – не приобретается по праву наследства, и возводить на престол следует лишь того, кто отличается не только телесным благородством, но и духовной мудростью, того, кого укрепляет вера и поддерживает великодушие». Царствовать должен лучший; а мы от себя прибавим: «И он должен быть избран лучшими». Это чисто церковная теория. И раз он избран с общего согласия, которое, впрочем, сводится к согласию немногих, раз он коронован, он является, королем милостью Божьей, и все обязаны ему повиноваться[10]10
См. теории Аббона де Флери о всемогуществе избранного короля в его Collectio canonum, посвященной королям Гуго и Роберту.
[Закрыть].
К тому же эта церковная доктрина находилась в согласии с анархическими чувствами мирского общества. Избрание короля являлось вполне естественным в глазах знати, которая придавала значение только индивидуальному соглашению.
Единственным средством сохранить корону в своей семье, которым располагали Капетинги, было еще при жизни обеспечить избрание и коронование своего наследника. В течение трех веков они имели сыновей и все время применяли систему соправительства до того момента, пока один из них, Филипп Август, сделавшись очень могущественным, совершенно правильно решил, что он может пренебречь этим. В этом отношении в 987 г. имелся прецедент: каролингский король Лотарь, не доверяя своему брату, сделал своим соправителем и заставил короновать в 979 г. сына своего Людовика V. И Гуго Капет, как только был избран и коронован, тотчас же с согласия вельмож разделил свой трон с сыном своим Робертом. Архиепископ Адальберон оказал при этом некоторое сопротивление. Пришлось искать помощи в походе, который Гуго собирался предпринять против испанских сарацин; как, в самом деле, не обеспечить, на случай несчастья, мирную передачу короны? И Роберт был коронован в день рождества этого же самого года, но мы не знаем, был ли он помазан; обряд совершился в Орлеанском соборе. Отец и сын царствовали совместно, без раздела земли или функций, и жили в полном согласии до тех пор, пока Гуго не воспротивился браку сына с Бертой. После смерти своего отца Роберт царствовал один около двадцати лет. После развода с Бертой его домашняя жизнь стала очень тревожной благодаря мрачной злобности его новой жены – Констанции. В эти жестокие времена мегеры были не редкостью, и эта мегера приводила домочадцев короля в ужас, производящий комическое впечатление. «Ах, разве можно не верить ей, когда она грозит злом!» – писал шартрский епископ Фульберт. Она потребовала коронования своего юного сына Гуго в 1017 г., не обращая внимания на возражения сеньоров, которые объявили, что не видят от этого никакой пользы. Сделавшись королем, Гуго не вынес дурного обращения матери и убежал; он жил грабежом и умер восемнадцати лет от роду. Тогда Роберт созвал баронов и епископов, чтобы вручить корону своему второму сыну – Генриху; но Констанция стояла за третьего, своего любимца. Преемство в порядке старшинства не было еще тогда правилом[11]11
С XII в. оно стало бесспорным.
[Закрыть]. Бароны и епископы были в затруднении: они предпочли бы, по разным причинам, воздержаться. Им казалось дурным «при жизни отца избирать короля»… Могущественный герцог Аквитанский, не желая ссориться ни с королем, ни с королевой, остался дома. Епископ Фульберт явился в курию и говорил в пользу старшего сына: и Генрих спустя год был коронован в Реймсе; Фульберт не осмелился присутствовать при коронации из страха перед королевой Констанцией. Она преследовала молодого короля своей ненавистью. После смерти Роберта Благочестивого она пыталась его низложить. Вот тогда-то и увидели, что предварительное коронование обеспечивало порядок. Генриху I удалось удержаться, и он не преминул короновать своего молодого сына Филиппа в 1059 г. Несмотря на волнения, которые после этого сопровождали почти каждое возведение на престол, соправительство обеспечило непрерывность династии.
Молодой король был сначала избран («designe»), затем торжественно коронован в церкви. Мы видим в протоколе 1059 г., что после «исповедания», прочитанного Филиппом, которое мы привели выше, реймсский архиепископ изложил права своей церкви избирать и помазывать на царство короля. Затем отец дал свое согласие, и архиепископ провозгласил избрание при кликах присутствующих. Наконец, он приступил к посвящению.
Когда отец умирал, молодой король заставлял короновать себя вторично. Впрочем, принятие короны происходило каждый раз, когда король созывал торжественное собрание курии, Curia coronata, но помазание на царство производилось лишь один раз.
Так, коронование молодого «избранного» короля восстановило наследственность престола в пользу Капетингов: и в этом была их единственная политическая победа в течение XI в. Это было успехом одновременно и королевского рода, и монархического принципа, так как те из епископов и баронов, которые не были в ссоре с королем, не осмеливались уклониться от участия в церемонии. На один день оживали времена, о которых говорили поэты, когда бароны стекались в «милую Францию» к императору.
